Текст книги "По следам М.Р."

Автор книги: Борис Раевский

Соавторы: Александр Софьин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

Глава X
ВЫНУЖДЕННОЕ БЕЗДЕЛЬЕ

Возле доски стоял Яшка Гиммельфарб и наизусть читал английское стихотворение. В нем трогательно рассказывалось о чудесном цветке, распустившемся среди зимы, но читал Яшка так заунывно, так нудно, что ни в какой цветок не верилось и хотелось зевать.

– Садись, – сказала англичанка. Голос у нее был вялый: вероятно, от Яшкиной художественной декламации и ее разморило.

Генька сидел, поставив локти на парту, упершись подбородком в ладони, и размышлял.

«Кто этот таинственный Егор? Тоже революционер? Товарищ по институту? Рокотов его в чем-то подозревает. А в чем?»

На парте перед Генькой лежали раскрытый учебник по английскому и тетрадь. Но Генька в них не смотрел.

«Как добраться до этого Егора? Хотя бы какую-нибудь ниточку…»

Запись от восемнадцатого февраля, казалось, так и звала к немедленным действиям. Генька про себя не раз повторял ее.

«Сегодня моему Вовке стукнуло ровно четыре. Помнит ли он меня? Нет, конечно. Видел всего два раза, да и то сквозь решетку…»

Значит, у Рокотова был сын, Вовка?! И, может быть, он жив?!

Генька вырвал листок из тетради и написал:

«Надо разыскать Вовку».

Над словом «разыскать» Генька задумался: «а» или «о»? Дело темное. На всякий случай написал эту букву неразборчиво. Сложил листок, как в аптеке запаковывают порошки, и надписал: «Вите Мальцеву». Записка пошла по партам.

– Башмаков! – вдруг услышал Генька голос Нелли Артуровны.

«Влип!» – он поднялся.

– I am[2]2
  Я (англ.).


[Закрыть], – нарочно громко сказал он.

Обычно англичанка прямо-таки таяла, когда в классе говорили по-английски. Но нынче хитрость не удалась. Пришлось идти к доске и опять читать стихотворение о надоевшем цветке, которому взбрело зачем-то распускаться не вовремя.

Стихотворения Генька не знал. Правда, дома он дважды прочитал его, но тут позвонила Оля: ей пришел в голову план – завести дневник поисков М. Р. Долго обсуждали эту идею, а стихотворение так и осталось невыученным.

– Плохо, – сказала Нелли Артуровна. – Не узнаю тебя, Башмаков. Что-то разболтался…

Генька молчал, исподлобья глядя на англичанку.

Была она старая, очень полная, с медными волосами. Девочки шушукались, будто она их красит. Когда класс очень шумел, Нелли Артуровна клала руку на сердце, закрывала глаза и слабеющим голосом объявляла, что, если ребята сейчас же не угомонятся, она немедленно уйдет на пенсию. И хотя это никого не пугало, класс все-таки стихал.

– За уроком ты, Башмаков, не следишь, – продолжала англичанка.

– Он зато за Рокотовым следит! – крикнул Яшка. – Знаменитый ученый сыщик Геннадий Башмаков! Без пяти минут Нат Пинкертон!

– Вовсе не остроумно! – сердито воскликнула Оля.

В классе поднялся шум. Все говорили разом: о следопытах, о Рокотове, о революционерах, о полиции…

– Тише, дети, тише! – постучала ладонью по столу англичанка. – Не забывайте: ученье – вот ваша главная забота. А все эти забавы – Тимуры и всякие следопыты – хороши лишь, поскольку они не мешают учебе.

Этого уж Генька не мог стерпеть.

– Вовсе не забава! – вспыхнул он. – А важное историческое, политическое дело!

– Сейчас самое важное для тебя – выучить стихотворение, – назидательно произнесла англичанка.

– А следопыты – тоже важно, – настаивал Генька.

Снова в классе стало шумно; Яшка, нагнувшись под парту, даже кукарекал тайком. Нелли Артуровна схватилась за сердце и что-то сказала про пенсию, но в этом гаме ее не расслышали.

К счастью, прозвенел звонок, и англичанка, все еще держась за сердце, ушла в учительскую.

«Скверно, – подумал Генька. – Опять двойка».

Но оказалось, двойка – это еще полбеды. Наследующий день, сразу же после звонка на большую перемену, в 6-й «б» класс прибежала маленькая девочка с огромным бантом и важно объявила, что звеньевого Геннадия Башмакова срочно зовут в пионерскую комнату.

Генька помчался туда.

– Так, – хмуро сказал Вася Коржиков. – Значит, двойки хватаем?

Генька молчал.

– Мы, значит, – кто? – мы следопыты. Мы заняты куда более важными делами, историческими, политическими делами, – насмешливо-торжественно подчеркнул Коржиков. – Нам, значит, английский ни к чему?

Генька молчал.

– Я советовался с Николаем Филимоновичем, – сказал Коржиков. – Решили наказать…

– Кого? – не понял Генька.

– Ваше особое звено. Раз не хватает времени, не можете совмещать уроки и следопытские дела… Значит, – что? – значит, одно дело надо прекратить. Поэтому отныне две недели вам запрещается заниматься – чем? – «операцией М. Р.». Ясно? Передай своим ребятам. И чтобы честно…

Генька ожидал любого наказания, только не такого.

«Не хотите, чтоб мы занимались Рокотовым? Не надо! Не будем! Ишь, напугали!»

Выскочив из пионерской комнаты, он кинулся разыскивать Витю и Олю.

– И не будем! И не надо! Пожалуйста! – шептал он на бегу.

Витя, узнав о странном наказании, лишь пожевал пухлыми губами, но Оля, всплеснув руками, взволнованно затараторила:

– Ой, как же?! Целых две недели? И ничего-ничего не делать с Рокотовым? И даже не думать о нем? Или думать все-таки можно? И, как назло, – именно когда надо искать Вовку! Вот некстати!

– Несчастье всегда некстати, – глубокомысленно произнес Витя.

– Захлопни чемодан! Философ! – сердито оборвал его Генька.

– Опять? – Оля сделала строгое лицо и показала Геньке пальцы, сложенные для щелчка. Но щелкать не стала.

Расстроенные, поплелись ребята в класс.

– Знаешь, почему… ты двойку заработал?.. – сказал Геньке Витя. – Не умеешь… организовать… свой умственный труд…

– А ты умеешь? – огрызнулся Генька. – То-то всюду опаздываешь, все теряешь.

– Это другое… Это рассеянность… Все ученые… рассеянные.

– Но они с этим борются, профессор!

– И я борюсь. Вернее… начал бороться… Составил… график занятий… Удобная штука… Посмотри…

Витя стал торопливо шарить по карманам и в портфеле.

– Ну? – хитро прищурился Генька.

– Сейчас… Сейчас, – Витя переворошил все карманы и тетради, а графика не нашел.

Генька зло засмеялся.

– А я все-таки налажу… свой умственный труд… Вот увидишь… – сердито пообещал Витя.

Наказание оказалось даже более тяжелым, чем ребята предполагали. Первые два дня прошли еще как-то терпимо. Генька занялся своим ракетным автомобилем: из-за Рокотова так и не кончил его. Оля читала и смотрела телевизор, а Витя, наконец-то, починил Катюшке санки. Уже сколько обещал, да все некогда было.

Но на третий день после уроков Генька не выдержал и позвонил Оле:

– Как думаешь, сколько лет сейчас этому Вовке?

– Ой! – испугалась Оля. – А честное слово?

– Так мы же не занимаемся Рокотовым?! Мы просто беседуем. Можем мы просто беседовать? Или и это уж запрещается?

– Ой, Генька, не надо просто беседовать, – взмолилась Оля. – Ну, пожалуйста!..

Генька бросил трубку.

Как назло, в голову все лезли запретные мысли. А может, никто Рокотова вовсе не предавал? Может, ему это показалось? «Вполне», как говорит Витя. Посиди на каторге, и не такое еще померещится. А Вовка, наверно, давно умер. Факт, умер. Так он и живет, нас дожидается…

Генька честно старался прогнать эти мысли.

«Фу, черт! Ведь жил я раньше без Рокотова, – уговаривал себя Генька, – и ничего, неплохо жил. Вот и дальше так буду».

Он старался вспомнить, что делал целыми днями до того, как отец привез этот таинственный дневник. Ну, на коньках гонял. Ну, с автомобилями возился. А еще что? И выходило, что Генька раньше почти ничем не занимался. Как-то странно. И даже обидно. Будто он до Рокотова совсем несмышленышем был. «Пустоцветом», как говорит англичанка.

Встречаясь с Витей и Олей, Генька видел, что и они томятся от вынужденного безделья.

И вот однажды, заработав две пятерки, Генька после уроков решительно направился к Васе Коржикову. Тот сидел в пионерской комнате и что-то писал.

– Я вот получил… – смущенно сказал Генька, – пятерку. Вернее, две… По ботанике и географии…

Вася молчал. Генька ожидал, что тот похвалит его и может быть, сократит двухнедельный штрафной срок.

– Ну, положим, – сказал Генька. – Я виноват. Но Витя и Оля при чем? Накажи меня, а их-то за что? Пусть они продолжают… А?

– Нет, – отрезал Вася.

Генька ушел.

«А вот возьму и тайком разыщу Вовку, – сердито подумал он. – Кто узнает?»

Но прошло еще несколько дней, а Генька не решался приступить к делу. И одному было как-то неинтересно.

На большой перемене к нему подошел Яшка. Таинственно отвел к окну пустого класса и, оглядываясь по сторонам, прошептал:

– Давай помогу… А?

– Чего? – не понял Генька.

– Я все знаю. Про штраф, – продолжал шептать Яшка. – Тебе нельзя, но мне-то можно! Давай помогу. Что надо делать? Где искать? Кого искать? Ты не гляди, что я низенький. Я пудовую гирю семь раз подряд…

Теперь Генька понял.

«А что? – обрадовался он. – Это выход!»

– Подумаю, – сказал он Яшке. – А пока… – Он приложил палец к губам.

– Могила! – поклялся тот.

После уроков Генька рассказал об этом плане Оле.

– Обмануть? – ахнула она.

Генька разозлился:

– Обмануть! Любите вы, девчонки, страшные слова. Что я, воровать собрался? Или убивать? Ведь это же на пользу государству! Да, да, государству! А ты – обман!

– Но все же, – прошептала Оля. Она долго молчала, насупившись, и вдруг прибавила:

– Рокотов бы так не сделал!

– Что?! – Генька чуть не подскочил.

– Я говорю: был бы Рокотов жив, он бы так не поступил, – твердо повторила Оля. – Да! Ни за что…

Генька покраснел. И, как всегда у него в минуты растерянности, одна бровь-кавычка вздернулась выше другой и совсем залезла на лоб.

«А ведь верно! Рокотов бы не хитрил!»

И сразу расхотелось заниматься тайными розысками Вовки.

– Ладно, – примирительно сказал Генька. – Подождем. Всего неделя осталась.

Однако эта неделя тянулась удивительно долго. Казалось, ей просто не будет конца.

Однажды после уроков, злые и растерянные, Оля, Витя и Генька задержались в классе.

– А все из-за тебя, – буркнул Витя, повернувшись к Геньке. – Не схвати двойку… И штрафа бы не было…

Генька побледнел. Давно он этого боялся. А крыть нечем: его вина.

– Теперь еще… автомобильчиками своими занялся… – хмуро продолжал Витя. – Ему и горя мало…

Вот это уже не по-честному! Генька взорвался:

– Нытик! Тряпка! Мокрица! – заорал он и вдруг неожиданно для самого себя с размаху стукнул Витю по скуле. Тот качнулся, на лице у него загорелось огромное багровое пятно.

– Ах так! – И низенький, слабосильный «тихоня» Витя отчаянно ринулся на высокого, гораздо более сильного Геньку. Задыхаясь и отплевываясь, тяжело сопя, мальчишки дубасили друг друга, выворачивали руки, валили на пол.

– Ой! Ой! – прыгая вокруг них, растерянно вскрикивала Оля. – Ой, мальчики! Да что вы?! С ума сошли?

Но ее не слушали.

Мальчишки дрались долго, пока не обессилели.

– Все, – вытирая пот, сказал Генька, не глядя на Витю. – Больше знать тебя не хочу…

– И я… тебя… – прохрипел Витя.

– Ой, мальчики! Ой, что вы! Помиритесь! – перебегая от одного к другому, упрашивала Оля.

Но ребята не обращали на нее внимания. Генька, застегнув разорванный воротник, направился к двери. Витя, отвернувшись к окну, намочив платок, прикладывал его к распухшей губе.

И тогда, видя, что все рушится, Оля вдруг догадалась крикнуть:

– А Рокотов?

И опять, как несколько дней назад, это слово оказало волшебное действие.

Генька остановился. В самом деле, – а Рокотов? Кто же теперь продолжит поиски?

Оля сразу заметила, что попала в точку.

– Мальчики! – проникновенно сказала она. – Вот кончим «операцию М. Р.» – деритесь себе на здоровье! А сейчас ни-ни… – и Оля за руку подтащила Витю к Геньке. – Ну!..

И мальчишки, все еще не глядя друг на друга, пожали руки.

…Прошло еще несколько дней, и о драке забыли. И вот наступила среда – последний штрафной день.

– Ну, – весело сказал Генька после уроков, – продолжаем «операцию М. Р.»!

Оля и Витя радостно вздохнули.

– Но учтите, – Генька поднял кулак, как во время клятвы. – Кто теперь схватит двойку, тому – что? – передразнил он Коржикова, – смерть!

– А если ты? – спросил Витя.

– И мне – смерть! Только я-то уж не схвачу. Баста!

Глава XI
„ВОВКА”

В четверг ребята с утроенной энергией взялись за дело. После уроков они остались в классе.

Итак, надо найти Вовку.

– Во-первых, давайте сообразим, что мы знаем о нем, – предложил Генька.

– Его зовут Владимир Михайлович, – тотчас откликнулась Оля.

– Нашему «Вовочке» лет шестьдесят, – сказал Витя. – Вернее чуть больше…

Генька быстро прикинул в уме: да, так. Если Михаил Рокотов погиб в 1901 году, а сыну его было тогда четыре года, значит, Вовка родился в 1897 году.

– Нам точно известен его день рождения – 18 февраля, – подсказала Оля.

– Нет, – перебил Витя.

– То есть как «нет»? – строго взглянул на него Генька. – В дневнике же указано: «18 февраля. Сегодня моему Вовке стукнуло ровно четыре».

– По старому стилю, – пояснил Витя. – А новый… на тринадцать дней вперед. Значит, по-новому… третьего марта…

«Фу, черт! – Генька даже стукнул кулаком по парте. – Опять этот толстогубый обскакал меня».

– Так, – скрывая досаду, сказал Генька. – Что еще мы знаем?

– В детстве он жил в Ленинграде… В Петербурге то есть…

– Так. Еще?

Но сколько ребята ни ломали головы, больше ничего о сыне Рокотова они сказать не могли. И главное – жив ли он?

– Будем искать, – постановил Генька. – Начнем со справочного бюро.

– Э-э! – Оля безнадежно махнула рукой. Она не могла забыть своей неудачи в «Ленсправке», когда искала Казимира. – Что же он всю жизнь обязан жить в Ленинграде? Как привязанный? Давным-давно уехал куда-нибудь.

– Не обязательно, – возразил Генька. – Мне папа говорил, наш город – самый красивый в мире. Как Париж или даже лучше. Зачем же Вовке, то есть Владимиру Михайловичу, непременно уезжать?

– А мне мама говорила, – сказал Витя, – ленинградцы… особенно старые… очень любят свой город… И ни за что… ни на какой другой… не променяют.

– В общем, спорить нечего, – решил Генька. – Ты, Витя, сходи в будку, знаешь, возле почты? И спроси адрес Владимира Михайловича Рокотова. Деньги есть?

Витя стал рыться в пенале. Возился он долго, но Генька сразу сообразил: это только для вида – денег у него нет. У Вити никогда не бывало денег.

– Ладно, не ищи, – краснея, пробормотал Генька и достал из кармана четыре пятачка.

Витя ушел, а Генька с Олей направились домой.

– Нет, не найдет, – сказала Оля. – Умер, наверное…

Едва Генька вошел в комнату и бросил портфель на подоконник, зазвонил телефон. Это был Витя.

– Что?? – Генька даже рот позабыл закрыть.

– Есть! – повторил Витя. Голос у него был странный, будто он сам не верил тому, что сообщал. И говорил он не медленно, с паузами, как всегда, а быстро, взахлеб. – Все совпадает. Владимир Михайлович Рокотов. Год рождения – 1897. Живет на Загородном, возле Пяти Углов.

– Врешь?! – радостно заорал Генька. – Врешь, собака?

– Подставляй лоб, – сказал Витя. – И учти – я никогда не вру.

…Ехать к сыну Рокотова решили в тот же вечер. Правда, завтра – контрольная по физике и надо бы хорошенько подготовиться. Но ждать – невмоготу.

Хоть одним глазком взглянуть на сына Рокотова, живого Вовку!

Ведь до сих пор ребята имели дело только с дневником, архивными списками, в общем, с бумагами. Иногда им казалось: все это случилось так давно, что даже не верится – было ли? И вот теперь, наконец-то, впервые – живой человек.

– Но смотрите, детки, – строго предупредил Генька. – Вернемся от «Вовки» – сразу за физику! Чтобы больше никаких штрафов! Ясно?

Витя и Оля кивнули.

Мать Геньки, узнав в чем дело, даже причмокнула губами:

– Чудеса!..

И пообещала сама отвезти следопытов к Пяти Углам. В другой раз ребята очень обрадовались бы поездке на новенькой «Волге», но сейчас их волновало иное:

«Какой он – этот «Вовка»? Как он встретит их? Что знает о своем погибшем отце? И вообще, он ли это? А вдруг просто совпадение?»

Оля сидела задумчивая, устремив глаза куда-то вдаль.

– Генька, можно, а? – попросила она. – Ну, совсем немного…

– А! Опять потолок изучала?! Ну, давай: пять минут!

– А здорово, наверно, быть сыном революционера! – мечтательно произнесла Оля. – Нет, ты только представь себе, Генька: твой отец – революционер! Вместе с Бауманом напоил снотворным надзирателя и убежал из тюрьмы. Помнишь? Как в «Граче – птице весенней». С Крупской писал шифрованные письма. Даже с самим Лениным за руку здоровался и рядом ходил. Ой, вот бы мне быть сыном революционера!

– Дочкой, – уточнил Витя.

– Ну, дочкой, – Оля задумалась. – А еще бы лучше – самой быть революционеркой! Вы не смейтесь. Может, я и могла бы?!

«А что? Оля принципиальная, толковая, – подумал Генька. – Из нее, пожалуй, вышла бы революционерка. Если бы очень захотела. Болтлива только. Ну, да в подполье отучилась бы трепать языком…»

Когда ребята уже садились в серую, опоясанную шашечками машину, Гертруда Никифоровна вдруг решительно сказала:

– Не дело…

– Что? – не понял Генька.

– Не дело, говорю, всем скопом. Испугаете, пожалуй, старика…

Ребята задумались. И правда, некрасиво вваливаться втроем к незнакомому человеку. Как же быть?

– Жребий! – коротко заявил Витя.

– Правильно! – поддержал Генька. – Но вот как. Поедем все. Кому выпадет жребий, тот пойдет к старику. Остальные будут ждать на улице.

Так и договорились.

Гертруда Никифоровна зажала в руке три спички; у двух были обломаны головки. Генька тащил первый. Неудача. За ним вытянул короткую спичку Витя. Оля запрыгала на месте: ей досталась целая спичка.

– Девчонкам всегда везет, – не удержался Генька. – Ты смотри, трещи там поменьше.

Машина остановилась возле углового дома. Ребята вошли во двор, отыскали нужную лестницу.

– Ну, – сказал Генька, – ни пуха ни пера!

Оля, бледная, стала подниматься. На третьем этаже, на почтовом ящике она прочитала наклейку: «Только Рокотовым». Значит, это не выдумка «Ленсправки»! Значит, Рокотов действительно существует?!

Дверь открыл худощавый старик; просторный серый пиджак болтался на его впалых плечах, как на вешалке. У старика были густые, кустистые брови, сросшиеся на переносице, и большой, хрящеватый, с горбинкой нос.

«Неужели это и есть «Вовка»? – вздрогнула Оля.

– Мне нужен… я хотела бы видеть, – запинаясь, начала она, перевела дух и скороговоркой закончила: – Владимира Михайловича Рокотова…

Старик удивленно оглядел девочку.

– Прошу, – и, шаркая, пошел по коридору.

Оля последовала за ним. Комната, куда привел ее старик, была большая, светлая, но запущенная. Цветистые обои выгорели и запылились. На потолке сплелись в огромную паутину многочисленные трещины. В окне, между рамами, стояли кастрюльки, банки, бутылки.

«Вместо холодильника», – мелькнуло в голове у Оли.

– Ну, чем могу служить? – вежливо, но хмуро спросил старик. Он кряхтя сел и указал девочке на свободный стул.

«Как начать?» – Оля даже растерялась. Узнать надо так много! Но главное, самое первое, – выяснить, тот ли это Вовка или просто тезка, однофамилец.

– Простите, – замирая, сказала Оля. – Вы родились восемнадцатого февраля? Вернее, третьего марта?

Старик еще больше нахмурился. Клочковатые седые брови его сдвинулись, припухшие веки опустились и, словно шторы, прикрыли глаза. Пальцы нервно забегали по скатерти.

– Это что – допрос? – не отвечая, сердито бросил он.

Оля совсем растерялась. Чего он злится? Пока она соображала, что сказать, старик исподлобья оглядывал ее.

– Кто тебя послал, девочка? – глухо спросил он.

«Еще чище!» – Оля вскочила со стула.

– Да нет! Что вы?! – взволнованно забормотала она. – Я сама! Вернее, нас трое… Мы следопыты…

Старик настороженно слушал.

– Мы изучаем славное историческое прошлое нашей великой Родины, – вдруг гладко, как по писанному, сказала она и сама удивилась этой плавности. – И особенно нас интересует жизнь и деятельность революционеров, которые завоевали для нас, пионеров, свободу и счастье…

Старик, приставив руку щитком к большому волосатому уху, слушал, не перебивая.

– Сейчас мы восстанавливаем судьбу Михаила Рокотова, – сказала Оля. – Нам важно знать о нем как можно больше…

Старик тяжело вздохнул:

– Опять. Боже, когда меня оставят в покое?! – Он закрыл рукой глаза.

– Да что вы?! – встревожилась Оля. – Вы меня не поняли. Мы же пионеры! Не расстраивайтесь…

Но старик, казалось, не слушал.

«Не случился бы с ним припадок, – испугалась Оля. – Как с бабушкой…» Она хотела налить ему воды, но на столе не было ни графина, ни стакана. «Пожалуй, лучше уйти», – подумала Оля.

– Извините, – она встала и, пятясь, на цыпочках пошла к двери.

Старик по-прежнему сидел, не поднимая головы.

Бледная, взволнованная, Оля быстро сбежала по лестнице. Внизу ее ждали ребята.

– Путаешь, – сказал Генька, выслушав ее торопливый, бессвязный рассказ.

– Вполне, – подтвердил Витя.

– Ну, честное пионерское! Все в точности, – обиделась Оля.

– Так он что – псих?

Оля пожала плечами:

– Нет, вроде бы не похож…

– А чего же он?

Оля опять пожала плечами.

Они дошли до остановки, сели в автобус.

– А может, это не тот? Не сын? – спросил Генька

– Сын, сын! – сказала Оля. – Точно!

Она и сама не знала почему, но была твердо уверена, что это именно сын Рокотова, а не однофамилец.

Ребята задумались. Автобус плавно катился по асфальту.

– Странно, – пробормотал Генька. – Тут что-то не так…

* * *

Через несколько дней Геньку позвали к директору школы.

«Что стряслось?» – волновался он, спускаясь в первый этаж.

– Ну-с, командир особого звена, получай пакеты, – сказал директор и передал ему два заклеенных конверта.

На первом, вместо обратного адреса, чернел штемпель: «Центральный исторический архив. Москва». На втором тянулись ровные фиолетовые строчки. Буквы были крупные, аккуратные, «с нажимом».

«Девчонка писала», – решил Генька.

У него хватило выдержки не вскрыть письма, пока он не разыскал Витю и Олю. Только тогда он осторожно оторвал кромку первого конверта и вытащил маленькую тонкую бумажку. На ней было напечатано всего три строчки: московский архив сообщал, что никаких материалов о Михаиле Рокотове там не имеется.

– Амба, – грустно сказал Витя и тихонько свистнул.

Оля заглянула в конверт: нет ли там еще чего-нибудь? Нет, пусто.

Генька вскрыл второй конверт. Там лежал двойной тетрадочный лист.

– Здравствуйте, дорогие далекие ленинградцы! – прочитал Генька.

Это было письмо от читинских пионеров. Они обещали во что бы то ни стало выполнить просьбу особого звена.

Письмо было длинное и подпись тоже длинная:

«С пионерским приветом. По поручению пионеров гор. Читы, ученик 7-го «а» класса 12-ой школы А. Дыркин».

– С пионерским приветом… это они умеют, – проворчал Витя. – А названия тюрьмы… все еще не узнали. Эх вы, Дыркины…

* * *

Учитель, когда Генька и Оля рассказали ему о старике Рокотове, долго потирал переносицу.

– Странно… Даже очень…

– А скажи, – после долгого раздумья обратился он к Оле, – со стариком кто-нибудь живет? Или он один?

Оля наморщила лоб:

– В комнате больше никого не было. Но, по-моему, на спинке одного стула висело женское платье. – Она зажмурила глаза, стараясь представить себе комнату старика. – Да, точно. Пестрое платье из крепдешина, или марикена, или крепа…

– Или файдешина, или мадаполама, или габардина! – язвительно вставил Генька. – Девчонка девчонкой и останется!..

Оля смутилась. Ребята вечно подтрунивали над ее любовью к тряпкам.

– Ты не прав, Башмаков, – неожиданно вступился за Олю Николай Филимонович. – В данном случае как раз важно, какое это платье. Если пестрое, из легкого модного шелка, значит, в доме, вероятно, есть молодая женщина. Не жена старика, а скорее всего – его дочь, внучка Михаила Рокотова.

– Это легко выяснить… – пробормотал Генька.

– Да. Надо снова сходить к старику. Но вечером, попозднее. Женщина к тому времени придет с работы. Лучше поговорить со стариком в ее присутствии. Ясно?

Генька кивнул, хотя не понимал, зачем это.

– Старик, кажется, чем-то травмирован, не хочет говорить об отце, – пояснил учитель. – А женщина, может быть, расскажет. И, если надо, успокоит старика…

Николай Филимонович опять задумался.

– И говорить с ним надо тоньше, осторожнее. Ты, Оля, о дневнике ему сказала?

– Нет.

– Напрасно. Он же, вероятно, даже не знает, как погиб его отец…

– Наверняка! – воскликнул Генька. – Откуда ему знать?

– Вот-вот! И покажите ему копию. Особенно ту запись, где Рокотов вспоминает о сыне.

– Верно! – радостно воскликнул Генька. – Сегодня же сбегаю.

– Сходите вместе с Олей, – посоветовал Николай Филимонович. – Все-таки Олю старик уже знает.

В восемь часов вечера Генька и Оля снова поехали в знакомый дом у Пяти Углов.

Погодка стояла самая «ленинградская». Уже казалось, началась зима, не раз выпадал снег, но вдруг всё повернуло вспять, и снова наступила осень.

По небу медленно плыли огромные, хмурые, тяжелые, как баржи, тучи. Они двигались так низко, что, казалось, вот-вот зацепятся за кресты телевизионных антенн. Редкие крупные дождевые капли звонко щелкали по газете, в которую Генька завернул тетрадку – копию дневника.

– Уговор, – в автобусе сказал Генька. – Прикуси язычок. Командовать парадом буду я.

– Пожалуйста! – Оля была даже рада. Разговор со стариком предстоял трудный. Пусть Генька попарится!

На звонок им открыла женщина лет тридцати пяти – сорока в цветистом шелковом платье. Оля незаметно дернула Геньку за рукав. Платье – то самое, которое висело на спинке стула!

– Мы к Рокотову, к Владимиру Михайловичу Рокотову, – пробормотал Генька и сам удивился: голос вдруг охрип и звучал, как чужой.

Женщина подняла брови, но ничего не сказала и провела ребят в уже знакомую Оле комнату.

Старик сидел у стола и, опустив очки на самый кончик носа, читал газету. Казалось, очки он носит просто так, а смотрит поверх стекол. Увидев Олю, старик засуетился.

– Вот, опять, – он беспокойно повернулся к женщине. – Настя, это та самая девочка…

– Не волнуйся, папа, – сказала женщина и ласково положила руку ему на плечо.

Генька солидно откашлялся и сказал:

– Мы – следопыты. Мы изучаем революционеров…

– Мой отец не предатель! – вдруг тонким голосом выкрикнул старик. – Он не мог поступить подло!

Пораженный, Генька умолк.

– Успокойся, папа, – заботливо сказала женщина и опять положила руку ему на плечо. Казалось, этим жестом она успокаивает его.

Постепенно Генька оправился. Он решил продолжать свою речь, строго держась того плана, который наметил еще дома. А на странные слова старика не обращать внимания.

Генька стал рассказывать, как археологи нашли в Забайкалье таинственный дневник. Старик и его дочь внимательно слушали. Видя, что его больше не перебивают, мальчик увлекся и даже художественно описал пещеру, обвал в горах и похороны останков неизвестного. Старик и дочь по-прежнему молча слушали. Воспаленные глаза старика часто-часто моргали. Ладонью он оттопырил свое большое ухо.

– И вот к нам попал этот дневник, – сказал Генька и, развернув газету, достал мятую тетрадку. – Сперва мы не знали, кто его писал. Потом выяснили – Михаил Рокотов…

Генька посмотрел на старика. Тот так крепко прикусил нижнюю губу, что она даже побелела.

– Тут есть одна запись, – заторопился Генька и прочитал: – «18 февраля. Сегодня моему Вовке стукнуло ровно четыре. Помнит ли он меня? Нет, конечно. Видел всего два раза, да и то сквозь решетку…».

– О-о! – застонал старик, схватив тетрадь. Шепотом, глотая целые слоги, прочитал:

– …Моему Вовке стукнуло… О-о! – он возбужденно вскочил. – Я же говорил! Я всегда твердил! Не был он предателем! Нет! А тот «кожаный» не верил!

Генька и Оля непонимающе переглядывались. Дочь помогла старику лечь на диван, дала ему какие-то капли, укрыла большим шерстяным платком. Старик затих.

Дочь приложила палец к губам. Ребята кивнули. Они сидели молча. Вскоре старик повернулся на бок и стал мерно, как младенец, посапывать. Женщина подала рукой знак, и ребята вслед за нею на цыпочках вышли в коридор.

– Пойдемте на улицу, – сказала она. – Там будет удобнее.

Промозглый ветер и мелкий, как пыль, дождь встретили их на Загородном. Во мраке фонари мутнели, как расплывчатые оранжевые пятна, и свет их отражался в мокром асфальте. Но ребята не обращали внимания на ненастье. Долго бродили они в тот вечер с Настасьей Владимировной. Неожиданные вещи открылись им.

– Я, конечно, никогда не видела своего деда. Да и мой отец видел его всего два раза, совсем младенцем. Впрочем, вы это знаете из дневника, – рассказывала Настасья Владимировна. – Но дома у нас в резной дубовой шкатулке хранилась пачка писем деда к бабушке. И еще – маленькая фотография с золотым обрезом, где дед снят студентом…

– Горного? – подсказала Оля.

– Да, Горного института. – Настасья Владимировна была так взволнована всем открывшимся сегодня, что даже не удивилась Олиной осведомленности. – Мы, дети, часто перечитывали эти старые письма с «ятями» и «ижицами» и знали их, как стихи, наизусть. И подолгу разглядывали наклеенную на картон фотографию долговязого студента в форме горняка.

Настасья Владимировна замолчала, задумавшись. Промчавшееся мимо такси обдало ее веером брызг, но она словно и не заметила. Ребята шли рядом, также молча.

– Где же эти письма? – наконец не выдержала Оля.

– Мы гордились дедом. О, он казался нам героем! – словно не слыша ее, продолжала Настасья Владимировна, – Он был нашей семейной гордостью, нашим счастьем!

И вот однажды к нам домой пришел человек. Мы с братом – он потом погиб на фронте – играли во дворе. Дома был один отец. Но позднее и мне довелось увидеть этого человека, и я его хорошо запомнила.

Он был весь в кожаном – кожаная тужурка, кожаные брюки, кожаные сапоги. Даже фуражка – и та кожаная. Так одевались во время гражданской войны красные командиры и ответственные работники. Но в двадцать седьмом году кожаный костюм уже выходил из моды, и только обыватели пугали друг друга рассказами о «комиссарах в кожанке».

От незнакомца пахло чем-то сладковато-сытным; этот запах держался в комнате и после его ухода. Руки у «кожаного человека» были толстыми, сильными, а голос – неожиданно тонким, даже несколько слащавым.

Войдя к нам, «кожаный человек» извинился за непрошеное вторжение и объяснил, что хотел прийти к отцу на работу, но потом решил явиться домой.

– Так удобнее, не правда ли?

Отец машинально кивнул.

– Скажите, – медленно произнес «кожаный», глядя на отца в упор, – давно не было вестей от вашего папаши?

– То есть как? – отец даже оторопел. – Он же… Его давно нет в живых!

– Вы уверены? Вам официально сообщали?

– Нет, но… Он пропал много лет назад.

– Пропал! Когда человек пропал, он и найтись может. А ваш папаша, значит, пропал и не нашелся?

Отец уловил в голосе незнакомца ироническую нотку и возмутился.

– Позвольте, почему вы в этом сомневаетесь? И вообще – кто вы такой?

«Кожаный» расстегнул портфель и вынул оттуда какой-то журнал.

– Не приходилось читать?

На обложке новенького хрустящего номера чернело заглавие: «Каторга и ссылка»…