Текст книги "По следам М.Р."

Автор книги: Борис Раевский

Соавторы: Александр Софьин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

Глава VIII
ПЛОХО БЕЗ ФИЛИМОНЫЧА

«Прелестно, – думал Генька. – Великолепно. Вот так… Уперлись в стену лбом. И все… Хорош звеньевой! Здорово он ведет свое звено вперед, к новым победам!»

С Филимонычем бы посоветоваться… Но… До конца месяца осталось еще почти две недели.

И вдруг!..

Идея! Такая простая! Такая чудесная! Впрочем, известно – все гениальное просто.

Радио! Немедленно передать по радио просьбу. Вернее, не просьбу, а обращение:

«Граждане! Всех, кто знает хоть что-нибудь о немецкой пушке «Большая Берта» и, главное, – почему она не стреляла по Ленинграду, убедительно просят сообщить об этом по телефону…» – ну, и номер телефона. Свой или Олин.

Это обращение передавать дней десять подряд.

Конечно, в громадном Ленинграде отыщется хоть один человек, знающий, в чем заковыка с этой «Бертой». И все! Полный порядок!

Генька так обрадовался, что разбежался, подпрыгнул и достал рукой лампочку. Он всегда на радостях прыгал до лампочки.

Честно говоря, у Геньки была еще одна причина для радости… И, пожалуй, немаловажная. Генька, конечно, никому не признался бы, но…

Оля… Уже не раз, сидя на уроке или шагая из школы, Генька думал: а вот здорово бы… Выкинуть что-нибудь такое – остроумное, сногсшибательное, чтоб Оля сразу убедилась… И у него шарики крутятся, пусть Витя со своим «четким логическим» не задается!

Генька представлял себе, как Оля, широко открыв и без того огромные глаза, подойдет и скажет:

– Ой, Генька, какой же ты молодец! Я даже не ожидала!..

Или наоборот. Лучше наоборот. Она скажет:

– Ой, Генька, какой же ты молодец! Я всегда это знала!..

И великолепная коса будет чуть колыхаться на груди…

В тот же день, под вечер, Генька помчался в Дом радио. Возле служебного телефона висел список номеров.

Собравшись с духом, Генька набрал тридцать седьмой.

– Да, – прогудел в трубке низкий мужской голос.

– Мне главного, – сказал Генька. – Самого главного…

– Самого-самого? – трубка усмехнулась. – Ты не туда попал, мальчик. Звони один – двадцать шесть… – что-то щелкнуло, и в трубке послышались частые гудки.

«Вот так ария Хозе!» – Генька чуть не выругался.

Прошло несколько минут, пока он вновь собрался с духом и опять набрал тридцать седьмой.

– Я же тебе сказал, мальчик?! – «главный» уже сердился. – Звони в детское вещание…

– Дяденька! – завопил Генька, больше всего боясь, что тот опять положит трубку, так и не выслушав его. – У меня очень важное! Очень срочное! Государственное дело!.. Мне – не в детский! Мне – к вам!

– Гм… – трубка на минуту замолчала. – Как фамилия? Башмаков? Хорошо, закажу пропуск…

Вскоре Генька уже входил в кабинет «главного». Это был рослый, толстый мужчина.

– Ну, – сказал «главный». – Выкладывай. Какие у тебя государственные дела? Только – в темпе.

Генька торопливо рассказал ему о «Большой Берте». Он заранее аккуратно написал обращение «Ко всем ленинградцам» и теперь положил бумажку «главному» на стол.

– Роскошно! – сказал «главный». Прищурился и внимательно оглядел Геньку.

У «главного» была странная привычка: разговаривая, он все время мял, тискал, поглаживал, ощупывал свой подбородок.

«Если он каждый день так, – подумал Генька, – подбородку не поздоровится…»

– Роскошно! – повторил «главный» и тихонько засвистел себе под нос.

Генька сразу узнал песенку из «Укротительницы тигров».

«Несолидный какой-то «главный», – подумал Генька. – А мотивчик, между прочим, врет…»

«Главный» вдруг оборвал свист.

– Недавно, понимаешь, у одного гражданина украли «Волгу», – сказал «главный». – Так этот товарищ приходил к нам, просил передать сообщение:

«Граждане! Кто знает что-либо об автомашине «Волга», синего цвета, которую угнали прошлой ночью с улицы Марата, прошу сообщить» и так далее.

А вчера приплелась старушка: у нее песик пропал.

Любимый песик. Тоже просила передать в эфир. «Граждане, кто знает что-либо…»

Генька насупился.

– Но у меня же не песик, – пробормотал он. – У меня государственное…

– Ты не куксись, парень! – сказал «главный» и опять стал мять и корежить подбородок. – Пойми. В Ленинграде три миллиона жителей. Даже с гаком. И каждый день – сотни всяких историй, загадок. Если все в эфир выплескивать… – «главный» развел руками.

На столе у него зазвонили сразу два телефона.

– Пропуск давай, – сказал «главный» и взял трубку.

Он говорил по телефону и одновременно подписывал Генькин пропуск.

– Шагай, следопыт, – сказал он, зажав трубку ладонью. – А насчет «Большой Берты» – интересно. В самом деле: почему она не стреляла?

* * *

Больше новых идей у Геньки не появлялось.

Все сейчас раздражало его. И особенно – Витя. Ходит по школе вялый какой-то, полусонный.

– Эй! – сказал ему Генька. – Проснись!

Только плечами пожал.

Вот именно! Когда нужно изо всех сил шевелить извилинами, он только плечами дергает. Работничек!

– Экзема несчастная! – в сердцах пробормотал Генька.

Недавно он был в кожном диспансере (на шее вскочил какой-то волдырь), и там на стенах висели очень выразительные плакатики про кожные болезни. С того дня Генька, когда совсем уж невтерпеж делалось, выражался диковинно: «Лишай! Экзема! Фурункул!»

Витя сразу вспомнил прошлогодний уговор: за каждое «выражение» отвешивать Геньке щелчок. Вроде как помогло – Генька почти отвык ругаться. А теперь – здрасте пожалуйста! Опять!

– По-ученому… это называется… рецидив, – пояснил Витя, крепко стукая Геньку ногтем по лбу.

– Ай да звеньевой! Стыд, позор! – сказала Оля и слегка коснулась пальцами Генькиного лба.

Ну, таких-то щелчков можно хоть сотню стерпеть. Даже приятно. А Витька, дьявол, лупит без жалости!..

Щелкнул, повернулся и на ходу бросил:

– Некогда мне…

Махнул рукой и ушел.

Оля задумчиво ковыряла пальцем старую замазку на окне.

– Витя последние дни какой-то хмурый, – сказала она. – Знаешь… Зайдем к нему завтра. И отца его навестим. Давно мы у него не были.

…Ребята поднялись по лестнице к Витиной квартире и уже хотели нажать кнопку звонка, но дверь вдруг сама распахнулась.

Оля даже вздрогнула.

Однако никакого чуда не было: просто Катюшка выскочила на лестницу – шла гулять.

– А Витя дома? – спросила Оля.

– Дома, спасибо! – закричала девочка и, бухая ботами, побежала вниз.

Катюшка вообще была очень вежливой. Даже выходя с мамой из автобуса, никогда не забывала сказать водителю:

– Спасибо, дядя!

Ребята вошли. В прихожей было тихо. Только из Витиной комнаты неслись какие-то странные звуки. Трак– трак! Трак-трак!

– Можно? – постучала Оля.

– Трак-трак! – ответил кто-то. – Трак-трак!

Оля приоткрыла дверь. Заглянула в комнату и, приложив палец к губам, – тихо, мол! – поманила Геньку. Он тоже осторожно глянул в комнату.

Там, у станочка, на круглой табуретке сидел Витя. Совал в прорезь станка полоски латуни. Трак-трак! И из щели выскакивал готовый значок.

«Вот почему ему некогда!» – подумал Генька.

Поглядел на Олю. Та кивнула. Да, все ясно.

Ребята вошли. Витя смутился. Но быстро оправился.

– Я сейчас, – и продолжал штамповать значки.

Оля подошла к кровати Александра Борисовича.

А Генька оттер плечом Витю и вставил в прорезь металлическую полоску. Нажал ногой педаль.

– Трак-трак! – из щели бойко выскочил значок.

Генька засмеялся. Лихо! Снова вставил полоску.

– Трак-трак!

Еще значок!

Движения Геньки были еще неуверенные, но с каждой минутой он все больше входил во вкус.

– А я?! – крикнула Оля.

Мальчишки посторонились. Теперь Оля сидела на круглой табуретке, а Генька и Витя наперебой давали ей советы.

– Трак-трак! Трак-трак! – стучал станок.

– Этак вы у меня целую фабрику откроете! – засмеялся Александр Борисович.

– Фабрику не фабрику, – сказал Генька, – а приходить будем. По часу постукать – это даже интересно, – и он тайком показал Вите кулак.

Впрочем, зачем тайком – непонятно. Ведь Александр Борисович все равно ничего не видел.

* * *

«Болезнь» Николая Филимоновича окончилась точно в назначенный срок.

– Завтра в семь жду вас, – сказал он на перемене.

Витя немедленно вытащил блокнот – опять надо перекраивать график. Все-таки времени никак не хватает. Одно сделаешь, с другим – запарка. Ребята стали помогать, думал – будет полегче. И все равно – никак!

…К Филимонычу шли через Александровский сад. Фонтан уже не работал. Мраморная чаша бассейна вокруг фонтана была наглухо зашита досками. Чтобы снег туда не набивался. Получилась круглая эстрада.

«Как для танцев», – подумала Оля.

Бронзовый верблюд у бюста Пржевальского блестел от дождя, на аллеях – никого.

Шли молча. Мальчишки – прямо по грязи. А Оля осторожно обходила лужи. Вышли к Медному всаднику. И тут Витя решился:

– Вот, послушайте.

 
В туманном наряде, в уборе дождя,
Приходит к нам осень, людей не щадя.
Она без борьбы забирает в полон
И медь монументов, и мрамор колонн…
 

– Опять за свое! – скривился Генька. – Пушкин-Лермонтов!

Ну, на Геньку-то Витя и не рассчитывал. Не дорос он до стихов.

А вот Оля… Интересно, что она скажет?.. Но Оля тоже не оправдала Витиных надежд:

– Ой, а повеселей у тебя нет? А то – и осень, и дождик, и к Филимонычу с пустыми руками идем.

Генька расердился. Не на Олю, на Витю:

– Видишь, до чего довел? Теперь и она заныла!

А Витя обрадовался: если от стихов осеннее настроение, значит, они мимо ушей не проходят. Вот и отлично!

* * *

На этот раз деревянные шторки над полочками и ящиками на столе Николая Филимоновича были спущены и заперты. Сам Николай Филимонович тоже словно заперт на ключ: сидит, смотрит на ребят, а что он думает – не поймешь.

– Ну, хвастайтесь, – сказал учитель. – Много успели?

Генька хмуро покачал головой. Рассказал, что они сделали за месяц.

Учитель побарабанил пальцами по столу.

– Небогато…

Генька опустил голову. Конечно небогато. Сами знаем. А Филимоныч – хорош… Нет, чтобы утешить. Еще растравляет…

– Да, не густо, – повторил Филимоныч и посмотрел в окно. – А месяц тому назад кто-то говорил… Да я, да мы… Да мигом… И что-то насчет мушкетеров…

Филимоныч все смотрел в окно. Генька сидел совсем в другом углу. Но ему казалось, что глядит учитель именно на него.

Ребята молчали.

«Хоть бы о чем другом заговорил», – тоскливо думал Генька.

Но учитель, не любивший топтаться на месте, нынче не спешил. Глядел в окно, будто его вдруг очень заинтересовали два пухлых сизаря, важно разгуливающих по карнизу. Стучал пальцами по столу. И молчал.

– Выходит, не так-то просто все делается, – наконец сказал он. – Давайте вместе думать.

Ребята оживились. Кажется, гроза кончилась!

Учитель долго расспрашивал их: и о фотографе, и о Кубареве. Только об Александре Борисовиче и о его карточке ничего не спросил.

Генька, наконец, напомнил:

– Мы вот… насчет Витиного отца. Может, и он…

– …имел отношение к пушке? – закончил Филимоныч. – А почему вы, собственно, так решили?

Генька стал объяснять, но Филимоныч снова перебил его:

– Погоди!

Щелкнул ключом, снял с полочки картотеку и стал просматривать карточки.

«Саперная рота Мухина… Так… Лето сорок второго… До пятого августа на передовой, затем отведена в полковые тылы для пополнения. С десятого сентября снова на переднем крае»… Ясно? Почти весь август исключается. Так что ваш вариант отпадает. И потом: почему вы хотите притянуть все к «Большой Берте»? Был у нас, помнится, разговор о четком логическом мышлении…

Витя покраснел…

Николай Филимонович замолчал. Потирал переносицу. Думал.

– А почему ты считаешь, – повернулся он к Геньке, – что только Кубарев мог знать о задании?

– Так на снимке же… всего две фамилии… А об Окулове у Евсея Львовича ничего нет.

Учитель задумался. Походил по комнате. Снова сел.

– А у Кубарева вы об Окулове спрашивали?

Генька хлопнул себя по лбу:

– Ох, раззява!

Учитель покачал головой:

– Вот видите! И вообще из Кубарева можно бы выжать побольше. Не сходить ли к нему еще раз?

И Геньке снова вспомнилось правило Филимоныча. – «Источник надо исчерпать до дна».

…Кубарева мальчишки встретили у ворот гаража. Василий Дмитриевич помахал им из кабины огромного грузовика.

– Опять дела? – он притормозил машину. – Недосуг нынче, парни. Разве что по дороге покалякаем? Тогда сыпьте в кабину.

Ребята мигом очутились рядом с ним. Генька сразу уставился на приборы и рычаги. Разговор пришлось вести Вите.

– Мы хотели спросить… Кроме вас… кто еще на снимке?

Кубарев настороженно повернул огромную голову. Потом так внимательно стал рассматривать дорогу, что Витя невольно тоже начал приглядываться: может, там что-нибудь особенное. Нет, ничего интересного: улица как улица. Наконец, Кубарев опять заговорил, и уж совсем непонятно:

– Вот оно что… Поди, знай… До коего дозволено, а откудова нельзя?.. Хотя, конечно, майору видней…

Витя насупился. О чем это он? Может, он тоже вроде Бортового? Контуженный? Витя решил уточнить вопрос:

– У фотографа записаны две фамилии… Вы и Окулов… Сержант Окулов А. И… Вы его знаете?

– Окулов? У нас такого не водилось. Это, видать, из тех…

Витька насторожился.

– Из каких?

– Ну, которых мы встречали. Из физкультурного института… Они в глубинку ходили… Ну, в глубинную разведку. И про немцев все знали наскрозь. Боевые были парни!

Генька мигом забыл о приборах. Вот оно: то самое! Боевые парни! Герои! И не один!

– Как же их найти? – воскликнул он. Василий Дмитриевич вздохнул:

– Побило их всех потом…

– Когда потом?

Неожиданно Кубарев рассердился:

– Когда! Когда! Это уж к вашей карточке касательства не имеет. И вообще… Заболтался я с вами. Прокатились – и привет!

Он резко затормозил.

Вылезая из кабины, Витя задал последний вопрос:

– Неужели их всех?.. До одного… Побило?

– Говорили – всех. А так ли… – Кубарев пожал плечами.

Глава IX
ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

Оля смотрела на Тишку и глазам своим не верила.

Полгода, всего полгода они не виделись. Но как изменился Тишка!

Неужели это тот самый угрюмый, как сыч, парнишка, который – подумать только! – до пятого класса даже в кино – и то ни разу не был? Грех, мол. Тот затюканный Тишка, который и рот-то почти не раскрывал: не сболтнуть бы чего?!

А теперь перед Олей сидел совсем другой паренек. Неторопливо и обстоятельно рассказывал о своем интернате.

Было часов шесть вечера. А ребят на свой день рождения Оля звала к семи. Тишка что-то спутал и пришел первым. Впрочем, оно и лучше. Потом, когда все соберутся, какой уж разговор?!

Оля рассказала Тишке о «Большой Берте». Многое он уже знал: поздними вечерами, когда воспитанники готовились ко сну, тайком пробирался в пустую канцелярию и по телефону досыта беседовал с Генькой.

Вскоре стали приходить ребята. Все из Олиного класса. Все нарядные и все с подарками. И каждый, входя, удивлялся. Столы всех братьев из углов комнаты были сдвинуты на середину и покрыты одной огромной скатертью. Как бы один длиннющий стол.

А из второй комнаты – той, которая была похожа то ли на больничную палату, то ли на общежитие, – три кровати были вынесены в коридор, а остальные четыре сложены одна на другую. Комната стала большой, пустой и гулкой, как зал. Танцзал.

Генька вошел, провозгласил:

– Внимание!

Достал из кармана что-то длинное, узкое, аккуратно завернутое в бумагу и перевязанное цветной тесьмой.

– Ой, что это?! – воскликнула Оля.

– Разверни…

Оля осторожно разрезала тесемку. И ахнула.

Кинжал! Старинный медный кинжал! Тот самый, которому восемьсот лет. Который не просто кинжал, а памятник…

Генька! – Оля даже испугалась. – Ты… у отца.

– Ну что ты?! – Генька обиделся. – Все согласовано. Владей! Тебе же нравилось?

Нравилось?! Слабо сказано! Оля тут же положила кинжал на свой стол, на самое видное место.

Витя пришел, когда все уже были в сборе. Вытащил из пальто скатанный в трубку большой лист бумаги. С него свисала на длинном белом шнуре огромная сургучная печать.

– Королевский указ! – объявил Витя,

 
Я, повелитель тараторов,
Сим подтверждаю я, что ты
В своих длиннющих разговорах
Достигла чудо-быстроты.
Твой темп поистине рекорден —
Никто такого не достиг!
И я тебе вручаю орден
Как чемпиону торопыг.
 

Витя повернул другой стороной висящую на шнуре печать. На обороте была нарисована смешная девчоночья рожица с высунутым языком.

Все громко захлопали.

Витя добавил:

– Ученые установили… Человек за всю свою жизнь… двадцать три года спит… шесть лет ест… и четырнадцать – разговаривает… Оле всего четырнадцать… А весь лимит… уже истратила… Придется нашей старушке… весь остаток жизни… молчать в тряпочку!

Все снова захлопали. Витя смущенно улыбнулся. А потом замолчал и до конца вечера не раскрывал рта.

Гости пили чай, играли в «знаменитости», пели веселую песенку:

 
«Я – турист, я – брат улитки,
На спине мои пожитки…»
 

…Когда стали расходиться, Витя подошел к Геньке:

– Погоди… Надо поговорить… – и тронул за локоть Тишу. – Ты тоже… погоди.

Оля обрадовалась:

– Вот хорошо! Не люблю, когда все сразу убегают. Пошли на диван.

Погасила люстру, оставила только лампочку на стене. В комнате сразу стало уютнее.

– Я вам сейчас скажу… – начал Витя. Поднял голову и посмотрел Геньке прямо в глаза. – Думаешь, я струсил… или надоело? Вы обо мне… всегда так… Только зря… Просто… Не до пушки мне сейчас… Ну, некогда. Отец болен… мать лишнюю смену взяла… И с Катюшкой нужно…

Витя на секунду замолчал, и кадык у него дернулся.

Потом снова заговорил:

– Вот мы с вами стараемся… Страна должна знать своих героев… Ну, пусть отец – не герой… Но – инвалид же!.. Инвалид войны! А кто о нем… постарался? Вот квартиру… семь лет обещают… Обещают… И – ничего!

Никогда Витя не держал такой длинной речи. И никогда не было у ребят такого серьезного разговора.

Геньке хотелось спорить, доказывать, но ничего путного в голову не приходило. Он с надеждой глянул на Олю – ведь она умеет так гладко и убедительно говорить. Но Оля молчала. Краснела, бледнела и в конце концов чуть не расплакалась.

– Н-да… – сказал Генька. – Конечно…

Потом огорченно спросил:

– Ну, а мы? Как же без тебя?

Похоже, что Витя ждал этого вопроса.

– Вот, – он указал пальцем на Тишу. – Мой зам.

«Это идея», – подумал Генька.

Тем более, Тишин интернат как раз неподалеку. И все же… Без Вити…

Вскоре Генька снова обрел свой командирский тон:

– Решаем так! Тиша – Тишей, а если нужно будет четкое логическое… Вот есть «электронно-вычислительный центр». А ты будешь наш «четко-логический центр». Понял? И не отпирайся.

Витя и не стал отпираться.

* * *

Филимоныч слушал ребят молча.

– Так и заявил: «некогда мне», – хмуро сказал Генька.

Помолчал и добавил:

– В общем-то его и винить нельзя.

Оля кивнула:

– Однажды он проговорился: даже полы сам моет…

– Так… – Филимоныч сидел, потирая переносицу.

Ждал. Куда клонят ребята? Неужели пришли просто рассказать? Поплакать. И все?..

– И с квартирой вот, – сказал Генька. – Семь лет Витин отец на очереди. Одна крохотная комнатка – вчетвером. Все обещают, обещают. А толку?.. – он чуть не плюнул со злости.

– Так, – повторил Филимоныч.

Он все ждал. Ну же!.. Ну… Так и будете нюнить? Или что-то задумали?

– Мы вот что… – сказал Генька. – Мы хотим насчет квартиры. Пойти к самому главному. В исполком. Или в горсовет. Или еще куда. И сказать: что за безобразие? Бюрократы! Инвалиду войны и не дают!

Филимоныч потер переносицу. Он сидел по-прежнему суховатый, хмурый, но в душе радовался. Молодцы ребята! Только вот беда… Выбить квартиру – это штука сложная. К начальству-то пойти можно, а будет ли результат? Как бы ребят совсем не пришибло?!

И все же… Надо попробовать!

– Ну что ж! – сказал он. – Пойдемте. И я с вами. Тебе, Геннадий, поручается узнать часы приема начальника РЖО. А тебе, Оля, у Витиного отца номер его очереди, с какого года, ну и все прочее.

* * *

У дверей начальника РЖО Вася Коржиков – его тоже притащили («для солидности» – сказал Генька) – подмигнул ребятам:

– Ну, как, не робеете?

Но и так было видно, что ребята не трусят. У Геньки глаза блестели и хохолок торчал весьма воинственно. Оля все поглядывала в бумажку, где еще дома записала самые убедительные доводы. И губы у нее были сжаты.

Начальником РЖО оказался рослый лысый мужчина. Фамилия Брюханов никак ему не подходила. Был он тощий, как гвоздь. К стулу прислонен костыль.

«Инвалид!» – Генька огорчился.

Он приготовился начать разговор с гневных слов о том, что вот Витин отец, Александр Борисович Мальцев, грудью защищал «нас с вами», а вы не даете ему…

Но это начало сразу отпало, так как начальник РЖО, видимо, сам защищал «нас с вами»…

Филимоныч коротко изложил дело.

– Минуточку, – сказал начальник.

И сразу в кабинет неслышно вошла секретарша. Наверно, начальник позвонил ей. Но звонка на столе Генька, как ни старался, не обнаружил.

– Принесите дело Мальцева, номер три тысячи семьсот одиннадцать.

Секретарша исчезла.

Вскоре начальник уже листал дело Витиного отца.

– Напрасно товарищ Мальцев волнуется, – сказал начальник. – Его очередь подошла. И вскоре он получит жилплощадь. Мы же сообщили ему об этом…

– К сожалению, вы уже много раз сообщали ему об этом. Но ни разу еще не дали квартиру, – не без ехидства заметил Вася Коржиков.

– Вот именно! – поддержал Генька.

Начальник нахмурился:

– Повторяю: вскоре товарищ Мальцев получит жилплощадь.

– Когда – «вскоре»? – спросил Филимоныч. – Через год? Полтора?

Начальник еще более нахмурился:

– Вскоре – это значит вскоре. Не более, чем через месяц.

…Оказавшись на улице, Генька вздохнул:

– Обманет?

– Ну почему ты так?! – возразила Оля. – Этот Брюханов, кажется, ничего…

Они проходили мимо сквера.

– А ну-ка, сядемте, – сказал Вася Коржиков. – Есть дело. Очень странное…

Он сам первый опустился на скамейку. Филимоныч и ребята уселись рядом.

Вася рассказал, действительно, странную историю. Оказывается, на прошлой неделе директору школы звонил какой-то человек. Имени своего он не назвал, это, говорит, неважно, а просто считает нужным предупредить о действиях группы учеников-следопытов. Во-первых, они обрывают телефоны у занятых людей, даже у генералов, прямо-таки вторгаются в их жизнь, а потом вообще, что это за страсть к пушкам и всяким военным делам?! Весь народ борется за мир, за мирное сосуществование, а они в войну играют! И неизвестный посоветовал директору приструнить ребят.

Директор вызвал к себе Коржикова, спросил, что все это означает. «Я ему ответил…» – Вася Коржиков остановился, и что он ответил директору – так и осталось неизвестным.

– Кто же все-таки звонил? – Оля выжидательно смотрела на вожатого. – Так и не узнали?

Вася пожал плечами.

– А вдруг? – Генька уже представил себе переодетого человека с приклеенными усами и бородой. Он говорит из телефонной будки измененным голосом. – Вдруг снова спрятали «Большую Берту», а теперь боятся…

– Не болтай! – возразила Оля.

Филимоныч усмехнулся.

– Версия маловероятная. Но кому-то не нравятся наши поиски, это ясно.

– Кому же? – спросила Оля:

Никто не ответил.