Текст книги "По следам М.Р."

Автор книги: Борис Раевский

Соавторы: Александр Софьин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

Глава IV
ГЕНЬКА ИДЕТ ПО СЛЕДУ

Весь день Витя сторонился Геньки и Оли. На переменах он оставался за партой, уткнувшись в потрепанную книгу. После уроков не помчался, как обычно, в раздевалку, а долго и старательно возился с портфелем, пережидая, пока все выйдут из класса.

Однако через приоткрытую дверь он видел: Генька и Оля стоят в коридоре.

Пришлось выйти.

– В молчанку играешь? – спросил Генька.

Витя, не отвечая, двинулся к лестнице.

– Струсил он, – вмешалась Оля. – Трудно стало, – сразу наутек…

– Нет, я не трус… А только… У Алексея Ивановича не вышло, а мы… Где уж…

– Ему просто некогда было! – возмутился Генька. – Иначе бы он ни в жизнь не отступился. А вот ты – тряпка поганая!

– Опять?! – воскликнула Оля. – Наклонись!

Генька вздохнул, но покорно подставил голову. Однажды он попросил ребят, чтобы за каждое «выражение» его щелкали. И приятели не упускали случая…

– А все же мы доищемся, – потирая лоб, сказал он.

– Хвастать легко… – усмехнулся Витя. – Ищите… если времени не жалко. А я лучше… книжку почитаю… – и он решительно зашагал к лестнице, показывая всем своим видом, что ему некогда.

– А клятва? – напомнила Оля.

Но Витя не расслышал или решил не отвечать. Его коротенькая фигура скрылась в дверях раздевалки.

* * *

Геньку даже трясло от волнения. И как они раньше не сообразили?! Надо только снова все продумать.

Итак, запись от 21 февраля. Она сохранилась хуже остальных, дошли только отдельные слова: «Важно… найти… опали… у ворот Лаврентьевской церкви». Больше ничего прочесть не удалось, хотя Алексей Иванович разглядывал запись и на свет, и с лупой.

Изучая дневник, ребята долго ломали головы: что бы эта фраза могла значить?

– Может быть, «опали» – это «ухлопали»? – вслух подумала Оля. – «Важно найти, какие люди ухлопали царя у ворот Лаврентьевской церкви». Ведь в царя, кажется, стреляли возле какой-то церкви?

– Чепуха, – отмахнулся Витя. – Не стреляли… а бомбу бросили… И вовсе у Михайловского сада… А церковь там… потом построили…

– И «ухлопали» – так в те времена не говорили, – усмехнулся Алексей Иванович, – Может быть, «опали» – это «попали»?

– Или «пропали»? – подсказал Витя.

Много было всяких предположений, но все неудачные.

А вот теперь Генька догадался. Он раскусил, что значит «опали»! И это можно проверить. Сейчас же!

Нет, сегодня уже поздно. Зато завтра!..

* * *

На школьной лестнице было шумно. Малыши из второй смены торопились в классы, а навстречу им, прыгая через две ступеньки и сталкиваясь на площадках, мчались старшеклассники.

И вдруг ребячий поток замер и разомкнулся, прижавшись к стенкам и к перилам. А в образовавшемся проходе появился румяный курносый милиционер.

Не так уж часто милиционеры приходят в школу; ребята уставились на него во все глаза. Тем более, что рядом с милиционером плелся, опустив голову и насупив брови, Генька Башмаков. За плечами у него болтался тощий рюкзак, в котором при каждом шаге что-то дребезжало и звякало.

Увидев идущего навстречу Николая Филимоновича, милиционер козырнул и указал на Геньку:

– Ваш?

– Наш, – удивленно поднял брови учитель. – Пройдемте, – и он провел милиционера и понурого Геньку в канцелярию.

– Коли ваш, пусть он вам доложит, зачем возле Лаврентьевской церкви нарушал.

Все, кто были в канцелярии, повернулись к Геньке. Тот молчал.

– Во-во! Молчит! – словно бы даже обрадовался милиционер. – Вот и мне так. Школу назвал, а на другие вопросы, говорит, отвечать не буду. Секрет! Может, я б его и отпустил, да уж больно он у вас заядлый. Больно уж поперечный! – милиционер был, видимо, не на шутку рассержен Генькиным молчанием.

– В чем дело, Башмаков? – строго спросил Николай Филимонович.

Генька молчал.

– Зачем он через ограду шастал? – не унимался милиционер. – Церковь по причине фактической ветхости неблагонадежная, входа туда нету, а ему, вишь, понадобилось. И еще палкой в траву тычет. Во, глядите, у него из мешка торчит.

Милиционер снял с Генькиных плеч рюкзак и вытряхнул на стол ржавый металлический прут, маленькую лопатку в брезентовом чехле, рулетку, моток веревки, лупу. Потом расстегнул боковой кармашек рюкзака и с торжествующим видом достал оттуда лимонадную бутылку, на дне которой плескалось немного воды. Все это он аккуратно разложил и расставил на столе, а затем снова повернулся к Геньке.

– Ну, зачем палкой тыкал? Сознавайся!

– Это щуп, – разжал, наконец, губы Генька. И снова замолчал.

– Слыхали? Опять кроссворды загадывает! – милиционер с досады даже хлопнул себя по коленкам. – Потыкал он, потыкал, а потом стал поливать землю водой, вот из этой самой бутылки. Польет, станет на коленки, словно нюхает, а после в другом месте поливает. Только бурьян и без орошения вырастет.

Генька не выдержал:

– Так я же не для орошения! Я плотность почвы проверял: где вода быстрее впитывается, там, значит, когда-то уже рыли…

Он спохватился и прикусил язык.

– Так. Понятно, – сказал Николай Филимонович, начиная догадываться о цели Генькиной вылазки. – Значит, тебе удалось расшифровать ту строчку?

Генька гордо кивнул.

– Что же там написано, по-твоему?

– Ясно что: М. Р. с товарищами «закопали» что-то «у ворот Лаврентьевской церкви», и это «важно найти». Наверно, листовки, или оружие, или печатный станок…

– Складно получается, – перебил учитель. – М. Р. закопал, а ты откапываешь. А с чего бы устраивать тайник в таком людном месте? У всех на виду?

– Наверно, так ему удобней было, – пожал плечами Генька.

– Не ему, а тебе так удобней, – сухо заметил Николай Филимонович. – Истолковал запись, как вздумалось, и сразу за раскопки. И еще этот трюк с водой…

– Это не я. Это в «Тайне большого зуба». – Генька оживился: – Там шпион адскую машину на даче закопал, а следователь заметил, куда вода стекает, и сразу узнал.

– Сразу? – Николай Филимонович ядовито кашлянул. – Здорово! Сколько же эта машина в земле пролежала?

– Дня два, может – три.

– А сколько лет запискам М. Р.?

Генька густо покраснел. Ой, как глупо! Ведь за много десятков лет земля, конечно, утрамбовалась. И перекапывали ее с тех пор, наверно… А может, и сами ворота были тогда в другом месте…

Но Николай Филимонович не щадил мальчика:

– Вот что, Геннадий, заруби на носу: мы ищем не клады, не тайники и не бандитские притоны. Мы – историки, а не сыщики. Ясно? – И, повернувшись к милиционеру, добавил: – Будем считать инцидент исчерпанным. Так?

А через день в школьном «Крокодиленке» появилась карикатура: маленький Генька с рюкзаком за плечами и с огромным щупом ковыряется в дупле большого зуба. Под рисунком были стихи:

 
Скажи, пожалуйста, Геннадий,
С чего ты вздумал в Ленинграде
Раскопки начинать?
Ты, видно, чересчур ретиво
Насел на сыщицкое чтиво,
Из следопытов в детективы
Решил перебежать.
 

Глава V
„ДРУГ КАЗИМИР”

Генька и Оля, грустные и растерянные, сидели в пустом классе. Остальные ребята давно разошлись. В школе было непривычно тихо, так тихо – даже слышно, как в дальнем коридоре хлюпают тряпки дежурных, моющих пол.

«Плохо, – думала Оля. – Витя сбежал. И Генька опозорился…»

И вдруг ее осенило.

– Ой! – завизжала она. – Я придумала! Ведь М. Р. – революционер?

– Ну, конечно!

– Значит, он – выдающийся деятель?

– А то как же!

– Тогда очень просто! Про всех выдающихся в энциклопедии написано. Там даже и не очень выдающиеся есть, а вообще – деятели. У нашего соседа в коридоре большая энциклопедия стоит. Как заспорят о чем-нибудь, он сразу в нее лезет. Давай и мы!

– А как искать? – недоверчиво спросил Генька. – И потом – о гибели М. Р. никто не знает. Что же о нем могли написать?

– Все равно, – не сдавалась Оля, – давай поищем…

– Ерунда! Наобум искать. Ненаучно…

– А из бутылки поливать – научно? – съязвила Оля.

Генька собрался было огрызнуться, но тут на его плечо легла чья-то рука. Пока ребята спорили, из соседнего класса вышел Николай Филимонович.

– Геня прав, – сказал учитель. – Наобум никогда не надо! Конечно, М. Р. в энциклопедии пока нет. Вот раскроете его судьбу, тогда о нем и напишут. А как ваши успехи?

Ребята молчали.

Николай Филимонович задумался.

«Сейчас потрет переносицу», – мелькнуло у Оли.

И учитель в самом деле потер переносицу.

– Покажите-ка еще раз копию, – попросил он. – Давайте вместе посмотрим. В шесть глаз виднее.

Он повел ребят по коридору в опустевшую уже учительскую. Разместились на большом жестком кожаном диване. Николай Филимонович закурил. Папироса торчала странно: словно не изо рта, а прямо из усов. Усы у Николая Филимоновича были необычно широкие и пушистые. Говорили, что он нарочно отпустил такие, чтобы скрыть багровый шрам на верхней губе – след от осколка мины…

Оля полезла в портфель за тетрадкой, но Генька дернул ее за руку:

– Погоди. Я и так помню. Вечером раз десять подряд читал.

Медленно, слово за словом, вспоминал он обрывки фраз, составляющих записи М. Р. Временами запинался, но потом снова нащупывал в памяти нужную фразу.

– Странно, – подумал вслух Николай Филимонович. – Почему этот М. Р. на каторге? Политических обычно в ссылку отправляли. А в острог – все больше бандитов…

– Что вы?! – возмутилась Оля. – М. Р. – бандит?!

– Он тут о счастье для всех людей мечтает, – напомнил Генька. – Разве вор стал бы?

Он продолжал на память читать дневник. Дошел до места, где говорилось о Горном:

«Кое-где скалы обнажены… рассматривал пласты. Вспомнил Горный… Эх, друг Казимир, тебя бы сюда…» И тут Генька заметил, как в глазах Николая Филимоновича блеснул огонек.

– Стоп! – скомандовал учитель. – Надо сходить еще раз в Горный. Вы там искали М. Р., а теперь поищите Казимира. М. Р. вспомнил о нем, увидав пласты породы: может быть, Казимир имел какое-то отношение к горному делу или к Горному институту? Просмотрите еще раз списки за конец века и выберите оттуда всех Казимиров, а потом займитесь ими.

Ребята молчали. Даже Оля не произнесла своего обычного: «Может быть, может быть». И она, и Генька были разочарованы недавним походом в Горный. А теперь – опять… Возись без толку с бумажками…

… В трамвае Оля забеспокоилась:

– А что, если Леонид Константинович спросит: почему без Вити?

– Скажем: нам трусы и нытики не нужны! – отрубил Генька.

Но Леонид Константинович словно и не заметил отсутствия Вити. Снова неслышно заскользила от стеллажей к столу маленькая тележка, нагруженная папками, и снова ребята принялись просматривать страницу за страницей.

На этот раз все списки пришлось изучать с начала до конца: фамилия Казимира могла ведь начинаться на любую букву. Оля и Генька взяли по нескольку папок, облюбовали каждый для себя край стола и стали просматривать колонки с фамилиями и именами студентов. Вернее, по фамилиям ребята просто скользили глазами, а все внимание обращали на имена.

Все молчали. Леонид Константинович снова забрался на свою лесенку, под самый потолок.

И вдруг, почти одновременно, Оля и Генька воскликнули:

– Есть!

Среди множества русских, немецких и украинских имен ребята наткнулись на двух поляков: Казимира Красиньского и Казимира Солтыса. Вскоре Генька нашел еще одного Казимира – Жимского, а потом Оля обнаружила в одном из списков сразу двух Казимиров – Газду и Буткевича. В общем, студенты, носившие имя Казимир, оказались в четырех списках из пятнадцати, просмотренных следопытами.

Но ребят это не особенно порадовало: история с Модестом Рубакиным, как заноза, засела у них в голове.

– Кто их знает, может, они тоже… эти самые… «верноподданные», – пробормотал Генька. – И потом, вон их сколько! Пойми, кого М. Р. вспоминал?!

– А может, вообще не их? – подбавила масла в огонь Оля.

Старый архивариус быстро снял с полок личные дела всех найденных ребятами Казимиров. И над раскрытыми папками склонились сразу три головы: круглая, седая – Леонида Константиновича, стриженная под машинку – Генькина и аккуратно расчесанная, каштановая, с косами – Олина.

Вскоре выяснилось, что Казимир Буткевич утонул в своем родном поместье за месяц до окончания института, о чем сообщало хранившееся в деле письмо его отца, графа Казимира Буткевича-старшего. Казимир Газда был отчислен за неуспеваемость сразу же после первого курса, а Казимир Солтыс, женившийся после окончания института на столбовой дворянке, принял православие и служил столоначальником в Горном Департаменте. Никаких указаний на возможность знакомства с революционером М. Р. в этих делах не оказалось.

Ничего интересного не нашли ребята и в личном деле Казимира Красиньского: занимался удовлетворительно, окончил институт удовлетворительно, служил на заштатном руднике, к стосорокалетнему юбилею института удостоен нагрудного жетона. Все.

Зато пятая папка – личное дело Казимира Жимского, мещанина из города Вильно, католика, родившегося в 1874 году, поступившего в Горный институт в 1893 году, проживавшего в Петербурге, в Рождественской части, на Песках, по 5-й Рождественской улице, в доме госпожи Уткиной – оказалась объемистой. Ребята даже не успевали до конца прочитывать каждую страницу, так быстро листал их увлекшийся Леонид Константинович. Старый архивариус наметанным глазом сразу схватывал суть документа и скороговоркой излагал его содержание:

– Вот, видите, запрос департамента полиции: интересуются поведением мещанина Жимского. Ответ институтского начальства: студент Жимский избран казначеем польского землячества, замечен за чтением сочинения господина Маркса «Капитал», изданного в Киеве и согласно циркуляра за № 4479/Р подлежащего изъятию из казенных и частных библиотек. Ага, вот еще: рапорт студенческого инспектора титулярного советника Шебуева: на богослужении в память об убиенном императоре Александре Втором студент Жимский неблагопристойно улыбался. Ишь, какой грех великий, скажите, пожалуйста!

– А это что? – спросила Оля, указав на бланк с жирным печатным заголовком: «Министерство внутренних дел. Санкт-Петербургское охранное отделение».

– О, это, кажется, посерьезнее улыбок на панихиде. Видите, охранное отделение сообщает начальнику института, что студент Жимский был взят под стражу, допрошен по делу № 788/А/26 и, ввиду отсутствия доказательств соучастия в преступлении, освобожден из-под стражи с отобранием у оного Жимского подписки о невыезде из Петербурга. И дальше опять запросы, запросы, запросы… Странно, что в институте его оставили. А впрочем, – вот и объяснение: поручительство профессора Иностранцева. Учитывая исключительные способности… прилежание… так, так… несет полную ответственность… Молодец, Александр Александрович, не побоялся взять на поруки.

Ну, дальше ничего особенного: выдан диплом, так, список научных трудов, прохождение службы. И, вот видите, уже после революции письмо в институт пришло: Борис Казимирович Жимский сообщает о смерти своего отца, бывшего студента, а впоследствии горного инженера. Обратите внимание: адрес тот же самый – 5-я Советская, это же бывшая 5-я Рождественская. Завидное постоянство.

Леонид Константинович закрыл папку и вздохнул.

– Трудная была юность у человека. И сколько таких судеб в этих папках. А говорят: архивная пыль, архивные крысы. Несправедливо это, молодые люди, как хотите, но – несправедливо.

Старый архивариус разгорячился, вступив в спор с воображаемыми противниками, но, убедившись, что ребята не думают возражать, быстро успокоился.

– Вы б, пока суть да дело, записали, о чем здесь говорится, – посоветовал он. – Настоящий историк-следопыт, как и его собрат следопыт-разведчик, должен прочно закреплять все, что удается выяснить. Неизвестно ведь, что именно даст ключ к решению загадки. Поэтому как можно больше запоминайте и записывайте.

– Уже, – поднял голову Генька, успевший во время речи Леонида Константиновича нацарапать что-то в помятом блокноте.

– Что? – не понял архивариус.

– Уже записал. Вот, – и Генька не без гордости показал Леониду Константиновичу свою запись.

– Записали, да мало, – покрутил головой старик. – «Жимский Казимир читал Карла Маркса, сидел в охранке». Нет, этого недостаточно, молодой человек. Вы уж, будьте любезны, и годы все отметьте, и адрес, и все прочие данные.

Только убедившись, что основные этапы жизненного пути Казимира Жимского оказались занесенными в Генькин блокнот, Леонид Константинович вернулся к тому главному делу, которое больше всего занимало ребят.

– Допустим, – начал он, – что найденный нами Казимир – тот самый, о котором вспоминал ваш М. Р.

– Допустим, – охотно согласились Оля и Генька.

– Можно также предположить, что М. Р. был однокурсником Жимского или, по крайней мере, учился в институте в одно время с ним; тут они и подружились. Ведь в записках, если я вас правильно понял, сказано – «друг Казимир».

– «Эх, друг Казимир», – уточнил Генька.

– Вот, вот, – продолжал архивариус. – А что если еще раз посмотреть список набора 1893 года? Тот самый, в котором вы нашли Жимского? Может быть, вы недоглядели в этом списке вашего М. Р.? Кстати, фамилии на «М» вы смотрели?

– Нет, только на «Р», – ответила, недоумевая, Оля. – А что?

– Так ведь инициалы могли быть перевертышем: сперва «М» – фамилия, а потом «Р» – имя. А ну-ка, посмотрим…

Однако среди людей с фамилиями, начинающимися на «М», не оказалось ни одного Романа, Ростислава или Роберта. Инициалов «М. Р.» не получалось. Ребята, раздосадованные тем, что им самим не пришло в голову перевернуть буквы, были даже чуть-чуть рады этому.

Но Леонид Константинович не выпускал из рук списка 1893 года. Медленно читал он страницу за страницей, вглядывался в каждую запись, просматривал некоторые из них на свет и, как показалось ребятам, даже зачем-то понюхал какую-то особенно привлекшую его внимание страницу. Дойдя до фамилий, начинавшихся на «Р», Леонид Константинович вдруг резко нагнулся к папке и, повернувшись к ребятам, воскликнул:

– Позвольте! Что же вы раньше меня не позвали?!

– А зачем? – удивилась Оля.

– Да посмотрите же, под номером шестьдесят седьмым нет записи. Она зачеркнута, тушью зачеркнута!

– Ну и что? – также недоуменно отозвалась Оля, – И в других списках были зачеркнутые строчки.

– А чем зачеркнуто было? Чем?

– Чернилами, кажется… Фиолетовыми…

– Вот видите! А здесь – тушью! И не зачеркнуто даже, а залито сплошь, и подтеки остались. Это не зря. Вы – следопыты, а мимо следа прошли, прозевали.

– А какой же это след? Напутали, наверно, потому и зачеркнули. Да и все равно нам теперь не прочесть, – оправдывался Генька.

Скороспелый вывод, молодой человек. Незрелое суждение! Так канцелярские ошибки не исправляли. И что прочесть нельзя, тоже ошибаетесь. Слава богу, не при царе Горохе живем! Приходите завтра, я вас сведу в одно волшебное заведение! Там нам помогут…

… На следующий день в школе Генька с Олей только и говорили о предстоящей поездке в «волшебное заведение». Витина парта стояла как раз перед Генькиной. И он все, конечно, слышал.

– Там, наверно, криминалисты работают, – нарочно громко объяснял Оле Генька, – Они любого фокусника затюкают! Сожги документ, а пепел им принеси – прочитают! Факт!

Витя настороженно слушал. Жаль, что поссорился. Вот бы и ему туда сходить. Неужели ребята напали на верный след?! Откроют всё без него – вот обида!

После уроков Витя, смущаясь, подошел к Геньке и Оле:

– Можно и я… в волшебное…

– Ха! – Генька усмехнулся. – Как на готовенькое – тут как тут, а когда трудно – бежать?

Витя стоял, опустив голову. Молчал, не оправдывался. Генька и Оля еще долго ругали его, называли и трусом, и изменником, а он все так же молчал. Наконец Оля сжалилась:

– Трижды повтори: «Я – клятвопреступник! Позор на мою голову!» Тогда простим.

Витя охотно обозвал себя клятвопреступником.

– А еще раз нарушишь клятву – пощады не жди! – добавил Генька.

Домой ребята возвращались уже вместе.

Глава VI
ЧУДО НА ЭКРАНЕ

Собраться решили на трамвайной остановке.

Витя, пообедав, зашел за Генькой и увидел его во дворе. В углу, возле гаража, стояла автомашина с поднятым капотом. Какой-то мужчина копался в двигателе, были видны только его ноги и широкая, как шкаф, спина в черной тужурке. А Генька – в одном свитере с засученными рукавами, чуть не по локти измазанный маслом, – с увлечением помогал ему.

– Мамина машина? – спросил Витя.

Весь класс знал, что Генькина мать – водитель такси.

Генька презрительно передернул плечами:

– Протри глаза! А шашечки где? Это – соседская. Вот его, – руки у Геньки были заняты, он подбородком указал на спину в черной тужурке. Голова мужчины все еще не была видна; из-под капота слышалось только сопение и постукивание ключа.

– Хорошая марка, – вежливо похвалил Витя. Потрогал сверкающую металлическую полосу возле багажника. – А эта штука… никелирована… да?

– Не марка, а модель, – снисходительно поправил Генька. – Не «штука», – а бампер! И не никелирована, а хромирована! Эх ты, темнота!

Витя терпеть не мог, когда Генька задавался. Но сегодня он нарочно поддерживал беседу об автомобилях: ведь Геньку хлебом не корми, только дай поговорить о машинах. А Витя нынче хотел подладиться к товарищу, чтобы хоть как-то загладить свою вину.

– А какую скорость… развивает эта… модель? – спросил он.

– До ста тридцати.

– А вот я читал… в Канаде машины… мчатся, как бешеные. – Витя нарочно спросил о скорости «Победы», чтобы потом рассказать эту историю. – И вот там… на руле у некоторых машин… есть такая штука… вроде магнитофона… Как скорость перевалит… за сто двадцать километров в час… так эта штука… автоматически включается… и громко произносит: «Водитель… купил ли ты себе… место на кладбище?», «Водитель… купил ли ты себе… место на кладбище?»… и так без конца… Пока шофер не уменьшит скорость… И при этом… звучит похоронный марш!..

Генька засмеялся:

– Хитро! – и подумал: «Вот ведь… В машинах – ни фига. А читать – обо всем читает. И все помнит. Голова!»

Он вытер руки ветошью и повернулся к машине:

– До свиданья, Михаил Федорович!

– Счастливо, – прозвучало из-под капота.

Старик архивариус уже давно ждал ребят.

– Пойдемте, пойдемте! Скорей! – бросил он на ходу. – Тут недалеко…

Ребята, еле поспевая за торопливым стариком, миновали несколько улиц, уходивших вглубь Васильевского острова, и вскоре перед ними оказался небольшой старинный дом с типичной ленинградской окраской: белые колонны и наличники подчеркивали желтизну гладких стен. Возле тяжелых дубовых дверей с зеркальными стеклами виднелась дощечка: «Лаборатория консервации и реставрации книг и документов».

– Вот, – повернулся к ребятам Леонид Константинович, – это и есть самое настоящее волшебное царство. Здесь такие маги и чародеи!..

Когда Леонид Константинович в сопровождении ребят вошел в кабинет заведующего лабораторией, навстречу из глубокого кресла поднялся человек неимоверного роста. Казалось, этому человеку приходится все время приспосабливаться к обычной людской обстановке: стол у него был слишком высокий, кресло слишком глубокое и даже люстра висела слишком близко к потолку, чтобы не мешать хозяину кабинета. Увидев Леонида Константиновича, огромный человек улыбнулся во весь свой огромный рот и, согнувшись почти пополам, долго жал и тряс руку старому архивариусу, привыкшему, видимо, к этой процедуре.

– Вот, Георгий Христофорович, извольте видеть, наша будущая смена, красные следопыты. Заняты делом государственной важности, – и Леонид Константинович раскрыл перед ученым реставратором папку с залитыми тушью строчками.

Георгий Христофорович молча взял папку. В его огромных, как лопаты, руках листы бумаги казались маленькими, хрупкими. Вот-вот он сомнет их, покалечит. Но нет, эти темные жилистые руки, руки грузчика, борца, землероба, видимо, привыкли обращаться с бумагой: осторожно и нежно переворачивали они страницы.

Георгий Христофорович разгладил чуть покоробившиеся листы, посмотрел бумагу на свет, поскреб тонким ножичком угол черного пятна и, собрав на стеклянную пластинку крупицы осыпавшейся туши, капнул на них какую-то жидкость. Результаты пробы, видимо, оказались благоприятными. Он вышел из-за стола и жестом предложил всем следовать за ним.

В просторных помещениях, освещенных лампами дневного света, работали люди в белых халатах. Проходя мимо них и невольно замедляя шаги, ребята успели заметить стопки книг в старинных кожаных и холщовых переплетах, кипы заплесневелых кожаных листов и пожелтевшие свитки с подвешенными к ним огромными сургучными и свинцовыми печатями. Тут же виднелись обрывки бересты, полоски пергамента.

Открыв узкую дверь, обтянутую плотной материей, Георгий Христофорович пропустил Леонида Константиновича и ребят в небольшую комнату без окон. Яркий молочно-белый свет невидимых ламп отражался от невысокого потолка. Вдоль стен и посреди комнаты стояли не знакомые ребятам приборы.

– Вить, там в углу не микроскоп? – шепнула Оля.

– Нет. Видишь – гармошка. Как у «Фотокора», – также шепотом ответил Витя.

Георгий Христофорович указал гостям на стулья, окружавшие небольшой стол.

– Вы, конечно, поняли: это наш фотоцех, – начал он. – Только цех особенный. Нам ведь приходится снимать не только видимое, но и невидимое. Вот и в вашей папке, как я понимаю, нужно проникнуть сквозь видимую тушь и прочесть невидимые чернильные строки.

– Вот именно, дорогой друг, вот именно, – подтвердил архивариус.

– Ну что ж, попробуем. – И, протянув свои огромные руки, Георгий Христофорович вытащил из дальнего угла тот самый прибор, который заинтересовал Олю. Вслед за прибором, извиваясь, поползли гибкие электрические шнуры.

Взяв со стола раскрытый список студентов, Георгий Христофорович укрепил его на доске, а затем начал медленно вращать установочный винт, перемещая гармошку, нависшую над планшетом.

– Ну вот, резкость обеспечена, – объявил он, выпрямляясь. – Теперь дадим свет.

Щелкнула кнопка, и из фонаря, похожего на фильмоскоп, ударил яркий зеленый луч. Все остальные лампы погасли, потолок и стены комнаты погрузились в темноту, и только лист, растянутый на планшете, поблескивал в зеленом свете фонаря.

Вставляя в аппарат кассету с пластинкой, Георгий Христофорович продолжал свои объяснения:

– В этом зеленом свете бумага и то, что на нее нанесено, начинает испускать особые, не видимые глазом лучи. Если их сфотографировать на специальной пластинке, то разные лучи дадут разное изображение: излучение чернил всегда бывает гораздо сильнее излучения туши. Поэтому чернила окажутся на снимке ярче, чем залившая их тушь. Понимаете?

– Понимаем! – за всех откликнулась Оля.

Витя и Генька промолчали. Насчет лучей, по правде говоря, было неясно: разве тушь испускает лучи? Черная тушь? Но ребятам не терпелось быстрее прочитать зачеркнутое, и они не хотели задерживать Георгия Христофоровича всякими разговорами.

– Внимание, – скомандовал он. – Съемка!

Зажужжал затвор, на несколько секунд все, как по команде, задержали дыхание, и, наконец, вторичное жужжание затвора возвестило, что съемка окончена.

– Подождите меня в кабинете, сейчас проявлю негатив, – сказал Георгий Христофорович.

…Когда вся компания снова оказалась за высоким столом в его кабинете, он вставил пластинку в проекционный аппарат и направил его на экран.

Изображение сперва было расплывчатым, потом обрело необходимую резкость. Ребята с нетерпением следили за каждым движением огромного реставратора. Перед ними на экране появился уже знакомый лист архивного дела. Тот же искусный канцелярский почерк, те же ровные линейки, отделяющие одну запись от другой. Но черной полосы, пересекавшей раньше середину страницы, больше не было. Вернее, почти не было: на месте ее оказалось светло-серое пятно.

– Ой, – прошептала Оля.

Генька от волнения даже закусил губу.

Реставратор слегка поворачивал какой-то винт, и на экране поверх пятна все четче и четче проступали невидимые ранее строки:

«№ 67. Рокотов, Михаил Петрович, мещанин, уроженец Мологи, православный, родился в 1873 году, поступил в институт в 1893 году, проживает в Коломенской части, на Большой Мастерской улице в доме купца Бутова».

И сбоку, справа, уже другим, сбивчивым почерком приписка:

«По повелению государя императора исключен из списков института, как государственный преступник. 1898 год, генваря 7-ой день».

– Это он, – прошептал Генька.

– Он! – охнула Оля, прижав руки к груди.

– Он, – внезапно охрипшим голосом повторил старичок архивариус. – И звали его, значит, Михаил Рокотов.