Текст книги "По следам М.Р."

Автор книги: Борис Раевский

Соавторы: Александр Софьин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)

Глава XVII
ПОЩЕЧИНА

«Эх, Витька, Витька!» – Генька перебрал в памяти все слова из кожного диспансера. Вместо того, чтобы устраивать «целительный шок», о котором сам назвонил, этот стихоплет сразу же все выложил Филимонычу. Опять захотелось на помочах!..

И вот результат: Филимоныч велел им обоим немедленно явиться к генералу. Сказал, что будет ждать их там. Немедленно – это неспроста, факт! То ли за фотографию станет жучить, то ли за самовольные приемы. В общем, удружил Витя!..

Генерал, вопреки обыкновению, ничем не потчевал гостей, а сразу увел в кабинет.

– Докладывайте! – коротко и непривычно сухо распорядился он.

Филимоныч рассказал, как Эрик Сергеевич узнал на снимке Бортового. Похвалил ребят за инициативу и находчивость.

«Ого, а я-то думал…» – обрадовался Генька.

Но тут же услышал такое!.. Настолько странное и непонятное. Даже чудовищное!

По словам Николая Филимоновича, похоже, что Бортовой не так уж сильно пострадал от контузии. И забыл он далеко не все. Вот, например, та история, когда Николая Филимоновича чуть не окружили немцы. Помнит же! Он прежде и другое рассказывал, особенно, когда набирал градусы. А теперь чуть что – хлопает себя по затылку: «Память поотшибло!»

Можно было бы не принимать эти штучки всерьез. Придумал человек для себя игру, ну и ладно, пусть забавляется. Но, пожалуй, пора над этим задуматься.

Ведь все нити поисков сходятся к рейду глубинников. Чтобы узнать о нем, приходится лезть в архивы, наводить уйму справок, дожидаться каких-то благоприятных обстоятельств. А под боком человек, который наверняка знает об этом больше других, но почему-то не хочет рассказать правду. Наоборот – старается увести от нее подальше.

Генька глядел на Филимоныча с обидой и возмущением.

«Как он может! Такой герой, а он!..»

Генька порывался что-нибудь сказать в защиту майора, но, как назло, кроме слов «орел-командир», ничего не мог сообразить. Мельком глянул на Витю: тот вовсе не был огорчен. Скептик проклятый! Они с Олей давно твердят про майора: «Странный».

А генерал?! Неужели и генерал тоже?

Генерал неподвижно сидел за столом. Его сигара наполовину сгорела, но сохранила прежнюю форму: хрупкий столбик пепла удерживался над розовым колечком тлеющего табака.

– Пожалуй, вы правы, – голос генерала прозвучал тише обычного. – Может быть, тогда и Чукин…

Николай Филимонович насторожился. Генерал кивнул.

– Да, да, тот… Из особого отдела. Помнится, он заводил разговор. Нет, не об этой истории, конечно, – такое бы я не забыл. Что-то совсем другое. Он ведь всех в чем-нибудь подозревал! В общем, тогда не дали хода. Но в свете новых фактов… Давайте-ка его позовем. Он хоть на сборы и не является, но мне по праздникам звонит. Что ни говорите – субординация!

Вскоре на пороге кабинета появился белесый широкоскулый человек. Лицо гладкое, плоское, словно скалкой раскатанное. Обвел всех глазами, остановил взгляд на генерале и, четко выговаривая каждое слово, доложил:

– По вашему приказанию прибыл.

Генерал поморщился:

– Какое уж там приказание! Скорее – просьба, товарищ Чукин. Вы когда-то старались привлечь мое внимание к нашему дивизионному разведчику…

– Офицеру Бортовому?

– Вот именно. Помните?

– Так точно. Мои сигналы были оставлены без последствий.

– Да, да. Но я не о них. Не случалось ли с Бортовым чего-либо… Ну, скажем, необычного?

– Понятно. – Чукин еще раз обвел всех тяжелыми, как пули, глазами. – При них можно?

– Капитана Ярова вы знаете, а это… – генерал хотел объяснить, но передумал, и в тон Чукину ответил. – Можно.

– Кратко или подробно?

– Давайте сперва кратко. А если понадобится…

– Понятно. Разрешите начать? – Чукин сидел на стуле совершенно неподвижно, положив руки на колени, и лишь изредка приподнимал и опускал ладони.

…Офицера разведки Бортового он вызвал в свою землянку после звонка «сверху». Приказано было расследовать ночное ЧП… (Витя и Генька вздрогнули, но Чукин не обратил на них внимания).

…Дивизионная разведка не обеспечила должной безопасности при выходе глубинной группы, и Бортовому надлежало дать по этому поводу объяснения.

– Однако вместо того чтобы представить указанное объяснение, он вступил в ненужные разговоры, – сказал Чукин. – Видимо, желая похвастать своей осведомленностью, Бортовой заявил, что ему известно от знакомого офицера штабфронта о задании глубинников, связанном с немецкой сверхтяжелой пушкой…

(«Выходит, он знал!..» – изумленно шепнул Витя Геньке.

«Знал, да забыл», – так же тихо ответил Генька).

…Генерал может не сомневаться, что Чукин сообщил, куда следует, об этом болтуне из штабфронта, и тот понес заслуженное наказание.

Провал операции Бортовой ничем объяснить не смог, хотя и высказывал предположения относительно упущений в хранении военной тайны. В частности, заметив на столе у Чукина контрольный экземпляр газеты «Боевое знамя», он обратил внимание на опубликованный там снимок разведчиков и связал появление подобных снимков с возможностью утечки военной тайны.

– Конечно, – пояснил Чукин, – я задержал выход номера и дал соответствующие указания по этому поводу.

В ходе разговора Чукин вынужден был напомнить Бортовому, что тот уклоняется от сути дела, и только тогда Бортовой стал описывать ход боя. Он утверждал, что его разведчики начали действия лишь после того, как в нейтральной полосе вспыхнула перестрелка, вызванная, очевидно, тем, что противник обнаружил возвращавшуюся группу. Однако помощь разведчиков несколько запоздала, так как условленный сигнал ракетами был подан группой уже в разгаре боя.

Чукин приказал своим уполномоченным перепроверить версию Бортового. Но дивизионные разведчики дополнительных сведений не сообщили, а на запрос в особый разведотряд штабфронта пришел ответ, что группа глубинников, оказавшаяся причиной данного ЧП, прекратила существование ввиду гибели ее участников.

– Но ведь Эрик Сергеевич жив! – Витя вскочил. – Почему же… его не спросили?

Чукин, не глядя на Витю и по-прежнему обращаясь только к генералу, отрубил:

– Не знаю, о ком речь. Впрочем, не имеет значения. Причина ЧП была признана неустановленной, и дело закрыто. Об этом мною было доложено вашему заместителю ввиду вашего отсутствия. Дальнейшие проступки офицера Бортового, о которых я докладывал вам лично, носили… – он впервые замялся, – чисто дисциплинарный характер и не входили в сферу… Поэтому я ограничился представлением информации и не стал настаивать на применении каких-либо санкций.

Чукин остановился. Вытащил сложенный вчетверо платок, и не расправляя его, провел по губам. Уперся взглядом в генерала, перекатил глаза на Филимоныча, снова на генерала. Видно, ждал, что его еще о чем-нибудь спросят. Но никто не спрашивал. Генерал снова занялся своей сигарой. Филимоныч, расстелив на столе бумагу, что-то чертил. И только Генька никак не мог успокоиться – сидел красный, надутый и ничего не понимал.

– Почему вы все майора подозреваете? – наконец выпалил он. – Майор ведь за своих разведчиков болеет – разве не видно?! Когда объявился Кубарев – ого, как он обрадовался!

– Ефрейтор Кубарев? – Чукин впервые с интересом взглянул на Геньку. – Он у нас проходил. Окружение и пребывание в плену. Оставлен в строю, но взят на учет. Есть какие-нибудь данные?

– Какие у нас могут быть данные? – Филимоныч дернул плечом. – А вот сам Кубарев есть, живой-здоровый. Жаль, что толку от него немного. Слово скажет, два – пропустит…

– Да, я помню, вы рассказывали, – генерал в последний раз затянулся и обрушил столбик пепла. – Ну что ж, раз начали разбираться – надо идти до конца. Как позвонить в гараж?

* * *

Кубарев появился в замасленной куртке, в больших перчатках с кожаными раструбами.

– Отпросился на полчаса, – объявил он с порога.

Кивнул ребятам, как старым знакомым, и тихонько сел на стул у дверей, поджав ноги, чтоб не наследить.

– Я уже объяснил вам, Василий Дмитриевич, что нас интересует, – начал генерал. – Вероятно, вы сочли невозможным посвящать детей во все детали. Ну что ж!

А теперь давайте условимся: мы хотим знать всё. Всё, – голосом подчеркнул генерал.

Кубарев понимающе кивнул, облизнул губы, но, вместо того, чтобы заговорить, тяжело вздохнул.

– Погодите, – сказал генерал. Повернулся к Филимонычу. – Надо ли им слушать это? – он кивнул в сторону ребят.

Филимоныч почему-то встал. Нахмурился.

– Думаете – непедагогично?

Генька замер.

«Так и есть! Сейчас выгонят. Взрослые – они всегда в самый интересный момент…»

Филимоныч сделал несколько шагов по кабинету.

– В каких-то теплицах, да-да, в оранжереях растим мы наших ребят. Пусть всегда будет солнце! – он жестко усмехнулся. – Пусть! Но, к несчастью, есть еще и черные бури, и суховеи. Ребята должны видеть…

– Значит, оставляем, – подытожил генерал. – Ну что ж, – он повернулся к Кубареву. – Прошу вас – продолжайте…

– Всего подряд рассказывать не надо, – вмешался Николай Филимонович. – Лучше я буду спрашивать.

Он взял со стола исчерченный лист и подошел к шоферу.

– Вот, глядите. Это – наши окопы, это – немецкие, а здесь – «ничейная» земля. Отсюда ползли глубинники, так? Где вы их дожидались? Здесь? Хорошо. А где в это время был Бортовой? Тут?

Кубарев замер.

– Выходит, вы знаете?.. А он-то думает… Тогда не велел говорить и нонеча наказывал: не трепли… А ежели вам ведомо…

И он ткнул пальцем в нейтралку, недалеко от наших траншей.

Филимоныч быстро обменялся взглядом с генералом.

– Товарищ Кубарев, – сказал генерал и зачем-то встал. – Один из тех глубинников уцелел. Да, да, не удивляйтесь. И он сообщил нам кое-какие подробности. Но мы хотели услышать и от вас… Правду. Только правду. Понятно?

Кубарев вздохнул.

– Итак, что случилось, когда Бортовой увидел немцев?

Кубарев снова вздохнул:

– Не знаете, какой он? Особо когда под градусом?! Шибануло ему в голову – взять «языка». Сержант ему шепчет: не за этим мы здесь. Но тот ни в какую. Вскочил – и к немцам! Тут, ясное дело, шум, стрельба, все как полагается. Хорошо еще успел он мне ракетницу сунуть: «Сигналь! – кричит. – Чтоб огонь давали!» Только парням тем уж поздно было подсоблять.

– Скажите, Кубарев, – Чукин, сидевший в углу за книжным шкафом, вышел к столу. – Почему вы дали моему уполномоченному совсем другие показания?

Кубарев, увидев Чукина, рванулся ему навстречу, а потом словно обмяк.

– Опять будете раскалывать? – бормотал он. – Опять все сызнова? Убег я тогда из плена, убег! Чего вам еще? Ох, верно твердил майор: «Молчи, кто тебе поверит?» И тогда утром наказывал, когда в траншею воротились и хмель с него сошел, и в остатный раз по телефону: «Молчи! Хуже будет!» Вот и наболтал я на свою голову.

– Ничего вам не будет, Василий Дмитриевич, – генерал повысил голос. – А с майором Бортовым мы разберемся, слово даю. Вы меня поняли, товарищ Чукин? С Бортовым, а не с Кубаревым.

Чукин ушел. Шофер стал успокаиваться.

Генька отошел к окну и уставился в вечернюю темь. Уши у него горели. В голове вспыхивали и гасли слова: «Орел-командир».

* * *

После ухода Кубарева генерал отправился на кухню варить кофе. Черное обжигающее питье было как раз кстати.

Филимоныч, разложив на столе схему, стал шаг за шагом излагать ход ночной операции. Его прервал звонок в прихожей.

– Сейчас мы сможем проверить вашу версию, – бросил генерал, направляясь к двери.

Из прихожей послышался громкий говор, тяжелые шаги, и в комнату вошел разведмайор.

Видно, он ни о чем не подозревал. Добродушным басом поздоровался с Филимонычем, потрепал по плечам ребят.

– Ого! Вся компания в сборе! А где же ваша – как ее величать? Следопытша? Следопытница? – он засмеялся.

Никто его не поддержал.

– А ты, капитан, никак в художники подался! Картинки рисуешь? – Бортовой полез в карман за очками.

Но учитель свернул схему.

– Вам это не интересно: вы же… – он похлопал себя по затылку. – А жаль! Мы все-таки напали на след. И помог нам, – Филимоныч встал и уперся взглядом в глаза Бортовому, – один бывший глубинник из института физкультуры.

Бортовой отпрянул:

– Глубинник? Они же все погибли!

И сразу запнулся.

Но было уже поздно.

Генерал сурово покачал головой:

– Не такая уж плохая у вас память, товарищ бывший майор. А вернее: бывший товарищ!

И, глядя на ссутулившегося и как-то на глазах постаревшего Бортового, продолжал:

– К сожалению, Чукин прав: дело это закрыто и за давностью не наказуемо. К сожалению…

Генька глядел то на генерала, то на Бортового.

«Как же?.. Как же так?.. Как же так?..» – билось у него в голове.

Никогда не видел Генька генерала таким. Казалось, он весь накален. Поднеси спичку – и вспыхнет. Его мохнатые брови сомкнулись у переносицы, скулы побелели. А голос стал тише, чем обычно. Тише, но столько в нем и ярости, и презрения…

Генька перевел взгляд на Бортового. Но это было еще страшнее. Лихой разведчик враз как-то сник. Всё у него обвисло: повисли еще недавно так молодцевато развернутые плечи, повисли большие крепкие руки, бессильно опустилась голова.

Но, главное – глаза… Генька не мог без ужаса глядеть в эти вдруг помертвевшие, тусклые глаза…

– Ваша пьяная удаль в ту ночь… – тихо продолжал генерал. – Сколько горя принесла она людям?! По справедливости – надо бы отправить вас к вдовам и детям тех, кто погиб из-за вас. Отчитайтесь-ка перед ними!..

Генька глянул на Бортового – как съежился он!

– Ваши ордена… – сказал генерал. И Генька вслед за ним поглядел на длинные яркие колодки на пиджаке Бортового. – Да, к сожалению, Чукин прав. За давностью лет… Не в моей власти отнять ваши ордена. Но знайте, – генерал подошел вплотную к Бортовому, и тот невольно встал. – Знайте, – сказал генерал, – не хочу марать руки, но считайте, что я сейчас дал вам пощечину. Да, пощечину!

Он отвернулся.

– А теперь – прочь… Прочь…

Бортовой молча повернулся и, с трудом передвигая ноги, пошел к дверям…

Глава XVIII
„ДОН КИХОТ”

Наконец-то в Ленинград пришла весна!

Город сразу преобразился. Хмурый, с низким и тяжелым, провисающим прямо на телевизионные антенны небом, он вдруг расцвел, заблистал десятками красок.

По Неве побежали первые, юркие, как мыши, речные трамвайчики. Белые мыши.

На набережных часто скоплялись мальчишки. Плюнет паренек в воду и стоит, навалившись на гранитный парапет, глядит, как вмиг слетаются мальки. Долго стоит. Все нынче радует парнишку. И вода, весенняя, живая. И ветерок – бодрящий, весенний.

Уже месяц прошел с того страшного дня, когда генерал прогнал Бортового. Месяц, а Геньке казалось – лишь вчера. Намертво врезались в память и непривычно жесткое, яростное лицо генерала, и растерянные тусклые глаза Бортового, и весь он, обмякший, жалкий.

Как же это? Так глупо, так ужасно ошибся?! Вот ведь Оля – хоть и девчонка, а чувствовала что-то. Говорила – «странный». А он, Генька, еще оборвал ее: «Что ты понимаешь в боевых командирах!» Так и резанул: что ты понимаешь…

Вот тебе и ария Хозе!..

И еще. Генька вспомнил давний телефонный звонок директору школы. Какой-то неизвестный советовал приструнить следопытов.

«Неизвестный!» – Генька сердито хмыкнул. – Теперь-то вполне известный! Как же я раньше не сообразил?!»

Генька задумался, и вдруг… Еще одна догадка.

Кинулся к атласу.

«Где же тут Воронеж? Ага… Нашел… А Борисоглебск?»

Генька стал торопливо шарить глазами по карте. Борисоглебск не обнаруживался.

«Не тот масштаб», – сообразил Генька.

Отыскал другую, более подробную карту.

«Да, теперь все ясно!»

Крохотный черный кружочек, обозначавший Борисоглебск, прилепился почти впритык к Воронежу.

А Бортовой куда ездил в командировку? В Воронеж! Вот то-то! И тогда же прибыл таинственный пакет из Борисоглебска… Генька аж сплюнул. Как все просто!..

Он встал, прошелся по комнате. Поглядел на часы. Утром Филимоныч сказал ему:

– Собери звено.

И глаза Филимоныча так хитро щурились. О, значит, есть новости. И хорошие! Филимоныч всегда щурится, когда хорошее…

Договорились собраться в семь вечера.

И вот сейчас Генька ждал, когда стрелки покажут половину седьмого. Зайдет за Олей, и вместе – к Филимонычу.

Было еще около шести, а Геньку уже так и подмывало идти.

«Нет, – твердил он себе. – Рано».

В десять минут седьмого взял шапку, но потом снова положил ее. В четверть седьмого подумал:

«Двинусь… Сделаю круг возле Олиного дома. Вот и уйдут эти лишние минуты».

Круга он не сделал, и когда пришел к Оле, она, конечно, еще не была готова.

– Ой, – пискнула она из соседней комнаты. – Генька, не сердись. Там свежий «Огонек» на столе. Я сейчас… Мигом…

Генька уже отлично знал, что мигом у Оли не выйдет, раз она переодевается и причесывается.

Обычно он не упускал случая съязвить по этому поводу. Но нынче ехидничать не хотелось. Ему даже как-то понравилось вот так сидеть и ждать. Листать «Огонек», слышать, как за дверьми шуршит Олино шелковое платье, и ждать.

На подоконнике сверкает глыба горного хрусталя. Будто так и лежит со дня рождения. Глыба напоминала льдину. И казалось странным, как она не плавится на солнце?! Генька даже рукой потрогал, – нет, подоконник сухой…

Вскоре Оля вышла. Синее платье и синяя лента в косе. Что-то в ней было новое, необычное. Генька не понимал – что? Потом заметил – туфли на каблуках. Не так, чтоб уж очень высоких, но все-таки… Оля как– то сразу повзрослела и похорошела.

«Ерунда, – отмахнулся Генька. – Как это – от каблуков похорошела?! Каблуки же не на нос вешают. Где-то там, у пола…»

Но – факт…

«А ведь Оля, пожалуй, красивая…» – вдруг подумал Генька.

Но подумал скорее с сожалением. Сколько ни читал романов, везде из-за красавиц всякая чертовщина…

Они пошли к Филимонычу. Оля шла чуть впереди, а Генька на полшага сзади, сунув руки в карманы.

– Знаешь, – сказала Оля. – Я вот сегодня прочитала, что у стрекозы уши – на ногах. На каждой ноге по три уха… Странно, да? А раз так – может быть, где-нибудь есть существа, которые видят хвостом, а едят глазами… А?

Генька кивнул. Посмотрел на Олю.

– А я, знаешь, все насчет Бортового… – сказал Генька.

И замолчал. Стоит ли Оле говорить? Хотя… Оля – поймет. Она все поймет…

– Я ведь так верил ему, героем считал, – Генька хмуро покачал головой и нарочно, назло себе, добавил: – Орел-командир!

– Ну, Генька, ну, не надо! – сказала Оля. – Ведь не ты один. Все полагали…

Это было не так. Генька отлично понимал, что это не так. Просто Оля хочет утешить его…

– Я вообще как-то в людях путаюсь, – сказал Генька. – Вот если мне кто-нибудь поначалу нравится – обязательно потом стервецом окажется. И наоборот…

Оля засмеялась:

– Например?

Генька замялся. Мог бы он сказать, что вот ее, Олю, он считал болтушкой и трусихой. А на поверку – она совсем не такая. Но этого он, конечно, ни за что и никому…

– А ты молодец, Генька, – сказала Оля, когда они уже подошли к лестнице, где на четвертом этаже жил Филимоныч. – Самокритика – это ой, как нелегко! Всякому. И особенно… – она чуть не сказала «хвастуну», но удержалась.

* * *

В тесной комнате Филимоныча уже сидели Витя и Тишка. Когда пришли Оля с Генькой, стало совсем не повернуться.

Пока ребята рассаживались, Филимоныч исподволь оглядывал их. Давно не случалось видеть всех вместе. Раньше было проще – позвал после уроков и все. А теперь – надо посылать гонцов.

И все-таки компания не расстроилась.

«Держатся друг за дружку», – порадовался Филимоныч.

Повзрослели ребята.

Вот Геннадий. Кажется, стал не таким «громким». И не так выскакивает. Раньше все решал с ходу. А теперь – не спешит…

Но особенно изменился Тихон. У этого диковатого парнишки вдруг прорезался юмор. И друзья-следопыты не раз ерзали под меткими его словечками.

– Ну, внимание, – сказал учитель.

Раскрыл папку с надписью «Большая Берта» и стал перебирать бумаги. Почти все здесь было знакомо ребятам: разведкарты, копия испанской листовки, фотографии, номер «Боевого знамени».

Между двух карт лежал большой желтый конверт. Крупный детский почерк…

– Володя Пелардес! – узнала Оля. – Опять вместо отца?

Филимоныч кивнул и извлек из конверта несколько листков.

Письмо было адресовано генералу. Володя писал, что отец «очень и весьма сожалеет, что пришлось настолько долго задержать ответ.

Однако, – говорилось дальше, – товарищ генерал, конечно, понимает, что эта акция была связана с большими трудностями».

– Что? – переспросила Оля. – Какая еще акция? Акции – это же у капиталистов?..

– Точно! Акционерная компания, – поддержал Генька. – Это когда на паях покупают заводик или еще какую-нибудь мелочь. Но откуда малютка Пелардес… такие слова?

Филимоныч усмехнулся:

– Под диктовку отца настрочил. А акция – это вообще действие. Помните – в театре? Первый акт – первое действие.

Он стал читать дальше.

«Вы, конечно, понимаете, товарищ генерал, что я не мог адресовать письмо прямо «Дон Кихоту»…

– Что?! – вскочил Генька.

– Жив! Жив! – закричала Оля. – Ура! Он жив!

– Слушайте дальше! – Филимоныч положил ладонь Геньке на плечо, и под тяжестью его руки Генька опустился на стул.

«Голубые жандармы сразу перехватили бы письмо. Да и где взять адрес «Дон Кихота»? Он и сам не всегда знает, где будет ночевать завтра, а тем более – через неделю…»

Филимоныч приостановился и метнул быстрый взгляд на ребят.

– Революционер! – тихо выдохнула Оля.

– Скрывается, – кивнул Генька.

А Витя задумчиво сказал:

– Вроде наших… русских… революционеров. Я читал… Ленину за границу… тоже не прямо писали… а через нескольких… Вполне благонадежных…

«Мне пришлось обратиться к друзьям во Францию, – продолжал читать Филимоныч. – Оттуда «деловые люди» часто ездят в Испанию: ведь это по соседству…»

– Ну и вот, – сказал Филимоныч. – Он тут еще много интересного пишет. Но главное, – переслал нам ответ…

– «Дон Кихота»?! – закричал Генька.

Учитель кивнул. Вынул из конверта длинный, узкий лист, потертый на сгибах.

Ребята сгрудились вокруг стола.

«¡Los Camarados!» – начиналось письмо.

Крепкие, острые восклицательные знаки чернели по бокам, как часовые.

– Ой, как в листовке! – прошептала Оля.

Стремительный, закругленный почерк. Строка лилась за строкой. А на оборотной стороне, внизу, подпись – «Don Quijote».

Учитель дал ребятам досыта насмотреться на письмо, потом достал все из того же большого желтого конверта еще лист.

– Перевод! – сказал Филимоныч. – Генерал сделал.

Откашлялся и стал читать:

«Товарищи!

Мне сообщили, что вас интересуют события, связанные с «Большой Бертой».

Ребята замерли.

Дальше «Дон Кихот» рассказывал, как он установил связь с русскими, с каким нетерпением ожидал встречи с ними в лесном овраге. И как обрадовался, когда один из русских вдруг заговорил по-испански.

– Игорь… – прошептал Витя. – Он же был под Мадридом…

Генька кивнул.

«Пожалуйста, передайте мой привет этому товарищу! – писал «Дон Кихот». – Кстати, на некоторые ваши вопросы мог бы ответить он сам или его помощник, и мне непонятно, почему вы меня об этом спрашиваете…»

– Ах, черт! Он же не знает, что и Игорь, и Анатолий… – пробормотал Генька.

Дальше «Дон Кихот» рассказывал, как ему передали задание советского командования – провести диверсию против «Большой Берты». Его служба в полковом обозе была очень удобной для этого – кочевал вдоль фронта, не вызывая подозрений.

«Мне передали пакет со всем необходимым для операции, – прочитал Филимоныч. – Первые два дня ушли на поиски пушки».

«Дон Кихот» заводил разговоры с немецкими солдатами, угощая их испанскими сигарами – после немецкого эрзац-табака они казались подлинным лакомством. Искал – и, наконец, нашел…

«В общем, все сработало, как надо, – писал «Дон Кихот». – Я был неподалеку и слышал все пять взрывов подряд – ни одна мина не отказала. Пушка надолго вышла из строя. Надолго, если не навсегда!»

И дальше «Дон Кихот» рассказывал, как через два дня он сообщил об этом советским товарищам, вновь пришедшим к нему на явку. На радостях они расцеловались и условились о новой встрече.

А потом тон письма менялся. В нем зазвучала тревога.

«Целую неделю я ждал сигнала, – писал «Дон Кихот». – Но так и не дождался. И не смог рассказать штабу, как немцы на специальных платформах вывозили останки «Большой Берты» (я встретил их на шоссе под Гатчиной), и не смог получить нового задания. Как на беду, моего товарища-радиста, который иногда помогал мне, перевели в другой полк…»

– Эмилио Нуньец! – вспомнил Генька.

Дальше «Дон Кихот» сообщал: вскоре Голубую дивизию отвели с фронта. Гитлер не очень-то доверял испанцам.

– Все? – хмуро спросил Витя.

– Нет, еще несколько строк.

«Мне жаль, что ваш прекрасный город я так и не видел, – писал «Дон Кихот». – Как бы мне хотелось в нем побывать! Почему-то мне кажется, что он похож на мою родную Барселону. Но и в ней я уже не был много лет!»

Письмо кончалось коротким и таким знакомым словом: «¡Salud!»

Николай Филимонович поднял голову, поглядел на ребят и достал из конверта последний маленький листок.

«Папа еще раз просит прощения, – писал Володя Пелардес, – но имя «Дон Кихота» он назвать не в праве. Не сердитесь! Вы сами понимаете…»

И, подражая своему далекому земляку, Володя окончил записку тем же боевым приветствием: «¡Salud!»

* * *

Возвращались ребята все вместе. И хотя Тишке и Вите надо было в другую сторону, расставаться не хотелось.

Не сговариваясь, мальчишки пошли провожать Олю. Шагали задумчивые, необычно тихие: письмо «Дон Кихота» словно еще звучало в ушах.

– А все-таки обидно, – вдруг негромко, задумчиво сказала Оля. – Не знаем – какой он? «Дон Кихот»… Хоть бы малюсенькую фотографию…

Тишка кивнул.

– Ясно какой! – сказал Генька. – Высокий. Сильный. Нос – орлиный. И глаза – пронзительные такие. На саблях рубится лихо. А стреляет!.. Пулю в пулю!..

Оля вдруг рассмеялась. Громко, на всю улицу.

– Ой, Генька! Ой, не могу!

– Чего ты?

– Ой, Генька, не сердись!.. – Оля никак не могла успокоиться. – Помнишь, мы когда-то думали о Михаиле Рокотове? Какой он? И ты тоже сказал: смелый, нос – орлиный, и пулю в пулю вгоняет…

Все рассмеялись.

– А между прочим, – задумчиво сказал Витя. – В общем-то… Генька прав… Они, конечно, похожи… Рокотов и «Дон Кихот»… Не носами, конечно… А похожи…