Текст книги "По следам М.Р."

Автор книги: Борис Раевский

Соавторы: Александр Софьин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)

– Мы вот как, – сказал Вася. – Поручим это – кому? – тебе. Оля, с Витей и Геней. Организуем особое звено М. Р. Особое звено и – что? – особое задание!

– Особое задание?! – Оля вскочила. – Здорово!

– А через месяц доложите на сборе отряда о ходе поисков, – добавил Николай Филимонович.

…Оля с Генькой и Витей, которые ждали ее в коридоре, вышли из школы и сели на скамейку в сквере.

Непрерывные дожди, мучившие ленинградцев, как раз нынче утром кончились. Скамейка сверху уже подсохла, но чувствовалось, что внутри доска набухла влагой. И в воздухе тоже еще пахло дождем: сырой листвой, мокрой землей, а с большой клумбы несся одуряюще-сладкий запах отцветающего табака. Вокруг деревьев еще стояли маленькие озерца; с веток в них падали крупные капли, и тотчас вздувались пузыри. А сами деревья, причудливо подстриженные, походили на зеленые, желтые и красные воздушные шары. Казалось, они уже оторвались от земли и вот-вот улетят.

Оля рассказала ребятам о разговоре в учительской.

– Значит, мы трое переключаемся на дневник М. Р. Здорово! Правда? – закончила она.

– Да, – Генька встал. Лицо его было строгим и даже сердитым. – Итак, – сказал он. – Начинаем «операцию М. Р.»!

– Встань, Витя! – шепнула Оля. Она поднялась и торжественно повторила: – Начинаем «операцию М. Р.»!

Глава III
„ГОРНЫЙ”

Собраться решили у Геньки. Не успел он пообедать – зазвонил телефон.

– Это я, Оля! Ты уроки уже сделал? Витя пришел? Я сейчас тоже приду.

– Постой, постой! Мы же на шесть часов договорились. Я еще ничего не успел…

– Ну ладно, я потом позвоню.

Пока Генька кончал уроки, Оля успела позвонить еще три раза, и все-таки пришла задолго до срока.

Витя, как всегда, опоздал: кормил свою пятилетнюю сестренку. Отец у Вити – слепой, ранен на войне. Был он когда-то техником-конструктором, а теперь работает в артели инвалидов, надомником. Мать целые дни на кондитерской фабрике. Вся пропахла карамелями. Катюшка зовет маму «сладкая» и иногда, дурачась, пытается лизнуть ее. Сестренка целиком на Витином попечении.

Катюшка плохо ела кашу и все просила сказку.

– Нет, – отрезал Витя. – Не буду… – Но потом ему стало жалко ее и он пообещал: – Скоро досыта… сказок наслушаешься. Сделают у нас… как в Румынии…

– А как в Румынии? – заинтересовался отец.

Он сидел на табурете перед маленьким станочком, на ощупь всовывал в него обрезки латуни, и оттуда выскакивали готовые, отштампованные значки.

– В Румынии… хочешь сказку, – пояснил Витя, – набери по телефону «02» и слушай… Артисты круглые сутки… без перерыва… читают сказки…

– Придумал? – усмехнулся отец.

– Нет, правда… честное слово…

– Вот хорошо-то! – захлопала в ладоши Катюшка. – Я бы все время у телефона сидела!

Витя с трудом накормил ее, всю дорогу до Геньки бежал и все-таки опоздал почти на полчаса. Он молча отдувался, пока Оля его ругала. Когда она, устав, замолчала, Витя сказал:

– Ну, начнем?

– Начнем, – поддержала Оля. – Во-первых, дадим клятву…

– Какую еще клятву? – нахмурился Витя.

– Клятву верности, стойкости и бесстрашия, – без запинки произнесла Оля.

– А зачем? – Витя уныло повернулся к Геньке.

– Вообще-то клятва, конечно, ни к чему, – в раздумье сказал Генька. – Но во всех книгах зачем-то непременно клянутся. Как чего задумают, страшное или рисковое, так сразу и клянутся. И в «Таинственной пещере» и в «Квадрате 37-Б».

– И в «Двух капитанах», и у Гайдара, – подсказала Оля. – А клятву я еще дома сочинила. – Она встала, подняла сжатый кулак и низким, идущим откуда-то из живота, голосом торжественно произнесла:

– Мы, красные следопыты, клянемся: быть в беде всегда вместе, как небо и солнце, как река и берега, как ладонь и пальцы. Мы, красные следопыты, клянемся: быть в опасности стойкими, никогда не сгибаться, как не гнется дуб во время бури, как стоит непреклонно гранит. Если кто отступится, не дойдя до цели, пусть того не держит земля, не несет вода. Все можно преодолеть, надо только хотеть, очень хотеть!

– Гениально! – воскликнул Генька. – Только давайте добавим: кто отступится, пусть у того на стокилометровой скорости откажет руль в машине!

– И что? – заинтересовалась Оля.

– Расшибешься в лепешку. Только и всего.

– Ну, к чему это? – поморщился Витя. – И так слишком длинно… И какая беда?.. Какие опасности?

– Не придирайся, – возразил Генька. – Читай, Оля, свою клятву, а мы будем повторять.

– Только, чур, с выражением! – Оля встала, подняла кулак и медленно, с чувством, стала произносить клятву. Ребята тоже подняли кулаки и повторяли за ней: Генька «с выражением», а Витя – вяло и чуть слышно.

– Ну, займемся все-таки… делом? – хмуро сказал он, едва клятва кончилась.

– Займемся, – откликнулся Генька. – Сначала подготовим материально-техническую часть, – он выложил на стол компас и маленькое круглое стеклышко.

– Это что? – Оля осторожно дотронулась мизинцем до стеклышка.

– Лупа. Десятикратное увеличение…

– А зачем?

Генька презрительно оглядел ее:

– Эх, ты! Следопытка! А вдруг придется изучать отпечатки пальцев? Или следы крови? Или почерки?

– Ерунда, – усмехнулся Витя. – Ты что… шпионов собрался ловить?..

Оля постучала ладошкой по столу.

– Тише, мальчики. Давайте, во-первых, прочитаем копии. Может, хоть какую-нибудь зацепочку отыщем…

Так и решили.

Оля стала вслух читать.

– Все-таки много здесь непонятного, – пожаловалась она. – То про Петербург пишет, то каких-то «коломненских» вспоминает. Коломна – это же, кажется, под Москвой?

– Не коломненских, а «коломенских», читай как следует, – поправил Генька. – И это, может быть, вовсе не та Коломна, которая город… У меня бабушка часто повторяла: «Мы – коломенские». А бабушка в Петербурге жила…

– Путаница, – сказал Витя. – И все равно… ничего не найдем. Зря…

– Ну, ты, нытик! – вспыхнул Генька.

Он чуть не добавил еще что-то резкое, обидное, но сдержался, закусил губу.

Генька был очень вспыльчив. С этой своей слабостью он давно вел войну: автомобилисту надо быть выдержанным. И когда чувствовал, что злость накатывает, старался прочитать про себя стишок, услышанный от матери:

 
«Научись владеть собою,
Что бы ни было в пути,
Будь спокоен, будь спокоен,
Зря баранку не крути!»
 

Пока прочитаешь – успокоишься. Вот и сейчас он торопливо прошептал эти строчки и уже ровным голосом предложил:

– Давайте Филимонычу позвоним.

– Но он же велел, чтоб сами? – засомневалась Оля.

– Мы и есть сами. Только справку наведем, насчет Коломны.

Звонить поручили Оле.

– Коломна? – переспросил Николай Филимонович. – Это окраина в старом Петербурге, около Фонтанки. Там когда-то жил Пушкин. У него и поэма есть «Домик в Коломне»…

– Спасибо! – радостно воскликнула Оля. – Большое спасибо!

Ребята снова уселись за стол.

– А чего мы обрадовались? Ведь и так знали, что он в Петербурге жил, – сказала Оля. – А вот кто он? За что попал на каторгу?..

– Оля, – перебил Витя, – у тебя тут… неправильно… В стихах запятая… пропущена… и слово «Горный»… надо с большой… а у тебя – с маленькой…

– А разве у М. Р. с большой?

– Конечно… Вот и у меня: «Вспомнил Горный».

– Может быть, может быть! Только непонятно… о чем это он?

– Может, – «Горный перевал»? – подумал вслух Генька.

– Нет, тогда бы… с маленькой… «Горный»? «Горный»? – Витя задумался.

– Спросим у Никиты, – предложила Оля. – Это по его части.

– У кого?

– У моего брата. Он же в Горном учится.

Витя вскочил со стула.

– Постой!.. Как?.. в Горном?..

– Ну да, в Горном институте. Не знаешь, что ли?!

– «В Горном»!.. Вот она – большая буква!.. Может, и М. Р…. о Горном институте… вспомнил?! Он пишет о разных рудах… и сразу о «Горном»…

– Молодец, Витя! – Оля захлопала в ладоши. – Наверняка!

– Ну, уж «наверняка»! – усмехнулся Витя.

– А все-таки сходим в Горный, – сказал Генька. – Только – не шуганут? И с кем там разговаривать?

– Так ведь Никита же! – воскликнула Оля. – Сейчас я ему позвоню, Он сегодня в комитете заседает.

– Неудобно! – усомнился Витя.

– Удобно, удобно! Никита говорил: если чрезвычайное дело, – звони. А ведь у нас чрезвычайное?

В комитете Никиту позвали не сразу, сперва кто-то приглушенным голосом долго допрашивал Олю, кто она такая. Наконец подошел Никита и таким же приглушенным голосом торопливо спросил:

– Что стряслось? Опять у бабушки приступ?

– Никита, срочно требуется твоя помощь…

– Ну?! Вызвать «неотложную»? Да?

– Никита, успокойся. С бабушкой полный порядок. А ты должен помочь нам, следопытам. Надо узнать кое-что в вашем институте. Можно сейчас прийти?

– Ты с ума сошла! У нас заседание… И вообще… – голос Никиты перешел в яростный шепот. – Я ведь просил звонить только в самом крайнем случае, – и в трубке послышались злые короткие гудки.

– Ни капельки терпения! – возмутилась Оля. – Ну придет домой, я у него все узнаю. Не отвертится!

Олиного брата не пришлось долго уговаривать. Узнав об особом задании, Никита на следующее утро сказал:

– Вот что, Олюшка, приходите сегодня в институт. В четыре часа. Я встречу у входа. Понятно? Познакомлю с нужным человеком…

После школы ребята забежали домой, оставили сумки, торопливо поели и отправились в Горный.

Ехали долго. Трамвай колесил по улицам, петлял и вовсе не спешил; наконец, перебрался через мост и покатился по широкой набережной Невы. Ребята, стоя на площадке, глядели на реку. Маленький закопченный работяга-буксир, деловито отдуваясь, тащил караван тяжелых барж, груженных песком. А на той стороне Невы возвышались огромные краны, тянулись кирпичные корпуса заводов.

Один кран, закинув над рекой стрелу с длинным тросом, свисающим к самой воде, стоял неподвижно.

Казалось, это какой-то сказочный великан держит огромное удилище, и попадется к нему на крюк кит или, по меньшей мере, акула.

Вагон остановился возле красивого старинного здания с колоннадой у входа. Это и был знаменитый Горный институт.

Через несколько минут ребята во главе с Никитой уже поднимались по широким ступеням. У столика дежурного Никита кивнул в сторону ребят.

– Эти трое со мной, – и повел притихших пионеров по бесконечным коридорам и узеньким лестницам старинного здания.

Ребятам пришлось несколько раз подниматься и спускаться по каменным и деревянным ступеням, обогнуть множество углов, пока, наконец, Никита не указал им на обитую железом дверь в глубокой нише.

– Ну, вот… Сейчас познакомлю с Леонидом Константиновичем.

Только теперь ребята разглядели над нишей дощечку: «Архив». Никита осторожно постучал в железную дверь, потом постучал сильнее и, не дождавшись ответа, нажал на ручку. Дверь со скрипом, медленно приоткрылась, и тотчас в архиве задребезжал встревоженный звонок.

– Заходите, я здесь, – донесся откуда-то голос.

Ребята осторожно вошли в комнату и осмотрелись.

Вокруг, почти вплотную друг к другу, стояли высокие стеллажи. Тысячи папок, коробок, картонок теснились на полках. На стойках лежали свернутые чертежи, а в стеклянных витринах под окнами блестели серебром и золотом переплеты нарядных альбомов.

Генька втянул носом воздух. В архиве стоял какой-то странный, незнакомый запах.

– Бумагой пахнет, – тихо пояснил Никита.

Генька вопросительно посмотрел на него. «Разве бумага пахнет?» – но вслух ничего не сказал.

Сперва ребятам показалось, что в комнате никого нет, но откуда-то сверху раздался все тот же голос:

– Вы ко мне, молодые люди? Милости прошу.

Под самым потолком ребята увидели маленького старичка, сидевшего на верхней ступеньке легкой лестницы. Старик был пухленький, круглолицый и такой румяный, словно вот-вот из бани. Он захлопнул раскрытую папку, уверенным движением поставил ее в ряд точно таких же папок, стоявших на стеллаже, и привычно провел ладонью по корешкам, выравнивая их.

– Милости прошу, – дружелюбно повторил архивариус и по-стариковски неторопливо, но очень легко спустился с лесенки. – Чем могу служить?

– Да вот, Леонид Константинович… – начал Никита, но старик перебил его:

– А, это вы, Гармаш? Опять насчет комсомольцев? Разве я вам не все показал?

– Нет, что вы, Леонид Константинович, спасибо! Материала хватило на целое собрание. А сегодня я не по своему делу. Вот, – и, подтолкнув заробевших ребят к архивариусу, Никита назвал их имена.

Леонид Константинович церемонно поклонился, пожал ребятам руки своей маленькой пухлой рукой.

– Очень, очень рад, если могу быть полезным. Не часто ко мне молодые гости заглядывают, а жаль. Ведь архив – это живое дело, – это – картина жизни! – Он с гордостью обвел взглядом свои владения. – Здесь живая история, весь институт, учителя и ученики, судьбы тысяч людей за полтора века. Впрочем, вам этого еще не понять, мои юные друзья.

– Почему же? Мы понимаем. Как раз за этим и пришли, – и Генька хотел рассказать о находке своего отца, но Оля затараторила:

– Мы выполняем особое задание. Вы должны нам помочь. Возможно, в вашем институте учился один человек, – и она торопливо рассказала Леониду Константиновичу всё, что ребята узнали из записок.

– Да, трудная у вас задача, коллеги-следопыты, – посочувствовал архивариус. – Главное, неизвестно, в какое время жил М. Р. и когда он мог учиться в нашем институте. Рамки для поисков слишком широки.

– Не слишком, – подал голос молчавший до сих пор Витя.

Ребята в недоумении уставились на него.

– Там признак есть. Я, когда листки срисовывал… Алексей Иванович сказал: «Посмотри на свет»… Ну, я посмотрел. Знаки там, водяные… Как на марках… Вот…

И Витя вытащил из альбома листок с каким-то нехитрым рисунком

– Да вы молодец, юноша! – воскликнул Леонид Константинович, одобрительно потрепав Витю по плечу. – Сейчас мы все выясним, если только вы точно воспроизвели филигрань.

И он, сняв с полки увесистый том, начал перелистывать страницы, покрытые изображениями различных водяных знаков. Рыбы и звери, буквы и цифры, цветы и геральдические фигуры повторялись на этих рисунках в самых причудливых сочетаниях. Несколько раз ребята уже готовы были крикнуть: «Вот, вот он самый!» – но, внимательно вглядевшись, находили разницу между Витиным рисунком и образцами, приведенными в книге. Наконец Леонид Константинович, руководясь, видимо, какими-то собственными соображениями, стал листать страницы медленнее и внимательно всматриваться в изображения. И когда, перевернув очередной лист, он, не скрывая радости, произнес: «Вот, полюбуйтесь-ка!» – ребята сразу убедились, что водяной знак срисован Витей точно. На раскрытой странице в книге находился совершенно такой же рисунок с подписью: «Синегорская бумажная фабрика. 1899 год».

– Молодец, молодец, коллега, – еще раз похвалил Леонид Константинович покрасневшего Витю. – Теперь вы смело можете считать, что вашей находке лет пятьдесят – шестьдесят. Партия бумаги держится в обиходе, как правило, года три, от силы пять или, возьмем самый крайний случай, десять лет. Значит, одна граница определилась – девятисотые годы. Скорее всего – начало девятисотых годов. Теперь дело за второй.

– Какой второй? – не поняла Оля.

– Дело за второй границей, – объяснил Леонид Константинович. – Мы выяснили конечную дату жизни М. Р., дату его гибели, а теперь надо восстановить исходную дату.

Ребята задумались. Они молча вспоминали странички дневника, известные им уже почти наизусть.

Витя, подняв глаза к потолку, что-то бормотал и загибал палец за пальцем на руке. Так он долго вел свои странные подсчеты и, наконец, твердо заявил:

– М. Р. погиб молодой!

– Почему? – воскликнула Оля.

– Почему? – с небольшим запозданием спросил и Генька.

– На кедры лазил – раз… лося дубинкой убил – два… пятьсот верст по тайге хотел пройти – три… – разгибая пальцы, сообщил Витя.

Четвертый палец у него еще был загнут.

– И стихи любил – четыре… – добавил он. – Был бы стариком… все стихи бы перезабыл…

– Ой, здорово! – захлопала в ладоши Оля.

– Ну, в этом вы, мой юный друг, ошибаетесь, – обидчиво возразил архивариус. – Насчет любви к стихам вы явно не осведомлены. А в остальном ваша гипотеза мне кажется правдоподобной. Поздравляю, поздравляю! У вас, молодой коллега, очень четкое логическое мышление.

От этих похвал Витя совсем побагровел, даже оттопыренные уши его вспыхнули.

Генька стоял возле стеллажа и, насупившись, думал: «Ай да Витька! Котелок у него варит. И как это я не сообразил?»

– Так вот, – оживленно продолжал архивариус. – Если согласиться с вами, молодой человек, то М. Р. в момент гибели было не больше тридцати – сорока лет. Отсюда следует, что в институте он учился в конце восьмидесятых или в девяностых годах. Что ж, посмотрим!

Леонид Константинович, торопливо кивнув Никите, спешившему на занятия, устремился к стеллажам.

Почти не глядя, он стал снимать с полок и складывать на небольшую тележку широкие книги в одинаковых переплетах из толстого картона. Сняв десятка полтора книг, он подкатил тележку к ребятам, и те увидели, что на книжных корешках ровным, аккуратным почерком написано: «Прием 1885 года», «Прием 1886 года», «Прием 1887 года»… А когда Леонид Константинович раскрыл один из томов, внутри оказались однообразно разграфленные страницы, заполненные тем же ровным, аккуратным почерком.

– Вот это писал! – не скрывая восхищения, воскликнул Генька. – Почище пишущей машинки! А еще говорят, в архивах ничего не понять. Да тут и первоклассник разберется.

– Не торопитесь с выводами, юноша. Это же писарский почерк, специально для докладов начальству и для прочих важных бумаг. А сами начальники не утруждали себя старанием, их и так должны были понимать. Взгляните-ка сюда, милости прошу, – и Леонид Константинович, снова почти не глядя, протянул руку, достал с полки картонную коробку и вынул из нее листки, покрытые мелкими, неразборчивыми буквами.

– Можете прочесть? Нет? То-то! Ну, займемтесь делом…

Фамилии, начинавшиеся на букву «Р», занимали в каждом томе по нескольку листов. Здесь были Рагозины и Рассадины, Ребровы и Риммельсгаузены, Родолюбовы и Ростовцевы, и даже какой-то Ругай-Ругоев. Их звали Алексеями и Павлами, Владимирами и Кириллами, Станиславами и Яковами, но ни одного Михаила, Макара, Матвея, Марка или Мефодия среди них не было. Сочетания «М. Р.» никак не получалось.

И вдруг, когда Генька перевернул очередную страницу, быстроглазая Оля закричала, вскочив со стула:

– Есть! Есть М. Р.! Вот!

Действительно, в книге «Прием 1889 года» значилось:

«Рубакин, Модест Илларионович, родился в 1868 году, православный, мещанин, имеющий постоянное жительство в городе Рыбинске, Ярославской губернии».

– Он! Конечно, он! – повторяла Оля, дергая за рукав то Геньку, то Витю. – И буквы те! И годы те!

Но Витя не склонен был приходить в восторг:

– Может, и так. А вернее… просто совпадение.

– Ну, опять заныл?! – рассердилась Оля.

Ребята просмотрели остальные книги. Однако людей с инициалами «М. Р.» больше нигде не оказалось.

– Ну что я говорила?! – торжествовала Оля. – Один только Модест Рубакин и подходит. И фамилия какая боевая: Рубакин!

Леонид Константинович, с улыбкой наблюдавший за ребятами, вмешался:

– Я же вам объяснял: здесь у нас собраны судьбы всех бывших студентов. Сейчас посмотрим.

Он снова отправился к стеллажам и вскоре вернулся с выцветшей папкой. На обложке была надпись:

«Рубакин, Модест Илларионович, поступил в 1889 году, окончил с отличием в 1894 году».

– Вот видите, с отличием! – не удержалась Оля.

– Это мы видим… А что с ним потом стало, вот главное, – и Генька раскрыл рубакинскую папку.

– Позвольте, я помогу вам, коллеги следопыты, – предложил Леонид Константинович. – Здесь, как видите, документов не так уж много. Расписка в получении диплома. Так. Запрос из горного округа о бывшем студенте, ныне инженере Рубакине. Копия ответа начальника института: «Студент Рубакин отличался примерным поведением, благонадежен и набожен». Гм, что-то непохоже на вашего М. Р.

– Непохоже, – упавшим голосом подтвердила Оля.

– И вот, прошу, пожалуйста, финал: инженер Рубакин стал начальником рудника и в качестве такового прислал письмо в институт. Вот оно, видите: «Покорнейше прошу включить меня, как бывшего студента-горняка, в число участников верноподданейшего поздравления его величеству государю императору к дню трехсотлетия дома Романовых. 17 января 1913 года. Модест Рубакин».

– Не тот, – подвел черту Витя. – А других нет… Э-эх! Говорил я… Зря все это!.. – и Витя, махнув рукой, выбежал из архива.

Железная дверь со скрежетом захлопнулась за ним. Звоночек коротко, жалобно звякнул.

– Тряпка! – яростно пробормотал Генька. – Слабец толстогубый!

На языке у него вертелось еще одно словечко, покрепче, но, опомнившись, сообразив, что опять вспылил, он торопливо зашептал:

 
«Научись владеть собою,
Что бы ни было в пути…
 

– Неустойчив, однако, ваш юный коллега, – покачал головой архивариус. – Такое четкое логическое мышление, а вот выдержки… – он развел руками,

– Извините его, пожалуйста, – сказала Оля. – Он у нас нервный…

Попрощавшись с архивариусом, ребята тоскливо побрели по институтским коридорам к выходу.