Текст книги "По следам М.Р."

Автор книги: Борис Раевский

Соавторы: Александр Софьин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

Глава VII
ОПЯТЬ ТУПИК

Ночью зазвонил телефон. Генька очумело вскочил с кровати и, не зажигая света, нащупал трубку.

– Дураки!

– Что?? – Генька, хоть и спросонья, все же сообразил: какой-то хулиган разыгрывает его. – Идиотские шутки!

– Мы – дураки! – отчетливо, хотя и негромко, повторили в трубке, и только тут Генька узнал Олин голос. – В списке-то прочитали… зачеркнутую фамилию. Значит, и в дневнике все стертое прочитаем…

– О! – Генька чуть не сел.

В самом деле, дураки. А еще следопыты!..

– Подожди, – шепнул он в трубку. На цыпочках подошел к соседней комнате, где спала мама, и, стараясь не скрипеть, плотно прикрыл дверь.

– Оль, – тихо сказал он. – Здорово ты сообразила! Железно! Только… Ты же у себя там… всех разбудишь…

– Ничего. Я из коридора. Я шепотом. Ой, Генька! Завтра отнесем дневник в лабораторию и, – представляешь? – все-все узнаем! Ой, как чудесно!

Она, очевидно, забыла, что сейчас ночь, и последние фразы произнесла полным голосом.

– Ой! – вдруг воскликнула она. – А обещание?! Алексею Ивановичу-то дали слово не трогать дневник!

– Дали слово?! – зашипел Генька. – А если необходимо? Мы же не знали, как все повернется…

– Но это… – воскликнула Оля. – Это же… – она вдруг запнулась.

Послышался мужской кашель, кто-то прохрипел: «Безобразие!» – и Генька тихонько положил трубку…

Это было в субботу ночью. А в воскресенье утром Генька с Олей созвонились и пошли к Вите. У него нет телефона, а надо решить: как быть?

Витя сидел за столом и, высунув кончик языка, прилежно переписывал тетрадь.

– Это зачем? – полюбопытствовала Оля.

– Глафира Степановна велела… Мол, грязно… И почерк… – У Вити были вечные неприятности из-за почерка.

– «Макинтош» или «мокинтош»? – вдруг спросил он.

– «Ма», – неуверенно сказала Оля. – А может, «мо»? От слова «мокнуть»?

Генька на всякий случай промолчал.

– Все-таки нет у нас… настоящей заботы… о детях… – Витя вздохнул. – Вот не знаешь, как писать… и ляпай ошибку. А в Румынии… набрал «8» по телефону… «Как пишется «макинтош»? И тебе сразу… «ма».

– Как же это?

– Там дежурный учитель сидит… И прямо по телефону… еще растолкует… почему «ма», а не «мо».

– Что ты все Румынию тычешь? – удивился отец. – Вчера приехал из Бухареста, да?

– Знаю, знаю! – воскликнула Оля. – Видела: он недавно книжку про Румынию читал!

Витя закончил переписывать и убрал тетради.

– Как он тут занимается? – шепнула Оля Геньке.

Действительно, в маленькой комнате было тесно и шумно. Стучал станок, бегала Катюшка, мать, только что вернувшаяся с фабрики, гремела тарелками.

– Мам, а сегодня ела? – приставала к ней Катюшка.

– Нет.

– Никаких?

– Никаких.

– И ромовых?

– Нет.

– И вафельных?

– Нет.

– И шоколада?

– Отстань. Сказано же – никаких.

Витя засмеялся. Катюшка никак не могла себе представить: как это мать на конфетной фабрике и не ест конфет, хотя их там целые груды, больше, чем в любом кондитерском магазине.

…Вскоре ребята втроем вышли на улицу. Дома у Вити о серьезных делах не побеседуешь – помешают.

– А что там может быть… в дневнике… такого уж интересного? – медлительно, как всегда, произнес Витя. – Ну, выяснятся подробности… И все…

– Опять скулишь? – сердито прищурил глаза Генька.

– Я не скулю. Я рассуждаю, – обиделся Витя. – И все равно – твоя мать не даст…

Вечером Оля и Генька говорили с Гертрудой Никифоровной. Генька ожидал, что мать или вовсе откажет, или заявит, что надо написать отцу, спросить его разрешения. А спорить с ней бесполезно: уж кто-кто, а Генька знал крутой характер своей матери.

Однажды, например, в машину к матери сел пьяный. Крутил-петлял по всему городу, а потом отказался платить. И хотя пьяный был высокий, дюжий, а мать – маленькая, тоненькая, она не испугалась, дала газ и прямо на машине доставила хулигана в милицию.

Да, мать с характером! И Генька ничего хорошего не ждал от разговора с нею. Но все обошлось быстро и просто. Гертруда Никифоровна молча выслушала рассказ ребят о дневнике, о Горном, о чудесной лаборатории, вынесла из соседней комнаты маленький ключик на витом черном шелковом шнурке и открыла «сейф».

…Однако радость ребят была преждевременной. На следующий день, прежде чем ехать в лабораторию, Оля позвонила Георгию Христофоровичу.

– Нет, – сказали ей. – Заболел.

– Как заболел? – изумилась Оля.

Георгий Христофорович – такой огромный, такой сильный!.. Неужто этакий богатырь вдруг схватил ангину или грипп?!

– Повторяю – болен, – сердито произнесла женщина и положила трубку.

Ребята задумались. Как быть? Везти дневник в лабораторию? Но без Георгия Христофоровича их даже не пустят туда.

– Ну, детки, придется ждать, – вздохнул Генька.

Ребята сидели озабоченные, растерянные. Ждать – это всегда тяжело. Оля подняла глаза кверху, задумалась. Постепенно ее лицо перестало хмуриться, посветлело, вскоре на нем даже появилась улыбка.

– Генька, – виновато пробормотала она. – Можно, я немного…

– А! Опять в потолок уставилась! Опять мечты!

– Совсем немного… Ну, можно, ребята?

– Ладно! Выкладывай! Пять минут!

Генька считал, что Оля – вообще неплохая девчонка, но у нее два недостатка: любит поболтать и помечтать. Когда ее совсем распирало, ребята выделяли несколько минут, и Оля отводила душу.

– Я вот все хочу представить себе: какой он – Михаил Рокотов? Какое у него лицо, глаза… Наверно, он был высокий, стройный. Волосы длинные, волнистые, небрежно откинуты назад. Взгляд острый, орлиный, и нос – тоже орлиный. И еще: говорил он очень складно, так красиво говорил, что слушатели даже плакали. Да, да, я читала, в древности были такие ораторы, как заговорят о чем-нибудь жалобном, хоть двести человек слушают, – все двести плачут. А одевался Рокотов, наверно, так: свободная черная блуза, как у артиста, и широкополая шляпа. А вместо брюк – черные рейтузы…

– Чепуха! – перебил Генька, – Рокотов был смелый, сильный! Любого – раз! – и на лопатки. И на саблях, наверно, лихо рубился. И по канату, как кошка, лазил. Иначе ему бы через забор не перемахнуть. А стрелял как!.. Десять пуль – одну в другую вколачивал! И всех сыщиков запросто обводил.

– Вы оба… словно маленькие, – сказал Витя. – Высокий Рокотов или низкий?.. Какая разница? Вот Ленин… невысоким был… Ну и что?.. И орлиный нос… вовсе не обязательно… Чапаев вот… курносый… и ничего… Важно, что Рокотов… справедливым, конечно, был. И всегда за товарищей… Вот это главное!

Оля и Генька сразу согласились: «Да, это главное!»

* * *

Оля возвращалась из Дома пионеров. Только что кончился районный слет красных следопытов.

Был сильный ветер и мелкий дождь. Прохожие хмурились, поглубже надвигали шляпы, поднимали воротники и засовывали руки в карманы.

Но Оля шла в чудесном настроении. Еще бы! Перед слетом к ней подошел пожилой седой полковник с косым багровым шрамом через весь лоб до уха – начальник районного штаба К. С. Все ребята знали, что этот полковник когда-то, лет сорок назад, был командиром взвода в чапаевской дивизии. И самого Чапая видел не раз. А однажды даже спал с ним в одной хате, и Чапаев курил крепкий, забористый самосад своего молоденького взводного, курил и похваливал.

Вот этот-то замечательный полковник передал Оле бумажку и поручил ей зачитать перед строем пионеров приветственную телеграмму. И кому? Самому шефу следопытов, маршалу Семену Михайловичу Буденному! Вот повезло!..

Рядом с Олей шагали по улице еще семеро ребят – делегаты их школы.

– И до чего же некоторые ловки, – ядовито сказала одна из девочек, Надя. – Даже приветствуют Буденного почему-то именно они…

– Да мне же!.. – крикнула Оля.

– И звено-то у нее не простое – особое! – ехидно продолжала Надя. – Особое, а ничего не делает!

Это было уж совсем несправедливо, и ребята вступились за Олю. Но ссору потушить не удалось.

– Побольше твоего делаем! – зло крикнула Оля. – Если хочешь, мы уже разгадали тайну дневника. И кто писал – нам известно…

– Ничего вам не известно! Хвастунья!..

– Нет, известно! – разгорячилась Оля. – Знаете, кто такой М. Р.?

– Ну кто? Кто?

– М. Р. – это революционер, Михаил Рокотов. Царь велел его во всех списках зачеркнуть. Будто его никогда и не было на свете. А мы о нем все же узнали. Вот! – Оля гордо обвела всех взглядом. – Ну, кто хвастунья?

На следующий день, как только Генька пришел в школу, в раздевалке к нему бросился Яшка – тощий, рыжий парнишка, его одноклассник.

– Значит, Михаил Рокотов? Да? Вот здорово! – закричал он.

Генька остолбенел.

– А ты… Откуда знаешь?

Это был строжайший секрет. Они с Витей и Олей договорились, пока не разузнают все точно, попусту языком не трепать. И вот, пожалуйста…

– Как откуда? Оля…

«Ах, Оля! – Генька не слушая больше, повернулся и побежал разыскивать Витю. – Нет, так это не пройдет! Вот трепло! Вот болтунья!»

С трудом заставил он себя приостановиться, прошептал: «Научись владеть собою». Но уже на вторую строчку у него не хватило терпения, и он помчался дальше.

– Разжаловать, – кратко сказал Витя, выслушав Геньку.

– Что?

– Разжаловать, – сердито повторил Витя. – Она у нас… вроде звеньевой… А почему? Кто выбирал?..

После уроков они втроем остались в классе.

– Итак, сбор особого звена считаю открытым, – объявила Оля. – Только не знаю, для чего мы собрались?

– А вот для чего, – насупился Генька. – Ты сказала Яшке о Рокотове?

– Видишь ли, – растерялась Оля, – дело было так…

– Сказала или нет? – резко перебил Витя.

– Понимаешь, идем мы вчера… – Оля даже запиналась. Щеки побледнели. – Идем мы, значит, со слета…

– Сказала или нет? – опять перебил Витя.

– Сказала, но…

– Все! – Витя встал. – У нас еще нет… звеньевого. – Он нарочно так сказал, хотя звеньевой с общего согласия считалась Оля. – Предлагаю Башмакова.

Оля молчала.

– Кто за? – спросил Витя и первым поднял руку.

Оля подумала-подумала и, закусив губу, тоже подняла руку.

* * *

Шел урок литературы. Глафира Степановна рассказывала о былинах.

Сперва Генька с интересом слушал о могучем Илье Муромце и бесстрашном Добрыне Никитиче. Но потом голос Глафиры Степановны стал словно затихать и удаляться. Генька думал уже о другом.

«Ну, хорошо – его зовут Михаил Рокотов. Что же дальше?»

Впереди опять был тупик. Личное дело студента Рокотова разыскать не удалось. Впрочем, опытный старичок архивариус и не надеялся найти его. Если даже фамилия Рокотова во всех списках так тщательно залита тушью, то личное дело его, конечно, изъято или уничтожено.

«Тычемся, как слепые котята, – сумрачно думал Генька. – Оле еще простительно: все-таки девчонка. А теперь, когда я сам – звеньевой… Нет, так дальше нельзя. Нужно действовать по плану».

Генька помнил, что во всех книжках следователи всегда действуют по плану. Преступник еще неизвестен, но они уже точно знают, что и когда делать. В субботу их вызывает начальник и с сожалением говорит, что отдыхать им не придется: получено срочное задание. В воскресенье они сидят в кабинете или на рыбалке и думают, а к понедельнику план готов: вора или шпиона нужно к среде заманить в засаду, а к пятнице полностью закончить операцию. Вот ловкачи!

Генька с завистью вздохнул.

«За что же все-таки зацепиться?»

Он стал снова вспоминать страницу за страницей рокотовского дневника.

«До Байкала верст 400–500». Не так уж много. На машине Рокотов бы за день… Хотя там тайга, горы – простая машина не пройдет, лучше вездеход. У него скорость меньше, но за два дня добрался бы…»

– Башмаков! – вдруг донесся до Геньки голос Глафиры Степановны. Голос был строгий, резкий. Вероятно, учительница вызывала его уже второй или третий раз.

Генька встал.

– Повтори, какие богатыри изображены на этой картине?

– Илья Муромец, Добрыня Никитич, – медленно начал Генька. И запнулся.

Класс наполнился шипением, будто под парты вдруг заполз целый десяток змей.

– Поп… Але… Попов… – донеслись до Геньки обрывки слов.

Что-то знакомое мелькнуло у него в голове, и он, не раздумывая, выпалил:

– Олег Попов!

Дружный хохот прокатился по классу. Даже стекло в дверях задребезжало; нянечка, проходившая по коридору, заглянула в класс и покачала головой.

Глафира Степановна с трудом сдержала улыбку.

– Опять не слушаешь, Башмаков. Прискорбно. – Она неторопливо обмакнула вставочку в чернила и раскрыла журнал.

«Двойка!» – просигналили с первой парты.

Генька сел. Скверно. Вторая «двойка» за последние дни. Ай да звеньевой! Но вскоре мысли Геньки опять вернулись к загадочному дневнику. Такие знакомые, крупные, угловатые, скошенные вправо цепочки букв, как готовые вот-вот повалиться заборы. Наскочил на запись: «Все можно преодолеть, надо только хотеть, очень хотеть».

И сразу бросило в краску. «Мямля! Разнюнился! А он… На каторге, в кандалах, один среди убийц и бандитов… А не хлюпал носом, не плакался…»

Генька даже рассердился на себя. Научился у Витьки ныть. Позор!

После занятий он подстерег в раздевалке Николая Филимоновича. Своей единственной рукой учитель быстро и как-то даже особенно ловко надел пальто, шапку. Его сразу окружило несколько следопытов. Все вместе они вышли из школы. Геньке не хотелось при ребятах делиться своими заботами, но пришлось.

– Напрасная паника, – сказал учитель, выслушав сбивчивый Генькин рассказ. – Вы расшифровали имя, значит, взят первый рубеж. Это уже важно. Очень!

Он закурил. И опять Генька отметил про себя, как ловко он одной рукой на ветру зажег спичку.

– Задирать нос, правда, у вас тоже нет причин, – продолжал учитель. – Скажу честно – вам просто повезло: слишком легко открылось вам имя М. Р.

«Вот так легко!» – мысленно возразил Генька, но промолчал.

– Да, повезло, – повторил учитель. – Не будь в дневнике слова «Горный» – ох, попыхтели бы!..

«Ему словно жалко, что мы мало пыхтели», – с обидой подумал Генька, но опять ничего не сказал.

– Теперь надо наступать дальше, – продолжал Николай Филимонович. – Запросите архивы. Исторический архив в Ленинграде и в Москве. Это раз. – Он задумался. – Во-вторых, пойдите по следу Казимира. Может быть, в Ленинграде еще живут его потомки – проверьте. Это, конечно, трудно, но…

Сдвинув брови, он долго шел молча.

– Может, в библиотеку сходить, – нерешительно предложил кто-то из ребят. – В Публичную.

– Дельно, – согласился Николай Филимонович. – Знаешь, где библиотека?

Генька кивнул. Он не раз останавливался возле красивого здания на углу Невского и Садовой. На фасаде его – мемориальные доски: здесь работал библиотекарем великий баснописец Крылов; сюда часто ходил Ленин. Правда, внутри Генька ни разу не был.

– Там очень опытные библиографы, – продолжал Николай Филимонович. – Обратись к ним. Помогут.

Генька не знал, что такое «библиограф», но спрашивать постеснялся. «В библиотеке выясню», – решил он, стараясь лишь не забыть мудреное слово.

Так они дошли до площади и свернули налево. Здесь и жил Николай Филимонович.

– Ну, вот. Вешать нос нет оснований, – сказал учитель. – Действуй!

И Генька снова четко увидел косую, как падающий плетень, строчку:

«… надо только хотеть, очень хотеть».

Глава VIII
ТРИ ПУТИ

Прежде всего Генька решил «расставить силы». Николай Филимонович часто повторял: «Главное в бою – правильно расставить силы и обеспечить их четкое взаимодействие».

Генька понимал: делать всё «толпой» глупо. И самому за всех отдуваться тоже не умней. Кого же куда направить?

Николай Филимонович говорил: «Командир всегда должен быть на самом трудном участке!»

«Самое тяжелое – архивы, – решил Генька. – Значит, за архивы возьмусь я сам!»

В Публичную библиотеку лучше всего послать Витю. Его от книг не оторвешь. Ему в библиотеке самое место. А Оле достались родственники Казимира.

«И очень хорошо, – обрадовался Генька. – Мало ли кого расспрашивать придется! А у Оли язычок – ого!»

Дав каждому задание, Генька взялся за архивы.

Первым делом он, по совету Васи Коржикова, составил письмо в московский архив или, как сказал Вася, «отношение». Оказалось, написать отношение вовсе нелегко. Генька промучился целый вечер и, наконец, принес Васе такую бумагу:

«Пишет Вам наш отряд красных следопытов. Просим Вас помочь нам. Нас интересует жизнь и гибель нашего петербургского революционера Михаила Рокотова (конец XIX и начало XX века). Если у Вас в архиве есть хоть какие-нибудь документы об этом, очень просим Вас переписать их для нас и срочно выслать нам копию.

Просим Вас не отказать нам в нашей просьбе.

Заранее благодарны».

«Заранее благодарны» – это Генька подглядел у отца. Тот часто кончал так свои письма. И всегда, обращаясь к кому-нибудь, писал «Вы» с большой буквы, хотя Генька не понимал, к чему это? Отец говорил – в знак уважения. А разве с маленькой – неуважение?

– Толково, – сказал Вася. – Только вот… – он что-то быстро подсчитал. – Восемь «нам – нас» и пять «вам – вас».

– Чего? – не понял Генька.

– Я говорю: восемь раз у тебя встречается слово «нас» и пять раз – «вас». Не густо ли?

– Да неужели?! – Генька схватил листок и быстро пробежал его глазами. Вот так штука! Где только мог, повычеркал «нас – вас», переписал отношение и снова принес Васе.

– Толково, – сказал тот. – А как подпишем?

Насупил брови и быстро-быстро приписал внизу листка:

«По поручению отряда К. С., звеньевой особого звена Г. Башмаков».

– Так? – спросил Вася.

– Можно и так, – смутился Генька.

Получалось здорово, но как-то даже неловко: будто он, Генька, обращается от имени всего отряда и даже всей школы. Может, лучше, чтобы директор подписал?

– Нет, – сказал Вася и на секунду задумался. – А если рядом с твоей фамилией поставить – что? – еще вторую подпись? И, знаешь, чью? Полковника! Чапаевца!

Генька даже покраснел. Вот это да!

Так и сделали. Письмо для солидности перепечатали на машинке и передали в Дом пионеров. А через три дня оно уже с подписью полковника и печатью пошло в Москву.

На этой же неделе Генька поехал в Исторический архив.

Вахтерша – пожилая, усатая, толстая тетка с могучими, как у борца, плечами – долго, дотошно выспрашивала, кто он да зачем ему архив. Потом позвонила куда-то по телефону и сказала хриплым басом:

– Порфирь Иваныч, тут хлопчик якой-то до вас…

Порфирий Иванович оказался хмурым мужчиной, лет пятидесяти. Лицо у него было худое, желтое, как после болезни, а голова по форме напоминала дыню.

– Ну, что тебе, мальчик? – вяло спросил он скрипучим, словно несмазанным голосом.

Генька торопливо объяснил и протянул бумагу, такую же, как он послал в Москву.

– Гм… Следопыты? – скучно усмехнулся Порфирий Иванович. – Это еще что за новость?

– Вовсе не новость. Об этом уже давно в газетах писали, – возразил Генька.

– Так, так… Значит, я не читаю газет? – обиженно проскрипел Порфирий Иванович. – Похвально!

Генька все время украдкой приглядывался к его лицу: было в нем что-то странное. И, наконец, Генька понял, в чем дело. Лицо Порфирия Ивановича как бы делилось вертикальной чертой на две половины: правая – как у всех, а левая – будто все время хмурилась: и глаз прищурен, и длинный унылый нос скошен влево, и левая сторона губ оттянута книзу.

– Архив, мальчик… э-э… дело серьезное. Это тебе не бирюльки, не всякие там следопыты, – скучным голосом произнес Порфирий Иванович. – Принеси другое отношение из школы. И чтобы там было четко сформулировано, кто ты и зачем… И вот, заполни, – он дал Геньке огромную, четырехстраничную анкету.

В школе Генька показал анкету Николаю Филимоновичу.

– Чем занимался до революции? Служил ли в белой армии? Состоял ли ранее в партии? Так, так, – проглядывая анкету, с усмешкой бормотал учитель и вдруг, побагровев, взорвался: – Бюрократы! Чинуши! Живуч проклятый дух!

Он позвонил в архив.

– Да ведь это… Это же просто, гм… странно, – стараясь удержаться от резких слов, сказал он Порфирию Ивановичу. – У ребенка вы спрашиваете, не служил ли он в белой армии…

– Анкеты типовые, одинаковые для всех, – невозмутимо ответил тот. – А если хотите знать… э-э… несовершеннолетних вообще могу не допустить…

– Ну его, – сказал Николай Филимонович Геньке, положив трубку. – Заполни. А то разозлится, в самом деле не допустит.

Генька заполнил анкету, взял новое отношение из школы и отвез все это в архив.

– Через месяц, – проскрипел Порфирий Иванович.

– Как? – Генька оторопел.

– Я же по-русски сказал: за ответом – через месяц.

Генька ушел.

«Зануда!» – думал он, шагая по улице.

* * *

Лестница была крутая со щербатыми ступенями.

«Чем это пахнет?» – подумала Оля.

Прошла еще два пролета и сообразила – пирогами с капустой. У Оли рот сразу наполнился слюной: она очень любила такие пироги.

Остановилась на четвертом этаже возле тридцать четвертой квартиры и перевела дух: «Найду или нет?»

Это был старый, с облупленной штукатуркой дом на 5-й Советской, тот самый, где когда-то жил Казимир Жимский, а после его смерти, сын Казимира – Борис. Тогда эта улица называлась 5-й Рождественской.

Оля внимательно прочитала на двери, кому сколько звонить.

«Муромским – 1 раз.

Бахтину – 2 раза,

Розенфельду – 3 раза…»

Список был длинный и кончался Соминым-Мейлицевым, которому полагалось давать 3 длинных и 2 коротких звонка. Жимского в списке не было.

«Так и знала», – сердито подумала Оля, но все же нажала кнопку. Никто не отворял.

«Наверно, Муромских нет дома», – решила Оля и позвонила два раза – Бахтину.

Послышалось шарканье, кашель. Дверь молча открыла костлявая старуха. Ее седые лохматые волосы свисали пучками в разные стороны, а во рту торчали два длинных желтых зуба. Открыв дверь, она все так же молча повернулась и ушла, шаркая шлепанцами.

Оля растерялась. Неожиданно она очутилась одна в огромной чужой кухне. Постояла, подождала. «Может, кто-нибудь выйдет?» Никого.

Оля прошла из кухни в полутемный коридор и тихонько постучала в первую дверь. Никто не ответил. Она прошла дальше, осторожно постучала во вторую дверь. Тишина.

Девочка совсем растерялась. Неужели во всей квартире она одна с этой странной, словно немой старухой? Вдруг Оле стало страшно. А что если откуда-нибудь выскочит злая собака и бросится на нее? Оля побежала вперед по коридору и с размаху забарабанила кулаками в какую-то дверь.

Что-то грохнуло, будто в комнате упал стул, и тотчас оттуда выскочил парень, босиком, в трусах и майке.

– Ты чего? – сердито крикнул он, протирая кулаком глаза.

«Спал», – догадалась Оля.

– Извините, – сказала она. – Простите… Здесь Жимский не живет?

– Нету тут никакого Жимского, – отрезал голоногий парень. – И это еще вовсе не резон дубасить кулаками в чужую дверь!

– Извините, – повторила Оля. Ей очень хотелось повернуться и уйти, но она сдержалась. – А вы не помните, раньше здесь жил Жимский?

– Когда – раньше?

– Ну, – Оля задумалась, – лет сорок назад…

Парень свистнул.

– Ого! Меня еще на свете не было. А тебе зачем?

Сбиваясь и торопясь, Оля рассказала. Парень слушал, заинтересованно подняв брови.

– Подожди…

Сунулся в комнату и вскоре выскочил уже в брюках, рубахе и туфлях.

– Иди на кухню. Я мигом, – кинул он Оле.

Она слышала, как он стучал в двери, что-то коротко говорил и шел дальше. Вскоре в кухне собралось шесть человек, все пожилые. Среди них была и бабка, впустившая Олю в квартиру.

– Это наши старожилы, – сказал парень Оле. – Дуй, выкладывай!

И Оля снова рассказала, зачем пришла.

Старики сразу сочувственно заохали, заговорили. Особенно близко к сердцу приняла Олину историю та старуха, которая впустила девочку в квартиру. Вовсе она не была немая и не такая уж страшная, как сначала показалось Оле. Выяснилось, что самый давний из жильцов живет в этой квартире с тридцать четвертого года. Жимского тогда здесь не было. Это он отлично помнит. Другие старики тоже не знали Жимского.

– Тише, пенсионеры! – постучал ладонью по кухонному столу парень. – Ну-ка, мозгуйте, кто в нашем доме самый древний жилец?

Старики опять засуетились, зашумели. В конце концов, все сошлись на том, что дольше всех в этом доме живет Макарыч из семнадцатой квартиры.

– Пошли, – сказал парень Оле.

Макарыч оказался маленьким, суетливым, очень словоохотливым. У него была круглая, голая голова и длинные вислые усы.

– Жимский? – переспросил он. – Оченно даже помню!

Парень легонько толкнул Олю в бок. Она насторожилась.

– Беспременно помню, – продолжал Макарыч, поглаживая усы. – Ушлый шельмец был. И крысоловки знатные мастерил. Оченно толково – как мыша сунется, пружинкой его враз по голове – бах! И каюк.

Оля тревожно поглядела на парня. Тот пожал плечами.

– А еще пиво он знаменито хлестал, – с воодушевлением продолжал Макарыч. – Однажды на спор восемнадцать кружек выдул – подряд… Во! – Макарыч гордо покрутил головой. – Только звали его не Жимский. Нет, не Жимский. Его Володькой Спириным звали – точно…

– Тьфу, – рассердился парень. – А Жимский?

Макарыч задумался, прищурив маленькие красные глазки.

– Жимский? Это который в будке? Утиль скупал?..

Парень взял Олю за плечи, повернул ее и, ни слова не говоря, увел от Макарыча.

– Старческий склероз. Медицина в данном случае бессильна, – сказал он, выйдя на двор. – Что же дальше, товарищ следопыт?

Оля молчала.

Парень закурил, задумался.

– Потопали, – наконец сказал он и первым вышел из ворот. Оля еле поспевала за его широкими шагами. Они прошли по улице, свернули налево, потом еще раз свернули и остановились возле маленького, ярко раскрашенного, словно игрушечного, киоска с надписью «Ленсправка».

– Девушка, – сказал парень в окошечко. – Мне нужен адрес гражданина Жимского Бориса… Как дальше? – повернулся он к Оле.

– Казимировича…

– Заполните, – девушка протянула бланк.

Парень быстро написал что-то, потом остановился.

– Год рождения?

Оля задумалась.

– Точно не знаю. Лет шестьдесят назад…

– Так, – парень протянул заполненный бланк и деньги в окошечко.

Они стали ждать. Прошло минут пятнадцать, девушка открыла окошечко:

– Не проживает.

– Финиш, – вздохнул парень. – Айда по домам…

Но поглядев на расстроенную Олю, остановился.

– А может, у этого… Жимского… еще дети были? Не только Борис? – вслух подумал он. И сам подтвердил: – Теория вероятности вполне допускает такой вариант…

– Девушка, – постучал он в окошечко. – Проявите творческий подход. Нужен адрес Жимского или Жимской. Но имени его или ее мы не знаем. Есть только отчество Казимирович или Казимировна…

– Я не гадалка, – обиделась девушка. Окошечко захлопнулось.

– Итак, дипломатические отношения прерваны, – сказал парень, но не уходил. – Как полагаешь, сколько в Ленинграде Жимских? – повернулся он к Оле.

– Всего?

– Да, всего…

Оля задумалась. Наверно, много. Где-то она читала, что Ивановых в Ленинграде – больше сорока тысяч. Ну, Жимские это, конечно, не Ивановы, не такая распространенная фамилия, но все же…

– Может, проверить всех Жимских подряд? – предложил парень. Но тотчас сам отверг свой план. – Нет, не выйдет. Кустарщина.

Он медленно отошел от будки. Оля шла рядом.

– Был бы твой Жимский бандитом, мы б его враз застукали, – неожиданно сказал парень.

– А как?

– Заявили бы в Уголовный Розыск. Там бы из-под земли откопали!

– А может, и они не нашли бы, – подумав, сказала Оля. – Может, он уже давно умер. Или погиб на войне…

Парень промолчал.

Около трамвайной остановки они простились.

– Ну, следопыт, гляди сквозь землю на метр и даже глубже, – сказал парень. – И, главное, не скисай…

«Легко ему говорить», – подумала Оля.

* * *

Еле справившись с тяжелой дверью, Витя проскользнул в широкую светлую раздевальню и подошел к строгой старушке, проверявшей читательские билеты. Чувствовал он себя вполне вооруженным. Твердо веря в силу печатного слова, Витя, тайком от Геньки и Оли, обзавелся мандатом, свидетельствующим, что обладатель его является членом особой тройки по выполнению историко-революционного задания; все организации и учреждения должны оказывать ему всяческое содействие.

Текст удостоверения Витя списал из биографии Фурманова, только заменил всюду слово «комиссар» словами «член особой тройки» и упросил машинистку в школьной канцелярии перепечатать мандат.

– Гм, – пробормотала секретарша школы, прочитав странный мандат. – Пожалуй, влетит мне за такое… – Но все же заверила бумагу.

Мандат получился на славу.

Однако, когда Витя в Публичной библиотеке предъявил свою бумагу, старушка дежурная даже не посмотрела на нее. Она строго взглянула на Витю поверх очков в костяной оправе и назидательно произнесла:

– Тебе не сюда, мальчик. Иди в детский зал, на Фонтанку. А здесь только для научной работы.

– Так и у меня же научная… – попробовал объяснить Витя, но строгая старушка, не обращая на него внимания, уже заговорила с кем-то другим.

«Зачем мне в детский? – думал Витя, плетясь из одного здания библиотеки в другое. – Там небось «Мойдодыры» всякие и «Мурзилки». Все равно придется возвращаться. Только как эту вредную бабку обойти?»

Витя вошел в подъезд старинного дома на Фонтанке и обомлел. За столом с дощечкой «Дежурная детского зала» сидела точно такая же старушка, как и в научном зале. Она была тоже седая, и волосы ее тоже были аккуратно уложены волнами и прижаты заколками. На ней тоже было гладкое черное платье с белым отложным воротником, а на руках, поверх платья, синие сатиновые нарукавники, стянутые резинками.

Старушки были удивительно похожи друг на друга, только «научная» старушка была в очках, а «детская» – в старомодном пенсне с черным витым шнурком.

«Ну вот, сейчас и эта погонит», – мелькнуло в голове у Вити. Он решил не сдаваться без боя и уже полез в карман за мандатом, но тут дежурная заметила Витю и неожиданно добрым голосом сказала:

– Сейчас, мальчик, я освобожусь! Погоди…

Присев на удобном диванчике возле входа в зал, Витя заглянул в приоткрытую дверь. За столами сидели ребята. Большие и маленькие. Маленькие перелистывали ярко расцвеченные книги, действительно похожие на «Мойдодыра» или «Дядю Степу». Зато перед большими лежали стопки книг, на вид вполне серьезных; старшеклассники не только читали, но и записывали что-то в тетрадки. Вите это понравилось, и он даже забыл обиду, нанесенную ему «научной» старушкой.

«Ого!» – взгляд его упал на книжку, лежавшую на ближайшем к двери столе. Обложка показалась Вите знакомой: серо-голубой переплет с синим тиснением. Ну, конечно, это же «Липсия» – самый лучший марочный каталог. Вите до сих пор не приходилось им пользоваться; единственный раз в жизни он видел «Липсию» у десятиклассника Сережи Шварца, но тот, конечно, шестикласснику его не дал. А тут, пожалуйста, – лежит самая настоящая «Липсия» и смотрит в нее какая-то рыжая, курносая девчонка. Смешная девчонка, маленькая, а чихает громко, на весь зал, и обязательно три раза подряд. Чего доброго, и «Липсию» зачихает…

Размышления Вити были прерваны старушкой в пенсне. Усадив Витю перед собою за столик, она велела заполнить анкету. Вопросов было немного, и Витя с ними быстро справился. Только над последним пришлось подумать, но он нашел правильный ответ и в графе «цель занятий» написал: «научная работа». Впрочем, старушка в пенсне не обратила на это внимания, выписала Вите билет и разрешила пройти в зал.