Текст книги "Вздыбленная Русь"

Автор книги: Борис Тумасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 25 страниц)

– Пей, касатик, эвон исхудал, кости да кожа...

Застучали копыта, и всадник, остановив коня, легко соскочил наземь. Пожарский узнал хана Кутумова.

– Князь Дмитрий Михайлович, по твоему велению посылал я людей, и на всём Девичьем поле нет ляхов и литвы. Не укрыл гетман в ближних и дальних лесах засадный полк. Всё воинство Ходасевича собралось против Трубецкого. Сюда же и обоз перебрался, стоит у Поклонной горы.

– Слава богу, – перекрестился Пожарский, – воспользуемся промашкой гетмана. С обозом отяжелел Ходасевич, и как только он завязнет в бою с казаками и воеводой Дмитриевым, мы ударим в его левое крыло, а пушки воеводы Алябьева прикроют нас. Зови, хан Барай-Мурза, воевод и старшин, вместе удумаем, как дальше поступать.

Август-густарь-зорничник на исходе, лету конец, но ещё солнце яркое и даже во второй половине дня жара не спадает.

Изрезанное рвами, поросшее колючими зарослями Замоскворечье встало на пути гетмана Ходкевича. Под прикрытием хоругви гусар и роты пеших шляхтичей обоз длинной лентой втянулся в Замоскворечье. Стрельба повсеместно. С той и другой стороны громыхают мортиры и единорога, хлопают пищали и казачьи самопалы, собираются в облака пороховые дымы.

По глубоким развилистым рвам рубятся и режутся черкасские и каневские казаки с донцами, лезут напролом спешившиеся гусары, их встречают бердышами и пиками стрельцы и ополченцы, крики и брань переплелись густо. Медленно пробивается к Белому городу гетман, а из распахнутых ворот Китай-города и Кремля вывели ляхов и литву полковники, их подпирают роты немцев, наступают на Арбат, где виднелся шатёр Пожарского.

Шлёт Ходасевич в бой ротмистров и хорунжих, теснят Трубецкого. Ещё немного – и поляки прорвутся к переправе, начнут переводить обоз через Москву-реку. К самому берегу прижали гусары ополченцев воеводы Дмитриева, заняли Клементьевский острожек. Отходят донцы.

Пожарский повернул на Ходасевича Алябьева:

– На тебя надежда, воевода Андрей, надобно гетмана из Замоскворечья вытеснить.

Переправился Алябьев на правый берег, позвал полки на Замоскворечье, но черкасцы перекрыли воеводе дорогу. И тогда встал Алябьев в заслон напротив того места, где Неглинка в Москву-реку впадает. Артамошкины ватажники на левом крыле гусар сдерживают. Акинфиев товарищей подбадривает:

– Пешего гусара рогатиной встречай, топором охаживай, ядрён корень.

В рукопашной гусару броня и крылышки помеха, не одного уложили ватажники. Шлёт Пожарский ярославских ополченцев Алябьеву на выручку, а московских стрельцов – на Струся, но Ходкевич ещё в силе. Дугой изогнулось земское ополчение, вот-вот рассекут его надвое. Один за другим появляются у Пожарского воеводы и старшины с вестями неутешительными, и только стрелецкие начальники порадовали: немцев и ляхов в Кремль загнали.

Тревожно князю Дмитрию Михайловичу: ну как прорвётся гетман в Кремль с огромным запасом порохового зелья и продовольствия, сядет в осаду, тогда жди из Речи Посполитой новое королевское воинство. И как знать, не покорятся ли бояре воле Сигизмунда? А тут ещё Трубецкой гонца прислал, спрашивает, не прекратить ли сопротивление?

Не успел Пожарский ответить, как подскакал Минин, прямо из боя, разгорячённый, ворот рубахи нароспашь, неприкрытые волосы взлохмачены.

– Князь, дай дворян, гетману в спину ударить!

– Бери, Кузьма Захарыч, может, в этом спасение! – Пожарский снял шлем, перекрестился: – На тебя, Всевышний, уповаем!

Дрогнула земля под копытами, три сотни дворянской конницы повёл Минин. Первыми, бросив обоз, побежали гусары и гайдуки.

– Телеги отсекай! – крикнул Минин. – Бери шляхту в сабли!

Ободрённые успехом дворян, казаки Трубецкого выбили поляков из Клементьевского острожка. Ударил и воевода Алябьев по черкасцам и каневцам.

Вздохнул Пожарский, час перелома настал. Убедился в том и Ходкевич, крикнул в гневе:

– Позор, Панове, позор! И это гордая шляхта? Когда мы потеряли половину возов, нам без надобности рваться в Кремль. Спасайте то, что осталось. Либо вы, Панове, мыслите иначе? – Ходкевич повёл тяжёлым взглядом по ротмистрам и хорунжим. – Мы не станем делить участь кремлёвских страдальцев. Но мы скоро вернёмся. Играйте отход, Панове!

Минул месяц, на второй перевалило, как увёл Ходкевич остатки своего воинства к Смоленску. В Кремле и Китай-городе голод и мор. По Москве слухи поползли: ляхи и литва людоедствуют.

Съехались на Неглинной Пожарский с Мининым и Трубецким и решили: время выбивать недругов, а прежде послали в Кремль Барай-Мурзу Кутумова с предложением сложить оружие, но польские военачальники не пожелали слушать татарского хана.

И тогда навели ополченцы на Китай-город и на Кремль пушки. Едва солнце поднималось, огневой наряд вступал в работу. Минин пушкарям наказал стрелять бережно, дабы храмам и дворцам урона не причинить...

А Москва строилась слободами. Всем земским ополчением рубили дома, обносили дворы заборами тесовыми, и оттого смолистый дух вытеснил запах гари.

Из Кремля от Мстиславского пробрался к Пожарскому человек. Просил князь Фёдор прекратить обстрел. В Кремле-де не только ляхи, но и русские люди. На что Пожарский ответил:

– Русские люди здесь, а там каины, кои королю служат. Но ежели бояре уговорят полковников открыть ворота Кремля и Китай-города, мы им худа не причиним, и как владели вотчинами своими, так и владеть будут...

Выпроводив посланца, князь Дмитрий Михайлович укоризненно покачал головой, повернулся к Минину:

– Единожды поступивши против совести и чести, кто ведает, не погрешат ли вдругорядь?.. Однако князья Мстиславский, Воротынский, Шереметев и иные, какие Владислава признали, рода древнего, и нам их под защиту брать, Кузьма Захарыч. А как Земский собор государя изберёт, он и воздаст каждому своё. Мы же этим боярам не судьи...

Частыми обстрелами проломили пушкари проходы в Китай-город. Кинул Трубецкой казаков. Гикая и визжа, ворвались они на Красную площадь. Заметались ляхи и литва. Их секли саблями, кололи пиками. Из Кремля выступила подмога, но подоспели ополченцы и закончили бой.

Едва всё стихло, как показались священники в полном облачении, они несли икону земского ополчения – Казанской Божьей Матери. В благостной тишине раздался голос Минина:

– ...Она вела нас на освобождение Москвы и России от засилья Речи Посполитой. Настанет час, и благодарные граждане в память о том заложат на этом месте храм[39]39
  Настанет час, и благодарные граждане в память о том заложат на этом месте храм... – Храм-памятник Казанской иконы Божией Матери на Красной площади в Москве был построен на средства первого царя династии Романовых Михаила Фёдоровича и освящён в 1636 г. Он стал одной из важнейших московских церквей. В 1936 г. храм был снесён и восстановлен в 1993 г. на средства города.


[Закрыть], и будет он напоминать потомкам нашим о великом подвиге российского человека...

Двадцать пятого октября 1612 года, а по-старому лето 7120-е, открылись створы Троицких ворот Кремля, и по каменному мосту через Неглинную потянулись в плен остатки войска польского, приведённого в Москву коронным гетманом Станиславом Жолкевским.

Радостно звонили колокола, величая народ российский, отстоявший свою государственную независимость.

ЭПИЛОГ

Государю всея Руси Ивану Васильевичу Грозному в час кончины привиделась мать, Елена Глинская. Будто наяву, стоит она у его постели и говорит:

«Во блуде жизнь провёл, Иване!»

Царь голову от подушки оторвал, выкрикнул гневно:

«Изыди, не яз во блуде повинен, ты меня во блуде зачала! Аль запамятовала князя Овчину-Телепнёва?»

А взгляд у государя сатанинский, горящий.

Покидала жизнь царя, маньяка и садиста, и ни при последнем дыхании и ни тогда, когда в прежние лета одну за другой отправлял в могилу своих жён и наложниц либо с безумной жестокостью изводил боярские роды, щедро поливая их кровью российскую землю, никак не предполагал он, что с его смертью и смертью сына, слабоумного Фёдора, прекратится династия Рюриковичей...

В скоротечное царствование Бориса Годунова, в начале семнадцатого века, Россию постигнут неурожай и голод, моровые лета, объявятся самозванцы, прокатятся холопские бунты, а страну охватит крестьянская война против боярского царя Василия Шуйского.

С самозванцами придут на Русь ляхи и литва, немцы и шведы, станут грабить города и деревни, вступят в Москву...

В истории России это десятилетие назовут Смутной порой, порой сложных экономических и политических потрясений, великого страдания и горя народного.

В то приснопечальное время военная мощь, ослабленная смутой, не служила гарантом защиты государства, и Речь Посполитая и Швеция взирали на тяжко больную Русь как на лакомый кусок, каковой коли целиком не проглотишь, так добрый кусок отхватишь.

Однако история России и иной урок преподносит; в пору возникновения реальной угрозы утери национальной независимости все социальные слои народа сплачивались в борьбе с врагами. В этом убеждаешься, заглянув в историю смуты. Именно земское ополчение было единением российского люда против польского и шведского нашествия.

И когда по российским просторам ещё рыскали отряды шляхтичей и шведов, а короли Речи Посполитой и Швеции, как назойливые свахи, навязывали на российский престол королевичей, Москва заявила: «Ни под ляхами, ни под свеями жить не желает», а на угрозы Сигизмунда к западным российским рубежам двинулось московское воинство...

По городам читали грамоты Боярской думы об освобождении Кремля от ляхов и литвы и звали в Москву, на Земский собор, «лучших людей», «дабы всем миром «удумать» российского государя».

В заботах бояре: кого царём назвать? Да был бы он рода древнего и их жаловал. Василий Голицын? Однако в Речи Посполитой он. Фёдора Мстиславского? Но кто, как не он, коронного гетмана в Москву впустил. Дмитрия Трубецкого? Так он самозванцу до последнего часа служил...

Кто о юном Михаиле Романове мысль подал, мраком покрыто. Будто боярин Иван Никитич Романов имя племянника Мстиславскому назвал, тот Шереметеву, Трубецкому, Морозову...

Пораскинули бояре умом, пожалуй, лучше не придумаешь: и учтив, и не злобив Михаиле. А что молод, то со слов Думы жить станет...

Мартовской оттепелью лета 1613-го сошлись земские выборные на Красной площади. На Лобное место взошли рязанский архиепископ Феодорит, Новоспасский архимандрит Иосиф, келарь Троице-Сергиевой лавры Авраамий.

Поклонился на все четыре стороны боярин Морозов, спросил зычно:

– Люди российские, кого на царство приговорим?

– Быть царём московским, государем над всей землёй российской Михаиле Фёдоровичу Романову! – подал голос князь Мстиславский.

Его поддержал князь Трубецкой.

И весь Земский собор загудел:

– Быть царём державы нашей Михаиле Фёдоровичу!

И на том порешили.

Степенно потянулись в Кремль земские выборные, отслужили молебен, пропели многие лета новоречённому государю, присягнули и, разослав по всем городам грамоты Земского собора об избрании Михаила Романова на престол, отправили в Кострому посольство, где в то время в Ипатьевском монастыре с матерью-инокиней проживал Михаил Фёдорович.

Выборных от Земского собора встречали у монастырских ворот монахи, архимандрит, люд костромской. Впереди инокиня Марфа и Михаил. Лик от волнения бледный, из-под соболиной шапки русые волосы выбились. Шестнадцатое лето ему. Молчит, ждёт слова матери. А она, высокая, статная, какую и годы мало тронули, едва послы челом ударили и изложили, с чем прибыли, утёрла набежавшую слезу радости, за честь поблагодарила и неожиданно для всех заявила:

– Ох, бояре и вы, духовенство, не отпущу яз Михаилу на муки. И не оттого, что велико бремя власти, нет. Али запамятовали, какими были годы прошедшие? Не успел престол царский от Рюриковичей остыть, как на него всяк мостился. Аще отец его, Михайлы, у Жигмунда в плен томится. Прознает король – Филарета живота лишит.

Сызнова низко поклонились послы, а дородный боярин Морозов пробасил:

– Так ли уж, матушка, разве самозванец государь? Коли ты Шуйского в виду держишь, так Василий не Собором избран, а кой-кем из бояр выкрикнут. Не оттого ли Шаховского возмущение? А князь Трубецкой да и иные бояре к самозванцу переметнулись? Государя же, Михайлу Фёдоровича, всем миром избрали и иного нам не надобно, ему служить верой-правдой будем, в том и присягнули.

Морозов повернулся к архиепископу и келарю, те закивали. Инокиня укоризненно заметила:

– О Филарете позабыли.

Морозов голову вскинул:

– Как могла ты в ум взять такое, матушка? Не посмеет Жигмунд обиды чинить отцу государя российского. Аль Речь Посполитая на войну с нами решится? К голосу народа прислушайся, инокиня!

Толпа на колени опустилась, зашумела, заголосила:

– Матушка-инокиня, не отринь, дай сына на царство! Доколь земле нашей в раздорах пребывать?

Марфа вздохнула, взяла сына за руку:

– Пойдём, Михайло, помолимся, чему Господь нас вразумит, тому и быть.

Утром нового дня инокиня благословила сына. Торжественно ударили колокола, возвестив начало династии Романовых...

В марте 1613 года из Ипатьевского монастыря в Москву отправился на царство Михаил Фёдорович Романов...

ОБ АВТОРЕ

ТУМАСОВ БОРИС ЕВГЕНЬЕВИЧ родился на Кубани в 1926 г. В 16 лет ушёл на фронт. После войны окончил Ростовский-на-Дону университет, аспирантуру. Профессор, автор исторических романов: «На рубежах южных» – о восстании черноморских казаков в начале XVIII в.; «Русь Залесская» – об Иване Калите; «Лихолетье», «Землёй да волей жалованы будете» – о Смутном времени на Руси; «Зори лютые» – о последних годах княжения Василия III, под стягом российской империи, о генерале-фельдмаршале Гурко и другие книги. Сейчас писатель живёт и работает в Краснодаре.