Текст книги "Костер на льду (повесть и рассказы)"
Автор книги: Борис Порфирьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)
...И девушка, точно крыло.
За диском—в пространство, в полет.
И стадион из-под ног – углом,
Как из-под коньков лед.
И юноша с дальних трибун вниз
Свесился и глядит,
И кажется, это уже не диск,
А сердце его летит.
(Елена Шарман).
Как ветром сдуло с Быстрянки Шельняка, Долотова и Тамару. Из приверженцев Хохлова, которые били меня на памятном собрании, остался один Сопов. Но новый директор уволил и его за прогулы, за пьянку.
Сопов тоже порывался уехать, но его по рукам и ногам связывали пятеро детей. Он совсем опустился и проводил все время в пивной или столовой, униженно выпрашивая у всех сто граммов. Провалившиеся его щеки поросли щетиной, курчавилась бородка, волосы были нечесаны. Он быстро пьянел, и тогда начинал сетовать на то, что ему не везет, говорил, будто бы Хохлов обещал его поставить на место Снежкова, но интриганы оклеветали их с Хохловым, и вообще...
Он приходил несколько раз ко мне и просил, чтобы я замолвил о нем слово перед директором. При этом он не только не извинялся передо мной, но смотрел на меня с ненавистью.
Мне было стыдно, и я сказал Ладе, что черт с ним, пускай работает, попрошу директора.
Лада рассердилась на меня.
– Слушай, Саша, ты прекрасно знаешь, что это повредит работе. Так зачем? Только ради того, чтобы он мог выпить лишний стакан водки? Ты лучше его жену выучи на каких-нибудь своих курсах, тем более, говорят, что она начинала учиться в институте вместе с ним. Она ведь одна тянет ребятишек, а работает калькулятором.
– Мне не хочется, чтобы он думал, что я стал на его дороге,– объяснил я, беря ее за руку.
– Не подходи ко мне! Терпеть не могу, когда ты такой беспринципный!
Подобные размолвки бывали у нас редко. Обычно в свободные вечера Лада тянула меня в лес, и пока она варила на костре картошку или кипятила чай, я очерчивал на поляне крут и занимался диском и ядром. А она, перекидывая дымящуюся картофелину в ладонях, поглядывая на меня, спрашивала шутливо:
– Ну, как? Наверное, всесоюзный рекорд побил? К мировому подбираешься?
Она уже знала назубок все рекорды и даже запоминала мои растущие раз от раза результаты.
– Помнишь,– говорила она,– когда я набрала букет гвоздики, в прошлую субботу, ты впервые бросил на тридцать девять метров? А вот уже третий день бросаешь на полметра дальше. Получай в награду обед! Подкрепи свой организм рекордсмена.
Сидя на траве, упираясь спиной в атласный ствол березы, я гладил Ладину голову, лежащую на моих коленях, смотрел в ее запрокинутое лицо и думал, что хорошо чувствовать себя молодым, и быть любимым, и еще лучше любить.
Она спрашивала:
– Мы будем всегда вместе?
– Да, милая.
– И всегда ходить в лес?
– Да.
– И поедем в город слушать оперу?
– Да, поедем.
– И ты мне купишь букет гладиолусов?
– Все цветы, которые будут продавать перед театром, скуплю тебе.
– Ты говоришь это, чтобы сделать мне приятное?
– Нет.
– Обманщик! Скажи, что ты это говоришь, чтобы, сделать мне приятное.
– Да.
– Ну, вот, то-то... А пока протяни руку и сорви мне цветок шиповника. Смотри, как красиво в его середине сидит пчела. Только не спугни ее.
– Держи.
– Правда, красиво?
– Очень. Держи еще в подарок божью коровку.
– Спасибо. Смотри, она сидит у меня на пальце, как камушек в кольце. Пусть она улетит. Смотри, как поползла по руке.
– Ей нравится ползать по твоей руке, потому что у тебя ласковая кожа.
– Это ты сам придумал или вычитал в книге?
– Нет, я это слышал у Семена Шаврова.
– У Семена? Это на него не похоже.
– Видимо, любовь облагораживает людей. Мужчинам, например, в таких случаях хочется говорить стихами.
– И ты мне тоже будешь говорить стихами?..
Наговорившись, мы бродили по лесу. На вырубках буйно цвел иван-чай. Никогда прежде я не думал, что, собранный в огромный букет, он может так красиво полыхать огнем. Иногда я залезал в лесное озеро, чтобы надергать белых лилий. Лада сидела на берегу; обрывая лепестки ромашки, говорила:
– Когда любишь природу, она относится к тебе с благодарностью. Еще не было, случая, чтобы ромашка не подтверждала твою любовь ко мне. Правда, иногда я немножко плутую. Но это для того, чтобы ты шел на жертвы. Вон, сорви мне еще ту лилию. Видишь, огромная? Не ленись.
– Там вязкое дно.
– Ничего. Ромашка говорит, что ты должен это сделать.
– Ты, наверное, опять сплутовала?
– Нет. На этот раз нет.
Как-то, когда ее отпуск подходил к концу, она сказала мне:
– Слушай, а почему ты ничего не говоришь мне о том, чтобы я уволилась из института? Или тебя не устраивает такая жена, как я?
Я зажал ей рот и сказал удивленно:
– Но это же дело решенное?
Видя, что она молчит, спросил:
– Разве ты еще не написала заявления?
– Написала,– сказала она сердито.– Но оно лежит неотправленным.
– Почему?– удивился я еще больше.
– Почему, почему? Да потому, что хотя наш директор и человек, а не Хохлов, но ему нужен документ.
– Какой? – спросил я, не понимая, что мой вопрос невероятно глуп.
– Здравствуйте, я ваша тетя, как говорят остряки,– сказала она так же сердито.– Документ, что я твоя жена.
Чувствуя, как заливаюсь краской, я признался откровенно:
– Ты видела еще когда-нибудь такого идиота? А? Видела?
– Нет, ты единственный, потому я тебя и выбрала,– сказала она шутливо.
– Тогда собирайся, поедем в Раменку.
– Зачем?
– Семен Шавров туда возил свою Феню.
– Можно и в поселковый Совет. Я узнавала.
Я вскочил и поцеловал ее.
– Пошли! Форма одежды – парадная.
Позже, когда мы вновь были в лесу, она церемонно подставила мне щеку и произнесла.
– Поздравьте, пожалуйста, свою жену.
А потом, оборвав последним лепесток ромашки, спросила лукаво:
– Знаешь, на что я загадала?
– На что?
– Что в следующее воскресенье ты отправишься в город и побьешь рекорды. Я слышала по радио, что снова будут соревнования.
– Мы уже с тобой отправлялись.
– А сейчас все будет сделано по-другому. Ты заберешь с собой диск и ядро и самостоятельно войдешь в круг.
– Отстранив плечом метателя?
– Нет. Если там будет метатель, ты станешь рядом и метнешь. Это получится еще нагляднее.
Как будто шутя, но Лада все время подталкивала меня на то, чтобы я не отступался от своей мечты.
– Ладно,– согласился я.– Только ты не езди со мной: я не хочу, чтобы ты видела, как меня с позором выведет со стадиона милиционер.
Она не забыла о моем обещании и субботним утром напомнила мне беспечным тоном:
– Ты как будто в воскресенье собирался в город? Может, тебе доложить об этом директору, чтобы он не потерял тебя?
– Да ладно уж,– рассмеялся я.– Все твои ухищрения шиты белыми нитками... Что с тобой делать – пойду сегодня к директору. Но учти, заговорщица из тебя не выйдет...
Никогда при Хохлове я не мог зайти так запросто в директорский кабинет, как заходил сейчас, да еще с таким разговором.
– Ну, что у вас, Александр Николаевич?– спросил меня директор, близоруко щуря глаза.
– Да вопрос у меня необычный и к работе не имеет никакого отношения, – признался я и рассказал ему все. Он улыбнулся:
– Кроме футбола, я в спорте ничего не смыслю, но вижу одно: вы хотите прославить Быстрянстрой. И поэтому мы должны вам всемерно помочь. Командировку я вам оплатить не могу. Но давайте все-таки заполним командировочное удостоверение.– Он взял бланк, встряхнул автоматическое перо, подумал и начал писать, говоря медленно:– Кому? Снежкову Александру
Николаевичу. Куда?.. Город... стадион «Динамо»... Для какой цели? На побитие рекорда... Вот, по-моему, получилось убедительно.
Мы оба рассмеялись.
Он произнес:
– Чем черт не шутит, вдруг побьете рекорд? Тогда эта шутливая командировка останется вам на память. Пусть она будет вехой на вашем тернистом пути рекордсмена.
Он подвинул мне пачку «Казбека» и, когда я отказался, спохватился:
– Ну, конечно! Спортсменам курить не положено. И я хотел бросить, да вот незнакомая работа заставила опять взяться за прежнее. Ну, ни пуха, ни пера, как говорится.
Я с благодарностью взглянул в его скуластое лицо, рассеченное от виска до губы розовым шрамом. На нем был китель с орденом Отечественной войны. Я подумал, что армия дала нам много прекрасных людей
Лада захлопала в ладоши, прочитав мою командировку и, взяв меня за уши, приблизив свое лицо к моему, сказала:
– Ах, Сашка! Я знала, что все так хорошо сложится. Сразу видно – он настоящий человек.
Освободившись от ее рук, я взялся за щеку и пожаловался на больной зуб.
– Сейчас же отправишься в больницу,– распорядилась она.
Я пошутил:
– Тебе не кажется, что ты превращаешься в мою няньку?
Погладив меня по щеке, Лада сказала:
– Мне нравится опекать тебя, глупый ты мой.
Выйдя от врача, показывая ей выдернутый зуб, я заявил:
– Неплохо бы сейчас выпить двести граммов наркоза, а то уж очень ломит челюсть.
– А это не помешает твоему завтрашнему выступлению?
Потом, пересчитав в сумочке деньги, продолжила:
– Пойдем, куплю. На что не решишься ради поддержания здоровья будущего обладателя рекорда!
– Я пошутил.– сказал я.
– Правда? А то, давай, покутим?
– Нет, Ладочка.
– Отказываешься?
– Да.
– Смотри, зубы не каждый день рвут. Больше такого предлога не будет,– сказала она, защелкивая сумочку.
– Сопов бы, наверное, согласился каждый день рвать,– рассмеялся я.
– Конечно. Вот я на днях как раз прочитала: есть такое ископаемое, у которого штук двести зубов было. Вот бы Сопову! На целый бы год хватило.
Так же шутя, не показывая виду, что она волнуется, Лада проводила меня на следующее утро в город.
Главным судьей была знакомая уже мне женщина Я вежливо поздоровался с ней и сказал:
– Я снова явился к вам.
– Ах, да,– сказала она.– Вы разыскали председателя «Энергии»?
– Нет.
– А что так?– произнесла она с огорчением.
– Вы простите меня, но, честное слово, у меня нет возможности выбраться в город в простой день.
– Ну, а что же я могу сделать?– развела она руками.
Я развязал вещмешок и показал ей диск и ядро:
– Видите? Это мои снаряды. Напрасно вы думаете, что я случайный человек для спорта.
Вещественное доказательство, видимо, подействовало на нее. Она поколебалась еще немножко и потом предложила:
– Пойдемте, я скажу, чтобы вас допустили.
Давешний длинный, как жердь, мужчина в шелковой безрукавке и белых брюках хмуро ее выслушал, ни разу не взглянув в мою сторону. Угрюмо возразил:
– Ну, знаете ли, вы, конечно, главный судья и можете давать указания, но я, в таком случае, складываю свои полномочия... У нас не день открытых стартов, а официальные соревнования...
Женщина сказала, раздражаясь:
– Я вам никаких указаний не даю, а просто прошу.
Парни и девушки, столпившиеся вокруг нас, заговорили:
– Допустите его. Дайте ему метнуть.
– Он не в первый раз приходит.
Тогда мужчина бросил на меня взгляд и сказал дрожащим от волнения голосом:
– Вы в тот раз вели себя недостойно, но ладно, я прощаю вам это. Раздевайтесь. И если вы не самозванец – ваша взяла. Но если вы ничего не докажете – вашей ноги здесь больше не будет.
– Вы меня простите, но это нервирование вряд ли будет способствовать моим результатам.
– Действительно, хватит препираться! Дайте человеку метнуть!– крикнул кто-то.
Раздеваясь, я мельком оглянул заполненные трибуны и подумал, что не хватало того, чтобы я оскандалился. А ведь ничего невероятного в этом не было: я взвинчен разговором, обстановка непривычная, даже непривычен круг, в который мне надо сейчас становиться.
Стараясь унять дрожь, я сделал несколько приседаний, но, поймав себя на том, что это может быть истолковано как позерство, торопливо вошел в круг. Ладонь ощутила теплую от солнца и чужих рук поверхность диска; чувствуя, что успокаиваюсь, я взвесил его в руке, стал спиной к полю и резко начал вращение, сделал скачок, отведя руку как можно дальше назад, выбросил ее с силой и затоптался на одной ноге, беспокоясь уже об одном – как бы не выскочить из круга. Провожая взглядом плашмя летящий диск, я все еще топтался, но уже знал, что не переступлю круга и что рекорд – мой. Конечно, все это произошло в какие-то доли секунды.
И хотя еще не был объявлен результат, но жизнь стадиона замерла, потому что диск лежал на внушительном расстоянии за флажком.
Свое имя, усиленное громкоговорителями, я услышал позже – когда меня поздравили окружающие. Оказалось, что я побил рекорд, державшийся с тридцать девятого года. Выслушав результат, я огорчился, но никому не сказал, что еще вчера мне удалось метнуть диск метра на полтора дальше; очевидно, сказалась непривычная обстановка.
Поздравлять меня прибежали все, кто был на поле. Лишь бегуны трусили по гравию дорожки, оставаясь равнодушными к моему броску.
Часом позже я побил рекорд по ядру и, перезнакомившись с двумя десятками людей, поговорив несколько минут с фотокорреспондентом, направился на телеграф. До отправления поезда оставалось несколько часов, а мне не терпелось поделиться своей радостью с Ладой. Я сочинил телеграмму, в которой пришлось заменить половину слов, потому что они не понравились телеграфистке, и все остальное время пробродил по городу. На Театральной площади я вспомнил свое обещание скупить для Лады цветы, но там не оказалось ни одной цветочницы. По дороге на вокзал я заглядывал за заборы в надежде отыскать любимые Ладой гладиолусы. Я нарочно выбрал район маленьких домиков с грозными словами на калитках, предупреждающими остерегаться злых собак. Наконец, я увидел розовый куст и, несмотря на то, что его стерегла злая собака, о чем недвусмысленно говорила надпись, вошел во двор. Лохматая дворняжка, которая, видимо, не всякий раз оправдывала мнение своих хозяев, при виде меня приветливо замахала хвостом. Старушка в оловянных очках охотно нарезала мне роз и проводила меня за ворота.
Едва я сошел с поезда на Мелешино, где мне надо было пересаживаться на дрезину, крепкие, горячие руки зажали мне глаза. С радостью поняв, что Лада приехала меня встречать, я все-таки сделал вид, что не могу угадать, кто это, и сердито сказал:
– Довольно шутить.
Она захлопала в ладоши:
– Не узнал! Не узнал!
И, повернув меня к себе, спросила серьезно:
– Ну, как? Эти чудесные розы вручили тебе за рекорд?
– Будто не знаешь?
– Я уверена. Но все-таки скажи, не тяни.
– В телеграмме все сказано.
– В какой телеграмме?
– Да которую я тебе послал.
Оказалось, телеграммы она не получила.
Рассматривая розы, нежно прикасаясь к ним тонкими пальцами, Лада предложила:
– Хочешь, пойдем домой пешком?
– Хочу.
– Сколько до нас километров?
– Восемь.
– А, какая ерунда. Побудем в лесу. Посмотрим те места, где мы искали первый раз подснежники.
Одуряюще пахло цветами. Громко жужжали шмели. Солнце склонялось к закату.
Мы шли вдоль узкоколейки, заходили в лес. Лада радовалась маленькому крепышу-грибу под красной шапкой; бросалась на мягкий мох, как на перину; и совершенно приходила в восторг от сверкающих красок мухомора.
Иногда она подбегала ко мне, чтобы воткнуть в петлицу какой-нибудь цветок, и говорила:
– Это тебе за рекорд.
В другой раз ей хотелось накормить меня брусникой, и она падала на колени и сгребала растопыренными пальцами красные ягоды вместе с хвоей и сухими листочками.
– Ешь, ешь,– приговаривала она, набивая мне рот ягодами.
Я любовался ею. Особенно мне правилось смотреть, как она притрагивается к цветам, словно они были для нее живыми существами.
Но ее оживление в этот раз мне показалось наигранным. И я не ошибся – позже, лежа на поляне, глядя на меня, она сообщила:
– Да, Саша, без тебя ко мне заходила девица с выщипанными бровками – Тася Меньшова.
Я насторожился. А Лада продолжала деланно-беспечно:
– Я ее прогнала.
– Что она тебе наговорила?
– Да она, по существу, и не успела ничего наговорить.
– Это страшная девица, страшнее самого Хохлова.
Лада медленно повернулась ко мне и сказала искренне:
– Родной мои, зачем ты оправдываешься? Неужели ты думаешь, что я могла бы поверить в эти сплетни? Если бы ты полюбил Настю или Дусю, то не позвал бы меня. Слава богу, тебя-то уж я знаю.
Я зарылся лицом в ее ладони и, задыхаясь от горячего запаха земляники и хвои, сказал:
– Я сразу понял, что ты чем-то огорчена.
– Ах, глупости. Просто было неприятно от сознания, что есть еще такие люди. И если бы я не поделилась этим с тобой, мне было бы тяжело... Она и тебя донимала?
– Да.
– Бедный ты мой, как будто на тебя было мало одного Хохлова.
– С Хохловым проще. Хохлов для меня – враг. А ведь эту девицу нельзя назвать врагом. Она выступает на собраниях, в кино сидит рядом с нами и красит губы такой же губной помадой, как и ты... А вместе с тем она тоже мешает нам спокойно жить.
– Очевидно, потому мне и было это обидно.
– Ты не расстраивайся. Наши люди со временем покончат и со сплетниками, и с анонимщиками, и с кляузниками.
– Ты прав. Чтобы построить самое справедливое общество на земле, надо много выдержать боев – и самых разных.
– Помнишь, как в песне, которую мы пели в детстве: «И вся-то наша жизнь есть борьба, борьба!»
– Да. А вы тоже пели эту песню?
– Пели, Ладочка, пели.
Глава восемнадцатая
За все мне наградой твои две ладони.
В них все, что положено нашим
мужчинам:
И темная копоть в глубоких морщинах,
И желтый кружок засохшей мозоли,
И сила рукопожатья до боли.
(Наталья Астафьева).
Через день, вернувшись с работы, я заметил, что Лада хитро поглядывает на меня.
Она ходила по комнате, накрывая на стол, и беспечно напевала песенку.
Когда обед подходил к концу, она спросила:
– Слушай, Саша, очевидно, в школе ты числился в вундеркиндах?
– Нет. А что?
– У меня такое впечатление, что до войны твои портреты печатали в газетах каждый день.
– Ах, ты об этом? Ну, как же. У меня полон чемодан вырезок.
– Ну, тогда все понятно,– вздохнула она притворно.
Продолжая есть, я поглядел на нее и спросил:
– Тебе хочется полюбоваться моими портретами?
– Да нет, зачем, когда ты сам передо мной.
– А то я хотел съездить на дрезине в город—взять в камере хранения мой чемодан.
– Слушай, притворщик, ты в самом деле ничего незнаешь?– рассмеялась Лада.
– В каком смысле?– спросил я осторожно.
Она бросила вилку, вскочила со стула и повернула мою голову к простенку. Там висела вырезанная из газеты фотография, на которой я узнал себя.
Продолжая начатую игру, я сделал вид, который должен был говорить: «Для меня это дело привычное», – и сказал равнодушно:
– Фотограф неважный. Видно, что дискобол ему позирует.
– Ах, хвастун ты этакий!– воскликнула она.
Я продолжал вести себя так, как будто это меня некасалось.
– Ну, прочитай, прочитай, —сказала она.– Вижу, тебе не терпится.
Она выдернула кнопку, расправила вырезку и протянула мне. Я отыскал абзац, посвященный моим рекордам, и прочитал его, затем прочитал весь отчет о соревнованиях и посмотрел на Ладу. Казалось, что она довольна больше меня.
– Удовлетворен?– спросила она, глядя на меня сияющими глазами.
Я задумался. Пожалуй, для ее настроения было нетак-то уж много оснований. Конечно, приятно видеть свой портрет в газете. Но рекорды могли оказаться лучше... Да и как им далеко до всесоюзных!
Я сказал об этом Ладе.
– Чудак! Главное, что ты добился своей цели. Ведь тебе предсказывали остаться инвалидом на всю жизнь... Ну, а насчет всесоюзных – все в твоих руках.
Она была верна себе – поддерживала меня.
– Помощница ты моя,– сказал я, кладя вырезку на стол, и взял Ладу за руку.
– Ты что задумался?– спросила она, взъерошив мне волосы.– Правда же, все в твоих руках. Тебя признали. У тебя сейчас будут помощники получше меня. Ты найдешь настоящих тренеров, литературу и все, что тебе надо.
Я вспомнил желчного худого судью и усмехнулся.
Но Лада оказалась дальновиднее меня – через неделю меня вызвали к телефону. Это была женщина, которая возглавляла соревнования,– как я узнал позже, председатель областного комитета физкультуры.
– Что же это вы исчезли, Александр Николаевич? – сказала она. – Мы включили вас в сборную, которая поедет на всесоюзные соревнования. Вам надо срочно приехать в город.
Мне было совестно идти с этой просьбой к директору, но он снова встретил меня радушно и пообещал дать отпуск.
Дальше все начало развертываться молниеносно. Я оказался в Москве на стадионе «Динамо», высмотрел настоящих метателей, познакомился с тренерами, занял шестое место по диску и девятое по ядру и неожиданно для себя был включен в предварительный список сборной СССР. Мое имя снова промелькнуло в газетах. Областной комитет физкультуры предложил мне переехать в город, пообещал тренерскую работу и квартиру.
Домой я вернулся немножко ошалелым.
Однако Лада встретила все это, как должное. Но о переезде сказала с сомнением:
– Думай сам. Только ведь ты инженер, кончал институт. Есть ли смысл менять любимую работу на должность инструктора физкультуры?
Я возразил осторожно:
– Но тебе бы хотелось жить в городе?
Она посмотрела так, словно видела меня впервые, и сказала холодно:
– Какая разница? Ведь я же и здесь с тобой.
– Там тебе будет легче учиться.
– Не понимаю,– произнесла она сердито,– ведь тебе не помешал Быстрянстрой победить всех живущих в городе?
Радуясь ее поддержке, я подумал, что и сам бы не смог расстаться со всем, что давно мне стало родным, И хотя меня засыпали вызовами, звонили по телефону, я отказался покинуть Быстрянку.
Не знаю, может быть, моя спортивная биография и замедлилась из-за этого, но ведь в нашей стране можно заниматься спортом в любом уголке, где бы ты ни жил. Условия для этого государство создает все. Я вскоре же почувствовал это на себе: в декабре комитет физкультуры, смирившись с моим упрямством, вызвал меня на сбор. На этот раз я столкнулся здесь не с тем желчным человеком, который гордился своим рекордом десятилетней давности, а с иными людьми. Мы подружились с тренером спортивной школы молодежи Иваном Ивановичем Кирилиным, пятидесятилетним майором в отставке. В прошлом разносторонний спортсмен, он был замечательным воспитателем. В первый же день сбора он пригласил меня к себе домой, и на протяжении месяца мы провели немало вечеров за разговорами. Своим участием в моей судьбе он напоминал мне Калиновского.
Кирилин согласился со мной, что рекорды мои большой цены не представляют.
– Тебе просто повезло, Саша,– сказал он.– Я здесь человек новый, как и ты, но успел поинтересоваться, почему так низки все областные рекорды по легкой атлетике. Дело в том, что до войны здесь было повальное увлечение футболом и коньками. Для этого выписывали хороших тренеров и даже привозили спортсменов. А вот диском, бегом или прыжками не занимались совсем. Сейчас приходится преодолевать эту беду. Однако с тренерскими кадрами до сих пор плохо. Настоящего тренера ты и теперь не найдешь. Твое счастье, если попадешь в сборную СССР. Там тебе помогут разобраться в ошибках. А пока будем вскрывать их общими усилиями.
Я не обратил внимания на его последние слова. И только позже, видя, что всем, кроме меня, он дает конкретные задания, я попросил его:
– Иван Иванович, вы не стесняйтесь, указывайте мне на ошибки.
Он задумчиво почесал переносицу, помолчал, потом признался:
– Видишь, Саша, в чем дело. У тебя какой-то непонятный стиль, и я боюсь тебя отучить от него, так как он дает неплохие результаты. Я знал до этого два стиля: финский и американский. Финский – размашистый. Американский – выход в поворот на кривосогнутых ногах. А у тебя все перемешалось. Да плюс ко всему этот скачок. Очевидно, какой-то свой стиль получается. Надо просто его разучивать. Давай уж будем искать вместе.
Как-то он заявил:
– Ноги у тебя хороши.
Я возразил, пошутив грустно:
– Вы несколько преувеличиваете, как сказал Марк Твен, когда ему сообщили о его смерти...
Сняв туфлю, я дал потрогать зубья пилы на моей пятке. Осмотрев ее, Кирилин произнес удивленно:
– Так вот ты почему хромаешь, когда утомишься? Как же ты вообще метаешь? Каждому мало-мальски сведущему человеку известно, что работа ног определяет скорость вращения корпуса, а отсюда и силу завершающего броска. Ритм, темп – все зависит от ног.
– Да, я знал это давно, и потому с первых шагов после ранения давал ногам большую нагрузку.
– Ну вот, видишь, значит, прав я, а не ты. Хороши у тебя ноги. Поставь перед собой задачу – и руки, и корпус сделать такими же сильными. Займись-ка штангой.
– Хорошо. Но дома у меня штанги нет.
– Занимайся с гирями, коли дрова.
И он начал давать мне большие нагрузки. Видя, что мне наскучили упражнения со штангой, он велел заняться прыжками.
– Главное,– говорил он,– чтобы упражнение вызывало интерес, не надоедало.
Поэтому он иногда хлопками в ладоши останавливал наши занятия, разбивал нас на команды и заставлял играть в баскетбол или волейбол.
Вечером, разговаривая со мной, он объяснял:
– Это для того, чтобы, получая нагрузку, спортсмен не чувствовал себя утомленным.
На заключительных соревнованиях я улучшил рекорды по диску и по ядру и занял первое место по штанге и по прыжкам в высоту.
Возвратившись домой, я получил в подарок от Лады альбом, в котором были наклеены мои портреты и отчеты о соревнованиях.
А весной я уехал в Ялту в составе сборной команды СССР. Рядом с такими знаменитыми метателями, как Отто Григалка, Али Исаев, Александр Канаки, я чувствовал себя первоклассником. Мне казалось, что попал я сюда по ошибке. Мое настроение совсем упало, когда тренер, заслуженный мастер спорта, чье имя после рассказов Кирилина вызывало у меня благоговение, сказал мне:
– Ну, милый мой, ты как необработанная глыба гранита: тесать да шлифовать тебя надо.
Меня даже не обрадовало то, что он назвал меня талантливым.
– Слушай,– сказал он,– ты уж очень надеешься на силу своего рывка и поэтому не полностью используешь силу ног. Смотри, как ты отваливаешься влево, когда выпускаешь диск.
Эти конкретные замечания, которых я так ждал от Кирилина, сейчас совершенно вышибли меня из колеи.
А тренер, показывая на разбегающегося с копьем Виктора Алексеева, воспетого только что не в стихах, говорил мне:
– Вон, смотри, как у него отработаны разбег и толчок. Копьеметатель делает подготовку к броску во время разбега, а дискобол почти на месте. Он скручивается в пружину, чтобы потом ее распрямить с колоссальной силой. Движений как будто бы немного: скручивание, рывок корпусом, поворот вокруг оси и бросок. Но у каждого из них свои элементы. Ты должен добиться того, чтобы твое тело привыкло к этим элементам, чтобы оно делало их автоматически.
Я снова становился в круг, снова метал, но тренер взволнованно говорил:
– Все хорошо. Хорошо начал вращение. Но смотри, перешагнул на левую ногу и отвалился влево.
Отирая пот со лба, я вздыхал, а он, словно не замечая этого, продолжал объяснять:
– Не надо так глубоко приседать во время замаха! Стартовое вращение тебе приходится делать плечевым поясом, а работа ног не используется. Поэтому при выходе на левую ногу ты не приобретаешь достаточной скорости для движения поперек круга. А ведь создание такой скорости – это основное условие при метании со скачком. Отталкиваясь левой ногой, ты должен переходить в скачок, как это делает спринтер, когда срывается со старта. Тогда диск будет обладать не только скоростью вращения по кругу, но и скоростью движения вперед. Будешь со всеми заниматься спринтом.
И на другой день я занимался бегом на короткие дистанции, а потом опять диском, потом – ядром. Каждый четвертый день мы отправлялись на прогулку в горы. Наш тренер был хитер – он не возил нас туда на автобусе, как возили всех отдыхающих, а заставлял ходить пешком.
Однажды, заметив, что я прихрамываю, он забеспокоился. Я объяснил, в чем дело.
Он похлопал меня по плечу и сказал:
– Ну, если ты осилил все это, то остальное осилишь. Техника – дело наживное.
И снова взволнованно говорил на тренировке:
– Больше используй круг, а не вращайся только на месте! И при финальном усилии отводи руку дальше назад – старайся воздействовать всей силой на диск на наибольшем пути! Сообщай ему наибольшую начальную скорость!
Видя, что я стараюсь сделать длинный бросок, кричал, напоминая:
– Мне не надо длину! Надо технику! Надо, чтобы все движения были автоматическими! Метай недалеко, но технично! Приучай тело к движениям! Ну, вот так! Сейчас хорошо.
По вечерам я отправлялся на почту, где почти каждый день получал письма от Лады. Сворачивая по кипарисовой аллее к морю, неторопливо разрывал конверт. Садился в тени, читал.
По набережной гуляла нарядная публика. Я медленно шел вдоль гранитного парапета, глядя на темно-зеленое море, на сверкающие огнями пароходы, на маяк. В центре толпа гуляющих была так густа, что приходилось в ней лавировать. Я знал, что этот отрезок набережной считают самым интересным местом Ялты, но всегда стремился пройти его побыстрее. Меня раздражали запахи пудры, духов и пота; настоенный на них влажный неподвижный воздух казался противным, а у открытой веранды ресторана, где ко всему этому примешивался еще запах кухни,– дышать было совсем невозможно.
Я выбирался из толпы и шел дальше, туда, где было почти пусто и где пахло водорослями, просмоленным деревом и мокрым камнем. Там я снова развертывал Ладино письмо и пытался его перечитать в свете луны. В шумящей листве раздавался прерывающийся шепот, золотая дорожка, трепеща, подбегала к моим ногам, пенящиеся волны шелестели галькой совсем рядом. Хотелось, чтобы Лада была здесь, со мной. Я обхватывал колени руками и мечтал о ней, мысленно рассказывал ей о своих успехах.
Вскоре тренер заявил:
– Ну, а сегодня попробуй метнуть подальше.
Бросок был неважным.
– А ты не волнуйся,– сказал он.– Вообрази, что находишься у себя в поселке, на своей поляне.
Сдвинув соломенную шляпу на затылок, похвалил:
– Вот это уже лучше.
А когда к нам подошел руководитель команды Леонид Александрович Митропольский, сказал ему, кивнув на меня:
– Снежков добился своего. Мастера спорта получит.
Сказал громко, чтобы слышал я.
От его слов у меня захолонуло сердце.
Вечером я не удержался, чтобы не сообщить об этом Ладе.
А двумя неделями позже я дал ей телеграмму из Киева: «Побил рекорд Федерации диску занял первое место ядру выполнил норму мастера спорта бесконечно благодарю свою помощницу люблю Саша».
Прощаясь со мной в Москве, наш тренер посоветовал:
– А вы все-таки подумайте над предложением местных организаций перебраться в областной центр. Коллектив метателей поможет вам расти дальше.
Чтобы сделать ему приятное, я сказал, что я не против, но неудобно отказываться от своих слов. Видимо, сказал неосторожно – не успели мы с Ладой наговориться вдоволь, не успели выбрать место для новых стульев и кушетки, как директор вызвал меня к себе. Грустно посетовал:
– Приходится расставаться с вами: получил приказ – вас переводят в трест на должность начальника транспортного отдела.
– Но я вовсе не собираюсь покидать Быстрянку,– сказал я.
