Текст книги "Костер на льду (повесть и рассказы)"

Автор книги: Борис Порфирьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

– Товарищ старший лейтенант!– взмолился Голомидов.– Вы хоть расписку мне дайте. Как я Хохлову покажусь? Не поверит он, что привозил я их.

– Идите, идите.

Когда мы выходили, я видел, что он улыбается. «Наше счастье – молодой,– подумал я.– Мой ровесник...»

Прохожие смотрели на нас с любопытством. Я понял, что идем мы с комичным достоинством, причем Семен хромает на левую ногу, я – на правую; идем строевым шагом.

Феня испуганно метнулась к Семену, припала к его груди.

Выслушав Семена, она заплакала счастливыми слезами.

Когда в сумерки мы подъезжали к дому, старик-возница обернулся к нам и произнес:

– Веселые ребята. Не скучно ездить с такими.

Семен шел по поселку гордо – вел под руку молодую жену.

Голомидов проводил их тоскливым взглядом, попросил меня:

– Хоть бы вы докладную Хохлову написали, товарищ Снежков, что не приняли вас нигде, а?

Через несколько дней мы узнали, что он уволен с должности начальника спецотдела.

Глава четырнадцатая

 
Я гонорары на тебя потрачу.
Коммерческую бомбу в шоколаде
Куплю тебе.
В моей походной сумке
Лежит осколок настоящей бомбы.
Как черновик задуманного счастья.
Наглядное пособье для поэмы,
Которую тебе я подарю.
(Виктор Урин).
 

Возвращаясь домой с работы, я каждый раз представлял, с каким удовольствием разверну газету. Настали такие времена, когда почти ежедневно печаталось по два, три, а то и четыре приказа Верховного главнокомандующего. Войска маршала Малиновского вступили в город Банска Штявница; на подступах к Данцигу были освобождены Гнев и Старгород, под Штеттином– целая куча городов и населенных пунктов. Лада могла почти каждый день любоваться салютами в честь победителей.

В последнем письме она обещала приехать на майские праздники. У меня появилась мысль—уехать вслед за ней в Москву, получить направление в другой торфотрест и постараться забрать с собой Ладу.

С Хохловым я не сталкивался. Он и сам почти не тревожил меня по телефону. Я знал, что он ждет подходящего случая, чтобы с треском уволить меня. Но мне это было не страшно.

Без его ругани и постоянных звонков по телефону работалось легче; мои вечера неожиданно оказались свободными. Никогда я раньше не думал, что они могут быть так томительно длинны. Особенно было тоскливо одному в пустой комнате, когда за окном бушевали последние метели. Хотелось поговорить с другом. Я часто вспоминал о Дусиных словах, когда она просила заходить к ней за человеческим участием, но не решался этого сделать. Нельзя мне было и показываться у Насти, и я это время совсем не видел Мишки, Несколько раз я заглядывал к Семену Шаврову, но он с молодой женой так настойчиво усаживал меня за стол с батареей бутылок, что мне пришлось отказаться от этих посещений. О водке я не мог думать без отвращения, так как стрельба по воронам из допотопного «Смит-Вессона» была слишком свежа в моей памяти. Кроме того, я продолжал считать себя, пусть неудавшимся, но все же спортсменом.

Я занялся тем, что взял в библиотеке учебники, по которым когда-то учился, и стал их перечитывать. Это натолкнуло меня на мысль организовать курсы помощников машинистов и диспетчеров, что, казалось мне, было необходимо сделать еще моему предшественнику, так как народ у нас работал случайный, не имеющий никакого отношения к железнодорожному транспорту. В лучшем случае это были выписавшиеся из госпиталя сержанты, вроде Семена Шаврова, в большинстве же– девушки из соседних колхозов.

Когда у меня появилась эта цель – жизнь стала полнее. Я посоветовался с инженерами, заручился их согласием читать лекции, составил программы и вопросники. Труднее оказалось с помещением, но я решил и здесь обойтись без помощи Хохлова и разгородил дощатой переборкой просторную диспетчерскую.

На свежепобеленных стенах нового кабинета появились схемы сигнализации, паровоза, котла. Спрятанные под стекло, окантованные цветной бумагой, они сверкали яркими красками, и, следя за скользящей по ним указкой, я радовался, как мальчишка.

Я ожидал, что, когда курсы начнут работу, Хохлов зайдет в кабинет, однако он делал вид, что мои начинания его не интересуют, и без возражений подписывал составленные мною проекты приказов, вручая их мне через секретаршу.

Я видел, что он все выжидает. Но дело было сейчас так налажено и люди, учившиеся очень охотно, работали так хорошо, что нас не застала врасплох весна. Конечно, в паводок немыслимо было избежать аварий на временных путях, потому что, как-нибудь подготовлен к их укладке, вода, ринувшись из лесов на торфяные поля, размывает их, и вагоны нет-нет, да и сходят с рельсов. Но число аварий было так незначительно, а простои так невелики, что даже Хохлов не мог подточить здесь носу. Кроме того, и природа была на этот раз на моей стороне. Быстрянка разлилась слабо, дождей не было, снег сошел незаметно, солнце вскоре подсушило поля.

В середине апреля стояла такая сушь, что грузовики поднимали пыль на улицах поселка. Выбрав свободный от курсов вечер, я забрал диск и вышел на вытоптанную на окраине площадку, на которой днем мальчишки играли в лапту. Я чувствовал в себе избыток энергии и знал, что вложу его в бросок. С сегодняшнего дня я решил заняться тренировками всерьез.

Я много думал последнее время о метании диска, даже отыскал в библиотеке старую подшивку спортивного журнала и проштудировал там все, что касалось этого вида спорта. В журнале имелась фотография, на которой была запечатлена дискоболка в непривычной для меня позе: спиной к направлению метания. Подпись и объяснения оказались вырванными. Я долго гадал, почему она так стоит, и, наконец, решил, что это сделано сознательно для того, чтобы, как говорил институтский преподаватель физкультуры, «удлинить время активного воздействия на снаряд».

Я решил проверить свой вывод и сейчас стал в очерченный мною круг не лицом к полю, как становился прежде, а спиной. Все оказалось правильным. Это позволило мне вложить в бросок лишнюю энергию, очевидно, ту самую, которая переполняла меня,– дать диску в последней фазе большую скорость, сильнее вышвырнуть руку во время рывка. Пружиня на ногах, я раскрутился спиралью, швырнул серенький круг диска и едва удержался на ногах – так был силен бросок,– и оказался за кругом. Так как несуществующие зрители на объявленных мною соревнованиях имели в моем лице и метателя, и судью, то судья Снежков сделал вид, что не заметил нарушения со стороны метателя Снежкова, и замерил бросок. Он был неплох—куда лучше тех, что я делал год назад на волейбольной площадке раменского госпиталя. Я снова стал в круг спиной к полю, снова раскрутился в пружине,– и снова инерция вытолкнула меня за круг. И хотя диск ударился на метр дальше, я в сердцах обругал себя.

«Нет, так не пойдет,– сказал я себе.– Судья Снежков должен быть самым пристрастным судьей по отношению к метателю Снежкову. Такие броски, милый мой, у нас в счет не идут».

Домой я ушел только в сумерки. Оттого, что я на правильном пути, было радостно. Думалось, сколько еще самых разных возможностей у меня впереди – изобретай, испытывай. Захотелось попытаться толкнуть ядро, и я решил попросить кого-нибудь привезти мне его из областного города. Потом пришла мысль, что я сам смогу купить ядро, когда поеду встречать Ладу.

Все последние дни апреля были заполнены тренировками и ожиданием телеграммы от Лады. Чем ближе подходило Первое мая, тем сильнее я волновался.

Но телеграммы не было...

Я не встречал ни одного праздника в таком одиночестве, как этот. Оба этажа нашего дома ходили ходуном от пляски, а я сидел у окна, глядя на принарядившихся людей, на красные бантики и бумажные цветы в лацканах пиджаков и жакетов. Два раза за мной заходил едва державшийся на ногах Семен Шавров, но я отказывался от его приглашения. На третий он снял трубку моего телефона и, вызвав почту, сказал, что если будет телеграмма на мое имя, пусть позвонят об этом на его квартиру.

На кухне у Семена пахло горелыми еловыми шишками, которыми Феня кипятила самовар, и чесноком. Связки его висели по бревенчатым стенам вместе со связками лука и сухих грибов. Я подумал, что с такой женой Семен не пропадет.

Гости его встретили меня с искренностью пьяных, но мне от этого веселее не стало. Щурясь от табачного дыма и примусного чада, я отыскал глазами телефон и, как мне кажется, не спускал с него глаз до того самого момента, как раздался звонок. Я спокойно встал, отстранил хозяина и взялся за трубку. Я знал, что звонили с почты. Лада могла почему-нибудь не приехать, но не поздравить с праздником – не могла. А праздник был на исходе.

Я снял трубку и глухо сказал:

– Да?

– Квартира Шаврова? Тут просили телеграмму для Снежкова зачитать...

Кровь прилила к моей голове, отхлынула, и я произнес:

– Передавайте. Снежков слушает.

– Передаю: «Поздравляю праздником. Задержали билеты. Вылетаю самолетом четвертого. Лида».

– Не Лида, а Лада,– поправил я.

– Здесь написано Лида,– возразил обиженно девичий голосок.

– Большое спасибо.

Я положил трубку на рычаг и вернулся к столу. Пиршество шло по-прежнему.

Я поднял стакан с водкой, который стоял непригубленным передо мной на протяжении трех часов, и сказал Семену и Фене:

– Вы напрасно сердились на меня за то, что я не пью. Сейчас я готов выпить. Помните, я пил за ваше счастье по дороге в Раменку? Теперь выпейте вы за мое.

Видя, что Семен хочет произнести мой тост вслух, я попросил его:

– Не надо. Только вы двое.

Я выпил стакан, отломил корочку от рыбного пирога и, попрощавшись с хозяевами, ушел незаметно.

Была прохладная ночь. Я застегнул все пуговицы на шинели и поднял воротник. Серые облака закрыли наполовину небо. Дул ветер. Я пошел вдоль улицы. Почти во всех домах еще горел свет. Сквозь двойные рамы доносились глухо песни и шум.

За поселком лежала умиротворенная тишина. Я долго шел навстречу ветру. Звезды постепенно прятались за облака, и не успела исчезнуть последняя из них, как пошел дождь. Пришлось вернуться назад. Уже раздеваясь, дома, я услышал гром; в ответ ему залилась лаем собака. Часто сияла молния, и тогда моя комната освещалась голубым светом. Испуганный лай собаки долго не давал мне уснуть.

На работу я вышел с головной болью. Но сейчас ничто не могло омрачить моего настроения. От мысли, что я скоро увижу Ладу, во мне все ликовало. Даже визит к Хохлову с просьбой об отпуске на четвертое число не омрачил мне настроения. Я молча протянул ему заявление, и он, не поднимая на меня взгляда, хмуро подписал его и подвинул по стеклу, прикрывавшему зеленую столешницу. На мою благодарность он ничего не ответил.

Четвертого ранним утром я доехал на дрезине до Мелешино, пересел там на пассажирский поезд и через два часа был в городе.

С вокзала еще не были сняты красные флаги. Напротив, на площади, висела огромная фанерная карта с яркими стрелками, окружавшими Германию. Мальчишка в пилотке, надвинутой на уши, деловито швырял в фашистскую Германию грязью. У меня, как и у всех, наблюдавших за этим, не было желания остановить его. Пожилой сержант в фуражке с красным пехотинским околышем подзадоривал малыша:

– А ты в самое логово, в логово.

Когда очередной комок грязи прилип к Берлину, сержант удовлетворенно крякнул и принялся скручивать цигарку.

Крепкие девушки с черными разводами под носом разгребали лопатами дымящийся асфальт. Я не удержался и оставил след на аспидной его поверхности, услышав в свой адрес беззлобную ругань парня, управляющего катком. В стороне шофер мыл грузовик. Вода трещала в пожарном рукаве.

Вдоль улицы висели обмякшие после дождя разноцветные вымпелы.

Меня обгоняли машины, с шелестом разбрызгивая лужи. Промчался длинный ЗИС, и маленькое солнце сверкнуло в его никелированном колесе.

Чтобы убить время, я взял билеты на первый сеанс кино. Когда сеанс кончился, было всего десять часов. Еще четыре часа оставалось до прибытия самолета из Москвы. Я зашел в магазин «Динамо» и купил ядро. Заглянул в сквер. Но не сиделось, и я отправился бродить по городу. Пристроился в хвост у киоска «Союзпечати». Газета пахла свежей краской. Новости были изумительные. Война должна была закончиться со дня на день.

Я прочитал все, и у меня еще осталась уйма времени. Милиционер объяснил мне, где найти автобус, идущий на аэродром, и я потихоньку побрел к остановке. Вскоре брызнул дождик. Но он так же неожиданно кончился, как и начался. На остановке я стал в очередь. Подходили и уходили самые разные автобусы, только не было моего. Через двадцать минут я начал беспокоиться и спросил, часто ли ходит автобус до аэродрома. Никто не знал. Я постоял еще минут десять и пересек улицу, но и там не значилось моего номера. Вдруг как-то сразу не стало времени, которое еще так недавно тяготило меня, и я начал лихорадочно расспрашивать прохожих о своем автобусе, но никто ничего не мог мне объяснить толком. Все говорили, что автобус останавливается на этой площади, но где – никому не было известно. Как назло, не показывалось ни одного милиционера. Я со страхом поглядел на часы и сообразил, что остается одно – позвонить на аэродром. И опять, как назло, не видел ни одного телефона-автомата. Наконец, меня направили в нижний этаж универмага. Я порылся в карманах, но у меня были монеты всех достоинств, кроме гривенника. Пришлось стать в очередь к кассе. Очередь двигалась медленно, и я не спускал тревожного взгляда с часов. Наконец, я наменял полную горсть десятикопеечников, но телефон оказался занят. Какая-то девица сердито повернулась ко мне спиной и не обращала внимания на мое нетерпеливое постукивание по стеклу кабины. «Скажи еще спасибо, что телефон исправен,– подбадривал я себя.– А то могло бы оказаться хуже». Но подбадривание помогало плохо, так как секундная стрелка неумолимо делала круг за кругом, и я не вытерпел и распахнул дверцу. Девушка испуганно потянула ее на себя.

– Ну, нельзя же так!– взмолился я.– У меня срочный разговор.

Но девушка была упряма и не пустила меня, пока не наговорилась вдоволь. Доставая из сумочки пудру, она обругала меня нахалом, а я, дрожащими от волнения пальцами тыкаясь в холодный металл, опустил монету, набрал номер справочного бюро и услышал в ответ прерывистые гудки. Когда мне назвали номер аэродрома, меня уже торопил дядька в серой шляпе. Аэродром был занят... В общем, я разговаривал при открытой настежь дверце под громкую ругань скопившейся очереди. Оказалось, что я находился в двух шагах от остановки автобуса. Я выскочил из кабины и, расталкивая толпу, бросился из универмага. На часы я уже боялся смотреть. Недалеко от остановки, на которой я стойко дежурил верных полчаса, стояла деревянная диспетчерская, около нее, лузгая семечки, сидели кондукторши с сумками через плечо. На мой вопрос одна из них равнодушно кивнула на дряхлый голубой автобус, стоявший на выщербленном асфальте, и сказала:

– Сейчас поедем.

Я вскочил на подножку, облюбовал свободное место у окна и вздохнул облегченно. Но успокоился я преждевременно – автобус еще долго стоял. В ответ на нетерпеливые возгласы пассажиров девушка, не вставая, крикнула:

– Чего вы торопитесь? Погода-то все равно нелетная.

Сердце мое упало: о погоде я и не подумал! Неужели Лада не прилетит? Неужели все волнения были напрасны?

Я сидел сгорбившись и не заметил, когда мы тронулись. Автобус скрипел, раскачивался, остервенело взвизгивал на подъемах. Вода вырывалась из-под его колес. Если бы не беззаботные разговоры пассажиров, я бы совсем отчаялся. Но, прислушиваясь к ним, я начал успокаиваться. Оказывается, стоит разойтись тучам – самолет примут. Я с надеждой поглядывал в окно. Тучи мне казались не страшными, в их разрывах кое-где просвечивали кусочки голубого неба. Однако, когда мы подъезжали к аэродрому, пошел дождь, крупный, косой. Вода пузырилась на асфальте перед деревянным павильоном с вывеской «Аэропорт». Под козырьком входа стояли командировочные с пухлыми портфелями и скучно курили. Нерешительно я подошел к окошечку, за которым сидела дежурная.

– Ничего не могу сказать,– произнесла она устало.– Ждали вовремя, но вон как погода испортилась.

Я зашел в буфет, удивляясь, как можно спокойно пить вино, вышел обратно, потолкался среди сонных людей, сидящих на скамейках и чемоданах, пробрался к выходу на летное поле. Дождь перестал, и на зеленой траве стояли пилоты и девушки в форме и рассматривали небо. Я облокотился на деревянный барьер и долго смотрел на пилотов, стараясь угадать по их виду, будет самолет или нет. Наконец, мне надоело следить за ними, и я пошел в буфет, купил коммерческую пачку «Беломора» и, вернувшись к палисадничку, закурил. Оказалось, что курить здесь нельзя; мне пришлось уйти в цветник. Я уселся на мокрую скамейку и стал рассматривать клумбу. Потом долго еще сидел в зале ожидания, втиснувшись между спящей женщиной и полным военным с внушительной планкой орденских колодок. Неожиданно все оживились, заговорили, что прибывает самолет из Свердловска. Я вышел с толпой на улицу. Половина неба все еще была закрыта облаками, но летное поле уже выглядело по-иному: наискось торопливо шагали двое пилотов, бородатый дядька катил поблескивающую серебром лесенку с перилами, медленно двигалась автоцистерна.

В вышине раздался рокот мотора, показался самолет; рядом со мной заволновались люди с чемоданами, портфелями, букетами цветов.

За свердловским прибыл самолет из Сыктывкара, но о моем дежурная опять ничего не могла сказать. Я ходил курить, возвращался в зал ожидания, снова курил, снова сидел на освободившемся месте. Время от времени я справлялся у дежурной и печально отходил от ее окошка.

И вдруг совсем неожиданно прозвучали ее слова:

– Да что вы? Самолет из Москвы прибыл минут пять назад. Идите скорее, наверное, там уже все разошлись.

Этого я не мог себе простить! Так томиться – и прозевать!

Я бросился к выходу.

У барьера, где все время толпился народ, было пусто. Я побежал вокруг павильона к цветнику, у которого останавливался автобус. Он был почти полон. Я заскочил в него и сразу увидел Ладу. Она сидела с краю, а у окна, видимо, занимая мое место, стоял чемодан в полосатом чехле. Расталкивая пассажиров, я с трудом протиснулся к ней и встретился с ее растерянным взглядом.

– Саша,– сказала она,– я не виновата. Это все погода.

– Знаю,– сказал я.– Мне уж казалось, ты не прилетишь совсем.

– Нас долго не принимал ваш город. Тебе, наверное, об этом сказали?

– Да.

– Я еще удивляюсь, как ты меня встретил. Ты только приехал?

– Нет,– покачал я головой.

– А я думала, ты потому и опоздал.

– Нет.

Разговор не клеился. А ведь думалось, мы будем говорить, захлебываясь.

Я смущенно покосился на Ладу. Под ее большими глазами синели подглазицы, и вид ее был так беспомощен, что мне захотелось взять ее узкие ладони и целовать их, и говорить, что все будет хорошо, говорить много, бессвязно. Но слов не находилось. Я нервно теребил ручку чемодана, стоящего на моих коленях.

Притронувшись к завернутому в бумагу ядру, которое лежало на чемодане, она спросила:

– Что там у тебя такое тяжелое?

– Ядро.

– Ты, по-моему, только и делаешь, что покупаешь себе разные диски и ядра, —сказала она с нерешительной улыбкой.– Наверное, твой арсенал потянет сейчас на целую тонну.

Она всячески старалась растопить лед молчания, но я не мог поддержать ее и смотрел на мелькавшие за окном березы.

Она тоже замолчала.

А как много нам надо было сказать друг другу! Лада не выдержала первая, она снова шла мне навстречу:

– Как у тебя? Все благополучно?

– Пока ничего.

– Больше на фронт тебя не отправляют?– спросила она, снова с нерешительной улыбкой.

– Нет.

Автобус бросало на ухабах, ядро подпрыгивало на чемодане и глухо стукалось о его крышку.

– Ты сводку читала?– спросил я.

– Да. За чехлом лежит свежая «Правда», можешь достать.

– Я читал.

– Какие чудесные известия!

– Да.

– Вся Москва со дня на день ждет конца войны.

– Да, сейчас уж скоро. Мы опять замолчали.

За окном показались четырехэтажные дома.

– А у вас большой город,– сказала Лада.

– Мы поедем за тридцать километров от него.

– Я знаю... Как с билетами?

– Достанем. В простой день свободно.

– Ты ничего не рассказываешь о себе.

– Ты тоже.

– У меня нет ничего нового.

– Как ты доехала? То есть, долетела?

– Ничего. На поезд невозможно достать билетов. Мне заказали на самолет через институт. Но я ничего не потеряла. Работала эти дни. Отпуск мне оформили с сегодняшнего дня.

– У тебя отпуск?

– Да.

– Большой?

– Месяц.

– И долго ты сможешь пробыть у меня?

– Пока не прогонишь,– улыбнулась она.

– В твоем распоряжении будет комната.

– Я знала, что ты устроишь.

Этот ничего не значащий разговор продолжался и в поезде.

Когда мы сошли в Мелешино, Лада спросила, оглядываясь с любопытством:

– Это и есть ваш Быстрянстрой?

– Нет. Отсюда мы поедем на дрезине.

– Я никогда не ездила. Даже не видела дрезины.

– Сейчас я тебя прокачу сам. Я приехал на ней утром.

Я зашел к диспетчеру, справился о делах, потом уложил Ладин чемодан на заднее сиденье, усадил ее рядом с собой перед ветровым стеклом, и мы тронулись.

– Какие чудесные места,– сказала Лада.

– Тут еще не то будет, когда все зацветет.

– У вас, наверное, много грибов и ягод?

– Очень.

– И цветов?

– Тоже. Давай остановимся и поищем подснежники.

Она благодарно сжала мне руку.

Выбирая сухие места, мы пробрались в лес.

Через несколько минут она остановилась и разочарованно взглянула на меня.

– Нету.

– Давай поищем внимательнее. Я на днях много видел.

Наклонившись для того, чтобы сорвать желтенький цветочек мать-мачехи, она сказала:

– Хорошо бы найти хоть один.

– Найдем.

Из-за кустов раздался ее голос:

– Не нашел?

– А ты?

– Нет.

Неожиданно она захлопала в ладоши.

– Саша! Какая прелесть! Я нашла!

Через несколько минут она сообщила радостно:

– Еще! Да как их много здесь!

Тогда я продрался сквозь кусты и протянул ей целый букетик.

– Обманщик! А сказал, что тоже не нашел.

– Я не хотел тебя огорчать, у тебя же нет опыта. Ты их видишь только на московских улицах у старушек.

– Ты просто гений, Саша!

– Поедем?

Она с жалостью огляделась вокруг.

– А надо?

– Да. Из-за нас не отправляют встречный поезд. Здесь одна колея.

– Почему ты не сказал раньше? Поехали скорее.

Откинувшись на клеенчатую спинку дрезины, она любовно расправляла тонкими пальцами лепесточки подснежников. Ветер свистел в наших ушах, солнце било прямо в ветровое стекло.