Текст книги "Поездка к Солнцу"

Автор книги: Борис Костюковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

В коридоре он стоит около дверей своего класса, и ему не хочется никуда уходить. Кто-то там рассказывает, как посадил дед репку, выросла она большая-пребольшая…

Но вот снова открывается дверь класса, и выходит Афоня.

– Я в уборную попросился, – шёпотом сообщает он Андрейке.

– Пойдём в уборную! – сразу веселеет Андрейка.

– Да нет, – Афоня машет рукой, – я не хочу в уборную, я к тебе…

– Пойдём в интернат? – спрашивает Андрейка.

– Пойдём, – не задумываясь, отвечает Афоня.

Они бегут по широкому коридору к вешалке.

Им загораживает дорогу какая-то женщина:

– Куда это вы?

– В интернат. Меня с урока выгнали! – радостно сообщает Андрейка.

– И меня тоже выгнали, – врёт ей Афоня.

– Вот какая красота! – ворчит женщина. – Не успели через порог школы переступить и уже проказничаете. Ищите свою одежду.

Через минуту одетые Андрейка и Афоня выходят из школы.

– Не надо туда идти! – Афоня хватает Андрейку за руку. – Там учительница увидит.

Ребята обходят школу с другой стороны. На дороге видны следы от гусениц «Тимоши».

Андрейка размахивает сумкой, и только тут Афоня вспоминает, что его сумка осталась в классе.

– Завтра возьму! – беззаботно говорит он. – Дай-ка руку пощупаю. Согни, согни её! Вот так. Ого, какой ты сильный!

У Андрейки будут нарты

В интернате у ребят много работы. Это только со стороны может показаться, что после школы сделаешь уроки, а остальное время играй и бегай.

Утром Андрейку будит горнист. На горне громко играет Тудуп. Андрейка пугается и вскакивает с постели. Если кто-нибудь не хочет просыпаться и натягивает на голову одеяло, Тудуп подходит к кровати и играет в самое ухо.

Когда уже все на ногах. Тудуп аккуратно завёртывает горн в полотенце, кладёт его в тумбочку и командует:

– На зарядку!

Ничего не поделаешь: Тудуп комсомолец, пионервожатый, ему уже много лет – целых четырнадцать.

И хотя Андрейка ещё не пионер, он идёт на зарядку в комнату игр. Делать зарядку вместе со всеми не так уж плохо, вот только не умеет Андрейка дышать. Он набирает полную грудь воздуха, краснеет от натуги и никак не может сразу делать упражнение и дышать. Когда Тудуп командует: «Руки в стороны, при-сесть!» – Андрейка это понимает. Но стоит Тудупу сказать: «Вдо-ох, вы-дох», как он только дышит и уже не разводит рук в стороны и не приседает. Сейчас же следует строгий окрик:

– Андрей, ты почему не делаешь зарядку?

Но ко всему можно приспособиться, и в конце концов Андрейка понял, что лучше не дышать. Этого Тудуп никогда не замечал.

Ещё тяжелее было каждый день умываться. И не раз, а несколько раз в день. Утром умывайся, перед каждой едой умывайся, на ночь тоже. В юрте Андрейке тоже приходилось умываться, но здесь – совсем другое дело. Обязательно надо мыть уши и всё лицо. Даже руки надо мыть по локоть. Даже шею! А кто не знает, что это самое большое наказание!

Вначале Андрейку избрали санитаром. На левую руку он надел повязку с большим красным крестом и каждое утро осматривал у всех ребят в классе руки, уши, шею. Быть санитаром очень почётно и удобно. Так первые три дня думал Андрейка. Сам он наскоро мыл руки и ещё немного нос. Андрейку никто не осматривал. Но подвела опять эта девчонка – ябеда Фиска-Анфиска. Она подняла руку и сказала учительнице:

– А почему у Андрюши Нимаева у самого грязная шея и ногти?

– Уши грязные! – добавил чей-то пискливый голос из задних рядов.

Учительница вызвала Андрейку, сама осмотрела его и покачала головой.

– Нам не нужен такой санитар! – сказала опять та же девочка из заднего ряда.

– Ты хочешь что-то сказать? – спросила учительница. – Тогда подними руку.

Девочка подняла руку, встала и повторила:

– Нам не нужен такой санитар.

Все ребята загалдели и решили переизбрать Андрейку. Как это ни было странно, но санитаром избрали эту ябеду Фиску-Анфиску.

Андрейке пришлось расстаться с нарядной повязкой и мыть шею и уши. Фиска-Анфиска не давала Андрейке покоя. Она по-хозяйски лезла ему за воротник, в уши, подозрительно осматривала ногти. Андрейка уже мыл руки и даже шею мыл и уши, но всё равно зловредная девчонка каждый раз находила у него какие-то полосы на щеках, на шее и обязательно грязь под ногтями. А что мог поделать Андрейка, если она откуда-то бралась, эта грязь, сколько ни мойся!

Один раз возмущённый Андрейка, понимая, что Фиска-Анфиска к нему придирается, запротестовал: пусть посмотрит весь класс – он мылся, и у него чистые уши и чистая шея. Под ногтями действительно есть грязь, это Андрейка и сам видит, но он не понимает, откуда она взялась.

Фиска-Анфиска покраснела от злости, все ребята столпились около Андрейки. Афоня авторитетно заявил:

– У него чистая шея. И уши. Я сам видел, как он мыл.

– А грязь, а грязь! – Фиска-Анфиска, чуть не плача, тыкала пальцем в Андрейкину скулу.

– Это от солнца, – опять сказал Афоня.

– От солнца! – радостно повторил Андрейка.

Фиска-Анфиска растерялась. И Андрейка почти торжествовал победу. Но не тут-то было. Фиска-Анфиска вытащила из карманчика свой чистый платок и решительно заявила:

– Давай на платок попробуем.

– Давай! – сгоряча согласился Андрейка, потому что он поверил Афоне. И потом, в самом деле он ведь умывался сегодня!

Фиска-Анфиска деловито поплевала на платок и провела им несколько раз по Андрейкиной скуле. Полосы не стало, а на платке появилась грязь. Фиска-Анфиска победно подняла платок, показывая его классу, потом снова поплевала и залезла в Андрейкино ухо. Ухо тоже стало чистым. Афоня смущённо помалкивал. Учительница как раз вошла в это время в класс и, к радости Андрейки, отругала Фиску-Анфиску за то, что она плевала на платок и вытирала у Андрейки щёку и ухо. Так и надо ябеде! Андрейка доволен: Фиска-Анфиска больше никогда не полезет к нему с платком.

Нет, не легко было Андрейке. После школы никак не хотелось делать уроки. Вот он уже знаком с тетрадью, с карандашом и выводит прямые палочки, похожие на стойки в юрте. Полстраницы заполняет он палочками. Это называется домашним заданием. Потом он пересказывает Афоне сказку про колобок.

После обеда и тихого часа ребята идут пилить дрова, таскают их к печкам. Опять распоряжается Тудуп. Андрейка умеет пилить дрова, носить их в охапке умеет, но растапливать такую большую печь ему никогда не приходилось. Это делает Тудуп. У него есть спички, которые он никому не доверяет. На коробке нарисованы какие-то животные с рогами, запряжённые в сани. Тудуп объяснил, что это олени, водятся они на Севере, а сани называются нартами.

– Очень быстро бегают олени, – сказал Тудуп.

– Быстрее коня? – спросил Андрейка.

– Сравнил! Конечно, быстрее.

– Быстрее «Победы»?

Тудуп на секунду задумался.

– Быстрее. Как ветер! – Тудуп энергично махнул рукой. – Олени везде пройдут, там, где и машина никакая не пройдёт.

– Как самолёт? – приставал Андрейка.

– Ну уж – самолёт! – покровительственно улыбнулся Тудуп. – Самолёт в воздухе, а олени – на земле.

Когда у Тудупа вышли спички, коробок он отдал Андрейке.

С удовольствием Андрейка рассматривал оленей: вот бы покататься на этих нартах!

И всё же время бежит быстро. Вот уже выпал снег, а потом и первый мороз ударил. Несколько раз за Андрейкой приезжал отец и увозил его в юрту. Это бывало в субботу.

А назавтра Андрейка ездил на Рыжике и целый день проводил около отары. Нянька, конечно, была тут же, и даже Катя в таких случаях уходила с отарой и не расставалась со своим хозяином.

Вечером отец и мать рассматривали Андрейкины тетради.

Сын за три месяца уже стал грамотным. Палочки и кружочки сменялись буквами и словами. Красными чернилами учительница пишет отметки. Пятёрок у Андрейки нет, и всё потому, что он торопится.

Мама читает и вздыхает. Вздыхает и читает.

«Андрюша, не изгибай палочки у всех букв. Точки и запятые делай меньше», – так пишет учительница.

Но это ещё ничего. А бывают очень короткие и сердитые слова, и они больше всего не нравятся маме. «Грязно», – читает мама и так укоризненно смотрит на Андрейку, что ему сейчас же хочется спать.

И всё же один раз прорвалась пятёрка. Андрейка написал: «Мостик, козлик, Саша», написал так чисто, правильно, что заработал первую в своей жизни пятёрку. А быть пятёрочником, оказывается, очень приятно. Мать и отец радуются, Рыжик, Нянька и Катя такие ласковые и весёлые, что Андрейка чувствует себя именинником.

И тут Андрейка решил показать отцу коробок.

– Сделай мне нарты, – попросил он. – Беда охота на нартах кататься!

Отец внимательно разглядывал коробок от спичек, потом сказал:

– Когда я в армии служил, у меня друг был – эвенк. Много рассказывал мне, как на оленях ездил. А ещё друг один был, с Чукотки родом, – на собаках ездил.

– На собаках? – Андрейка так и подпрыгнул. – Как это – на собаках?

– А вот так же, как здесь, – отец показал на коробок, – только вместо оленей в санки запряжены собаки.

– В нарты, – поправил Андрейка отца.

– В нарты, – согласился отец. – Говорит, шибко быстро собаки бегают.

– Няньку запрягу! – с горящими глазами проговорил Андрейка. – Сделай скорее нарты.

– Мало одной Няньки, ещё собаку нужно.

– Катьку запрягу.

– Катьку! – рассмеялся отец. – Ты выдумщик!

– Сделай нарты! – жалобно попросил Андрейка. Больше всего на свете ему сейчас хотелось иметь нарты.

Отец повертел в руках коробок, прищурился, словно прицеливаясь, и сказал:

– Учись хорошо. Сделаю тебе нарты. Упряжку сделаю. Пятёрки таскай. Будешь пятёрки таскать, тогда я тебя летом в Москву возьму. На выставку поедем.

От этих слов у Андрейки перехватило дыхание, но он всё же проговорил:

– А Дулму возьмём с собой?

Андрейка заболел

Легко сказать: таскай пятёрки! Андрейка изо всех сил старался, но пятёрки ему не давались. И у Афони были пятёрки, и у Фиски-Анфиски, а Андрейка получал пятёрки только по физкультуре. Физкультура на самом деле была игра: то надо перегнать всех – бежать изо всех сил, то бросаться снежками, то прыгать в длину, то в высоту, через верёвочку, то прыгать со скакалкой. А были и совсем замечательные игры: «кошка-мышка», «третий лишний», «догонялочка-выручалочка».

Учительница сказала, что Андрейка хороший физкультурник, и ставила ему пятёрки. Хорошо бы, совсем не было других уроков, кроме физкультуры, – Андрейка бы наверняка поехал тогда в Москву.

А тут ещё он научился кататься на коньках. Даже, если точно говорить, не на коньках, а на одном коньке. На другом катается Афоня. Дядя Костя как-то приезжал из МТС, где он сейчас ремонтирует «Тимошу».

– Обязательно давай Андрейке коньки, – наказал он сыну.

Только Афоня давал один конёк, а на втором или катался сам, или прятал в тумбочку.

– Расшибёшься ещё, – пояснял он. – Думаешь, мне жалко? А на двух ты не устоишь.

Очень хорошо, что речка осенью разлилась, а теперь замёрзла: получился настоящий каток.

Только выйдешь из интерната, перелезешь через низкий заборчик (для удобства потом кто-то проделал дырку: выломал пару дощечек) и сразу же попадаешь на лёд. Ну, а потом до самого вечера забываешь, что есть интернат и есть домашнее задание. Ах, если бы Андрейке иметь два конька! Но Афоня сам умел кататься на одном и почему-то не хотел, чтобы Андрейка научился кататься на двух.

Андрейка давно уже не видел Дулму. Он ей напишет письмо. Вот когда выучит все буквы – и напишет. Он пробовал про себя сочинять его в свободное время. А свободного времени совсем нет. Разве только когда ложишься спать.

«Куда ты далеко перекочевала? – закрыв глаза, сразу же начинал «писать» Андрейка. – Беда плохо без тебя! Я тут в новую игру играю, на коньках катаюсь. Шибко хорошо учусь, всех в классе перегоняю. Я теперь физкультурник. У меня хороший друг, зовут Афоня, лучше тебя…»

Андрейка засыпает, так и не успев «дописать» письмо. Очень уж быстро засыпает – наверно, лодырем будет. И только заснёт – уже утро, надо вставать. А на уроке сразу же неприятность: не выполнил домашнее задание – получил двойку. Непонятно всё-таки Андрейке: ему нравилось писать именно эти цифры – единицу и двойку, а когда их писала в тетрадь учительница, у него портилось настроение.

– Не дам тебе больше «снегурочку»! – пригрозил Афоня. – Что мне папа скажет, когда узнает?

А папа – это ведь дядя Костя. Верно, что он скажет? А что скажет Андрейкин папа? Не возьмёт его в Москву.

В интернате Андрейка до боли в глазах смотрит на двойку в своей тетради. Перелистает страницу, а там тройка. Тройка совсем похожа на пятёрку, только хвостик в другую сторону торчит. Андрейка берёт красный карандаш и делает хвостик правильно. Теперь получилась пятёрка, только с двумя хвостиками. Можно бы один хвостик стереть резинкой, но в тетради нельзя ничего стирать резинкой. С двойкой у него тоже хорошо получается: он капнул на неё чернила, так что вместо двойки вышла клякса. А рядом сам написал цифру «пять» с красивым одним хвостиком.

Вот теперь Андрейка закрывает тетрадь и просит у Афони «снегурочку». Афоня, конечно, видел, что Андрейка сегодня занимался, и молча вытаскивает из тумбочки завёрнутые в полотенце коньки.

– Попробуй на двух, – говорит Афоня мрачно.

Андрейка хватает коньки обеими руками.

В интернате уже третий день холодно – вышли все дрова, новых из колхоза не подвезли. А на улице тепло, даже жарко. Андрейка снимает с себя дэгыл, бросает на лёд, садится и подвязывает коньки. Oн встаёт на ноги и сразу же чувствует разницу: во-первых, он очень вырос – наверно, с отца ростом стал, во-вторых, он сейчас лёгкий, быстрый: покатится, как в кино!

А всё-таки Афоня добрый. Надо и Афоню взять в Москву.

Андрейка широко размахивает руками, катится на одной ноге – ах, как здорово! Ещё один взмах – вторая нога касается льда, но едет в сторону, и Андрейка падает. Это пустяки! Вот он уже снова на ногах, но почему-то так больно, что он снова валится на лёд…

…Андрейка лежит на кровати. Но это не интернат, а маленькая белая комната в незнакомом доме. Он хочет подняться, но не может: очень болит всё тело.

– Не надо, Андрюша, лежи, – говорит женщина в белом халате.

В белых халатах ходят ветеринары. Откуда здесь взялся ветеринар и почему он не даёт Андрейке встать?

– Выпей лекарство, Андрюша.

Какое ещё лекарство? Что он, овца? И Андрейка мотает головой: нет! Это он, значит, ещё спит.

Андрейка тяжело вздыхает.

– Ты ветеринар? – напрямик спрашивает он.

Женщина отворачивает одеяло, зачем-то лезет к Андрейке под рубашку и оставляет у него под рукой что-то холодное.

– Какой там ещё ветеринар! Лежи тихо, смерим температуру.

Ну конечно, это ветеринар. Когда овца заболеет, у неё меряют температуру.

Андрейка засмеялся: ветеринар ошибся и не туда поставил градусник.

– Ну, и чего ты смеёшься? Сломал ногу – и смешно.

– Сломал? – удивляется Андрейка.

– А то нет? На речке катался, упал и вот в больницу угодил.

– Тётьмаш, Тётьмаш, – шепчет кто-то над ухом у Андрейки, – а у него прямая нога будет?

Андрейка поворачивает голову и видит рыжую, в веснушках девчонку. Если бы она не была такая маленькая, он подумал бы, что это Фиска-Анфиска.

– Прямая, а то ещё какая? Если у тебя прямые ноги будут, то у него и подавно.

Уже на второй день Андрейка узнал, что девочку зовут Катей, – подумать только, ей кто-то дал Катино имя! – а Тётьмаш не ветеринар, а медицинская сестра.

Катя лежала в больнице уже давно. Она любила лазить по крышам, упала и сломала себе ноги. Катя ходила в белых негнущихся унтах, из которых почему-то выглядывали пальцы. Она ходила, держась за кровати, тумбочки, стены, переставляя прямые, как палки, ноги. У Андрейки на ноге такой же в точности белый унт. А зачем это?

– Ты кость сломал? Сломал, – разъясняла Тётьмаш. – Теперь надо, чтобы она у тебя срослась. Лежать будешь.

С врачом Дядьсаш Андрейка тоже познакомился.

В комнату вошёл толстый человек с красным весёлым носом, с белыми бровями, белыми усами и в белой шапочке.

– Как тут поживает наш мужичок с ноготок? – густым басом спросил он. («Мужичок с ноготок» – это про Андрейку.) – Как воюет товарищ Правосудова? («Товарищ Правосудова» – это про Катю.)

И с этого дня у Андрейки пошла новая, незнакомая и не очень-то весёлая жизнь. Его то и дело заставляли глотать горькие порошки, пить горькую воду. Теперь ясно, почему больные овцы не любили лекарства. Иногда Андрейке удавалось спрятать порошки под матрац, но он всё равно морщился изо всех сил, показывая, как ему горько.

Андрейку навещали родные и друзья. Отца с матерью сменила бабка Долсон, даже Фиска-Анфиска пришла. Она пришла со своей санитарной повязкой, и Андрейка тут же спрятал руки, натянув одеяло до подбородка.

– Я тебе букварь принесла, – деловито сказала Фиска-Анфиска. – Мы будем к тебе приходить, а то отстанешь. Мы уже букву «ч» прошли.

Андрейка фыркнул и ещё больше натянул одеяло.

– А ты умываешься здесь? – осведомилась Фиска-Анфиска и успела заглянуть Андрейке в ухо.

Утром Тётьмаш протирала у Андрейки лицо и руки, но ведь это не умывание…

– Не, – сказал он и добавил: – А у меня кость поломанная.

– Тебе больно? – Лицо Фиски-Анфиски жалостливо сморщилось.

Станет Андрейка говорить, что ему больно!

– Не, – мотнул он головой.

– Тебе надо умываться, – наставительно сказала Фиска-Анфиска.

– Тётьмаш сказала, что мне нельзя умываться.

– Все люди должны умываться! Покажи руки! – приказала Фиска-Анфиска.

Андрейка послушно протянул руки, и Фиска-Анфиска покачала головой, как это делала учительница, если бывала чем-то недовольна.

Когда Фиска-Анфиска ушла, Андрейка подозвал к себе Катю и показал ей букварь.

– Давай играть будем, – предложил он. – В школу играть будем. Ты буквы знаешь?

– Не знаю.

– Вот хорошо, – медленно, как учительница, сказал он. – А я почти все буквы знаю, я буду тебя учить. Запомни, – раздельно произнёс Андрейка слова своей матери, – начало ученья – буква «а», начало еды – чашка айрака.

И тут Андрейка замолчал: ему очень захотелось есть. Вот уже несколько дней его кормили супом и манной кашей.

– Как тут поживает наш мужичок с ноготок? – густым басом спросил Дядьсаш.

– Беда баранину хочу, айраку хочу! – забыв о своей новой роли учительницы, сказал Андрейка и тяжело вздохнул.

Большое воскресенье

Еле-еле Андрейка дождался, пока его выписали из больницы. На первом уроке по письму Андрейка сидел грустный: за время своей болезни он отстал от класса и не понимал, о чём сейчас говорит учительница. Только на уроке по ручному труду он оживился. Из раскрашенной бумаги ребята вырезали и клеили игрушки: звёздочки, корзиночки, флажки и даже маленькие ёлочки. Андрейка ещё ни разу не видел ёлки, кроме как в букваре. В степи они не растут, да и в лесу, куда он ездил с дедом Егором, не было ни одной ёлки.

Учительница сказала, что скоро будет Новый год. Колхоз пошлёт в лес машину, за триста километров, и оттуда привезут для школы настоящую большую ёлку.

– Вот эти игрушки, – учительница взяла в руки сделанную Андрейкой звёздочку, – мы повесим на ёлку. Зажгутся разноцветные лампочки («Как радуга», – подумал Андрейка), придут Дед-Мороз, Снегурочка и Мишка-медведь…

Скоро, скоро Новый год! Скоро большое воскресенье!

В обычное воскресенье ребята не ходят в школу, но день этот быстро кончается, и снова надо в школу. А в большое воскресенье пройдёт день, другой, третий – целых десять дней, и не надо идти в школу, можно жить в степи, ездить на нартах. Большое воскресенье – это и есть зимние каникулы.

Отец сказал Андрейке, что нарты почти уже готовы. Скорей бы большое воскресенье!

Андрейка тогда запряжёт в нарты Няньку, Катю и поедет прямо к солнцу. Тудуп говорит, что на нартах доедешь туда, где не пройдёт даже лошадь и «Победа». Хорошо бы доехать до солнца! На коньках Андрейка больше не катается. Он ещё немного хромает и очень боится, что это кто-нибудь заметит и подумает, что он похож на плохого человека, хромого лодыря дедушку Бадму. Андрейка очень старается получать пятёрки, но всё равно из этого ничего не получается. Даже по физкультуре теперь нет пятёрок, вообще нет никаких отметок. От физкультуры Андрейка временно освобождён. Только когда пройдёт большое воскресенье, ему снова можно будет бегать.

Андрейка не остался на ёлку. Приехал отец и привёл в поводу Рыжика.

Ёлка уже стояла в большом школьном зале. На самой её верхушке горела звезда. Настоящая, красивая звезда – может быть, та, которую так и не мог найти Андрейка в степи. Ёлка была уже украшена. Андрейка привёл отца посмотреть на неё и показать свои игрушки.

– Может, останешься? – спросил отец. – Я послезавтра опять за тобой приеду.

– Не, – сказал Андрейка, – домой охота.

Он несколько раз обошёл ёлку, высматривая свои игрушки, но так ни одной и не узнал.

– Подарки будут давать, – вставил Афоня, сопровождающий друга.

– Возьми себе мой подарок, – сказал Андрейка Афоне.

– Не надо, у меня свой будет.

– Возьми, – попросил Андрейка, – я потом Кате в больницу его увезу.

– Ладно, – наконец согласился Афоня, которому очень не хотелось, чтобы Андрейка уезжал.

Вместе они вышли из школы. Отец осторожно подсадил Андрейку на Рыжика, отвязал от изгороди повод и дал его в руки сыну. Не дожидаясь отца, не простившись с Афоней, Андрейка пустил Рыжика шагом. Теперь нельзя скакать, как раньше. И это очень жаль.

Вот кончилась деревня. А дальше началась степь. Зимой она не очень-то весёлая: кругом снег да кое-где голые кустики. Но это невесело тому, кто не знает степь, а Андрейка очень хорошо её знает. Дома его ждут нарты, там мать. Нянька, Катя. Приедет в гости Дулма…

Андрейка в нетерпении хотел стегнуть Рыжика, но посмотрел на отца, что-то вспомнил и продолжал ехать шагом.

А Дулма будто бы знала – ждала уже Андрейку в юрте. Отец сразу же уехал в отару к матери, и они остались одни.

Андрейка прежде всего принялся рассказывать Дулме о больнице. Какая там замечательная есть Тётьмаш и Катя! Да нет, вовсе не коза, а девчонка. А доктор Дядьсаш зовёт Андрейку «мужичок с ноготок». Всем хорошо было бы в больнице, но там кормят не бараниной, а манной кашей. (Вот и Дулма не знает, что такое манная каша!) Заставляют принимать горькие порошки. О порошках невозможно вспомнить…

– Давай в больницу играть, – сразу же предложила Дулма.

– Давай, – соглашается Андрейка.

Он ложится на кровать, и Дулма прежде всего перевязывает полотенцем его ногу. Дулма – это Тётьмаш. Вместо халата она закуталась в простыню.

– Выпей, Нимаев, порошок, – говорит Тётьмаш.

Боль в ноге Андрейка ещё терпит, но порошки… Ах, зачем он показал их Дулме! Это ведь он для Няньки и Кати привёз их.

– Не хочу порошки! – Андрейка передёргивается от отвращения.

– Пей, пей! – настаивает Дулма.

Андрейка берёт порошок, будто бы высыпает в рот и запивает водой. Порошок в это время он прячет под потник. Но Дулма обнаруживает обман и сердится.

– Так нельзя! – говорит она. – Ты выпил воду, а водой не лечатся. Пей порошок, а то я не буду больше Тётьмаш!

– Ну и ладно! – быстро соглашается Андрейка, встаёт и развязывает свою ногу. – Ты будешь девочка Катя, а Нянька станет Андрейкой. А я буду доктор.

– А Тётьмаш? – ехидно спрашивает Дулма.

– Тётьмаш?.. Тётьмаш дежурила ночью, теперь-выходная.

Андрейка тут же малюет красным карандашом свой нос, закутывается в простыню и зовёт Няньку. Он заставляет её лежать на кровати и перевязывает заднюю лапу.

– Ну, как сегодня мужичок с ноготок? – спрашивает Дядьсаш у Няньки и берёт её за переднюю лапу. – Лекарство пил? Э, не годится так! Выпьем при мне.

Дядьсаш берёт кусок баранины, обсыпает порошком и даёт «больному». Нянька осторожно нюхает мясо, фыркает, но всё же начинает есть.

– Великолепно! – одобряет Дядьсаш, – Теперь послушаем у мужичка его сердчишко. Так. С таким сердчишком никакие переломы не страшны. Дыши! Вот так. Глубже, сильнее дыши! Не дыши. Ага! Скоро в школу побежишь.

Нянька лежит на кровати, перевернувшись на спину и раскинув лапы. Она внимательно слушает «доктора» и портит дело только тем, что старается лизнуть его красный нос. Ей кажется, что Андрейка специально для этого подставляет свою голову.

Андрейка морщит нос и строго спрашивает:

– Ну-с, а как себя чувствует товарищ Правосудова?

У «товарища Правосудовой» связаны верёвкой ноги, и она молчит.

– Покажи язык! – требует «доктор». – Язык неважный… прямо скажем, плохой язык.

– Почему плохой? – удивляется Дулма.

– Не знаю, – признаётся Андрейка.

– А у тебя хороший?

– У меня хороший. – И уже голосом доктора обращается к Няньке: – Вот возьми пример с мужичка. Покажи язык! Замечательно! У этого желудок железо переварит.

– Какое железо? – опять спрашивает Дулма.

– Не знаю.

– Почему у меня язык плохой, а у тебя хороший? – настаивает Дулма. – Не хочу так играть! Давай в школу.

Правда, как это он забыл, что теперь можно играть в школу!

Андрейка развязывает Дулме ноги, сбрасывает с себя простыню.

– Ты будешь учительница, а я буду класс, – говорит он.

Дулма соглашается, но не знает, что должна делать учительница. Андрейка объясняет и вдруг решает, что лучше он сам будет учительницей.

Но Дулма заупрямилась: она не хотела быть классом.

– Дети, когда я вхожу, нужно встать.

Даже Нянька спрыгнула с кровати, а Дулма отвернулась, села и будто не слышала Андрейку.

– Я сама учительница! – упрямо произносит Дулма.

– Ты? – смеётся Андрейка. – Какая ты учительница, ты ни одной буквы не знаешь!

– Я знаю. Я не хочу с тобой играть!

– Это я не хочу с тобой играть!

– Ты хромой Бадма.

Это была неправда: Андрейка уже не хромал. Хуже Андрейку нельзя было оскорбить.

– Любимая! – зло выпалил Андрейка и толкнул Дулму кулаком в грудь.

Дулма заплакала. А Андрейке не было её жалко.

Дулма вышла из юрты. Пусть уезжает! Андрейка стал думать о том, как он на нартах поедет к солнцу.

Дулма заблудилась

Поздно вечером в степи появились первые признаки надвигающейся пурги, и небо почернело, стало без единой звёздочки. Вскоре к юрте прискакала бабка Бутид. Оказывается, Дулма не приехала домой. Дулма потерялась.

Пурга мела уже не на шутку.

Андрейка подумал о Дулме: «Так тебе и надо!» Бабка рвала на себе тоненькие косички и нехорошо, скучно плакала. Чего плакать? Куда она денется?

И всё-таки Андрейка готов был заткнуть уши, убежать в степь, только бы не слышать этих причитаний. Так можно и самому разреветься. А кто-нибудь видел, чтобы настоящий мужчина позволил себе реветь из-за девчонки?

Отец начал собираться в дорогу. Андрейку точно кто-то подстегнул:

– И я с тобой.

– Сиди ты! Виноват – и сиди! Надо было раньше Дулму отправить домой.

– Поеду! – засопел Андрейка, натягивая на голову малахай, и кисточка несколько раз упрямо повторила: «Поеду, поеду!»

Что с таким парнем сделаешь!

Отец молча взял Андрейкино седло и, пригибаясь, вышел в низкую дверь юрты.

В две минуты Андрейка был готов.

– Нянька пусть остаётся, – сказал отец. – Не отставай, не теряйся! – бросил он.

Андрейка и без того знал, что в такую погоду нельзя теряться.

А всё-таки жаль, что он не один ищет Дулму! Вот это было бы здорово!

Ночь тёмная, и Андрейке кажется иногда, что он находится в большой юрте без света. Только очень холодно.

– Ду-ул-ма-а, Ду-ул-ма-а-а! – надрывается бабка, но разве перекричишь пургу?

Иногда зовёт отец, у него голос громче. Только Андрейка молчит. Он всматривается в темноту так, что больно глазам. И кажется ему, что вот-вот вынырнет из темноты маленькая Дулма на лошади. Не так уж плохо она сидит верхом…

– Пропала девка, совсем пропала! – причитает бабка и опять кричит: – Ду-ул-ма-а-а!

Отец почему-то замолчал.

Андрейка боится, что отец скажет: «Поедем к юрте! Хватит. Всё равно не найдём».

Что же, тогда Андрейка останется с бабкой Бутид. И они объездят всю землю. Уж бабка не остановится, а Андрейка тем более.

А вдруг объездишь всю землю и не найдёшь Дулму? Андрейке стало очень страшно. Зачем только он ударил её? Больше никогда так не будет делать.

Отец закутал Андрейку в полушубок. Стало чуть теплее. Только нос очень мёрзнет. Интересно, почему нос мёрзнет, а глаза нет?

Глаза начинают видеть лучше. Это наступает рассвет – так долго они ездят по степи. Несколько раз отец растирал у Андрейки лицо.

Три года назад Андрейка остался в юрте один, заскучал и пошёл в степь искать отца с матерью. Тоже чуть не замёрз. Уши отморозил, а нос остался цел. Крепкий у Андрейки нос и щёки крепкие. Правда, сейчас даже щекам холодно…

Бабка перестала кричать. Она едет молча, опустила голову и не вытирает слёз.

И бабка и отец не зовут уже Дулму. Это совсем не нравится Андрейке. И тогда требовательно, сердито, оттопыривая губы, Андрейка выкрикивает:

– Ду-ул-ма-а! Где ты? Дул-ма-а? Это я-а-а!

– Ду-ул-ма-а! – словно проснувшись, совсем охрипшим голосом присоединяется к Андрейке бабка.

Отец – тоже. Вот какой хитрый Андрейка! Он снова молчит, но, как только становится не слышно бабки и отца, начинает кричать.

И вдруг отец срывается, бьёт ногами и хлещет плёткой уставшую лошадь, скачет вперёд.

Нет, это Андрейка первый увидел стог сена, а около него лошадь. Ему только мешает доха, он не может поднять даже руку. Андрейка сердит на весь мир – на отца, на бабку Бутид и больше всех на Рыжика: неужели не понимает, что сейчас надо скакать вовсю?

Около копны сена стояла лошадь Дулмы, в этом Андрейка не мог ошибиться, но самой Дулмы не было.

Андрейке стало страшно. Куда же делась Дулма? Где её теперь искать? А может, её уже волки задрали, и Дулма больше никогда не приедет к Андрейке и не будет с ним играть?.. Зря отпустил её Андрейка так поздно и не догадался проводить! Правда, он рассердился на Дулму… Вот только за что, не может сейчас вспомнить…

Отец сошёл на землю и стал зачем-то разгребать сено в копне.

– Бутид, вот она, твоя любимая! – закричал он вдруг.

Дулма сидела, зарывшись в сено, как в норе, намотав повод на руку. Она крепко спала и проснулась только сейчас.

Сначала она ничего не понимала и с удивлением смотрела на Андрейкиного отца, склонившегося над ней. Но вот отец взял её и поставил на ноги. Тогда Дулма увидела Андрейку, свою бабку, Саврасуху, копну сена и сразу всё вспомнила. Вчера, когда она возвращалась от Андрейки, вдруг пошёл снег, закрутил сильный ветер, стало темно и страшно.

Дулма огляделась по сторонам, но ничего не увидела и уже не знала, где юрта Андрейки, а главное – куда теперь ехать, чтобы попасть в свою юрту. Дулма опустила повод и поехала наугад, как вдруг Саврасуха подошла к копне сена.

Тогда Дулма решила остаться здесь. Она вырыла в сене глубокую ямку, залезла в неё и, не выпуская повода, чтобы не ушла Саврасуха, забилась в эту ямку, закрывшись с головой сеном.

Вскоре она заснула и проспала всю пургу. Вот как это было, но теперь всё прошло. Дулма даже засмеялась от радости.

Бабка Бутид соскочила на землю и что-то быстро-быстро говорила, прижимая к себе Дулму. Андрейка не особенно-то прислушивался к её словам, но всё же знал, что бабка не ругает Дулму, а говорит ей ласковые слова.