Текст книги "Поездка к Солнцу"

Автор книги: Борис Костюковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

Бабушка Долсон подошла близко к хромому Бадме и смотрела на него в упор, как на незнакомого.

– Вы, ламбагай, стреляли? В Няньку стреляли?

– Мама, – сказал Арсен Нимаев, волнуясь, – спросите этого человека. Его Щукин зовут. У него в багажнике машины два убитых лебедя лежат. Скажи! кто стрелял в лебедей?

– Чего за душу тянешь? Сказал: виноват, и всё тут. Одного я убил, второго Бадма убил.

– Зачем неправду говорил? – зло прошипел Бадма. – У меня ружья нет.

– Ружья-то у тебя нет, святой отец, – усмехнулся человек в синей куртке, – ружьё я всегда с собой привожу.

– Врёшь всё! Зачем врёшь?

– Я тебе покажу «врёшь»! – вдруг рассердился Щукин. – Каждую весну к тебе езжу, каждую осень езжу, и всегда лебедей вместе бьём. Я так скажут если попался, то нечего финтить да вывёртываться. За правду меньше спрос. Советская власть правду любит. – Он нахально оглядел всех и растянул рот до ушей, показав мелкие редкие зубы.

– Как вы хорошо знаете, что любит Советская власть! – насмешливо сказала мать Фиски-Анфиски.

– А то как же. На том стоим.

– Что же это у вас за промысел – лебедей бить? Вы ведь знаете, что это запрещено законом.

– А то как же, знаем всё. – Щукин хитро прищурился. – А только мы с Бадмой по этому делу лет десять промышляем. Набьём лебедей, перо общипаем с ним, кожу вместе с пухом сдерём. – Щукин засмеялся, оскалив свои мелкие зубы. – Бадма вот научил меня выделывать эти шкурки. И вот, значится, лебяжьи шкурки пуховые получаются. Говорят, королевы и те не брезгуют носить. В городе с руками отхватывают по пятьдесят рубликов за штуку.

– У-у, дохлый козёл ты! – брызгал слюной хромой Бадма.

– Сам ты пёс поганый, – спокойно сказал Щукин. – Надоел ты мне во как! – Он провёл рукой по шее. – И прятаться от людей надоело. И жадность твоя надоела ненасытная. Ежели хочешь знать, то я рад, что они меня поймали. Рад, и всё тут. И что я с тобой связался? Мне, если хочешь знать, государство пенсию платит по инвалидности. Ну, и свою машину имею. А что я от этих лебедей получил? Пьянству научился на дармовые деньги. – Щукин говорил всё громче и громче. Он перестал улыбаться, побледнел, и у него стала дёргаться щека. – Что я нашёл? – уже кричал он. – Жена ушла, не выдержала пьянства моего да делишек всяких!

– Эк тебя прорвало! – Дядя Куку покачал головой.

– А то не прорвёт? Это же не человек, а зараза, – сказал Щукин и прикрыл ладонью щёку. – Разве только на одних лебедях я с ним грешил? Сколько в город я продуктов от него перевозил! И мёд. И масло. И мясо целыми баранами. И шерсть. Сколько ему деньжищ перевозил! Чего там – я извозчик удобный. А только вот взял и кончился. Во как опротивело всё! Хоть вой! Сам себе противный стал. Вот как он взял вчера и в собаку выстрелил – он и в человека так может. Это я точно говорю. Лебедей он меня научил бить. А ведь лебеди эти почти как люди… – Щукин замолчал.

– Вот оно как бывает, дружочек, – сказал дядя Куку. – Про лебедей это ты точно сказал. Лебеди получше иных людей бывают. Да и вот хоть собаку эту возьми.

– И то правда. – Щукин вздохнул.

Андрейка почувствовал, что его дёргают за ногу. Дулма высунулась из-под кровати: Андрейкина нога мешала ей смотреть.

– Что вы теперь скажете, гражданин Балбаров? – спросила мать Фиски-Анфиски.

Бадма молчал.

– Эх, позор какой! – гневно сказал Чимит Бал-донов. – Вот я теперь расскажу своей матери, к кому она молиться ездила. Кому приношения возила.

Бадма стал легонько раскачиваться из стороны в сторону и шевелить толстыми губами. Бабушка Дол-сон так и застыла около него, вытирая ладонью слезящиеся глаза.

– Пошто молчите, ламбагай? – тихо спросила она.

– А что ему говорить? – сказал дядя Куку. – Видно ведь, что вот человек правду-матку режет. Я верю вам, Щукин. Только у меня к вам вот какой вопрос: кто-то из вас обронил патрон около этой собаки. Мы разрядили этот патрон, и вот что там оказалось. – Он протянул Щукину круглые шарики и продолговатые похожие на крошечных рыбок, свинцовые слитки. – Что это такое?

Щукин взял всё это, подбросил на ладони.

– Его работа. – Он мотнул головой в сторону хромого Бадмы. – Бадма патроны всегда готовит. У них этого добра в дацане полно. Вот он и заряжает патроны.

Бадма всё раскачивался с закрытыми глазами, будто его всё это не касалось.

Бабушка Долсон вдруг быстро заковыляла к столику с богами, взяла в руки бурхана, которого весной дал ей хромой Бадма, посмотрела на него, пошевелила губами и снова подошла к Бадме.

– Бери! – тихо сказала она.

Хромой Бадма поднял веки, показал чёрные угли и протянул руки.

– Бери! Не хочу твоего бурхана. Худой ты человек, Бадма.

Бери! Не хочу твоего бурхана..

Вот оно! Наконец-то ты поняла, бабушка Долсон. Теперь ты видишь, теперь ты понимаешь? Теперь ты не будешь говорить, что откочуешь от нас, если будут ругать этого обманщика?

– Не человек ты. Волк ты. Не дам тебе Дулму, – сказала бабушка Долсон всё так же негромко.

Бадма так держал в руках бурхана, как будто хотел бросить его в бабку Долсон. Дулма вылезла из-под кровати и прижалась к бабушке Долсон.

– Проглотил ты язык, поганый? – гневно спросила бабушка Долсон. – Пошто в юрте моей стоишь? Уходи! Совсем уходи, хромой Бадма! Худой человек!

Андрейка торжествовал.

Бадма пошёл к двери, опустив голову.

– Уходи из нашей юрты, хромой Бадма! Уходи из нашей степи! Ты худой человек.

– А я всё же попрошу, гражданин Балбаров, поехать со мной в сельсовет, – сказала мать Фиски-Анфиски. – И вас попрошу, – обратилась она к Щукину. – Придётся всё нам записать.

– Суди его! – сказала бабушка Долсон.

– Не я судить буду, Долсон Доржиевна.

– Меня зови. Сама судить буду, – упрямо проговорила бабушка Долсон.

– А вас обязательно позовём. Вы ведь многое можете рассказать об этом гражданине.

– Всё расскажу. Сама судить буду, – повторила она.

Андрейке нравилось всё. И то, что председательница Советской власти называла хромого Бадму строгим словом «гражданин», и то, как Дулма не побоялась вылезти из-под кровати. Но больше всего Андрейке нравилась сейчас бабушка Долсон. Это самая замечательная бабушка во всей степи. Она колхозный герой. И она сама будет судить хромого Бадму.

Теперь Андрейка и Дулма будут играть в хромого Бадму и бабушку Долсон. Дулма, конечно, захочет изображать бабушку Долсон. Андрейке же придётся быть хромым Бадмой. Ничего не поделаешь.

Куда прячется Солнце?

Но играть в хромого Бадму и бабушку Долсон не пришлось. Дулма сказала правду: Андрейка заболел. Он ещё этого не понимал, но сразу же, как уехали мать Фиски-Анфиски и хромой Бадма, Андрейка лёг на кровать и не смог больше встать.

Пришли отец, дядя Куку и Дулма. Они выходили смотреть, как уезжал хромой Бадма. Бабушка Долсон не хотела этого видеть. У Андрейки же закружилась голова, и он почувствовал, что не может стоять на ногах.

А ему очень хотелось бы посмотреть, как уезжает в последний раз хромой Бадма.

Да, Андрейка был уверен, что больше не увидит никогда этого гражданина Балбарова.

Солнце может спокойно ночевать: из всех людей, которых знал Андрейка, никто не может украсть солнце. Только один обманщик нойон хотел украсть у людей солнце. Но, кроме Андрейки, никто не знает, что гражданин Балбаров – это и есть обманщик нойон.

Это ведь лебеди указали храброму Алтан-Шагай-мэргэну путь к солнцу.

Вот почему так не любил обманщик нойон лебедей. Вот почему хромой Бадма – гражданин Балбаров – всегда стрелял в них.

Он хотел узнать секрет, где же ночует солнце. Он хотел убить Алтан-Шагай-мэргэна и украсть солнце.

Теперь отважный мэргэн может быть спокоен? Советская власть увезла гражданина Балбарова.

Только Андрейка догадывается, где ночует солнце…

Вот поправится Нянька, и он поедет туда. Он расскажет всё Алтан-Шагай-мэргэну о нойоне-обманщике – гражданине Балбарове. Пусть мэргэн отдохнёт и поспит.

А потом Андрейка о чём-то попросит Алтан-Шагай-мэргэна…

– Что же с тобой, степнячок? – услышал Андрейка голос дяди Куку.

Андрейка открыл глаза, и перед ним поплыли куда-то лица отца, Чимита Балдонова и бабушки Долсон.

– Ах ты, беда какая! – сокрушался дядя Куку. – Да у него жар.

Дальше Андрейка всё слышал, но не всё понимал. Он иногда открывал глаза и каждый раз видел что-то новое.

…Его на руках несёт куда-то отец.

…Андрейка сидит на руках у отца в машине. Рядом с ними за белым рулём Чимит Балдонов…

…Впереди летит серебряный олень.

…Мелькают столбы, и по ним лазят почему-то люди…

…Но вот Андрейка мчится на нартах. Это олень везёт их к Верблюжьей сопке. Ночь. Мороз. На ресницах лёд. Трудно смотреть. Надо не потерять железный чугунок и топорик. Рядом Дулма. Она чего-то боится. Мама Сэсык не разрешила ей ехать на олене. И всё же Андрейка взял её с собой.

Олень очень блестит. Его хорошо видно в темноте. В упряжке не только олень, но и Нянька. Молодец Нянька. Она уже поправилась. У неё два глаза, и они светят, как фары у машины. Это всё дядя Куку: он вставил Няньке новые глаза.

Как это раньше Андрейка не догадался вместо упрямой и непослушной Катьки запрячь этого быстрого оленя?

Ведь только из-за Катьки Андрейка тогда не доехал до солнца.

Правда, он не знал тогда точно, где ночует солнце. Зато теперь его не обманешь.

Вот она. Крестовая сопка. Стоит тёмная юрта. Но Андрейка знает: это не та юрта, в которой спит солнце. Это юрта бабушки Бутид. Дулма хнычет и хочет посмотреть, что делает без неё бабушка. Неужели Дулма не понимает, что бабушка Бутид больше здесь не живёт, что она утонула?

Не плачь, Дулма. Ты сама хотела поехать к солнцу. Сама хотела увидеть отважного Алтан-Шагай-мэргэна. Нам надо спешить к Верблюжьей сопке, а то мы опоздаем!

Ты, Дулма, не должна плакать, если хочешь, чтобы в твоих глазах всегда жило солнце. Если хочешь, чтобы в сердце тоже было солнце, как у Алтан-Шагай-мэргэна.

Но вот она. Верблюжья сопка. Два настоящих горба. Как у Май. Нянька смотрит на верблюда своими глазами-фарами.

Между горбами стоит золотая юрта.

И на ней висят три золотых замка.

Белый каменный дом стоит с тремя окнами. А в них свет. Андрейка приникает к окну. На столе стоит глиняная посудина, а в ней лежит кусочек солнца. Поэтому так светло.

Но что это?

Андрейка радостно кричит:

«Дулма, Дулма, смотри: там Лебедь-Лебедин!»

Но Дулма не слышит его. Она сидит на нартах и плачет.

Да, по полу расхаживает Лебедь-Лебедин, переваливаясь с боку на бок и осторожно переставляя чёрные лапы.

Он поднимает на Андрейку немигающие глаза и удивлённо спрашивает:

«Это ты, Андрейка-степнячок? Как ты попал к нам?»

«Я на олене, – говорит Андрейка, – и Нянька тут. Ей теперь дядя Куку фары в глаза вставил».

«Вот оно что! Она опять на меня лаять будет?»

«Не, – заверяет Андрейка. – Она хорошая. В неё стрелял хромой Бадма. Чуть не убил Няньку. Это гражданин Балбаров стрелял. Его будет судить бабушка Долсон».

«Гражданин Балбаров? Так это же обманщик нойон!»

«Я знаю», – торжествующе говорит Андрейка.

«Он и в меня стрелял».

«Я знаю».

«И во всех лебедей стрелял».

«Всё знаю».

«Он хотел узнать, где спит солнце. Но мы ему не сказали. Он хотел убить Алтан-Шагай-мэргэна и украсть солнце».

«А где Алтан-Шагай-мэргэн?» – спрашивает Андрейка с замиранием сердца.

«Он спит на печке. Я ему скажу, что ты приехал. Сказать?»

«Сказать. И Дулма приехала».

«Что же ты мне раньше не сказал? Где же она?»

«На нартах сидит. Плачет. Ей бабушку Бутид жалко».

«Скажи, что бабушке Бутид памятник поставят: она герой. Так председатель колхоза сказал».

«Знаю. – Андрейка помолчал и поспешно добавил – Дулма хорошая. Она не будет плакать. У неё честное сердце. Можно ей посмотреть на солнце в золотой юрте?»

«Конечно, можно. Но ты сам, Андрейка, спроси об этом Алтан-Шагай-мэргэна».

Лебедь-Лебедин пошёл к печке, смешно переваливаясь, Андрейка опять крикнул:

«Дулма, Дулма, скорее! Иди скорее!»

Дулма перестаёт плакать и подходит к другому окну.

И вдруг Андрейка видит человека в гимнастёрке с погонами. На его губах такая знакомая улыбка! А на груди ордена. Да это же дядя Андрей, знаменитый снайпер!

«Дядя Андрей! – кричит Андрейка. – Я тебя сразу узнал! И Алтан-Шагай-мэргэн здесь?»

Дядя Андрей смеётся:

«Меня зовут Андрей-Нимай-мэргэн. Это я здесь караулю солнце от обманщика нойона».

«Бабушка Долсон говорит – тебя боги взяли».

«Бабушка Долсон старая. Она верит каждому слову хромого Бадмы».

«Не, – говорит Андрейка радостно, – не верит. Бабушка Долсон будет судить гражданина Балбарова».

«Хорошо. А это какой мальчик с тобой приехал?»

«Это не мальчик, – хохочет Андрейка. – Это Дулма».

«Дулма? Кто такая Дулма?»

«Сестрёнка моя».

«У тебя же не было сестрёнки».

«Не было. Теперь есть».

«Постой, постой! – говорит Андрей-Нимай-мэргэн. – Так это внучка бабушки Бутид, которая весной в наводнение попала?»

«Внучка».

«Это хорошо, что ты её взял с собой. Хорошо, что Лебедя-Лебедина отпустил».

«Можно в золотую юрту зайти?» – шёпотом спрашивает Андрейка.

«В золотую юрту? Но там же солнце. Разве ты об этом не знаешь?»

«Знаю».

«Давай спросим светлых братьев. Ведь золотые ключи у них. Они открывают золотые замки».

«А ты?»

«Я охраняю солнце от обманщика нойона – гражданина Балбарова. И утром ещё толкаю солнце. Я очень сильный».

«Знаю. А где светлые братья?»

«Иди к крыльцу. Я сейчас пошлю их».

Андрейка идёт, как велит дядя Андрей. Он держит за руку Дулму.

Нянька смотрит своими глазами-фарами на крыльцо. И вдруг Андрейка в изумлении останавливается. На крыльце стоят три брата. У них в руках золотые ключи. Как они хорошо улыбаются! Да это же папа Арсен, дядя Куку и Чимит Балдонов…

– А быстро мы доехали, – говорит густым своим басом дядя Куку. – Степнячок-то у нас заснул.

Кто это – заснул? Степнячком ведь дядя Куку зовёт Андрейку. И странно: на крыльце стоят теперь уже в белых халатах и в белых шапочках старые знакомые – врач Дядьсаш и сестра Тётьмаш. Отец несёт Андрейку к ним на руках.

– Что это опять стряслось? – строго спрашивает Дядьсаш. – И в честь чего это пожаловал ко мне овечий доктор?

– Да вот Андрейка заболел. Почти всю ночь пробыл в степи. На земле лежал. Застудился хлопец, – говорит дядя Куку. – Представьте, Александр Ильич, можно сказать, что благодаря вот Андрейке поймали с поличным этого проходимца хромого Бадму. Правда, собака у Андрейки пострадала…

И дядя Куку рассказывает о Няньке: и как она была ранена, и как Андрейка остался с ней в степи, и как Арсен Нимаев встретил по дороге Чимита Балдонова, и как они задержали машину со Щукиным…

Отец и Чимит Балдонов остаются в коридоре, а дядя Куку надевает белый халат и проходит вместе с врачом в комнату.

Тётьмаш раздевает Андрейку. Дядьсаш прикладывает к его спине и груди холодную «слушал-ку». Такая же есть и у дяди Куку: ею он слушает овец.

Андрейка всё ещё ничего не понимает. Почему здесь оказались Дядьсаш и Тётьмаш? Куда делся Алтан-Шагай-мэргэн?

– Дыши сильнее! – командует Дядьсаш. – Не дыши… Ещё дыши…

Это всё Андрейка умеет. Если ты хоть раз побывал в руках врача Дядьсаш, ты всё будешь уметь.

– Н-да, – сказал задумчиво Дядьсаш, обращаясь к дяде Куку. – Вы, коллега, ошибаетесь. Никакого воспаления лёгких у этого мужчины я не нахожу.

«Коллега» – для Андрейки такое же новое слово, как и «гражданин». Но если «гражданином Балбаровым» зовут хромого Бадму и никто ни разу не назвал его «товарищем», то ведь дядю Куку все зовут «товарищ Кукушко».

Что же это за слово такое «коллега» и почему дядя Куку заулыбался, услышав его?

– Меня смутила высокая температура, – оправдывался дядя Куку, – и ночи теперь холодные, а он на земле долго пролежал.

– Всё это так, – сказал Дядьсаш, – но поверьте мне, коллега, тут что-то не то… Слушай-ка, Андрейка, у тебя что болит?

– Ничего, – прохрипел Андрейка басом.

– Вот это другое дело, – обрадовался чему-то Дядьсаш. – Ну-ка, открой рот и скажи: а-а-а! Шире, шире открывай рот! Да ты не умеешь открывать рот?.. Ну то-то! Ага, – торжествующе сказал Дядьсаш. – Красное горло. Типичная ангина, коллега. У тебя, Андрейка, никогда не было ангины?

– Чего? – удивился Андрейка.

– Нет, Александр Ильич, ручаюсь, что Андрейка ни разу не болел, – ответил дядя Куку. И лукаво закончил – Вот разве было расстройство желудка, но мы это дело быстро ликвидировали.

Андрейка вдруг спросил, оглядывая комнату:

– Дядьсаш, а где солнце?

– Какое солнце?

– В золотой юрте солнце.

– Та-ак, та-ак, – протянул Дядьсаш. – А что же это оно изволит делать в золотой юрте?

– Ночует.

– Скажите! Недурно устроилось, оказывается, наше светило! – Дядьсаш рассмеялся. – А почему, собственно, ты спрашиваешь у меня, где солнце?

Андрейка молчал.

– Вон смотри, – показал Дядьсаш в окно, – оно уже выскочило из золотой юрты.

И Андрейка увидел, что солнце было уже высоко в небе.

Пока Андрейку стукали пальцами по спине и груди, пока прикладывали «слушалку» и заставляли открывать рот, Алтан-Шагай-мэргэн толкнул солнце.

Опять Андрейка прозевал!

Но теперь он всё же знает, где ночует солнце. Он видел, что золотая юрта стоит между двумя горбами Верблюжьей сопки. А это уже что-нибудь да значило.

– Дядя Куку, – сказал Андрейка, – покажи мне золотой ключ.

Ветеринар посмотрел непонимающе на Андрейку, потом на Дядьсаш.

– Н-да, – Дядьсаш развёл руками, – ничего не поделаешь, у него высокая температура. Вот ему и мерещатся золотые юрты и золотые ключи. Несколько деньков полежит в больнице, и всё это как рукой снимет. Пройдёт! И золотые юрты пройдут. И ключи. И солнце перестанет ночевать в золотой юрте.

Дядя Куку засмеялся и своим раскатистым голосом сказал:

– Ох, сомневаюсь, Александр Ильич! Температура у него, конечно, пройдёт, но вот насчёт солнца… Нет, тут уж ничего не пройдёт. К солнцу у этого степнячка неистребимый интерес. Ему, например, во что бы то ни стало хочется выяснить, где ночует солнце. Он даже пытался съездить к солнцу и отрубить от него кусочек. Но неудачно. Солнца-то не оказалось на месте. Андрейка мне рассказывал, что оно ночует за Крестовой сопкой.

– Нет, – быстро сказал Андрейка, – за Верблюжьей. В золотой юрте.

– А-а, – протянул дядя Куку, – это уже новые сведения. И ты что же, опять поедешь к нему?

– Поеду.

– Ну, хватит разговоров. Маша, доставьте больного Андрея Нимаева, в рентгеновский кабинет, – сказал Дядьсаш.

– Там света нет, Александр Ильич, – ответила Тётьмаш.

– Замучили нас с этим электричеством! – разводя руками, обратился Дядьсаш к ветеринару. – Вчера тоже не было света. Сорвали мне операционный день.

– Ничего, – успокоил дядя Куку. – Мы сейчас ехали к вам, видели: вовсю тянут линию от электростанции. Монтёры по столбам лазят, как кошки. Почти до самого села дотянули провода. Через несколько дней и к вам дойдут. И мучения ваши кончатся.

– Дядьсаш, – сказал Андрейка, блестя глазами, – я вам кусочек солнца привезу.

– Вот это будет вернее! – обрадовался Дядьсаш. – Только уж давай сначала поправляйся.

Да, надо скорее поправляться!

Встреча с дедом Егором

Андрейка пробыл в больнице пять дней. За это время в школе начались занятия. Вера Андреевна и Дулма давно уехали из юрты.

Дулма жила уже в интернате, и у неё была учительница, которую звали Майя Сергеевна.

Когда об этом узнал Андрейка, ему стало очень смешно. Кто это придумал учительнице дать такое же имя, как у Май? Зато Андрейкиной учительницей по-прежнему была Вера Андреевна.

В субботу Андрейка уезжал из больницы.

За ним приехал отец.

Прощаясь, Дядьсаш сказал:

– Так не забудь, Андрейка, будь другом, ты же обещал мне достать кусочек солнца.

И Андрейка ответил, что не забудет.

Воскресенье он ещё должен был провести в степи, а вечером уехать в интернат.

Андрейкин класс начинал занятия в первую смену. Дулма дожидалась Андрейку вместе с отцом. Опа очень изменилась за эти дни. Андрейка сразу это заметил.

– Ты почему не здороваешься с Дулмой? – упрекнул отец.

– Сайн байна, – пробурчал Андрейка.

– Сайн, – ответила Дулма.

– Ты теперь с ней не шути, – с уважением сказал отец, – наша Дулма заработала уже десять пятёрок.

Десять пятёрок! Вот этого Андрейка не ожидал от тихони Дулмы.

– Давай и ты, Андрейка, старайся. – Отец поднял Дулму к себе на Воронка, потом посадил Андрейку на Рыжика. – Неудобно тебе отставать от неё.

Да, отставать от Дулмы неудобно. Он будет стараться изо всех сил. Вера Андреевна говорит, что Андрейка может учиться на пятёрки, но забывает выполнять домашние задания и не всегда бывает внимательным на уроках.

Андрейка очень соскучился по школе. Он так соскучился, что не хотел даже ехать в степь. Но всё равно в воскресенье в школе не учат, да и надо увидеть Няньку. Отец сказал, что Няньке стало лучше, но Андрейка должен увидеть это сам.

Из села выезжали под вечер.

Пастух гнал стадо коров. Они поднимали облака пыли и мычали на все голоса. Белые, с большими чёрными пятнами на боках коровы были удивительно похожи друг на друга. Каждая несла тяжёлое ведёрное вымя.

Наступал час дойки, коровы это хорошо знали. Под самым селом вытянулись скотные дворы племенной фермы колхоза.

Андрейка бывал там несколько раз и любовался на пёстрых бычков и телят. Коров он не любил. Они были сонные, ленивые, когда их доили электрическими аппаратами. Они не уходили с дороги перед машинами. Да и сейчас пришлось остановиться и переждать, пока они не пройдут.

Если бы Андрейка не любил так молоко, он и совсем бы не стал думать о коровах. Но стоило представить себе, как в бидоны по резиновым трубкам льётся парное молоко, и Андрейка уже другими глазами смотрел на коров.

Огромное пёстрое стадо плохо слушалось старенького, подслеповатого пастуха. Арсен Нимаев и Андрейка дождались его у обочины дороги. Пастух, с седой спутанной бородкой, ехал на ленивой старой лошади, которая уже не слушалась ни бича, ни повода. Андрейка сразу же узнал: это же дед Егор со своим неразлучным конём Быстрым! Тот самый дед Егор, который возил воду в тракторную бригаду и был поваром.

Дед Егор тоже узнал Андрейку. Он приподнял свою, кепочку и поздоровался.

– Маюсь вот ноне с этим непутёвым племенем! – Он ткнул бичом в сторону стада. – И какая нелёгкая заставила меня перейти от трактористов к коровам? Такая уж это неразумная животина! А помощнички-то у меня, – жаловался дед Егор, – спугнулись оба на комсомольское собрание и оставили старика одного. А они, коровушки, вишь, что делают: разбредаются в разные стороны, и всё тут. Маета одна!

– А ну-ка, Андрейка, поможем деду Егору! – крикнул отец.

Придерживая одной рукой Дулму и натянув повод, отец гикнул, и Воронко понёс его к отставшим коровам.

Отцовский бич запел знакомую пронзительную песню. Коровы подняли морды и замычали.

Андрейка пришпорил Рыжика и поехал в другую сторону. Постепенно они с отцом обогнули стадо. Бичи их словно перекликались друг с другом. Коровы сразу поумнели, пошли теснее и заспешили к ферме.

Глухой топот копыт, мычание, свист бичей, выкрики Арсена Нимаева и Андрейки, переливчатые цвета вечернего солнца – всё это напомнило тот незабываемый вечер на Хороноре – Чёрном озере.

Дед Егор плёлся где-то позади стада. Коровы уже не шли, а бежали к ферме, обгоняя друг друга.

Оттуда неслись требовательные, почти такие же тонкие, как у кургашек, голоса телят. Доярки в белых халатах вышли встречать коров. Дед Егор поравнялся с Арсеном Нимаевым и сказал:

– Отдал бы ты мне Андрейку в подпаски, удалой он у тебя мужик!

Отец заулыбался:

– Ему учиться надо, дед Егор.

– Это я запамятовал. Он ведь у тебя уже в школе. Ну, пускай учится, ума набирается. Спасибо тебе, Арсен, и тебе, Андрейка, спасибо. Прощевайте!

– А Дулму пошто не благодаришь? – засмеялся отец. – Слышал, как она кричала? Ей бы коня да бич, уж будь уверен, она не отстанет от нас.

Довольная Дулма застеснялась и отвернулась.

– Это чья девка будет? – спросил дед Егор.

– Моя. Не узнал ты её, что ли? В прошлом году с Андрейкой приезжала к вам в тракторную бригаду. Это же внучка Бутид.

– Как же, как же, – дед Егор закивал, – слыхал, Арсен. Хорошая дочь у тебя вырастет. И про хромого Бадму слыхал. Молодец, что не отдал ему девку. Слышь, Арсен, а правду бают, что твоя мать Долсон возвернула хромому Бадме бурхана?

– Правда. Из юрты она Бадму выгнала.

– Ну конец этому хапуге и жулику. Теперь, почитай, все старые буряты от него отвернутся. Долсон-то Доржиевну за сто вёрст кругом знают и уважают. А он ишь что, подлец: от старой своей привычки отстать не желает! Надо ему лебедей бить… Мало того, что на лебедей есть запрет властей, она у вас, у бурят, священной птицей почитается. Ламе-то большой грех птицу эту бить.

– Да ты-то откуда всё это знаешь? – удивился отец.

– А как же мне не знать? Я, почитай, всю жизнь среди бурят. Сам разве чуть вашей веры не стал.

– Ну, если моей, – сказал отец, – то ты есть настоящий безбожник.

– Не твоей, а отцов твоих. Да и то сказать, отец-то твой, Нимай, не сильно верующий был, а сказок всяких пропасть знал. – Дед Егор задумался. – Да вот хоть про лебедей этих он мне один раз сказывал…

– Что же про лебедей он тебе говорил? – поинтересовался отец.

– Вам-то недосуг, поди, тут стоять, байки мои слухать. В юрте небось ждут.

– Уж начал, так расскажи, – настаивал отец.

Андрейка и Дулма притихли.

Дед Егор прищурился, посматривая на закат. Небо сегодня играло всеми красками. Сама радуга по сравнению с сегодняшним заходом солнца выглядела бы бледной. Над кромкой степи были прочерчены багровые, синие, оранжевые, сиреневые полосы.

– Прощается солнышко-то… – сказал дед Егор. – Каждый цвет свою причину имеет. Вот, к слову будь сказано, почему у лебедей чёрные лапы и полоска чёрная на носу? Кто сказать может?

Дед Егор победно осмотрел по очереди Арсена Нимаева, Андрейку, Дулму и довольно пошамкал.

– А ведь и тому причина есть… Давненько это было. Я-то и не помню. Хоть мне годов и много, а так полагаю, что было то при отце моего отца. А может, и того ране.

Мужчина жил один, бурят. Юрта у него, всё честь по чести. Юрта не ахти какая: печки нет, на земле костёр разводит, дым в дыру идёт. Небогато жил бурят. Но всё же лошадёнку имел, овец там каких ни на есть. А всё скука его одолевает. Ему бы хозяйку в дом. А то утром встанет – один, по вечеру овец пригонит– один. Огонь разводи. Еду готовь. Унты себе шей. Дэгыл шей. Всё сам.

Долго так жил. Вот летним днём гонит как-то своих овец на Гусиное озеро. Видит – два лебедя прилетели. Белые шкурки с себя сбросили на берегу. И видит бурят, что совсем это не лебеди, а две девушки-красавицы. Сильно удивился бурят, прямо глазам своим не верит. Спрятался он за бугорок и смотрит.

Девушки на солнце греются, косы длинные расчёсывают, смеются, глазами чёрными сверкают, как звёздами, после бегут в воду, брызги во все стороны летят. Плывут.

И решился тут бурят во что бы то ни стало задержать одну красавицу на берегу. А как это сделать?

Подкрался он и взял одну шкурку. Шкурка мягкая, белая, глазам больно смотреть. Взял её и сидит в сторонке.

Покупались девушки и вышли на берег. Одна накинула ту шкурку белую на себя, махнула было крылами, да видит, что подруга плачет, шкурку свою ищет и найти не может.

Стали они вместе искать. А бурят возьми и подкинь дэгыл свой и унты. Удивилась девушка, обрадовалась. Надела дэгыл, унты обула, но где там – взмахнула руками, а взлететь не может.

Подружка-лебедь полетала над ней, покружила. Кричала, звала девушку с собой, но та только слёзы горькие льёт да руками машет. В дэгыле разве полетишь? Покричала другая девушка-лебедь и улетела.

Тут бурят выезжает на коне, в юрту к себе девушку приглашает.

Что девушке делать в незнакомом краю? Пошла. Хозяйством занялась.

Совсем по-другому всё в юрте стало. Год так живут. Два живут. Много лет прошло. Родились у них парнишка и девчонка. Всё хорошо теперь в юрте у бурята. Весной только да осенью, когда полетят лебединые стаи, не находит себе места молодая хозяйка, всё в небо смотрит, слёзы льёт.

Ребятишки это её пытают: «Пошто плачешь, мама?» А она только руками белыми махнёт и отвернётся. И вот однажды случилось так, что затосковала она пуще прежнего. Жалеет её бурят, утешить хочет. Достал её шкурку лебединую, что много годов на дне сундука прятал. Достал он её и подаёт хозяйке: на, мол, полюбуйся на прежнюю одёжку свою и слёзы не лей. А сам за дверь юрты вышел и стоит. Боится всё ж, сторожит, значит.

Увидала хозяйка молодая свою одёжку белую лебединую, обо всём на свете разом забыла. Детей своих ласковых забыла, мужа забыла, доброту его. А помнила только волю свою девичью, небо ясное – как летала она в этом небе с подружкой своей лебедем. Быстро скинула она с себя одёжу нелёгкую – и в шкурку белую. Взмахнула крылами, легче мотылька себе показалась. Глянула наверх и выскочила из юрты в дыру, по которой дым уходит. Выскочила, покружила над юртой, покричала протяжным таким голосом и улетела.

Только дыра-то в юрте тесная. Замазала ненароком себе в саже лебедиха нос и лапы. Вот с той самой поры-то они у неё и чёрные… Так-то… – закончил дед Егор. – И сказке конец…

Андрейке хотелось узнать ещё о многом. А как же лебедиха оставила своих детей? Прилетала ли она потом к ним?

Но он постеснялся спрашивать деда Егора при отце и Дулме.

– Хорошую сказку ты рассказал, – задумчиво проговорил отец, – не помню я её. Плохо отца своего Нимая помню. Маленьким от него остался.

– Я у отца твоего Нимая прятался в юрте. В партизанах тогда был. Разыскивал меня Бадма Балбаров. Везде искал, а догадаться не мог, что меня в юрте бурят прячет. Бадма-то по тому времени против Советской власти шёл. У Колчака был. С бандитом Гапхаевым вместе хороших людей убивал.

Вот и опять Андрейка услышал то, что однажды уже сказал Чимит Балдонов.

– Только теперь, я думаю, хромому Бадме конец пришёл. – Дед Егор рукояткой бича сдвинул на затылок кепочку. – Ты посуди сам, Арсен! Сколь годов прошло с тех пор, думали, из него человек получится. А ничего такого не вышло. И в колхозе он всё норовил украсть да схитрить. Сколь колхозов сменил – нигде ко двору не пришёлся. Вспомнил старое своё ламское звание, в дацан подался. И здесь от замапшек своих не отошёл. Теперь судить его будут. А главное, перед народом обман его во как виден будет! Твоя мать Долсон, сказывают, в сельсовет ездила…

– Ездила. Сам возил её.

– Во! Я тоже, Арсен, кумекаю в свидетели против хромого Бадмы податься. Я там не знаю его делов в дацане, а вот старое помянуть надо. Хоть оно за это и не судят теперь, а всё же лицо его поганое яснее будет. Пускай все знают, что не враз он такой изверг и хапуга на свет явился. Ниточка та давно тянется, да клубок разматывается. Как твоё суждение будет?

– Правильно, дед Егор.

– Ну, прощевайте, ребята, и ты, Арсен. Совсем уж свечерело. Заговорил я вас.

Дед Егор тронул с места Быстрого, и он нехотя пошёл, помахивая хвостом.