Текст книги "Поездка к Солнцу"

Автор книги: Борис Костюковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

Старая женщина поклонилась Бадме, протянула ему бидон и свёрток. Бадма взвесил их в руках, посмотрел на машину, словно ожидая чего-то ещё, и, волоча ногу, побрёл к воротам. Старая женщина пошла за ним.

– Ну, а ты что здесь делаешь? (Андрейка оглянулся и увидел рядом с собой молодого бурята.) Я хоть из-за упрямой матери страдаю. Пристала, плачет: вези в дацан, и всё тут. Ну, а ты что? – повторил молодой бурят.

Он стоял перед Андрейкой в кожаном пальто, широкоплечий, с весёлыми хитроватыми глазами, такой знакомый, будто Андрейка знал его давным-давно.

– Я бабку Долсон привёз, – сказал Андрейка.

– Вот оно что! – удивился молодой бурят. – Выходит, мы с тобой товарищи по несчастью. На чём же ты привёз свою Долсон?

– Вон Рыжик и Сивый стоят. – Андрейка показал на коновязь.

– Понятно. А как же тебя звать?

– Андрей Нимаев.

– Та-ак. А отца как звать?

– Арсен Нимаев.

– Вот оно что! Давай-ка, товарищ Нимаев, познакомимся. Меня звать Чимит Балдонов. Я чабан из колхоза «Забайкальский партизан». Мы с твоим отцом знаем друг друга. Передашь ему от меня привет.

Андрейка крепко пожал руку своего нового знакомого.

– А машина чья? – спросил Андрейка.

– Моя. «Волга» называется. Недавно купил.

– А мне можно это потрогать? – Андрейка робко показал на оленя.

Чимит Балдонов рассмеялся:

– Можно, трогай. – И, подхватив Андрейку на руки, посадил его на машину.

Андрейка провёл пальцами по холодному блестящему металлу.

– Это олень? – спросил он.

– Олень. А ты откуда знаешь?

– На картинке видел. У меня книжка про оленя есть, – похвастал Андрейка. – А руль можно посмотреть? – уже совсем осмелев, спросил он.

– И руль можно. – Чимит Балдонов пересадил Андрейку на сиденье.

Андрейка дотронулся до белого руля.

– Смелее, смелее, Андрей. Можешь покрутить, – подбодрил Чимит Балдонов.

Этот чабан в кожаном пальто нравился Андрейке всё больше и больше.

– А тормоз где? – спросил Андрейка.

– Вот ты даже что знаешь? – искренне удивился Чимит Балдонов. – Вот это ручной тормоз, а это ножной, – показал он.

– Я много знаю, – опять похвастал Андрейка. – Я на тракторе ездил с дядей Костей Суворовым. Свечи знаю. Скорости знаю. Капот знаю. Много знаю.

– Это мне нравится. Ты уже в школе учишься?

– Ага. Первый класс кончил. У меня пятёрка по физкультуре была. Потом ногу на катке поломал. Вера Андреевна говорит, я теперь не физкультурник. На ту зиму опять физкультурник буду.

Удивительное дело, но Андрейке почему-то хотелось рассказать своему новому знакомому всё.

– Понятно. Это по физкультуре. Ну, а по остальным предметам у тебя хорошо?

– Ага. По всем хорошо. Я месяц в больнице лежал.

И Андрейка принялся рассказывать обо всём И про больницу. И как он жил в интернате. И о том какая замечательная учительница Вера Андреевна Не забыл он и своих друзей Няньку, Катьку и Рыжи ка. Вспомнил и Лебедя-Лебедина: как приезжал дядя Куку и делал операцию. И что он нашёл в крыле у Лебедя-Лебедина. И о том, что у бабки Долсон болят глаза. И про нового бога Будду. И как с бабкой Долсон гнали сюда овец. И как хромой Бадма чуть не унёс богам Катьку…

Тут Чимит Балдонов не выдержал, возмутился:

– Ну и жулик этот Бадма! Мало ему трёх овец, так он ещё и козу хотел забрать! Эх, и несчастные мы с тобой люди, Нимаев! – вдруг сказал Чимит Балдонов. – Ты только подумай: ведь хромой Бадма сначала был в нашем колхозе «Забайкальский партизан». Самый плохой чабан был. Всё норовил колхоз обмануть. Даже овец воровал. Выгнали его из нашего колхоза, он в ваш колхоз пристроился. У вас выгнали, а он теперь ламой в дацане заделался. И я вот свою мать к нему привёз, а ты – бабку. Они верят в богов. А мы вот с тобой не верим, а убедить их не можем. Стоим здесь с тобой, а они там богам молятся. Эх! – Чимит Балдонов в сердцах махнул рукой.

Андрейка хотел было сказать, что он верит богам и сам недавно молился, вместе с бабкой Долсон на коленях стоял. Он чуть не сказал, что очень хотел пойти в дацан и взять там для Лебедя-Лебедина аршану, который все болезни лечит. Но Чимит Балдонов заговорил снова:

– И что обидно, Андрей. Бадма почему хромой? Он ведь против Советской власти воевал, у Колчака был. Его наши партизаны ранили. Старики в нашем колхозе это хорошо помнят. А теперь этот тип ламой стал, хороших людей обманывает. Вот что обидно!

Андрейка понимал, что Чимит Балдонов разговаривает с ним как со взрослым человеком. И это Андрейке нравилось больше всего. Он не знал, кто такой Колчак, но если Бадма воевал против Советской власти, значит, он воевал против деда Егора, который тоже был партизаном. Значит, Бадма всегда был плохой человек. И потому он хромой. И все его зовут «хромой Бадма». А вот бабка Долсон думает, что Бадма стал теперь хороший. Надо бы спросить об этом Чимита Балдонова. Но тот вдруг предложил:

– А хочешь, Андрей, я покатаю тебя на машине?

Андрейка сразу забыл обо всём на свете.

– Хо-очу! – сказал он и покраснел от удовольствия.

Чимит Балдонов положил перчатки в карман, подвинул Андрейку и сел за руль. Но когда он закрыл машину, Катька боднула дверцу.

– Ты посмотри, что твоя коза вытворяет. – Чимит Балдонов осторожно приоткрыл дверь.

Катька пожаловалась своим тонким голосом.

– Что же с ней делать? – спросил Чимит. – Может, её здесь оставим?

Андрейка опустил голову.

– Не хочу ехать, – тихо проговорил он.

– А может, в машину возьмём её? – в нерешительности спросил Чимит. – Она ещё не ездила в машинах? Вот незадача! – Чимит задумался.

Но, пока они разговаривали, прошло, видимо, немало времени. Из ворот дацана стали выходить люди.

– Как-нибудь в другой раз покатаю тебя, – сказал Чимит Балдонов. – Видишь, там у них кончилось моленье. Народ выходит. Вон и мать моя идёт. Так ты обязательно передай отцу от меня привет. Передашь?

– Передам.

– А как меня звать?

– Чимит Балдонов.

– Молодец, Андрей! Хорошим чабаном будешь.

– Трактористом буду. Как дядя Костя.

– Тоже неплохо. Ну, прощай.

Андрейка вышел из машины и стал в стороне. Ему сделалось очень тоскливо.

Вот подошла мать Чимита Балдонова и устроилась на заднем сиденье. Чимит Балдонов открыл боковое стекло и крикнул:

– Скажи отцу – обязательно приеду в гости! – Он помахал рукой и тронул машину.

Из-под колёс поднялась пыль. Почти не слышно было, как работал мотор. Не то что у трактора, который тракторист дядя Костя и Андрейка звали «Тимошей». Мотор у «Тимоши» разговаривал с Андрейкой. Интересно, разговаривает ли мотор у «Волги»? Если разговаривает, то очень тихо…

А машина уходила всё дальше и дальше, оставляя позади себя пыль.

Андрейка огляделся, но нигде не увидел бабки Долсон. Люди садились на коней и разъезжались.

Но вот наконец Андрейка увидел бабку Долсон. Она шла рядом с хромым Бадмой и несла в руке бидон. Значит, бабка Долсон взяла один бидон обратно. Андрейка пошёл к бабке Долсон. Остановился неподалёку и услышал, как бабка Долсон говорит:

– Спасибо, ламбагай, за святой аршан, спасибо. Глаза лечить буду. Совсем плохо вижу. Слёзы забивают свет. Буду машину просить. Привезу хлеб. Много хлеба.

– Боги тебя не забудут, Долсон, – сказал Бадма.

– Ладно, ламбагай. Пускай боги лебедю помогут. Аршан ему дам. Опять худой человек в степь пришёл. Лебедей стреляет.

– Худой человек, – согласился Бадма.

– Раньше вы, ламбагай, лебедей стреляли. Вас Сэсык плёткой била.

– Один раз стрелял. Большой грех. Мало Сэсык била. Сам бил себя, – прижав руки к груди и склонив голову, сказал Бадма.

Бабка посмотрела на Андрейку. Пусть он слышит: это не хромой Бадма стрелял в Лебедя-Лебедина. Андрейка, конечно, слышал. Да, это стрелял другой плохой человек.

А бабка принялась рассказывать: приезжал товарищ Кукушко. Операцию делал лебедю. Картечь нашёл. Говорит, самодельная картечь. И медный шарик в крыле у лебедя был. Но ничего: Арсен сказал, что найдёт худого человека.

– Медный шарик где? – быстро спросил Бадма.

– Арсен взял. В юрте лежит. Говорит Арсен: «Найду худого человека. Судить его надо».

– Судить надо, – повторил задумчиво хромой Бадма. – Ну, да ничего. Ты, Долсон, привези мне картечь. Медный шарик привези. Когда Арсену искать худого человека: отару нельзя бросать. Я найду худого человека.

– Найдите, ламбагай. Привезу вам всё.

– В юрте кто остался? – спросил Бадма.

– Никого нет. Собака сторожит. Арсен и Сэсык отару угнали.

Бадма задумался. Потом вдруг сказал, что ему надо ехать как раз мимо юрт Нимаевых. А заодно он посмотрит лебедя. И медный шарик посмотрит. Надо скорей найти худого человека! Бадма попросил бабку Долсон подождать его и через несколько минут вывел из ворот осёдланную сытую лошадь вороной масти. Он ловко и легко вскочил в седло. Бабка Долсон и Андрейка дожидались его, сидя на Сивом и Рыжике. Очень будет хорошо, если Бадма найдёт худого человека.

К юртам подъезжали уже вечером. В дороге задержались из-за Катьки. Обратно она шла лениво, то и дело останавливалась пощипать траву. Бабка Долсон покормила её хлебом, но Катька всё равно еле-еле дошла до юрт. Только завидя их издали, побежала быстрее и закричала своим дребезжащим голосом. От юрт сразу же отделилось что-то огненно-красное и с бешеной быстротой покатилось навстречу трём всадникам. Андрейка не рассердился на Няньку, за то, что она убежала от юрт без разрешения. За день Андрейка очень соскучился без Няньки.

Ни отца, ни матери в юрте не было.

Бабка Долсон только успела сойти с седла, как тут же сходила в юрту и принесла Бадме знакомую Андрейке марлю. Бадма развернул её, и опять Андрейка увидел, как блеснули глаза этого человека.

– О-о-о! – испуганно протянул Бадма и поспешно завернул марлю. – Пойдём скорей в твою юрту, – сдавленным голосом проговорил он.

У Андрейки заколотилось сердце.

И хромой Бадма, и бабка Долсон забыли об Андрейке. Они ушли в юрту и не позвали его с собой. Андрейка секунду постоял, потом быстро подошёл к юрте и отвернул кусок порванной кошмы. Он увидел бабку Долсон и хромого Бадму около столика с богами.

– Долсон, слушай меня, Долсон, – громко говорил хромой Бадма. – Не худой человек стрелял в лебедя. Смотри, Долсон. Вот медный шарик. Такой шарик у Будды есть. Видишь? Боги послали тебе великую милость. В лебедя стрелял твой сын Андрей. Боги дали ему медный шарик.

– О-о-о-о! – застонала бабка Долсон, упала на колени и приникла головой к полу.

Бадма упал с ней рядом. Андрейке было так страшно, что сначала он хотел убежать, но ноги не слушались. Он уже ничего не видел, закрыл кошму, и всё же до него, как из-под земли, доносился голос хромого Бадмы:

– Боги, это боги, Долсон. Они сказали твоему сыну Андрею. Он послал лебедя тебе. Не давай Арсену искать, кто стрелял. Нельзя гневить богов.

– О-о-о-о! – жалобно стонала бабка.

– Всё хорошо, Долсон. Вовремя я приехал с тобой. Теперь всё хорошо. Пуще глаза береги лебедя. Скорей вези в дацан хлеб.

– Всё привезу, – донёсся до Андрейки слабый голос бабки Долсон. – Хлеб привезу, баранов привезу. Шерсть привезу, деньги привезу.

– Боги знают, боги видят твою щедрость, Дол-сон! – громко и радостно сказал Бадма.

Андрейка приоткрыл кошму и увидел, что толстые веки старика поднялись очень высоко. Круглые глаза смотрели прямо на Андрейку и больше не закрывались.

– Ба-а-бушка! – закричал от страха Андрейка, Он отскочил в сторону.

В дверях показался Бадма. Ни слова не говоря, он пошёл к Андрейке. Глаза его были всё так же открыты и смотрели в упор на Андрейку.

– Ты пошто кричишь? – тихо спросил хромой Бадма. – Боги накажут тебя. Ты подсматривал. – Он быстро протянул руку и схватил Андрейку за шиворот.

И в эту же минуту сам Бадма закричал страшным голосом.

Прежде чем Андрейка сообразил, что произошло, он увидел, что Бадма валяется на земле и над ним мечется Нянька. Она рвёт в клочья дэгыл хромого Бадмы, стягивает с его головы малахай. Рычание и стоны стоят в воздухе.

Быстро ковыляя, подошла бабка Долсон, и Андрейка уткнулся ей в колени.

– Нянька! Нянька!.. – молила бабка Долсон. Но всё было бесполезно. – Скажи Няньке… – Бабка тормошила Андрейку за плечи. – Скорей скажи! Загрызёт собака ламу.

– Н-но, Нянька! – прикрикнул Андрейка.

Нянька сразу отошла, а Бадма пополз от неё.

– Иди, Нянька, иди! – позвал Андрейка.

И Нянька, повиливая хвостом, подошла к нему. В зубах у неё торчал кусок ваты.

Андрейка стоял, широко расставив ноги, к нему прижалась покорная и верная Нянька. А хромой Бадма валялся на земле весь истерзанный и не мог подняться. Охая и приговаривая, бабка Долсон пыталась помочь ему.

– Зачем, ламбагай, Андрейку трогал? Нянька злая собака. Один раз волка загрызла. Никто не трогает Андрейку. Загрызёт Нянька. Ох!.. Ох!..

Да, никто не может тронуть Андрейку. Вот он стоит, сильный, большой. Он не боится никого. Хромой Бадма еле поднимается на ноги, ощупывает голову, плечи, руки. Он всхлипывает, как женщина, но Андрейке его не жаль. У хромого Бадмы опять нет глаз, а только толстые веки.

Нет, Андрейка нисколько его не боится.

Родился ботогон

Ни отец, ни мать так и не узнали, что Андрейка ездил в дацан. Не знали они ничего и о том, что сюда приезжал Бадма.

Отец, конечно, сразу заметил, что в хотоне недоставало трёх овец, но расспрашивать бабку Долсон не стал. Он давно смирился с мыслью, что его мать верит в своих богов, будет ездить молиться в дацан и возить туда приношения.

Андрейке ничего не стоило промолчать о своей поездке в дацан. Вечером он лёг рано и уже сквозь сон слышал, как издали приближалась отара. На разные голоса блеяли овцы, посвистывали бичи. Утром же Андрейка ещё спал, а овцы опять завели свою музыку: они рвались на свободу из тесного хотона и кричали так дружно и неистово, словно пели какую-то им одним известную песню. Но это не могло разбудить нашего Андрейку. Ему вообще казалось, что он ещё только лёг спать и овцы возвращаются с пастбища… Правда, утром они кричали громче и нетерпеливее.

Во всяком случае, когда Андрейка поднялся с постели, отец с матерью были далеко от юрт. Его опять разбудила Катька: она бодала юрту и даже просунула голову в кошму, как раз в то место, откуда вчера Андрейка наблюдал за хромым Бадмой. Андрейка сразу вспомнил приключения вчерашнего дня.

Боги смотрели всё так же, потупив глаза, и ничего не ели.

Андрейка вышел из юрты и увидел, что бабка Долсон развела костёр. Он сразу почуял запах еды. В большом закопчённом котле, подвешенном на проволоке, кипела вода.

Осёдланный Рыжик разгуливал неподалёку. Нянька смотрела на огонь, не сводя с него глаз и высунув длинный язык. Катька, успокоившись и видя, что Андрейка уже поднялся, больше не обращала на него внимания и выискивала в стогу сена вкусные стебельки.

Сивый ходил далеко от юрты и позванивал бота-лом – колокольчиком.

Бабка Долсон ничем не напомнила Андрейке о вчерашнем дне. Как будто этого дня и не было. Она сегодня чем-то очень озабочена.

– Э, Андрейка, съезди в кошару, посмотри лебедя, – сказала бабка Долсон.

Когда Андрейка сел на Рыжика, бабка вынесла из юрты бидон, отлила из него в судок воды и подала Андрейке.

– Налей лебедю, – сказала она, – из дацана аршан. Лебедь пить будет. Крыло заживёт.

Андрейка тронул Рыжика с места. Нянька посмотрела ему вслед, но продолжала лежать. Катька так увлеклась сеном, что и не заметила, как уехал Андрейка.

День обещал быть очень тёплым. В низинках ещё белело, и степь пахла не только свежей травой, цветами, дымом костра, шерстью Рыжика, сухим сеном, овцами, но и снегом.

Ветерок, которому никогда и ничего не мешает гулять по падям и распадкам, носил из края в край степные запахи. И всё же талым снегом сегодня пахло почему-то сильнее всего.

Уже отъехав от юрт, Андрейка оглянулся и увидел за копной сена верблюдицу. Она лежала, непривычно вытянув шею. Бабка Долсон несла к ней от костра ведро. Может, заболела Мая? Что это она разлеглась у юрты? Мая любит ходить по степи. Но Андрейке уже некогда думать о верблюдице. Теперь он торопится к Лебедю-Лебедину.

Держа в одной руке жёлтый судок с водой, Андрейка подъехал к кошаре. Рыжик по его команде опустился на землю.

И тут нашего Андрейку постигла неудача. Он попытался сойти на землю, оставив судок в руке за седлом. Судок перевернулся, и вся «святая вода» пролилась.

Это было очень обидно. Обычную воду Лебедь-Лебедин не хотел пить, а аршан из дацана он обязательно выпил бы.

Андрейка постоял в нерешительности, опустился на колени и зачем-то понюхал то место, куда вылилась вода. Пахло мокрой землёй и кизяком. Он собрал в миску из судка рассыпанное зерно и понёс в кошару.

Лебедь-Лебедин по-прежнему сидел за перегородкой. Он не стал, отодвигаться и с любопытством смотрел на Андрейку.

– Как живёшь? – спросил Андрейка голосом Дядьсаш, врача из больницы. – Как температурка?

Лебедь-Лебедин молчал. Он ещё не умел разговаривать, а может быть, и не понимал, о чём спрашивают.

Андрейка в больнице тоже не отвечал на вопросы врача Дядьсаш. И не знал, что такое «температурка». Но потом он всё узнал. У него на сломанной ноге был тогда гипс – белый твёрдый чулок. Лебедь встал на одну ногу, и Андрейка увидел, что вторая была у него обёрнута марлей. Крыло сегодня подсохло, и на него не так уж страшно смотреть.

Андрейка заглянул в корытце с едой, и у него радостно забилось сердце: там почти ничего не осталось. Значит, лебедь стал есть. И вода в миске была выпита. Андрейка быстро высыпал зерно в корытце и сказал:

– Ты молодец. Воды тебе привезу. Ешь!

Андрейка перелез через загородку. Лебедь всё ещё стоял на одной ноге.

Неужели хромой Бадма говорил правду и в Лебедя-Лебедина стрелял дядя Андрей? Нет, не мог он стрелять в такую красивую птицу, не мог он так искалечить ей крыло. Если бы дядя Андрей хотел послать бабушке Долсон и Андрейке Лебедя-Лебедина, то он попросил бы его сесть на юрту или на крышу кошары.

Лебедь-Лебедин всё рассказал бы и улетел к своей стае. Дядя Куку говорит: «Какой же подлец стрелял в такого красавца? Руки бы и ноги ему переломать!» Нет, хромой Бадма всё врёт. Андрейка пролил аршан, а Лебедь-Лебедин выпил простую воду и съел еду. Ему не надо аршана от хромого Бадмы.

– Ты молодец! – повторил Андрейка.

И, словно поняв его, лебедь протянул голову к корытцу и стал хватать клювом зерно.

«Надо скорее привезти ему воды», – подумал Андрейка и, довольный, вышел из кошары.

Он подъезжал к юртам в очень хорошем настроении. Бабушка Долсон стояла у входа в свою юрту, дымила вовсю трубкой и улыбалась.

– Лебедь-Лебедин всё съел, – доложил Андрейка.

– Аршан пил?

– Не, – Андрейка весело мотнул головой, – аршан я пролил. Воду выпил Лебедь-Лебедин.

– Ишь ты, ладно как! Иди смотри: ботогон родился. – Бабушка показала на Катькин сарайчик.

Андрейка, прихрамывая, побежал. Нянька и Катька замерли, глядя в щель сарая. Андрейка тоже прижался головой к щели и увидел что-то завёрнутое в потник.

Так они стояли втроём: Нянька, Катька и Андрейка, а в сарайчике, завёрнутый в потник, шевелился верблюжонок – ботогон.

Это был очень беспокойный и весёлый день. Приехал опять дядя Куку. Он полечил лебедя, но Андрейку с собой в кошару не взял.

– Нет уж, дружочек, пусть мне поможет бабушка Долсон, – сказал ветеринар, – я буду менять ему повязку на лапе, а это больно. Зато тебя лебедь не будет бояться. И хоть вылечу его я, а любить он будет тебя.

Пока дядя Куку и бабушка были в кошаре, Андрейка подмёл хотон и собрал в кучу все овечьи орешки. Они подсохнут на солнце и хорошо сгорят в печке.

То и дело Андрейка заглядывал в сарайчик: верблюжонок крепко спал в потнике. Ему, наверное, было очень тепло.

Мая лежала за стогом сена и не переставая жевала.

Но самое интересное началось, когда из кошары вернулись бабушка Долсон и ветеринар.

Андрейка и раньше много слышал о том, как трудно Мая подпускает к вымени своего ботогона.

Дядя Куку сказал:

– Интересно посмотреть, Долсон Доржиевна, как ты приучаешь свою верблюдицу.

Вот тут-то и началось. Ботогон уже давно начал подавать голос. Он кричал так жалобно и тонко, словно там, в сарайчике, плакал маленький ребёнок.

– Проголодался, дружочек, – сказал дядя Куку.

Он пошёл в сарайчик, развязал верёвку и высвободил ботогона из потника. Верблюжонок, голый, почти совсем без шерсти, со сморщенной стариковской кожей, стал мелко дрожать. Как и у большого верблюда, у ботогона было два горбика. Но голова скорее походила на голову только что вылупившегося из яйца гусёнка. Однажды в селе Андрейка видел таких гусят.

Дядя Куку вынес ботогона и подставил под солнце.

Ботогон поморгал своими птичьими глазами и впервые увидел не только Андрейку, но и всех. На него смотрели и Нянька, и Катька, и Рыжик, и Сивый, и даже Резвая своим единственным глазом.

Мир показался ботогону очень ярким, всеобщее любопытство невыносимым, и он постарался спрятать голову под руку ветеринара.

Дядя Куку обвёл всех взглядом и торжественно обратился к ботогону:

– Не стесняйся, гражданин любезный. Три часа ты существуешь на свете. Срок, дружочек, немалый. Давай-ка встанем на ноги. На все четыре. Ты должен доказать, что чего-то стоишь. Ну?

И ботогон доказал. Он стоял, широко расставив тонкие ножки. Они дрожали, подгибались, но он стоял и не падал. Высоко поднятая голова его поворачивалась, словно её кто-то раскачивал из стороны в сторону. Ботогон широко открывал беззубую и большегубую пасть и всё плакал и чего-то просил.

Бабушка Долсон пошла и привела в поводу Маю. Привязала повод к телеге. Мая даже не посмотрела на сына, будто его здесь и не было.

– Нет, не перестану я дивиться на этих верблюдиц, – сказал ветеринар. – Вы думаете, Долсон Доржиевна, одна она у вас такая? Да, считай, каждая вторая в колхозе не любит своих детёнышей. Родит, а потом не подпускает к вымени. Сколько верблюжат погибает из-за этого!

– Ну да ничего! – весело откликнулась бабушка Долсон. – Много ботогонов принесла Мая, ни один не помер. Всех кормила. Подноси-ка, товарищ Кукушко, ботогона.

Ветеринар снова взял верблюжонка на руки и понёс к Мае. Бабушка Долсон гладила голову верблюдицы, что-то ласково приговаривала, а ветеринар едва успевал выхватить верблюжонка из-под вымени. Ботогон обидчиво чмокал мокрыми толстыми губами, хватал пальцы ветеринара, отпускал их и плевался.

Дядя Куку раскатисто хохотал:

– Плюёшься ты, гражданин весёлый, как настоящий верблюд.

Он снова поднёс ботогона. Тот только успел вытянуть шею к вымени, как Мая опять взбрыкнула.

Нянька, молча наблюдавшая, не выдержала и начала от возмущения лаять. Катька опустила голову, словно приготовилась бодаться. Ветеринар укоризненно покачал головой:

– Эх, гражданочка по имени Мая, а ещё матерью называетесь! Какая же вы после этого мать, если так жестоко относитесь к своему сыну? Смотрите, Мая, всё общество возмущено вашим поведением.

Но «гражданочка по имени Мая» даже ухом не повела. Она принимала ласку бабушки Долсон, жмурилась от удовольствия, однако даже с закрытыми глазами чувствовала, когда к ней подносили ботогона, и тут же принималась лягаться. Ни уговоры бабушки Долсон, ни возмущённый лай Няньки, ни злые рога Катьки, ни грозное пыхтенье Андрейки не действовали на упрямую Маю. Даже то, что её так стыдил дядя Куку, называя на «вы», даже неистовые крики ботогона нисколько не трогали верблюдицу.

Она не любила ботогона и не подпускала его к себе.

– Э, Мая, совсем дурная стала ты! – сказала бабушка Долсон. – Музыку тебе надо. Песни слушать будешь.

Она пошла в юрту, вынесла оттуда табуретку. Потом вернулась и принесла патефон. Этот ящик с музыкой бабушке Долсон подарил колхоз за хорошую работу. Только по праздникам бабушка открывала его, заводила и ставила песни. Андрейка наизусть знал все песни. Их было шесть.

Андрейка тоже умел заводить патефон.

Он подошёл к бабушке Долсон и боднул её головой. Она улыбнулась и сказала:

– Слушай, товарищ Кукушко, Андрейка играть будет.

Я-то слушаю, а Мая будет слушать? – со всей серьёзностью спросил ветеринар.

– Шибко слушать любит Мая. – Бабка открыла патефон, подвинула рычажок к слову «медленно» и дала в руки Андрейке ручку.

Теперь Андрейка становился полным хозяином этого удивительного ящика. Он со знанием дела вставил ручку и стал заводить пружину.

Бабка отошла к ветеринару и присела, прижав к себе ботогона.

Медленно и тоскливо зазвучала музыка. Вся степь притихла, слушая её. Андрейка беззвучно шевелил губами, повторяя слова.

Мая тоже слушала песню и тревожно поводила ушами. А бабушка Долсон тем временем подвигалась к Мае и потихоньку подталкивала ботогона.

Когда песня кончилась, стало очень тихо. Опять Андрейка завертел ручку и поставил новую пластинку. И у этой песни знал Андрейка слова. Но сейчас пластинка еле-еле крутилась, и весёлые слова не были такими весёлыми, как раньше.

Через реки, горы и долины, Сквозь огонь, пургу и тёмный дым Мы вели машины, объезжая мины, По путям-дорогам фронтовым.

Эх, путь-дорожка фронтовая.

Не страшна нам бомбёжка любая!

Помирать нам рановато.

Есть у нас ещё дома дела…

Песня эта показалась Андрейке такой тоскливой, что он совсем её не узнал, как будто это была новая песня. Дядя Куку посматривал то на Андрейку, то на Маю, то на бабушку Долсон и ботогона. Он потирал руки и с удовольствием повторял:

– «Помирать нам рановато, есть у нас ещё дома дела!» Это, дружочек, точно сказано. Ну-ка, давай, что ещё там?

А там была песня про водовоза.

У-у-у-диви-ительны-ый во-о-про-ос…

И это уже было совсем тоскливо. Мая повернула голову и смотрела на своего ботогона. Из лаз её текли слёзы. Она наклонилась и стала облизывать ботогона. Бабушка Долсон тут же подвинула его к вымени, и Мая даже не пошевелилась. Вся её морда была в слезах. А ботогон, широко расставив задние ноги, вздрагивая, сосал молоко.

Ветеринар задыхался от смеха и только повторял:

– Ох, ох! Ох, не могу!

Бабушка Долсон была серьёзна. Она медленно кивала в такт песне.

– Признала ботогона Мая. Теперь любить будет.

Но ведь плакала Мая, честное слово, плакала! – отдышавшись, проговорил ветеринар.

Медленно и тоскливо зазвучала музыка.

– Плакала, – подтвердила бабушка Долсон. – Песню слушает – всегда плачет. Ботогона жалеет. Теперь кормить будет.

– Ну спасибо, ну потешили вы меня! Никогда бы не поверил, что верблюдица может заплакать от музыки. Да ещё от такой. – И ветеринар снова стал хохотать.

Он смеялся, а из глаз у него катились слёзы. Крупные, настоящие слёзы. Нянька начала скулить. Она только было успокоилась, но её опять растревожили эти непонятные слёзы. Андрейка смотрел на дядю Куку и тоже ничего не понимал. Впервые он видел, чтобы человек смеялся так весело, так громко и в то же время по щекам его текли слёзы. А если не мог понять Андрейка, то откуда всё это было знать Няньке? Он ничего не мог объяснить ей, не мог её успокоить.

И всё же Андрейка на то и был Андрейкой, чтобы у него не испортилось настроение. Мая подпустила к вымени ботогона и заботливо облизывала его. Лебедь-Лебедин стал пить и есть. Только что играл патефон. И это Андрейка сам заводил его и менял пластинки. Чего же плакать?

– Но, Нянька! – прикрикнул Андрейка.

Дядя Куку тоже вытер свои щёки, и Андрейка услышал, как запел гургалдай. Он пел, заливался, поднимался ввысь и снова затихал. Андрейка ждал, что вот-вот сейчас ему ответят. Но в степи не было гургалдаев. Это пел дядя Куку, очень весёлый человек, колхозный ветеринар.

Всё хорошо. И не стоит тебе. Нянька, так скулить и беспокоиться.

Чего хочет Лебедь-Лебедин?

Теперь каждую ночь кто-нибудь дежурит в кошаре.

Чаще всего не спит бабушка Долсон.

– Старому человеку зачем спать? – говорит она. – Молодым спать надо. Лучше-то меня кто за кургашками посмотрит?

И бабушка Долсон идёт с фонарём в кошару, и наутро оттуда раздаётся всё больше и больше тонких, звенящих голосов кургашек.

Маленьких ягнят Андрейка зовёт кургашками. И не только Андрейка, но и дядя Куку, и бабушка Долсон, и отец, и мать. Если не смотреть на кургашек, закрыть глаза, то кажется, что кричат маленькие дети.

Ночью в степи ещё холодно, а в кошаре так тепло, будто там кто-то не перестаёт топить печку.

Каждый день отец загоняет в кошару всё больше и больше овец.

Лебедя-Лебедина пришлось перенести в Катькин сарай, потому что в кошаре нужно много места для кургашек. Перенёс его на руках отец. Андрейка шёл рядом. Лебедь-Лебедин всё время смотрел на Андрейку чёрненькими, как волчьи ягоды, глазками и поэтому ни разу не клюнул отца.

Катька, конечно, очень обиделась, что её выгнали. Она не отходила ни на шаг от своего домика, будто её привязали здесь. И всё время сердито кричала на Лебедя-Лебедина.

Отцу это очень надоело, и он сказал Андрейке:

– Катька – лентяйка: ест, а ничего не делает. Ты любишь Катьку, а за что любить такую лентяйку?

– Катьку-то? – Андрейка даже опешил от такого вопроса.

Но это же Катька, дочка другой козы Катьки, которую задрал волк! Та самая Катька, что осталась сиротой. Андрейка выкармливал её молоком из бутылки с соской… И разве не Катьку он научил ходить в упряжке рядом с Нянькой и не она ли чуть-чуть не привезла Андрейку к солнцу?

– Катька хорошая, – мрачно сказал Андрейка.

– Все хорошие работают. Она могла бы стать хорошей, да ты не захочешь.

Как это Андрейка не захочет, чтобы его Катька была хорошей?

– Захочу, – упрямо проговорил Андрейка.

– Посмотрим, посмотрим. Пускай каждый день ходит с отарой. Катька умная коза. Будет идти всё время впереди, овцы за ней пойдут. Быстрей траву щипать станут. Шерсть лучше расти будет. Мяса много нагуляют овцы.

И назавтра после этого разговора Катька ушла с отарой. Вернее, она повела отару в степь. Бодрая и весёлая коза устремилась вперёд, да так, что овцы еле за ней поспевали.

Андрейка остался дома.

Проснулся в это утро он совсем рано. Небо едва стало светло-жёлтым, как Андрейка уже был на ногах. Он выбежал из юрты, когда овцы хлынули из хотона – большого, почти круглого загона, составленного из деревянных щитов. После тёплой постели стоять на утреннем ветерке зябко, но возвращаться в юрту не хочется.

Катька бежит впереди отары, и её звонкий голос зовёт овец. Сначала они идут, тесно прижавшись друг к другу, будто на степь легло огромное серое одеяло. Потом овцы разбредаются. Слышны только свист бичей да бесконечное блеянье.

Сколько овец в отаре, столько голосов. И как голос бабушки Долсон не похож на голос Андрейкиной матери, так отличаются призывные крики Катьки от овечьих ответов. Жалко, что нет сейчас рядом дяди Куку, а то бы он рассказал, о чём переговаривается Катька с овцами.

Из сарая требовательно позвал Андрейку Лебедь-Лебедин.

Андрейка взглянул на отца и мать, медленно едущих верхом по обеим сторонам отары, и пошёл к араю. Нянька неотступно следовала за ним. Лебедь-Лебедин, увидев в щель Андрейку, перестал кричать.

Нянька зевнула, широко раскрыв пасть и зажмурив глаза. Она легла у ворот загородки, примыкающей к сараю. Андрейка не позвал её с собой: собаке нечего было делать у Лебедя-Лебедина.