Текст книги "Поездка к Солнцу"

Автор книги: Борис Костюковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

Если уж точно говорить, то избрал Фёдора Трифоновича он, Андрейка. Отец, мать и бабка отдали Андрейке розовые листки и сказали:

– Опусти их в ящик. Как опустишь, так наш Фёдор Трифонович депутатом станет.

Сразу, конечно, председатель депутатом не стал. Ящик из юрты увезли, а потом Фёдор Трифонович в Москву съездил и приехал оттуда с маленьким красным флажком на груди. Теперь уже каждый видит, что Фёдор Трифонович – депутат.

Андрейка не любит сидеть без дела, он начинает приводить в порядок седло на Рыжике. Седло это очень нарядное. Передняя и задняя луки выкрашены в ярко-красный цвет и по краям обиты серебряными полосками. На кожаных крышках седла – серебряные бляхи. Стремена из жёлтой меди. Всё это Андрейка сейчас, заставив Рыжика лечь на землю, начищает песком до блеска.

Но как только падает последнее бревно с прицепа, Андрейка оказывается около трактора.

– Поеду за лесом, – заявляет он решительно.

Тракторист – русоволосый, широкоплечий мужчина в зелёной гимнастёрке, туго опоясанный ремнём с пряжкой, на которой медная звезда, – видно, хочет взять с собой Андрейку. Он вопросительно смотрит на председателя колхоза.

– Ладно, поезжай, Андрейка, – соглашается Фёдор Трифонович. – Смотри, чтобы брёвен побольше накладывали да получше. Будешь вроде за представителя правления колхоза. Понял?

– Понял! – сияя от счастья, выкрикивает Андрейка, зная только, что ему разрешили ехать.

Шофёр Миша подбрасывает его в кабину к трактористу.

Через полчаса Фёдор Трифонович едет дальше. По дороге он нагоняет трактор, просит Мишу остановить машину и кричит:

– Андрейка, иди сюда, поедем лучше целину смотреть!

В последнее время Андрейка всё чаще и чаще слышит это слово – «целина». Неплохо бы её посмотреть и узнать, почему о целине так много разговаривают.

Андрейка колеблется несколько секунд и переходит в «Победу». В ней вкусно пахнет бензином, а Андрейка очень любит запах бензина. Машина идёт по ровной степной дороге, редко где тряхнёт. Снег в долинах стаял и только в некоторых местах белеет островками и полосками.

Огромная сопка впереди тоже сверкает снежными пролысинами. Голый редкий березняк на ней издали похож на молодой фиолетовый багульник.

Машина въезжает в неоглядную долину, залитую солнцем. Степь отливает золотом прошлогодней травы.

Председатель, Миша и Андрейка выходят из «Победы» и становятся рядом. Миша и Фёдор Трифонович заложили руки за спину и смотрят на степь…

Андрейка стоит рядом с ними и тоже заложил руки за спину.

Он жмурится от солнца. Птички летают в голубом поднебесье: то взовьются вверх, то падают чуть не до самой земли. Желтовато-серенький суслик пробежал и почти у самых Андрейкиных ног скрылся в норе. По небу медленно плывёт облако, похожее на большую кучу только что остриженной овечьей шерсти. От облака на степь падает тень. Плывёт облако на небе – плывёт облако по степи.

А степь, вся степь вокруг покрыта белыми и голубыми цветами.

Это ургуй – забайкальские подснежники. Однако Андрейка недалеко от себя разглядел засохший стебель саранки, быстро нагнулся и выкопал луковицу. Летом и осенью вместо ургуя цветут здесь яркие жёлтые саранки, ромашки, качаются на длинных стеблях лилии. Очень много цветов в степи; у некоторых из них нет луковиц, а саранка обязательно с луковицей. Очень вкусная саранка! Она мягкая, белая, маслянистая, и ничего, что вместе с ней на зубах похрустывает песок. От саранки человек становится сильным. Так говорит отец.

Солнце поднялось уже высоко и стоит прямо над Андрейкиной головой. Вся степь от ургуя, птичек и солнца очень весёлая. Птички поют свои песни, им тепло, хорошо; они так носятся, что за ними не уследишь. И всё потому, что солнце. Ах, какое оно круглое и горячее! Вот бы дотронуться до него руками – наверно, как огонь! Ни мать, ни бабка Долсон, ни даже отец не могут рассказать как следует о солнце. Откуда оно приходит и куда уходит? Почему оно такое жаркое? Почему летом от него тепло, а зимой нет? Можно ли сделать так, чтобы солнце не уходило, а всё время стояло над головой? Ведь тогда будет тепло и Андрейке, и овцам, и Рыжику. Всем будет тепло. Это Андрейка замечал не раз. Ну ладно, если нельзя всё время держать солнце над головой, то можно ли до него доехать, когда утром оно показывается из-за горы? Бабка Долсон сказала, что солнце там ночует. Доехать бы до него и посмотреть близко-близко… Притронуться бы рукой… Или оно такое горячее, что рукой нельзя?

Мать недавно сказала Андрейке:

– Ты, сынок, вырастешь, станешь такой большой, как папа, – тогда обязательно до солнца доедешь.

– А почему папа не доехал? – тут же спросил Андрейка.

Мать посмотрела на отца; он засмеялся, хотя смешного ничего не было, и долго не отвечал. Потом наконец мать сказала:

– Твой папа не хочет ехать к солнцу. Зачем ему туда ехать?

Странно это Андрейке: а почему отец не хочет?

Много Андрейка думает о солнце. Однажды он придумал, что от солнца можно отрубить кусочек… Вот будет интересно! Но мать даже рассердилась на Андрейку:

– Перестань! Надоело мне слушать… Иди лучше дай Кате сена.

А почему это лучше давать Кате сена? Вот так почти всегда кончаются разговоры. Никто не может ответить на Андрейкины вопросы. Приходится самому выдумывать ответы…

– Эк как солнце сегодня припекает! – сказал председатель колхоза. – Эка дружная нынче весна! Эка красота! Исключительно! Посмотри, Андрейка, какая красота кругом!

Андрейка и без того смотрит на степь.

– Да уж, красота, ничего не скажешь! – говорит за Андрейку дядя Миша. – Клин будет отменный. Земля добрая, сильная.

Только Андрейка не видит здесь никакого «клина», и уж тем более ему непонятно, почему это земля «добрая» и «сильная». Обыкновенный Пронькин лог– так зовут это место. Андрейка его хорошо знает – тут в прошлое лето стояла юрта отца.

Овец сейчас нет, людей нет, воскресник отсюда далеко, брёвна уже, наверно, на прицеп погрузили… Андрейка раскаивается, что поехал с председателем на «целину». Спросить бы, что такое целина, да неловко…

В полдень повалил снег. И сразу наступила зима. Председатель забеспокоился и велел Мише гнать машину в село.

– Как бы шурган не разыгрался, – сокрушённо вздохнул он. – Ох уж этот снег весной, много от него бед бывает…

Да и Андрейка знает это. Ещё в прошлую весну вот так же пошёл снег, потом поднялся ветер – закружил, завихрил всё вокруг, чуть юрту не унёс.

– В юрту хочу, – сказал Андрейка.

– В юрту нам сейчас ехать нельзя. Придётся тебе подождать. Надо посылать людей в помощь чабанам.

Андрейка беззвучно заплакал, уткнувшись в подушку сиденья: вдруг шурган, а его не будет в отаре…

Но тревога оказалась напрасной. Уже подъезжая к селу, председатель сказал:

– Выведрило. Таять начнёт.

И вправду, минут через пятнадцать – двадцать выглянуло огромное, яркое солнце. Сверкающий снег слепил глаза.

На земле, на крышах домов и скотных дворов, на деревьях и заборах – везде пушистый снег. Здесь даже, кажется, его было больше, чем в степи.

И вдруг снег на глазах стал опадать, как тесто в квашне, таять и валиться комками с деревьев и крыш. С бугорков потекли тонкие извилистые ручейки. Сразу стало жарко. Солнце быстро высушило Андрейкины слёзы.

Около правления колхоза Андрейка уже выскочил из машины как ни в чём не бывало.

– Ну что ж, Андрейка, теперь можешь ехать к себе в отару, Миша тебя мигом домчит, – сказал председатель. – А шургана не будет. Обошлось. Ты на меня даве осерчал, я знаю, но рассуди, чудак человек: если бы и взаправду шурган, мне бы надо все машины в степь послать, людей верховых – всем отарам помочь, а то получилось бы, как с твоей бабкой Долсон. Одному-то, чабану трудно – сам знаешь.

Да, Андрейка знает, но ему очень захотелось к отцу с матерью. А теперь всё хорошо. И ещё то хорошо, что председатель не видел и не слышал, как он плакал. Фёдор Трифонович посмотрел на весёлое Андрейкино лицо, всё в полосах от недавних ручейков, и протянул на прощание руку.

Андрейка строит кошару

Кошара стояла почти готовая. Осталось только настелить крышу. Пока она была сделана из редких жердей и похожа на рёбра барана, когда с него срежут всё мясо. Потом на прибитые жерди стали накладывать толстым слоем солому. Андрейка в это время был внутри кошары, смотрел на небо в частые просветы между жердями. В кошаре становилось всё темнее и темнее. Ему это не нравилось. Он вышел на волю и увидел, что отец гонит отару. Андрейка залез на Рыжика и поскакал навстречу.

– Кошара беда плохая, – запыхавшись, сказал Андрейка, поправляя съехавший на глаза малахай.

– Почему – плохая? – усмехнулся отец, издали любуясь высокой крышей кошары.

– Темно там, совсем темно! – с отчаянием произнёс Андрейка, уже зная, что отец его всё равно не поймёт. Ведь если в кошаре так неуютно Андрейке, если там темно, то и овцам будет нехорошо, а уж маленьким весёлым и быстрым ягнятам и совсем скучно.

– Как – темно? – удивился отец. – Они же рамы должны поставить…

Отец перестал улыбаться, погнал лошадь к кошаре.

Андрейка тронул вслед Рыжика и с завистью смотрел на широкую отцовскую спину. Андрейка очень хотел походить во всём на отца: он и сидеть в седле старался так же – небрежно, чуть свесившись набок и помахивая плёткой. Отец носил пушистую шапку из лисы, которую добыл в прошлом году. Андрейке хотелось иметь такую же. И только одно не нравилось в отце: он курил трубку, а от табачного дыма у Андрейки всегда болела голова.

Отец подъехал к кошаре, слез на землю и, закинув повод на шею лошади, пошёл к двери кошары. Он вышел оттуда через минуту недовольный и очень сердитый. Уж Андрейку не проведёшь: когда отец рассердится, у него сразу бледнеет лицо, глаза делаются совсем узкими и куда-то деваются губы – их совсем не видно. Ого, тогда к нему не подходи!..

Не приму кошару, – нахлобучив на самые глаза лисью шапку, сказал отец председателю сельсовета Василенко.

– Чего так? – удивился тот. – Мы тебе в ударном порядке поставили кошару, а ты ещё будешь ломаться!

– Рамы обещали поставить. Где рамы?.. Света нет! – с сердцем сказал отец. – И так затянули дело, у нас овцы не сегодня-завтра начнут ягниться, а кошара не готова.

– Оно, конечно, верно ты говоришь… – Председатель сельсовета зачесал в затылке. – Но теперь поздно, надо было в стенках рамы поставить. Да рам-то нету.

– Знать ничего не знаю! – стоял на своём отец. – Не погоню сюда овец, и всё тут.

– А ведь не погонит! – то ли с осуждением, то ли с одобрением сказал Василенко. – А что тут придумать, ума не приложу… Хотя вот что! – вдруг обрадовался он. – Возьмём с парников взаймы штук десять рам и настелим их прямо на крышу: сразу светло станет. С крыши-то оно ещё светлее. Да и солнышко будет пригревать.

Андрейке очень хотелось спросить: как это дядя Василенко сделает, чтобы в кошаре стало светло, когда на крыше уже лежит солома, но ему неудобно было вступать в разговор взрослых. Очень часто Андрейка думал: почему взрослые такие недогадливые?

Отец перестал сердиться, глаза у него снова стали широкими, губы улыбались. Он попрощался с Василенко и поехал к отаре.

Отец забыл об Андрейке и не позвал с собой. Андрейка очень обиделся, низко склонился к луке седла…

Никто сейчас не обращает внимания на Андрейку. Председатель сельсовета Василенко задумчиво говорит:

– Раньше нам надо было о рамах думать… Разве Нимаев у нас такую кошару примет? Его, брат, не проведёшь!

Василенко внимательно смотрит на Андрейку и, словно прочитав все его мысли, говорит:

– Вот ты-то мне и нужен, Андрей Нимаев! Помоги, брат!

Андрейка сразу забыл, что он сейчас сердитый, и изо всей силы натянул повод. Рыжик сразу заплясал под ним в нетерпении.

– Я напишу записку Фёдору Трифоновичу, а ты мигом отвези её в правление. Пусть он сейчас же пошлёт нам десять рам. Понял?

– Понял, – с замиранием сердца произносит Андрейка и жалеет, что сейчас нет здесь отца. Пусть бы посмотрел, как дядя Василенко разговаривает с Андрейкой! «Помоги, брат, ты-то мне и нужен, Андрей Нимаев». Андрей Нимаев! Ведь по фамилии только отца называют. А раз такое дело, он, Андрей Нимаев, готов не то что в правление колхоза – хоть в Читу поехать!

И он мчится по дороге в село, крепко зажав в кулаке белый листок бумаги. От напряжения у него даже немеет рука. Он хочет переложить записку r левую руку, но шальной ветер вырывает её. Вот ведь несчастье! Андрейка с трудом останавливает разгорячённого Рыжика, идёт искать бумажку. Она лежит в лужице на дороге. Обрадованный Андрейка схватил её и зажал в кулаке со всей силой. Теперь уж он не сваляет дурака и не выпустит драгоценной записки до самого правления колхоза.

Очень хорошо весной скакать по степи. Совсем не холодно, даже жарко, щёки горят, как возле печки в юрте, в ушах музыка – то ли на гармошке играют, то ли громкоговоритель гремит: это уж как Андрейке захочется, потому что ветер всегда слушается Андрейку и даже песни поёт, совсем как бабушка Долсон или мать.

И каким лёгким становится весной человек! Зимой он сидит в седле, как мешок с мукой. Час сидит, два сидит – всё тяжелее под ним лошади. А весной он как птица, в нём и весу-то нету, и ему кажется, что вот-вот встречный ветер подхватит его, подбросит над головой лошади и он полетит, плавно поднимаясь в синий воздух.

Во сне Андрейка часто летает, но такие сны всё равно бывают только весной.

Скоро вечер наступит. Вон какое большое солнце светит, и от него будто зажгли большущий, во всё небо, костёр. Небо полыхает, а степь – вот уж смешно! будто на неё опрокинули целую гору земляники. Андрейка любит землянику, он любит её собирать в степи, около берёзовых колков – лесочков, а ещё лучше, когда землянику привозит в большой корзине бабка Долсон, она её собирает где-то в лесу, там много растёт земляники. Придёт опять лето, и бабушка Долсон привезёт землянику. Сколько кругом ургуя!! Но пока видно только ургуй, а вот скоро вся степь покроется цветами.

Пахнет оттаявшей землёй, снегом, ургуем и… земляникой. Ох как пахнет земляникой! Это уж с Андрейкой бывает так всегда: стоит ему вспомнить о землянике, как запахнет земляникой. Захочется очень есть – и вся степь начнёт пахнуть варёной бараниной. Но он сейчас не думает о еде. Какая тут еда, когда он выполняет такое важное поручение…

Андрейка услышал музыку. На крыше колхозного клуба стоял белый громкоговоритель, и оттуда далеко-далеко разносились слова песни:

Ай да парень, паренёк,

Дайте парню только срок…

Быстро домчался Андрейка до правления колхоза, вошёл прямо в кабинет к председателю и без слов разжал над самым столом свой кулак.

– Что это? – спросил председатель и, опустив со лба на нос очки, взглянул на грязную Андрейкину ладонь, на которой лежал смятый и уже не белый, а серый клочок бумаги.

– Читай! – коротко бросил Андрейка.

От быстроты скачки, от гордости Андрейка не мог говорить.

Председатель осторожно взял бумажку, попытался её развернуть, но она была мокрая, грязная, с отпечатками Андрейкиных пальцев.

– В чём дело? – Председатель насупился. – Тут ничего нельзя разобрать. Кто тебя послал?

– Дядя Василенко, – упавшим голосом ответил Андрейка.

– Вот беда-то! А что ему надо, он не говорил тебе?

– Говорил.

– Ну!

– Надо десять рам. Беда кошара тёмная. На солому дядя Василенко рамы положит – в кошаре светло станет.

– Но? – сказал председатель и снова поднял очки на лоб. – А где я ему рамы возьму?

– С парников – вот где!

– Ну что ты скажешь! – засмеялся Фёдор Трифонович. – А ты откуда всё знаешь? Ещё в школу не пошёл, а уже такой смышлёный.

Андрейка молчал. Ему не нравилось, когда с ним разговаривали, как с маленьким. А зачем человеку глаза и уши? Ведь так говорила мама.

– Спасибо, паря Андрей! Поезжай и скажи, что рамы пришлю сегодня же.

– Как отец там живёт? – спросил какой-то незнакомый человек, сидевший у председателя в кабинете.

Но Андрейке некогда разговаривать: у него опять есть срочное задание и ему надо спешить к кошаре.

– Беда хорошо живёт! – на ходу бросает он и пулей выскакивает из правления.

Он уже не слышит, как Фёдор Трифонович, смеясь, говорит:

– Это он от бабки Долсон научился. Та ведь всегда, если надо сказать «плохо», скажет – «беда плохо», если «хорошо», то тоже – «беда хорошо». Вот тут и разберись…

Заботливый хозяин

Рамы для кошары, как и обещал Фёдор Трифонович, привезли поздно вечером.

Оказалось всё очень просто. И как это раньше Андрейка не догадался? В разных местах крыши раздвинули солому и на жерди положили рамы.

Утром Андрейка пришёл в кошару и убедился: там светло. Отец рано угнал отару в степь, оставив в кошаре несколько овец, которые по всем приметам должны не сегодня-завтра объягниться. Андрейка потолкался между овцами, заглянул за перегородку. Там уже, нетвёрдо переступая на длинных непослушных ножках, ходили два новорождённых ягнёнка. Они часто тыкались мордочками в землю и жалобно блеяли.

Вот как вовремя построили кошару! Иначе этой ночью ягнята бы родились в степи.

По пятам Андрейки ходила Нянька. Она сегодня была недовольна – может быть, потому что хозяин не обращал на неё внимания. Андрейка взял на руки ягнят и понёс их во двор. Овца-мать жалобно блеяла. Кошара уже со всех сторон была огорожена забором из тонких жердей, и в дневные часы овцы могли свободно разгуливать по просторному двору. Вовсю светило солнце, хотя с утра ещё было прохладно. Андрейка сел на землю, зажал в коленях ягнят; на них почти не было шерсти и проступала розовая кожа. Ягнятам было холодно, и они мелко дрожали. Нянька старательно облизывала шершавым языком маленькие головки ягнят.

– Пойдём в юрту, – сказал Андрейка ягнятам.

Но они не поняли, поняла только Нянька. Она волчком завертелась вокруг Андрейки и в восторге, поднявшись на задние лапы, передние положила на плечи своему другу.

– Нянька дура! – презрительно, сквозь зубы, процедил Андрейка.

Нянька сразу сделалась меньше ростом, подобрала хвост и поплелась за хозяином на почтительном расстоянии.

В юрте Андрейка раскинул около железной печки мягкую, выделанную овчину и положил на неё ягнят. Он подкинул в печку сухого кизяка, и через несколько минут в юрте стало тепло. Нянька развалилась около овчины, и ягнята, разомлевшие в тепле, уткнувшись носами в пушистый живот Няньки, спали.

Бабка Долсон как-то рассказала Андрейке, что раньше, давным-давно, у неё была совсем холодная и бедная юрта. Огонь разводили прямо на земле, от дыма было больно глазам. На деревянных решётках юрты лежали старые овчины, куски кошмы, рваные остатки одежды. Ветер свободно гулял по юрте. А теперь у Андрейки юрта покрыта толстым войлоком, никакой ветер её не пробьёт; на кирпичах стоит железная печка с железной трубой – весь дым уходит в небо. Днём в юрте светло – по бокам двери вставлены две рамы со стеклом. И на земляном полу лежат дощатые щиты, по ним можно ходить босиком. Стол, деревянные скамейки около него очень маленькие, но ведь и юрта небольшая; а в ней много разных вещей: буфет для посуды, две железные кровати, сундук для одежды, столик, а на нём – радиоприёмник…

Правда, приёмник давно уже молчит. Отец ездил в сельпо покупать для него батареи, но батарей там не было. Это очень обидно, потому что в юрте теперь скучно, особенно когда Андрейка остаётся один.

Андрейка подошёл к приёмнику, начал вертеть ручки, но всё бесполезно. Если бы в юрте было электричество, как в селе, тогда приёмник заговорил бы без батарей. А в сельпо Иван Кириллович – такой пьяница и лентяй – не хочет, чтобы в юрте у Андрейки заговорило радио. Надо Ивана Кирилловича убрать из сельпо, тогда будут батареи. Так говорит отец, так думает Андрейка.

– Лежи тут, – шепнул Андрейка Няньке в самое ухо.

Собака приоткрыла один глаз и вильнула хвостом. Нянька всё понимает. Вот, например, какая собака сообразит отодвинуть ягнят подальше от раскалённой печки? А Нянька поднимается на лапы, берёт зубами овчину и оттаскивает её вместе с ягнятами, потом ложится поудобнее и осторожно кладёт лапу на спящего ягнёнка.

«Бе-еда-а умная Нянька!» – ухмыляется про себя Андрейка и выходит из юрты. Он лезет пальцем себе в рот и щупает зуб. Мать не велит трогать зубы, но Андрейка никак не может удержаться. Зуб шатается – наверно, скоро выпадет. У бабки Долсон тоже выпадают зубы и почему-то не растут новые. А у отца и матери все зубы на месте. Почему так бывает? Этого ещё Андрейка не знает. Да и некогда ему думать: дел сегодня по горло. Во-первых, надо накормить Рыжика и козу Катю, задать сена овцам в кошаре, а во-вторых, подмести хотон. Потом Андрейка сварит баранину без соли. Солить он не умеет, обязательно лишнего насыплет, а поэтому сама мать посолит, когда вернётся к обеду. Потом… Но стоило Андрейке переступить порог юрты и посмотреть в степь, как он сразу обо всём забыл.

С ближней сопочки верхом на лошади приближалась Дулма. Андрейка подбежал к осёдланному Рыжику, скомандовал: «Ложись!», как всегда, быстро вкатился в седло и поскакал навстречу Дулме. С гиком он промчался мимо Дулмы. Дулма остановилась, потом повернула и стала догонять Андрейку. Он оглянулся, ещё раз гикнул, испустил понятный только Рыжику посвист: «Пссе-е, псе-е!», пригнулся к шее и помчался, как на настоящих скачках.

Украдкой Андрейка оборачивался, бросал взгляд на Дулму, но где той было угнаться! Она сразу же отстала и становилась всё меньше и меньше. Интересно: когда скачешь от Дулмы, она делается маленькая, прямо с пуговку, а когда навстречу, то и Саврасуха большая, и Дулма почти как Андрейкина мать или бабка Долсон. Андрейка хочет проверить это своё наблюдение ещё раз и, круто осадив Рыжика, даже подняв его на дыбы, что удаётся очень редко, поворачивает и скачет навстречу Дулме. И вправду, вскоре Саврасуха начинает расти, расти, и маленькая Дулма на ней превращается в настоящую Дулму. Очень смешно…

Андрейка тяжело дышит и не может сказать ни одного слова.

Рыжик и Саврасуха идут теперь рядом, помахивая хвостами. Они часто ходят рядом и, наверно, о чём-то разговаривают, поворачивая друг к другу головы.

– Сбросит тебя Рыжик – будешь тогда знать! – наконец нарушает молчание Дулма.

– Меня? – удивляется Андрейка и вытирает рукавом своё вспотевшее лицо.

– Я думала, слетишь: гляжу. Рыжик на дыбы встал, – пояснила Дулма.

Андрейка доволен, что, оказывается, Дулма заметила это, но небрежно бросает:

– Так я и дался!

Ну не смешная ли эта Дулма! Кто во всём колхозе лучше Андрейки умеет скакать на коне? Ведь даже на районных скачках Андрейку в прошлую осень посадили на колхозного рысака, которого и зовут-то, из-за того что он такой быстрый, Самолётом, и Андрейка обогнал на нём всех рысаков в районе. Но Андрейка не хочет сейчас напоминать об этом Дулме: сама должна знать.

Они не спеша возвращаются к юрте.

– Как играть будем? – спрашивает Дулма.

Андрейка задумывается. В электрострижку – нельзя: в юрте всего одна овчина, и на ней лежат ягнята. В бабку Долсон – неинтересно: сейчас не зима; весной, когда такое тепло, Андрейка ни за что не поверит, что Дулма замерзает, а когда Андрейка не верит, ему не хочется играть. Какую бы интересную игру придумать? И Андрейку вдруг осеняет мысль. Он поедет сейчас к юрте, возьмёт свой укрюк – длинную палку с ремённой петлей, которой чабаны ловят овец, и они начнут с Дулмой новую игру. Дулма слезет на землю, станет овцой, а Андрейка – чабаном и будет её ловить укрюком.

Дулма быстро соглашается. И вот Андрейка пытается «заукрючить овечку» – Дулму.

Догнать её на Рыжике сущий пустяк, но в отличие от настоящей овцы Дулма увёртливая, хитрая – то спрячется за Саврасуху, то перескочит через новую ограду кошары, а Рыжик не умеет прыгать; а то и совсем залезет под ноги к Рыжику, и Андрейка никак не может её достать. Андрейка тоже начинает хитрить. Он знает, что, пока Дулма под брюхом у Рыжика, того не сдвинуть с места. Андрейка просит Дулму снова сесть на Саврасуху. Он сам помогает Дулме сесть в седло. Но, пока Андрейка садится в седло, Дулма уже умчалась. Это явно не по правилам, потому что овца никак не может ездить верхом. Андрейка скачет, прижав под правым локтем укрюк, и, конечно, быстро догоняет Саврасуху. Пожалуй, когда Дулма сидит верхом, на неё ещё легче накинуть петлю. Но не тут-то было! Дулма прижимается к шее лошади, и попробуй тут накинуть петлю…

– Давай голову, не прячь голову! – кричит Андрейка.

Андрейка пытается «заукрючить овечку» – Дулму.

Дулма тихо смеётся, поворачивает к нему разгорячённое лицо, но зачем ей подставлять голову под укрюк, ей и так хорошо.

– Катя-а, Катя-а! – яростно кричит Андрейка.

Коза, услышав хозяина, перемахнула через ограду около юрты и побежала на зов. Дулма приподняла голову, взглянув на свою любимицу Катю, и в следующее мгновение почувствовала на шее петлю.

– Попалась!.. – торжествует Андрейка.

Вот так никогда и ни в чём нельзя верить Андрейке: уж он обязательно обманет.

Дулма под охраной Андрейки подъезжает к юрте.

– А теперь ты будешь моей мамой, а я Арсеном Нимаевым.

– Не хочу быть твоей мамой! – упрямо говорит Дулма. – Хочу своей бабушкой быть.

– Ладно, – соглашается Андрейка. – Будешь тогда бабушкой Бутид.

Ему, собственно, всё равно: ведь бабушка Бутид тоже умеет варить баранину, солить её и подметать в юрте. А это-то сейчас и надо Андрейке. Пока он, Арсен Нимаев, будет кормить Рыжика, Катю и подметать хотон, бабушка сварит баранину, подметёт в юрте, помоет посуду. Потом надо отнести ягнят к овце, чтобы они пососали молока. А в общем, дела найдутся. И Андрейка с Дулмой начинают новую игру.

Андрейка превращается в Арсена Нимаева. Удивительно, до чего у него всё ладно получается! Прежде всего он начинает таскать в кошару сено. Очень трудно брать сено из копны, потому что оно слежалось. Андрейка выдёргивает его клочками, а потом охапками переносит в кормушки. Ну вот, с этим делом покончено, и Андрейка идёт к хотону. У него своя метла; он сметает ею овечий помёт в одну кучку – земля в хотоне становится гладкая, чистая. Отец за это похвалит. Тут Андрейка спохватывается: он сам сейчас и есть Арсен Нимаев, и потому хвалить его некому. Он берёт ягнят и в сопровождении Няньки уносит их к овце в кошару. Оттуда возвращается с сеном для Кати. Таким образом, вся мужская работа окончена.

Дулма тоже справилась со своими делами и стоит на пороге юрты, вытирая тряпкой мокрые руки.

– Беда хорошая трава будет нынче, Бутид! – солидно откашливаясь, говорит Арсен Нимаев – отец Андрейки.

– Откуда ты узнал это, Арсен? – тоненьким голоском, спрашивает Бутид – бабушка Дулмы.

– Хотон подметал – беда трава зелёная лезет. Рано нынче. Снег вчера большой выпал; стаял снег земля мокрая. Беда хорошо!

– Беда хорошо! – повторяет Бутид. – У тебя нынче, Арсен, всё ладно: кошару поставили, сена стоит вон сколько… Смотри, всех ягнят сохрани! Давай соревноваться будем…

– Не угнаться тебе, Бутид, за мной, – вздыхает Арсен Нимаев – отец Андрейки. – У меня ведь красный флажок… – Андрейка прерывает на полуслове, лицо его вытягивается: совсем близко он слышит знакомый шум тракторных моторов.

Так и есть: вдали показались тракторы и, что совсем было замечательно, ехал на колёсах дом.

– Поедем скорей туда! – Андрейка показал в сторону тракторов, сразу забыв, что он Арсен Нимаев. – Стереги юрту! – поспешно приказал он Няньке.

Няньке не хотелось оставаться, но делать было нечего. Покорно она легла около двери юрты.

Весело переговариваясь, ехали Андрейка и Дулма навстречу тракторам. Андрейка сразу узнал вчерашнего своего знакомого тракториста и, сорвав с себя малахай, помахал им в воздухе.

Тракторист почему-то погрозил ему пальцем и что-то, смеясь, крикнул.

Андрейка с Дулмой объехали вокруг тракторов? их было четыре. За каждым тянулся плуг. А позади домик на колёсах.

Андрейка и Дулма пристроились за ним.

– Это что? Юрта? – громко спросила Дулма, показывая на домик.

– «Юрта»! – фыркнул Андрейка. – Это вагончик, трактористы в нём спят.

Дулма мотнула головой:

– Всё равно юрта!

– Беда спорить любишь! – хмыкнул Андрейка.

– Юрта, – стояла на своём Дулма.

Андрейка не выдержал и зло крикнул:

– А ты, любимая, беда много понимаешь!

Дулма хлестнула Саврасуху и, круто дёрнув повод, поскакала в сторону от тракторов.

Вот уж эта Дулма! Теперь ни за что не вернётся. Да она и не нужна сейчас Андрейке. Хмуро насупив широкие брови, едет он за вагончиком; глаза его – узкие щёлочки, губы сжаты и не хотят говорить. Он, пожалуй, сейчас сердитее, чем сам Арсен Нимаев.

Вдруг тракторы останавливаются. Андрейка подъезжает к знакомому трактористу; тот широко улыбается, показывая целый ряд металлических зубов. Андрейка ещё вчера заметил эти красивые и крепкие зубы. Вот бы ему такие! Ими можно всё, что хочешь, перекусить… Андрейка украдкой ощупывает незаметно два своих верхних зуба: шатаются, вот-вот выпадут. Тут же он решает, что не будет ждать, пока вырастут новые, а поедет в больницу и вставит себе стальные. Ого, с такими зубами он не станет разговаривать с Дулмой, а оскалит их, как Нянька! Живо напугается Дулма и не будет уже больше спорить.

Тракторы выстраиваются в ряд, моторы глохнут.

Знакомый тракторист спрашивает Андрейку:

– А куда парнишка делся, который с тобой ехал?

– Это не парнишка! – смеётся Андрейка.

– Значит, девчонка?

– Ага, – кивает Андрейка, и красная кисточка на его малахае весело рассыпается во все стороны.

– Так куда же она делась?

– В свою юрту уехала! – Андрейка махнул рукой и снова рассердился.

– Ты пошто сердитый? – рассмеялся теперь тракторист.

– Не, я так, – смутился Андрейка.

– Что ж ты бросил меня вчера? Трактор, можно сказать, на «Победу» променял.

Укор этот был справедлив, Андрейке даже нечего было ответить.

– Мы завтра вот эту землю будем пахать.

– Эту? – насторожился Андрейка. Он оглянулся и узнал то место, где вчера был с председателем колхоза.

– Конечно, эту. А потом здесь пшеницу посеем. Здорово она на целине вырастет!

– А где целина? – решился наконец спросить Андрейка.

– Вот целина! – Тракторист обвёл вокруг рукой.

– Это же Пронькин лог… А я вчера здесь был.

– Ах, ты уже, оказывается, был здесь? – притворно удивился тракторист. – Значит, готовил нам фронт работ?

Андрейка не знал, что такое «фронт работ», но всё же сказал:

– Ага. Шибко Миша вёз.

– Тогда другое дело. Пожалуй, приму в свою бригаду. Будешь на моём тракторе пахать, но уговор дороже денег: на работу выходить рано, чуть солнышко покажется.

Уж об этом Андрейку не надо предупреждать! завтра он будет здесь раньше всех.

Тракторист весело подмигнул и снова показал свои крепкие, стальные зубы.

Бывают же на свете хорошие люди! Не то что Дулма…

Первая борозда

Тракториста зовут дядей Костей Суворовым, Оказывается, он бригадир тракторного отряда, и, кроме того, о нём почему-то говорят: «Наш знаменитый полководец», «Старшой велел сделать».