Текст книги "Поездка к Солнцу"

Автор книги: Борис Костюковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

Андрейка выпустил Няньку, и она бросилась догонять Воронка. А сам Андрейка выбежал из своего укрытия и громко позвал:

– Рыжик, Рыжик! Псе-е! Псе-е-е!

Рыжик громко, радостно заржал и махом помчался на знакомый голос. Он как вкопанный остановился около своего хозяина. Отец вытирал вспотевший лоб, улыбался:

– Дикий твой Рыжик. Не конь, а дьявол!

– Хороший Рыжик… – только и смог сказать Андрейка и чуть опять не заплакал.

Отец махнул рукой:

– Ладно! Отдам в сенокосную бригаду Воронка, а с Рыжиком они там не справятся. Дьявол, а не конь! – повторил он так же весело.

И оттого, что Рыжик был здесь, оттого, что отец смеялся, Андрейке вдруг стало легко и радостно. Не задумываясь, он протянул руки отцу; тот нагнулся и подхватил его в седло.

– Псе-е! Псе-е! – крикнул Андрейка, и Рыжик, вдруг снова став послушным узде, с приветственным ржанием понёс отца и Андрейку обратно к юрте.

Богатырская вода

– Непорядки у нас! – сказал однажды дед Егор. – Надо бы съездить в лес да привезти веток, чтобы бочки с бензином накрывать. Солнце-то вовсю шпарит – греются бочки, вот и утечка бензина.

Андрейка первый раз пропустил эти слова мимо ушей, но, когда дед Егор всерьёз стал собираться в лес, он, будто невзначай, спросил:

– Дедушка, а мне можно с тобой?

– Тебе?.. – Дед Егор задумался. – Да это, брат, вёрст тридцать надо трястись – умаешься ты.

– Возьми, дедушка, не умаюсь! – просил Андрейка. – А там какой лес?

– Стой, паря… да ты, однако, в своей жизни ещё леса не видел? – засмеялся дед Егор.

– Не. Берёзы в Кривом логу видел.

– «Берёзы»! Какие там берёзы! Смех один. А я бы тебе лиственницы настоящие показал, осины… А берёзы там такие, что втроём ствол не обхватишь.

– Возьми его, – вмешался дядя Костя, – пусть наш степняк лес посмотрит.

– Мне – что, мне не жалко, – согласился дед Егор. – Только чтоб не жаловался – там по лесу дорога тряская… Да и пилу поперечную возьму с собой. Андрейка-то дрова со мной пилит, а теперь пускай на настоящем дереве силёнку спробует…

Жалко, что нет сейчас здесь Рыжика. Теперь на Рыжике отец ездит, а Воронка увели на конеферму. Каждое утро отец сажает Андрейку впереди себя на Рыжика, отвозит его на Пронькин лог к дяде Косте, а потом уезжает к отаре. Вечером он или мать возвращается за Андрейкой. Рыжик послушно ходит под отцом.

Недавно отец привёз в тракторную бригаду барана.

– Варите, ешьте, – сказал он дяде Косте. – Я получил по дополнительной оплате тридцать баранов. Весь молодняк мы сохранили.

– Нет уж! – заупрямился дядя Костя. – С чего эго ради мы будем брать у тебя мясо?

– Как это – с чего? – обиделся отец. – Мой Андрейка здесь обедает? Обедает. Разве мне барана ему жалко?

– Ну и что, в самом деле! – вмешался дед Егор. – Арсен от чистого сердца барана даёт.

– Ох и хитёр ты, дед Егор! – насмешливо сказал дядя Костя. – Баран, конечно, нам не помешает. Раз привёз, Арсен, то оставляй, но больше этого не делай.

Отец, конечно, правильно сделал, что барана привёз: Андрейка любит мясо, а в бригаде его не хватает. Дед Егор часто ворчал: «Как на неделю растянешь этот кусок мяса? Нас, почитай, девять мужиков». Андрейку он при этом не считал, но всегда в обед давал ему самую вкусную порцию баранины.

– Он бурят, а бурят без мяса – всё одно, что русский без хлеба либо китаец без риса, – рассуждал при этом дед Егор.

И правда, Андрейка почти не ел хлеба и был всегда сыт мясом.

– Баранина – это вор, – сокрушался бригадный повар, когда получал в кладовой не говядину, а баранье мясо.

– Пошто вор? – спросил Андрейка.

– А то нет? – сердился дед Егор. – Вот я сварил полбарана – кажется, на глаз много, а хвать – там и мяса нет, а больше кости. Няньке твоей дело сподручное – кости глодать.

Как бы там ни было, а в лес с собой дед Егор взял кусок баранины.

– В лесу аппетит большой приходит, – пояснил он.

Андрейка сидит на телеге, свесив ноги. Дед Егор правит лошадью, всё время чмокая губами. Нянька бежит по траве, что-то вынюхивает, гоняется за птичками.

Дорога тянется по степи, то поднимаясь на сопки и бугорки, то опускаясь.

Небо ясное, и по нему плывут облака, как будто медленно передвигаются отары овец.

Дед Егор тоненьким голосом напевает:

Бежал бродяга с Сахалина

Звериной узкою тропой…

Андрейка вслушивается, старается вникнуть в смысл слов, но всё равно ничего не понимает. Кто такой бродяга? Что это Сахалин? Почему звериная тропа узкая?

"Укрой тайга его густая – бродяга хочет отдохнуть…" – выводит дед Егор жалобно.

Андрейке жалко неизвестного бродягу, который должен куда-то бежать, жалко его старушку мать… Он очень не любит, когда приходит такое настроение. Будто снова отец принесёт в юрту седло, узду и поведёт Рыжика на конеферму… Андрейка упрямо мотает головой и начинает свою песню. Дед Егор на полуслове замолкает и слушает. Это хорошая, весёлая песня, которую часто поёт Андрейкина мать. Но Андрейка каждый раз придумывает к песне новые слова, только мотив всё тот же. О чём поёт Андрейка?

О Няньке, о Рыжике, о «Тимоше», о дяде Косте и дедушке Егоре.

Нянька, услышав Андрейкин голос и своё имя, побежала рядом с телегой и пытается ухватить зубами унты хозяина. Андрейка подставляет ей то одну, то другую ногу в такт песне:

– Спасибо тебе, дед Егор, что ты взял с собой Андрейку! Но не надо петь про бродягу. Хочешь, я спою тебе вон про то облако? К ночи оно опустится на землю и станет озером. Хочешь, я спою тебе, как однажды с неба упала звезда и я чуть не нашёл её?..

Ну, что ты там лопочешь? – прерывает дед Егор.

– Песню пою.

– Пел бы по-русски.

– Не, это бурятская песня, по-русски нельзя.

– А я вроде слышал: Нянька, Егор, Костя, Тимоша.

– Ага, – обрадовался Андрейка, – это бурятская песня. Сам пою! – Он стукнул себя кулаком в грудь. – Что хочу, то пою.

– Ишь ты, как ладно! – позавидовал дед Егор. – Ну-к, давай ещё.

Андрейке ничего не стоит. Он уже забыл, о чём пел раньше, но песня поётся и поётся. Лукаво посматривает он на весёлые щёки деда Егора, все в мелких морщинках, на чистую, как снег, бороду, раздуваемую ласковым степным ветерком, и поёт о том, как повар любит пересолить суп, как его за это ругает дядя Костя. Что хочет, то и поёт сейчас Андрейка. Однажды у деда Егора из бочки вытекла вода, на целый час остановились тракторы. Дядя Костя даже не хотел обедать, да и все трактористы сердились на деда Егора… А почему вытекла вода? Об этом знает один Андрейка. Знает, но никому не скажет.

Коня у деда Егора зовут Быстрый, а он совсем не умеет бегать, всё шагом и шагом. Только с горы телега катится сама, толкает Быстрого, и он начинает бежать рысью…

Вот о чём поёт Андрейка. И очень смеётся. Потому что дед Егор всё равно ничего не понимает.

Потом он вдруг увидел вдалеке сплошную зелёную полосу. И чем ближе становилась эта полоса, тем отчётливее были видны деревья. На опушке леса разбежались во все стороны низкорослые берёзки и весело переливались на солнце заросли багульника.

И берёзки, и багульник были знакомы Андрейке– они водились и в степи, а вот дальше, поднимая к небу на прямых стволах зелёные вершины, стояли совсем незнакомые деревья.

Когда строили кошару, то возили брёвна с коричневой корой. Вот, оказывается, откуда берутся брёвна!

Телега въехала в лес. Сразу стало прохладнее. Вокруг звенело такое щебетание птиц, какого Андрейка ещё никогда не слышал. Он вдыхал в себя свежий лесной воздух и с беспокойством поглядывал то по сторонам, то в небо, то на деда Егора. Деревья стояли близко друг к другу, и солнце еле-еле пробивалось сквозь густую зелень. Оно на мгновение мелькало острым лучиком, и Андрейка с замиранием сердца вытягивал шею, стараясь не упускать его из виду.

Нянька носилась между деревьями, перескакивала через пни и то и дело приносила Андрейке в зубах лиственничные шишки. На какое-то мгновение Андрейке становилось страшно: а вдруг дед Егор заблудится и они не выедут из этого леса? И никогда больше не увидишь широкую степь, круглое солнце, Рыжика, юрту, отца, мать, дядю Костю, «Тимошу»…

В груди от этого становилось тесно. И уже не хотелось слушать пение птиц и принимать от Няньки шишки. В степи, конечно же, просторнее, легче, веселее.

Ну что можно делать в лесу? Тут не поскачешь на Рыжике, не будешь пахать на «Тимоше» целину, не поиграешь с Дулмой в «бабку Долсон» или в «овечку». Что можно делать в лесу?

– Вот здесь и привал сделаем… Тпру-у! – сказал дед Егор и остановил Быстрого.

Андрейка соскочил с телеги и пошёл по мягкой, густой траве, которую он видел впервые в жизни. Как объяснил дед Егор, это был мох.

Почти из-под самых ног у Андрейки с громким хлопаньем вылетела одна птица, потом вторая и третья…

– Ах ты язви тебя! – закричал вне себя дед Егор, – Да это же рябчики! Эх, нет ружья, а то бы мы их тут нащёлкали…

Рябчики сели на деревья и с любопытством глядели на Няньку. Она громко лаяла на них; они посматривали вниз и не улетали.

– Это уж завсегда так! – сокрушался дед Егор. – Когда ружьё с собой не возьмёшь, птица сама к тебе в руки лезет. Вишь, сидит себе и сидит… Чего ей бояться? Значит, у птицы своё понятие есть. – И вдруг дед Егор рассмеялся: – Да и забыл я, что не сезон сейчас! А вот смотри – сова сидит! – Дед Егор показал рукой. – Это ночная птица, её редко днём увидишь. Глазищи-то какие вылупила!

Андрейка долго не мог увидеть сову. Но вдруг она захлопала крыльями и полетела. Андрейка заметил большие, круглые, как у коровы, глаза и торчащие уши.

Хорошо, что у деда Егора нет сейчас ружья! Иначе бы Андрейка подумал, что он плохой человек.

Андрейка не видел ещё ни одного плохого человека. И, если говорить правду, он вообще не верил, что в степи могут жить плохие люди. Мать, отец, бабка Долсон, председатель колхоза, шофёр Миша, Дулма – всех их, даже Дулму, которую он так часто обижал, Андрейка не мог считать плохими. Только в сказках, которые рассказывает бабка Долсон, были злые люди: ведьмы, воры, убийцы. Но всегда – как это хорошо! – появлялся отважный батор и убивал стрелой из лука или мечом всех плохих людей. Во сне потом Андрейка иногда видел злого человека. Батор – это был сам Андрейка – сражался с ним и, конечно, побеждал. И, может, Андрейка долго бы ещё не знал, что плохие люди живут в степи, если б не один случай.

В прошлом году, весной, днём и ночью над степью летели журавли, гуси, утки, лебеди. Андрейка однажды увидел, как на тракте остановилась «Победа»; оттуда вышли два человека, один из них был в городской одежде, а другой – в дэгыле и малахае. Андрейка даже заметил, что он хромает. В руках они держали ружья и смотрели в небо. Андрейка тоже посмотрел в небо и увидел лебедей. Вдруг раздалось два выстрела – один за другим. Лебедь медленно стал валиться вниз и тяжело упал на землю. Все лебеди полетели дальше, только один отделился от стаи и всё кружил и кружил с громким криком над степью. Он то снижался, то поднимался ввысь. Охотники несколько раз ещё стреляли, но не попали в него.

– Почему он не улетает? – спросил Андрейка у матери.

– Он не хочет бросать лебедиху, сынок, – ответила мать.

– Почему все улетели, а он остался? – допытывался Андрейка.

– У этого лебедя плохие люди убили лебедиху, а лебедь никогда не бросит лебедиху.

Андрейка очень хотел, чтобы лебедь улетел. Но лебедь не улетал, совсем снизился над землёй и вдруг, после новых выстрелов, также камнем упал рядом со своей подругой.

Мать ударила плёткой лошадь и поскакала к машине. Андрейка – за ней. Но их заметили. Не подобрав убитых лебедей, тот, что был в городской одежде, сел в «Победу» и уехал. Хромой тяжело бежал по дороге и что-то кричал вслед. Андрейка ещё никогда не видел мать такой, как в ту минуту, когда она догнала хромого. Она наехала на него лошадью и ударила по лицу плёткой.

– Ты хуже коршуна, Бадма! – крикнула мать.

Андрейка тоже узнал его. Это был хромой старик Бадма, самый ленивый чабан в колхозе.

– Сдурела, Сэсык? Пошто бьёшь меня?

– Ты пошто лебедей стреляешь?

– Мне начальник велел. Он стрелял, и я стрелял.

– Уехал твой начальник, испугался! Я теперь всем расскажу. В суд на тебя Арсен мой напишет!

– Ударь ещё, Сэсык, – попросил Бадма, – а в суд не надо писать.

– Эх ты, козёл поганый! – Мать, даже не взглянув на Бадму, поехала к отаре.

С тех пор Андрейка не любил всех, кто стреляет в птиц. Стрелять можно в волков, потому что волки забираются в хотоны и губят овец, потому что они задрали козу – Катину мать. Можно было убивать лис – они очень хитры, вороваты, из них шьют такие красивые малахаи…

Рябчиков Андрейка видел впервые, они ему очень понравились. Вот почему он был рад, что дед Егор не взял с собой ружьё. Но дед Егор всё равно не стал бы стрелять в рябчиков. Он хороший, не то что хромой Бадма, которого даже из колхоза теперь исключили.

Дед Егор распряг лошадь, привязал её вожжой за дерево, чтобы она могла щипать траву и не ушла, а сам взял топор, пилу и приступил к работе.

Андрейка подождал, пока дед подрубил дерево топором, а потом взялся за ручку пилы – и пошла работа.

Они пилили тонкую берёзу. Жёлтые опилки падали на траву и попадали Андрейке на унты. Вскоре пила пошла совсем туго, дед Егор вытащил её и плечом подтолкнул берёзку в сторону.

Андрейка сбросил с себя малахай, дэгыл и остался в чёрной сатиновой рубашке и широких брюках, заправленных в унты. Дед Егор посмотрел на его отросшие волосы с упрямыми хохолками на лбу и макушке, на всю его крепко сбитую фигурку с широкими плечами и с удивлением сказал:

– Как это только ты не упаришься от жары? Дэгыл на тебе, малахай… Я вон в одной рубашке на телеге ехал, и то весь спёкся.

Андрейка пожалел, что разделся: не так уж ему было жарко, мог бы и потерпеть, зато дед Егор удивился бы ещё больше.

– Устал? – спросил дед Егор.

– Не… – Андрейка повёл плечами.

– Отдохни, а я ветки порублю.

Когда ветки были обрублены, дед Егор сказал, что теперь берёзу надо разрезать на четыре части: будут ножки для обеденного стола на стане.

Потом стали пилить лиственницу.

– Дедушка, а где у лиственницы листья? – спросил Андрейка.

Дед Егор надолго закашлялся.

– А у неё нет листьев. Вишь, иголки заместо листьев, – наконец ответил он.

– А почему говоришь «лиственница»? – допытывался Андрейка.

Дед Егор посмотрел на дерево, хмыкнул и почему-то с сердцем сказал:

– Это уж не меня спрашивай – не я называл! Испокон веку так зовут – лиственница да лиственница.

Дед Егор нарубил воз зелёных веток и вместе с Андрейкой напилил девять чурбаков одинакового размера. А один чуть побольше.

– Это заместо стульев будет, – пояснил он, – а то на земле сидеть-то – оно не очень удобно.

Андрейка поставил самый большой чурбачок и попытался сесть на него, но упал: было слишком высоко.

Дед Егор засмеялся:

– А ты ведь на свой стул сел, не ошибся! Да только я его ещё в землю врою – вот он помене и станет.

У Андрейки ныли плечи и горели ладони. Он взглянул и увидел, что они покраснели, покрылись белыми бугорками, на них поднялись мозоли, а в нескольких местах даже лопнули.

– Ну-к, покажи, – попросил дед Егор. – Эх, неладно мы с тобой сделали. Руки у тебя теперь будут болеть, мать заругается.

– Не заругается, – заверил Андрейка.

Дед Егор сокрушался:

– И как это я, старый дурак, не догадался, что руки-то у тебя ещё непривычные к пиле! Задаст теперь мне Суворов за тебя, обязательно задаст!

– Не задаст! Стану я ему показывать! – сказал Андрейка. Ему было больно, но он даже не поморщился. Настоящий мужчина должен уметь переносить боль.

– Ну вот что, паря Андрей, – решил вдруг дед Егор, – я сейчас запрягу Быстрого, и мы доедем с тобой до Кислого ключа – тут недалеко. Там, брат, такая вода – все болезни лечит, от неё все раны затягивает! Когда я партизанил в гражданскую войну, ранен, значит, был в ноги, – так за две недели раны затянуло… Давненько я там не был…

Андрейка с любопытством взглянул на деда Егора, будто увидел его впервые. Как это партизанил дед Егор? И какая там гражданская война была? С фашистами?

– Ну, милый, это долго рассказывать, – с непривычной суровостью сказал дед Егор. – Гражданская война давно была. Это не только тебя на свете не было, а, почитай, ещё твои отец и мать не родились… И вот тогда мы решили отобрать власть у всех буржуев и кулаков и установить, значит, свою Советскую власть. Прогнали мы всех буржуев и кулаков. Рабочих и крестьян власть стала. А фашисты – это уже потом отнять захотели эту власть. И тут, значит, твой отец, Костя Суворов и другие, кто помоложе меня, воевали с фашистами и власть Советскую защищали от них. Ну, а когда фашистов разбили, тогда и ты родился.

Так вот, оказывается, кто такой дед Егор! Андрейка даже и не подозревал, что дед Егор, этот маленький старичок, был на войне и прогонял буржуев и кулаков. Андрейка ни разу в жизни не видал ни одного буржуя, ни одного кулака, даже ни одного фашиста. Но если против них воевали дед Егор, дядя Костя и отец – значит, это самые плохие люди. И Андрейка не любил их так, как только мог. Отец ведь немало ему рассказывал об этих фашистах, и пусть дед Егор не сомневается: Андрейка вырастет и покажет им…

Дед Егор увязал верёвкой воз с ветками, запряг Быстрого, и они поехали к Кислому ключу.

Дед Егор сидел теперь на передке, а Андрейка забрался на самый верх. Он снова уже надел дэгыл, и на голове его, как всегда, был малахай с красной кисточкой.

У деда Егора такая тонкая шея, вся в глубоких морщинах, и седые волосы выглядывают из-под фуражки…

Андрейке почему-то становится стыдно, что он пел о том, как дед Егор пересолил суп и выпустил из бочки воду. Подумаешь, какое дело: суп всё равно весь съели. Андрейка и не заметил бы, что он пересоленный, если бы не сказали другие. А с водой дед Егор тоже не виноват. Если уж говорить правду, то эту воду выпустил не дед Егор, а Рыжик – захотел пить, вытащил зубами пробку из бочки, а вода вся и вытекла. Это большая Андрейкина тайна, он тогда вперёд всех пришёл к вагончику и увидел, как Рыжик подставил морду под струю воды; а дед Егор в это время на телеге уехал за горючим. Андрейка всё понял, но не захотел выдавать Рыжика. В общем, всё тогда обошлось. Дядя Костя сделал деду Егору выговор, даже погрозился рассказать об этом председателю колхоза. А Рыжик был ни при чём. И никто ему не делал выговоров, даже бичом не ударили. Андрейка, конечно, очень был рад, что всё так хорошо обошлось, и песню сегодня пел. Ему нисколько не было стыдно.

А сейчас он сидел на возу, у него очень жгло в ладошках; он сердился на Рыжика, на себя и даже на Няньку: ведь могла отогнать Рыжика от бочки! А Нянька не знала, заскочила на воз и лежала рядом, высунув язык. Когда Нянька вдруг лизнула его ладошку, Андрейка нахмурился, тяжело вздохнул, глаза его стали узкие, как семечки, и он зло прикрикнул:

– Нянька дура! Не трогай!

– Чего это ты? – Дед Егор обернулся к нему.

– Нянька ладошки лижет. Беда хитрая! – неизвестно почему добавил Андрейка. Хотя сам-то он был уверен, что Нянька в эту минуту чувствовала свою вину.

Они выехали на большую поляну.

Андрейка увидел здесь старую избушку, которая глубоко вросла в землю. Через поляну бежали столбы с натянутыми проводами.

– Это электричество? – полюбопытствовал Андрейка.

– Телеграфные столбы. Недавно линию провели. Телеграммы по ним передают, – ответил дед Егор.

Так вот, оказывается, как передают телеграммы! А то раньше, когда отец получил из Москвы телеграмму, где было сказано, что его наградили Золотой медалью, Андрейка всё думал и никак не мог себе представить, как это прилетела телеграмма со Всесоюзной выставки в колхоз. Письма – те везут на поездах (которые Андрейка видел только в кино) и на самолётах (Андрейка видел их каждый день над степью), а вот как идут телеграммы? Теперь-то ясно стало, что телеграмму кладут на проволоку и она летит по ней, пока не долетит до места. Неясно было только одно: как телеграмма перескакивает через верхушки острых столбов? Но Андрейка не спросил деда Егора. Спросит как-нибудь в другой раз.

– Вот это и есть Ямар – Кислый ключ, – сказал дед Егор. – Тут-то мы и лечили свои раны. И зимовье это партизаны ещё строили… Пойдём к ключу.

Кислый ключ находился в тальниковых зарослях.

В небольшой круглой ямке, как в котле на огне, кипела и пузырилась вода. Нянька первая подбежала к ней, начала было лакать раз-другой – и не стала пить.

Дед Егор опустился на колени, зачерпывал воду в пригоршни и пил с наслаждением.

– Давай, давай! Опускай прямо туда руки! – приказал он Андрейке.

Вода была холодная, как зимой в проруби. В ладошках немного защипало, но от холодной воды Андрейке стало легче. Он зачерпнул воды и приложился губами: вода была не только кислая, но ещё и солёная и пощипывала во рту. Такой воды Андрейка никогда не пил, она показалась невкусной.

– Красота! – отдуваясь, говорил дед Егор и продолжал пить воду. – Ох, проклятая, и холодная же, руки ломит! Мы её, бывало, нагреем – да в бочку. Залезешь в бочку, накроешься кожухом, посидишь там в пару – так тебя прогреет, что все болезни как рукой снимет! И пить её хорошо. Человек от этой воды сильным становится, здоровым. Прямо богатырская вода! Ты пошто не пьёшь-то?

– Не, я так, – смущённо сказал Андрейка и торопливо пригоршнями стал пить богатырскую воду.

Мало ли что она солёная и невкусная. Если от неё человек становится сильным, здоровым, то отчего и не попить её.

У Андрейки уже ныли зубы, очень ломило руки – они замёрзли, как зимой, но Андрейка вдруг почувствовал, что внутри у него растёт и растёт богатырская сила. Ладони перестали гореть, в животе было прохладно.

И тут Андрейка заметил, что Нянька не пьёт воду. Это его возмутило.

– Нянька, иди сюда!

Нянька послушно подошла. Он пригнул её голову к ключу и приказал:

– Пей, пей, беда хорошая вода!

Нянька поупрямилась немного и стала пить. Как бы там ни было, она давно не пила, разомлела на жаре, а вода была холодная.

– Вот теперь и закусить не грех, – произнёс дед Егор.

Андрейка понял, что сейчас не хватит целого барана. Он ел с жадностью баранину, которая после холодной воды показалась тёплой. Нож то и дело мелькал около самых губ Андрейки.

– Не обрежь нос, – ухмыльнулся дед Егор, который ел неторопливо, закусывая хлебом и запивая водой.

И, как всегда, Андрейка вспомнил о Няньке, когда уже был почти сыт. Он бросил ей кость, кусок хлеба и сам стал есть не торопясь, как и дед Егор.

Он решил, что следует, пожалуй, ещё подбавить себе силы, и зачерпнул кружкой кислой воды. На этот раз он пил её с большим удовольствием.

Дед Егор заметил это и сказал:

– Ты бы здесь пожил с месяц – так к этой воде привыкнешь, что и не станешь простую-то воду пить…

Ну как, подзаправился? – спросил он, заталкивая в мешок нож, кружки и кусок оставшегося хлеба.

– Ага, – подтвердил Андрейка и снова сунул руки в ключ, потому что они начинали гореть.

– Тогда тронемся.

Дед Егор набрал в котелок воды и пожалел, что не захватил с собой железную бочку: вот бы побаловать трактористов!

Тронулись в обратный путь.

Андрейка по-прежнему устроился на ветках. Нянька рядом с ним. Ехали лесом, телегу трясло на неровной дороге. Пахло свежими берёзовыми листьями, мхом и лесной сыростью.

В лесу было не так уж плохо, но Андрейка с нетерпением ждал, когда же начнётся степь. Нянька соскочила с воза и побежала впереди Быстрого.

Степь появилась как-то внезапно. Вдруг телега выехала на ровное место, будто Андрейка на всём скаку верхом на Рыжике вылетел на самую высокую сопку. И глазам открылись такой простор, такая красота, такая вольная воля!

Было то время, когда кончается световой день, и там, где пряталось солнце, небо горело багровым цветом. Степь тоже была цветастая, яркая. Просто трудно было понять, где кончается степь, а где начинается небо. Пахло солнцем, степью, ветерком – всем, всем таким родным, привычным!

Если бы Андрейка не сидел на возу с ветками, то разом забыл бы, что на свете существуют лес и лесные запахи.

Никогда ещё вечером Андрейке не было так весело, так радостно, как сегодня. На минуту ему даже показалось, что это утро. Никогда он ещё не был таким сильным, таким смелым.

Это, понятно, от кислой богатырской воды. Надо обязательно довезти её до бригады и хоть бы немного дать отцу и матери.

И вдруг Андрейка запел. Это был всё тот же мотив, но слова совсем новые, необыкновенные.

О лесе, о кислой воде, о своей богатырской силе пел Андрейка. Он очень хвалил деда Егора, который воевал с буржуями, и обещал, что будет защищать свой колхоз.

Очень жаль, что дед Егор не понимал по-бурятски, а то бы он узнал из песни не только всё это, но и то, что воду из бочки выпустил совсем не он, дед Егор, а Рыжик.

Радуга

Дед Егор сделал из веток навесы, и бочки с горючим были теперь в тени. Обедали за новым столом. На берёзовые стойки, вкопанные в землю, била прибита столешница свежеструганных досок, вокруг стояло десять стульев-чурбачков. Только один «стул» был вкопан в землю. На нём всегда сидел Андрейка.

В один из душных дней Андрейка остался на стане помогать деду Егору чистить картошку: на ужин предполагалось жаркое из баранины. Дома Андрейка не любил чистить картошку, ну, а здесь – другое дело… Он сидел в шалаше из густого кустарника, покрытого сверху брезентом. Дед Егор тоже чистил картошку и рассказывал. Андрейка и Нянька слушали. Нянька помалкивала, высунув язык; Андрейка нет-нет да перебивал деда Егора вопросами.

– …Был я в ту пору таким же парнишкой, как ты. Страсть до чего мне хотелось грамоту узнать, в школу пойти, – не торопясь, как всегда, говорил дед Егор и в это время чистил картошку.

А Андрейка забывал о том, что держит в руках нож и картошку: он не мог сразу делать два дела – слушать и работать.

– Школы у нас в ту пору на селе не было. Надо было ехать в Захаровну. А жить там негде.

– Как– негде? – удивился Андрейка. – В интернат надо идти.

– Не было тогда интернатов. Это не то, что сейчас, а то дело было при царе-косаре.

– А кто царь-косарь?

– Боже мой, слова тебе сказать нельзя! Откуда я знаю, кто был царь-косарь?

– А пошто говоришь? – настаивал Андрейка.

– Ты не учи меня, как говорить! – обиделся дед Егор.

Он любил обижаться, но тут же забывал об этом.

– При царе-косаре – это давно, значит. Как я понимаю: когда царь косарём был. А никто не помнит такого, чтобы сам царь косарём был. Вот тебе и значит, что давным-давно.

– А кто такой царь? – спросил Андрейка.

– Царь-то? – Дед Егор уставился на него. – Что ты за дитё неразумное! Как я тебе объясню про это? Был такой кровопиец – сам не работал, кровь из народа сосал…

Андрейка на минуту представил себе царя и ужаснулся.

– Ты вот что: хочешь слушать – так слушай, а нет – так я и рассказывать не буду. Я об этом царе не токмо что рассказывать, я сам о нём забыл, и нет мне нужды вспоминать о нём, прости господи! Не о нём сейчас речь… Вот и жил я так. Сестрёнка и братишка у меня – помоложе меня. Отец и мать на работе в поле, а я нянчусь с ними. Нянчусь себе и нянчусь…

Нянька навострила уши, приподнялась на лапах и завиляла хвостом.

– И ты туда же! – буркнул дед Егор. – Не тебе я это говорю, не ты одна нянька. Вот я, например, тоже в няньках ходил…

Нянька встала, подошла к деду Егору, улеглась и положила на его сапог лапу.

– Ну то-то! – примирительно сказал дед Егор. – Да, так о чём я толковал? – продолжал он. – И вот стукнуло мне не то десять, не то одиннадцать годков. И ставят к нам на квартиру одного ссыльного… – > Дед Егор с опаской поглядел на Андрейку и поспешно добавил: – Это был такой человек, что хотел царя к чёрту спихнуть, чтоб народу полегче жилось.

– Убить хотел царя? – со сверкающими глазами спросил Андрейка.

– Во-во! – удовлетворённо подтвердил дед Егор и нисколько не рассердился. – Звали его Алексей Фёдорович. Такой тихий да ласковый, и вот, поди же, боялся его царь, ужас как боялся! И вот спрашивает меня Алексей Фёдорович: «Ты, говорит, Егорка, хочешь грамоте обучаться?» А я рад-радёшенек, от радости на седьмое небо чуть не подпрыгнул.

Андрейка хотел было спросить, где находится седьмое небо, но вовремя спохватился и промолчал.

– И вот стал меня каждый день учить этот добрый человек. Буква за буквой, слово за словом. Ну, до чего же интересно! Через год я уже книжки стал читать. Хвалит не нахвалится мной Алексей Фёдорович: «Я, говорит, тебя за три года грамотеем сделаю». Ну, да не пришлось ему, – вздохнул дед Егор, – видно, слуги царские спокою не знали, угнали моего Алексея Фёдоровича ещё дальше и запрятали, чтоб он и людей не видал. Плакал я, конечно, убивался. Бегу, значит, это я за Алексеем Фёдоровичем, слезой горючей обливаюсь, спрашиваю его: «За что они тебя?» И вот что он сказал мне на это: «Ты, говорит, Егорка, не реви. За то они меня на каторгу гонят, что я тебе счастья хочу. Ты запомни это. У вас тут в народе говорят: «Вору не любы лунные ночи, а злому – добрые люди». Признаёшь ты меня за доброго человека? – спрашивает. – Ну, а коли так, то ты не забывай, чему я тебя учил!» Не-ет, не пропала для меня даром учёба Алексея Фёдоровича! Я, может, и в партизаны потому пошёл, что на всю жизнь мне слова эти в память запали. Мне так больше в жизни и не привелось учиться, а книжки я страсть как полюбил читать! Вот кабы мне нынче снова парнишкой стать! – вздохнул дед Егор. – Я бы в школу пешком удрал. Ваше дело теперь – учись да учись. Мне-то оно не досталось, это счастье, а по всему выходит, что Алексей Фёдорович не только об Егорке думал, но и об Андрейке Нимаеве, обо всех ребятишках наших. Вот какой добрый человек был!

– А у тебя собака была? – спросил Андрейка.

– Нет, не было. А что?

– Нянька беда бы всех покусала, а Алексея Фёдоровича – нет.

– Нянька-то? – Дед Егор нагнулся и погладил Няньку по голове. – Да, уж она у тебя собака верная. С такой собакой не пропадёшь!

– Не пропадёшь! – с гордостью подтвердил Андрейка.

По брезенту вдруг забарабанили крупные капли дождя.

– Ну, слава тебе, хоть землю смочит! обрадовался дед Егор. – Раньше-то мы, ребятишки, песню пели: «Дождик, дождик, пуще, дам тебе я гущи…»

Андрейка выскочил из шалаша, сдёрнул с себя малахай и стал под дождь.

– Вырасти хочешь? – спросил дед Егор.

– Ага! – довольно ухмыльнулся Андрейка и провёл ладонью по мокрому лицу. – Нянька, иди, – позвал он.

Нянька не любила дождя, но вышла и стала рядом с хозяином. Ей тоже следовало подрасти.

Дед Егор выглянул из шалаша, поднял к небу голову, увидел освещённые розовым отсветом от солнца косые струи дождя, посмотрел на мокрую Няньку, которая под дождём сразу стала гладкой, словно её причесали густым гребнем, на Андрейкину мокрую, чёрную, как воронье крыло, голову и заключил:

– Хорош дождь – в рост пойдёт.

Это Андрейка и без деда Егора знает.

Давно он уже не вставал около двери юрты, давно бабка Долсон не делала зарубку. Сегодня, после дождя, Андрейка обязательно вырастет; надо будет проверить.