Текст книги "Поездка к Солнцу"

Автор книги: Борис Костюковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

А за столом сидит Советская власть.

На голове у неё много рыжих волос, словно охапка жарков. Такой себе и представлял тебя Андрейка.

Следом за Андрейкой приоткрылась дверь, и чей-то знакомый пискливый голос сказал:

– Мама, я тебе молока и шаньги принесла.

Андрейка обернулся и увидел рыжую Фиску-Анфиску, которая была санитаркой в классе и привязывалась всегда к Андрейке, что у него грязная шея и в ушах тоже грязь.

Председательница Советской власти встала из-за стола и пошла к двери.

– Спасибо, дочка. А я-то проголодалась! Хозяюшка ты моя золотая!

Андрейка удивился бы меньше, если бы взмахнул сейчас руками и полетел. Во сне это с ним бывало. А вот узнать, что вредная ябеда Фиска-Анфиска дочь председательницы Советской власти – это да!

– Андрейка! – вдруг закричала Фиска-Анфиска. – Ты чего тут делаешь? Мама, это же наш Андрейка Нимаев! Он ногу себе сломал, когда на коньках катался. Он за кургашками ухаживает.

Андрейка хмыкнул.

– Ну, чего ты застеснялся! – ласково проговорила председательница Советской власти. – Моя Фиса много мне рассказывала о тебе. Очень ей нравится, что ты отцу с матерью помогаешь. Она тоже у меня помощница во всём.

Мог ли Андрейка думать, что Фиска-Анфиска что-то там рассказывает о нём Советской власти: не о грязной шее и не об ушах, а о том, что он кормит курташек! И откуда она всё это узнала?

– Что ты ко мне пришёл, милый? – спросила председательница.

Дорогая Советская власть, защити Андрейкину сестрёнку Дулму от злого, жадного Бадмы! Скажи бабушке Долсон, чтобы она не верила хромому Бадме!

Помоги же Андрейке! Он тебе всё расскажет.

Едят ли всё-таки боги?

Бабушка Долсон не хотела отдать Дулму хромому Бадме.

Во всяком случае, она и слова не сказала, когда Вера Андреевна разговаривала с ламой. А разговаривала Вера Андреевна очень строго, как умела только она. Хромой Бадма выслушал учительницу спокойно и угрожающе ответил:

– Сам поеду. В сельсовет жаловаться буду. Я законы знаю. Моя девка! Всё равно приеду, заберу Дулму.

– Так ли уж нужна вам Дулма? Я думаю, что вы больше заботитесь о добре, которое заработала в колхозе Бутид Балбарова.

– Зачем так говорить? Бутид сестра мне родная была. Не чужим людям – брату добро должны отдавать.

Вера Андреевна сказала тихо, чтобы не слышала бабушка Долсон, и довольно внятно, чтобы услышал хромой Бадма:

– Уезжали бы вы отсюда подобру-поздорову. Нечего вам здесь делать.

Бадма усмехнулся и глянул в упор своими толстыми веками на бабушку Долсон.

– Гонят из твоей юрты ламу, почтенная Долсон Доржиевна.

Бабушка поклонилась и сказала:

– Совсем глухая стала.

Хромой Бадма громко закричал:

– В сельсовет поеду! На сына твоего жаловаться буду!

Бабушка Долсон горестно развела руками:

– Совсем глухая стала, ламбагай!

Хромой Бадма молча пошёл к юрте, вынес оттуда седло и заковылял к своей лошади, которая паслась неподалёку.

Бабушка Долсон пошла в юрту, погладила Дулму и Няньку и сказала Дулме всего два слова:

– Сиди тут.

Она вышла проводить хромого Бадму. Покорно стояла она, сцепив на животе пальцы рук и непрерывно кланяясь ламе.

– Приеду ещё, – хмуро проронил старик.

– Ждать буду, ламбагай.

Бадма усмехнулся: услышала его Долсон всё-таки. Хромой Бадма тронул лошадь, и она с места пошла рысью.

А в это время как раз возвращался на Рыжике Андрейка.

Бадма придержал коня, смерил мальчика своими невидящими глазами, и тут Андрейка увидел за толстыми веками ламы чёрные угли.

На ночь Андрейка снова попросился спать в юрту к бабушке Долсон. Он должен увидеть, как едят боги.

Андрейка знал уже, что большие боги, которые стоят в дацане, едят всё. Люди кладут на медные тарелки бумажные, серебряные деньги. Боги съедают их. Они едят живых баранов и шерсть, бидоны с мёдом и сметаной, куски новой мануфактуры. Они едят всё, что приносят им в дар люди.

Но куда помещается еда у маленьких богов бабушки Долсон? Вот что было интересно. Очень Андрейке надо посмотреть, как едят боги. Но это нелегко. Все люди едят днём, а боги – ночью. Обязательно ночью.

Андрейка засыпает в юрте бабушки Долсон. Но так думает бабушка. На самом деле Андрейка закрывает глаза и ждёт.

В оконце светит луна. Боги поблёскивают на своём месте. Они не шевелятся и ждут, когда уснёт мальчик. Они ждут так долго, пока он на самом деле не засыпает.

А утром мисочки около богов стоят чистые. Боги не только всё съели из них, но и вымыли мисочки.

И опять бабушка рада: хромой Бадма уехал, но боги на неё не сердятся за это.

На вторую и на третью ночь, как ни старается Андрейка, всё равно засыпает.

И на четвёртую ночь Андрейка тоже заснул.

Проснулся он в одну секунду. В юрте было темно, но что-то упало – и он проснулся. Было слышно, как кто-то возится около стола. Конечно же, это ели боги: Андрейка сразу догадался.

В окошечко юрты пробивался слабый свет.

Андрейка пригляделся – и то, что он увидел, несказанно удивило его.

Ещё бы: Нянька стояла на задних лапах, положив передние на столик с богами, и вылизывала из миски мёд.

Андрейка тихо и радостно рассмеялся. Теперь он знал всё. Он закрыл глаза, сделал вид, что спит, а потом и в самом деле заснул.

Ну, а когда проснулся, бабушка весело сказала, что ночью тот бог, который ел мёд, слез на землю, и вот пусть Андрейка посмотрит: бог этот стал чистый, как будто вымылся в воде. На нём больше не было мёда.

Андрейка вспомнил всё, что он видел ночью, и посмотрел на Няньку: она лежала на овчине, тоже будто спала, а на самом деле поглядывала одним глазом то на бабушку, то на Андрейку. Она не была такой хитрой, как Андрейка, и поэтому часто-часто помаргивала длинными рыжими ресницами.

И вдруг он задумался: а кто же ел из мисочек, когда в юрте ночевал хромой Бадма? Нянька ведь в юрту не заходила. В первую ночь в мисочках осталась еда. Кто же съедал её потом?

Надо всё рассказать учительнице и спросить её.

Летят лебединые стаи

Целые поляны цветов, жёлтых, голубых, оранжевых, красных, смешались в зародах сена с травой.

Степь всё лето стояла пёстрая, цветистая, а сейчас в тех местах, где прошли сенокосилки, она стала гладкой, ровной и удивительно чистой. Она не была уже такой зелёной и особенно по утрам, подёрнутая инеем, словно бледнела. Но это только по утрам.

А стоило солнцу чуть подняться, и степь будто оттаивала и принимала свою прежнюю окраску.

Когда солнце поднимается ещё повыше, зароды начинают дышать теплом. Так и кажется, что всё тепло собралось в этих могучих степных великанах. Да что там тепло! Самые вкусные запахи, какие только есть в мире: и мёда, и свежесолёных огурцов, и красных, завитых в колечки саранок, и стеблей степного чеснока, и парного молока с белой пеной, и маслянистых клубней саранок, и шершавых синих цветов с толстыми сочными лепестками… Все эти запахи медленно разносились кругом, щекотали ноздри и только к вечеру, наверное, опять возвращались в зароды. Иначе почему бы даже Рыжик мог часами стоять около огороженных зародов и раздувать ноздри!

Андрейка перелезал через жердьё, вытягивал пучки цветов и перебрасывал Рыжику. Рыжик так осторожно подбирал их губами, так медленно и со вкусом пережёвывал, что Андрейка тут же выбирал перья степного лука, чеснока, кудрявые саранки и всё отправлял себе в рот. Очень вкусно! Только Рыжик и Андрейка понимают, как это вкусно – стоять у зарода сена и жевать.

Рыжик был доволен. Но, чем больше жевал Андрейка, тем сильнее вокруг начинало пахнуть варёным мясом, айраком, саламатом, чаем, забелённым молоком, и мягкими лепёшками с хрустящей коркой.

Тогда Андрейка торопливо шёл к юртам, и Вера Андреевна неизменно говорила:

– Вовремя ты пришёл. Только хотела звать тебя.

Вера Андреевна стояла в переднике около котла и отмахивалась от ос. Их здесь почему-то было так же много, как и около зародов. Осы старались ужалить – учительницу, а бабушку Долсон и Андрейку не трогали.

– Почему это они меня кусают, а вас всех нет? – удивлялась Вера Андреевна.

– Белая ты, сладкая, нет ли? довольно отвечала бабушка Долсон.

Вера Андреевна и в самом деле белая, румяная, голубоглазая, с капельками пота под глазами и на верхней губе. И осы почему-то вьются около неё, будто она и в самом деле сладкая.

Совсем не та Вера Андреевна стала. А всё богатырская вода и чёрная грязь из Хоронора.

Давно уже Вера Андреевна не напоминает Андрейке о «Родной речи» и задачках. Наверное, забыла о школе.

Она помогает бабушке Долсон, или уезжает на целый день с отарой, или сидит и читает книжку. Вот в эти минуты Андрейка вспоминает о «Родной речи». Но он всё забыл, и лучше уж ему не брать в руки книжку. Все последние дни Андрейка вообще ни о чём не мог думать, кроме как о лебеде. Что случилось с ним? Почему он стал таким, будто опять у него болит крыло? И не ест он, и не пьёт. И не замечает Андрейку.

Ведь какими друзьями они были!

Что с тобою, Лебедь-Лебедин? Такой красивый ты ходил в загородке! Так весело плескался недавно в озерце! Так размахивал большущими крыльями, словно собирался подняться в небо. А как набрасывался на еду, как грозно вытягивал шею, стоило только появиться Няньке!

И всё это разом кончилось. Лебедь был такой же белый, так же клювом перебирал перья на крыльях, но всё чаще и чаще тревожно кричал по ночам и, стоя на месте, хлопал крыльями.

Началось это с того дня, как полетели гуси.

Отец привёз с озера живых карасей в ведре. Андрейка сам поставил ведро в сарайчик. Но лебедь даже не подошёл к ведру.

Андрейка перестал выпускать лебедя в загородку. Ему казалось, что лебедь поднимется и улетит. (Правда, ещё ни разу ему не удавалось летать. Да, кажется, он и не старался это сделать.)

Но вот пролетела лебединая стая. Как уж там в небе узнали, что в сарайчике сидит закрытый Лебедь-Лебедин, но стая подняла такой крик, а лебедь так отвечал им, так бил крыльями, так наскакивал грудью на дверь, что Андрейка испугался: вдруг расшибётся насмерть?

Стая улетела, а Лебедь-Лебедин совсем затосковал. Он уже больше не узнавал Андрейку, не радовался, когда видел его. Высовывал клюв в щель сарайчика и стоял так часами. Что бы Андрейка ни делал, всё время перед ним был этот торчащий клюв, похожий по цвету на жарок. Торчал в щели и словно в чём-то укорял Андрейку.

Андрейка нарочно все эти дни избегал взрослых. Он понимал: все против него. Вера Андреевна прямо сказала: лебедя надо выпустить. Это нечеловечно – держать его взаперти, одного. Неужели Андрейка хочет, чтобы лебедь умер от тоски? Вот он уже ничего не ест, не пьёт. Пройдёт ещё несколько дней, пролетят в тёплые края последние стаи; Андрейка, Дулма и она, Вера Андреевна, уедут в школу, выпадет снег – и Лебедь-Лебедин замёрзнет. Не лучше ли его выпустить на волю, к своим товарищам? Он улетит в Индию – там так тепло! – и будет вспоминать Андрейку. В Индии Лебедь-Лебедин расскажет всем птицам, как он жил в Забайкальской степи целое лето, как за ним ухаживал Андрейка Нимаев, какой добрый этот Андрейка Нимаев. Ведь он очень полюбил Лебедя-Лебедина, но всё же выпустил его на свободу.

И вот пройдёт забайкальская зима. Лебедь-Лебедин соскучится по Андрейке и на следующую весну прилетит к нему. Он покружит над юртой и сам спустится в загончик. Он, конечно, будет не один, а со своей подружкой. Они проживут всё лето, а потом снова улетят.

Ну, разве так будет не лучше?

Андрейка знал, что так будет лучше.

Но он думал, что Вера Андреевна говорит неправду: если выпустить Лебедя-Лебедина, он уже больше никогда не вернётся.

Лебедь-Лебедин знал, что его судьба зависит от Андрейки. Всё время Андрейка чувствовал на себе его взгляд. Если бы Лебедь-Лебедин мог говорить! Но он только открывал клюв и даже не кричал.

Андрейка уже понимал, что не сможет сопротивляться всем взрослым. Одна Дулма до сегодняшнего дня понимала Андрейку. Но утром, уезжая с отарой, она попросила Андрейку выпустить Лебедя-Лебедина.

Окончательно Андрейка понял, что пришла пора расстаться с любимой птицей, когда приехал дядя Куку.

Как всегда, ещё издали он позвал Рыжика. И Рыжик помчался к нему. Он позвал Няньку, но Няньки не было. Он позвал Катю, но и она была с отарой. Он закричал, как верблюд, но Мая со своим ботогоном была далеко от юрты и не услышала.

И только Лебедь-Лебедин сразу же отозвался на крик и стал биться в сарайчике.

Андрейка сначала очень обрадовался: вот едет дядя Куку, он не даст Андрейку в обиду. Рыжик уже вышагивал рядом с одноглазой лошадкой ветеринара. И, словно заканчивая все приветствия, над степью понеслось кукование. Это уже относилось к Андрейке.

Дядя Куку быстро разобрался в обстановке, ему всё рассказала Вера Андреевна.

Бабушка Долсон с полудня не выходила из своей юрты. Она зажгла свечи, молилась богам. Дядя Куку зашёл к ней, молча постоял и тут же вышел.

Он объяснил Вере Андреевне и Андрейке, что бабушка Долсон кается в своих грехах. В эти осенние дни наступили моления, когда надо было выпрашивать прощения у животных. Бабушка Долсон каялась перед Нянькой, что однажды ударила её. Каялась перед Маей, что с весны плохо кормила её. Но больше всего она каялась перед Лебедем-Лебедином: ведь в эту белую птицу, как сказал лама Бадма, переселилась отважная душа её сына Андрея.

– Вот видишь, степнячок, – сказал, посмеиваясь, дядя Куку, – твоя бабушка верит не только в своих божков. Она верит каждому слову хромого Бадмы. Мы-то с тобой знаем, что всё это ерунда. Ведь знаем?

– Знаем, – охотно подтвердил Андрейка, потому что он верил дяде Куку и не верил ни одному слову хромого Бадмы.

Неужели бабушка Долсон забыла, как этот жадный старик хотел отобрать у них Дулму? Неужели она забыла, как он схватил Катьку и чуть не унёс её в дацан? А кто стрелял в лебедей? А кто схватил Андрейку за шиворот? Кто чуть не забрал из колхоза хлеб, овец, деньги, заработанные бабушкой Бутид? Всё хромой Бадма.

– Слушай, дружочек, – проговорил дядя Куку и положил руку на плечо Андрейке, – мне тоже жалко расставаться с твоим лебедем. Но ничего не поде-лаешь. Ему надо летать, а ты его закрыл. Он без этого жить не может. Ему нужны небо и вода. А ты хочешь его лишить свободы. Ты вот подумай хорошенько: если бы тебя оставили в больнице – помнишь, когда ты сломал себе ногу, – оставили бы тебя и кормили, чем только ты захочешь, и любили, и жалели… Но вот беда: нога у тебя уже зажила, а врач не хочет тебя отпустить. Говорит, чтобы ты навсегда оставался в больнице. И ты больше не мог бы попасть в школу и не приехал бы сюда, в степь. А как без тебя жили бы твои отец и мать? И бабушка Долсон? А что сказали бы Нянька и Рыжик? Ты об этом подумал?

По правде говоря, Андрейка обо всём этом не подумал. Он сразу вспомнил, как не хотел оставаться в больнице, как скучал там, как ничего не хотел есть. Нет, он ни за что не хотел бы остаться в больнице!

– Ты подумай, подумай, степнячок, – продолжал дядя Куку. – Ведь лебедь-то к нам с тобой попал, как в больницу. Мы его с тобой вылечили, а отпускать вроде бы и не желаем. Хорошо ли это?

И вот тут Андрейка окончательно понял, что это и в самом деле нехорошо. Он поднял к дяде Куку лицо, посмотрел на лохматые смешные брови и рассмеялся.

– Отпустим лебедя? – спросил дядя Куку.

– Отпустим, – ответил Андрейка.

– Вы прирождённый педагог, – похвалила Вера Андреевна. – Мы все уговаривали Андрейку и не смогли уговорить, а вы так легко его убедили.

– Так уж и легко, – отозвался дядя Куку. – Просто мы с Андрейкой большие друзья и понимаем друг друга. Ведь так, Андрей?

– Да, – ответил Андрейка.

А Лебедь-Лебедин слушал весь этот разговор, высунув в щель сарая свой клюв-жарок.

– Теперь, степнячок, следи за небом. Как увидишь лебедей, зови нас, – сказал дядя Куку.

– Ладно. – Андрейка тут же задрал голову кверху.

– Пойдёмте, угощу вас супом, – предложила Вера Андреевна.

– Ох, не откажусь, не откажусь, – отозвался своим бодрым баском ветеринар.

Андрейка остался один. Через несколько минут из своей юрты вышла бабушка Долсон. Не оглядываясь, она подошла к сарайчику и опустилась на колени, О чём она просила Лебедя-Лебедина? Её губы беззвучно шевелились, а голова то и дело кланялась до самой земли.

Бабушка Долсон ещё не знала, кого это Андрейка высматривает в небе. Надо ей сказать. Он неслышно подошёл к бабушке и постоял в нерешительности. В щели сарая торчал клюв и поблёскивали круглые глазки. Лебедь-Лебедин чуть склонил набок голову и внимательно слушал бабушку.

Андрейка тоже опустился на колени, но он не хотел молиться. Бабушка его даже не заметила. Он обиделся, встал и пошёл к зароду.

Он шёл, запрокинув голову, и смотрел в небо. Ну где же вы, лебединые стаи? Почему вы не летите, когда вас так ждёт Андрейка?

Он подошёл к зароду и поднялся по лестнице.

Отсюда хорошо видно всю степь. Вон Рыжик и Резвая ходят. А за дальним бугорком разгуливает Мая со своим ботогоном. Но Андрейке надо смотреть в небо. И он ложится на спину. Теперь перед его глазами всё небо. Оно поднялось над степью необъятной юртой.

Никогда ещё Андрейке не приходилось лежать вот так на зароде и смотреть в небо. А там, в высоте, плывут бело-розовые облака. Через минуту Андрейке кажется, что это плывут не облака, а зарод стронулся с места и медленно движется, высматривая лебединую стаю. Откуда бы она теперь ни появилась, Андрейка всё равно её увидит.

И он увидел.

Вдалеке показалась длинная цепочка, будто прочертил кто-то розовым карандашом. Пылало вечернее небо, облака стали багровыми, а лебединая стая розовой.

Не помня, как это случилось, Андрейка оказался на земле и что есть силы побежал к юртам.

– Летят, летят! – кричал он.

Из юрты вышли Вера Андреевна и дядя Куку. Бабушка всё ещё стояла на коленях.

Ветеринар посмотрел в небо и зычно скомандовал:

– Открывай, степнячок, сарай!

Андрейка сорвался с места и отодвинул задвижку у двери.

Лебедь-Лебедин гордо, не замечая бабушки Дол-сон и Андрейки, вышел не только из сарайчика, но и в открытые воротца загородки. Он закричал.

И тотчас же оттуда, с высоты неба, ему ответила стая.

Лебедь-Лебедин расправил крылья и несколько раз взмахнул ими. И опять закричал жалобно и протяжно.

– Ну, смелее, – подбодрил ветеринар.

Стая дружно звала Лебедя-Лебедина в небо. Неужели он не поднимется? Ну, ну, смелее!

И вдруг Лебедь-Лебедин оторвался от земли и полетел. Он кричал не переставая, а широкие крылья несли его всё выше и выше.

Подождите, лебеди! Подождите!

Бабушка Долсон подошла к Андрейке. Она ничего не говорила, только крепко прижала к себе голову внука.

Молчали Вера Андреевна и дядя Куку. Все неотрывно следили за лебедем.

И, когда около дальнего розового облака он догнал стаю, Андрейка побежал к зароду. Он взобрался по лестнице на вершину и стал смотреть. Но стаи уже не было видно. Андрейка уткнулся лицом в сено и снова поплыл, поплыл куда-то. Над самым ухом стрекотали кузнечики, зарод дышал цветами и нёс Андрейку над степью.

Со всей степи к зароду слетались дикие пчёлы и осы. Они звенели, жужжали, и от этого Андрейке почему-то было очень тоскливо. Он уже больше никого не ждал.

Но оттуда, где садилось солнце, поднялась новая стая лебедей. И опять они кричали.

Зачем они кричат? В сарайчике уже никого нет. Лебедь-Лебедин улетел. Не кричите! Всё равно вам никто не ответит.

Но вдруг от юрт раздался знакомый голос Лебедя-Лебедина. Андрейка вскинул голову и прислушался… Да это же дядя Куку!

Ох, если бы Андрейка так мог!

Он бы прокричал вам, лебеди, чтобы вы летели быстрее. Догоняйте, скорей догоняйте Андрейкиного Лебедя-Лебедина! Скажите ему: пусть он быстрей возвращается!

Лебедь-Лебедин оторвался от земли и полетел.

Никогда, никогда больше Андрейка не будет закрывать его в сарайчике…

Летите! Летите! Летите, лебеди!

Сурхарбан – спортивный праздник

Когда вся степь в цвету, но не так жарко, как в первые дни сенокоса, в колхозе устраивают спортивный праздник – сурхарбан.

Нет для Андрейки более весёлого и радостного дня во всём году, чем этот.

«Сур» – по-бурятски «стрела», «харбан» – «лук», вот и получается, что сурхарбан – стрельба из лука. Но не в птиц-тетеревов стреляют из луков самые меткие стрелки, а в скатанные из шерсти и. выкрашенные в разные цвета кубики.

Кубики ставят в ряд на землю; стрелки в праздничных одеждах, с опущенными вниз луками и колчанами, полными стрел, ждут своей очереди шагах в пятидесяти.

По обеим сторонам от стрелков сидят старики.

Андрейка пристроился здесь же.

Сегодня предстоит не только стрельба из лука, но и борьба на поясах и верховые скачки на лошадях.

Андрейке надо не только всё это посмотреть, а и самому скакать верхом на Рыжике.

Но скачки потом, к концу дня.

А сейчас стрельба из лука. В шеренге стрелков стоит и Андрейкин отец, Арсен Нимаев.

Один за другим выходят стрелки на линию, поднимают луки и целятся. Выпущенные из луков стрелы, то перелетая, то не долетая до цели, поднимают пыль. Зрители зорко следят за стрелами, но зорче всех видят старики. Они на своём веку немало постреляли, а теперь сидят, как строгие судьи, и стоит стреле выбить из шеренги шерстяной кубик, старики тут же награждают мэргэна – меткого стрелка – песней почёта. Особенно славят старики тех, кто вышибает стрелой красный кубик, что стоит посредине.

– От твоих глаз не скроется ни один тетерев, твоя стрела летит всегда к цели, – дружно поют старики, и Андрейка вскакивает на ноги, чтобы увидеть победителя. – Ты храбрый мэргэн, в твоей груди бьётся сердце льва.

Андрейке хочется, чтобы эту песню спели его отцу!

Наконец Арсен Нимаев выходит на линию, поднимает лук, натягивает тетиву, и одна стрела, несколько раз ковырнув землю, уходит в сторону. Следующая стрела тоже летит мимо.

Старики молчат, попыхивая трубками. И вот третья стрела вышибает красный кубик, и старики в один голос начинают протяжно восхвалять Арсена Нимаева.

У Андрейки становится жарко в груди, и он бегом бросается к отцу.

Нянька успевает перегнать его; ластится к ногам отца, поскуливает в такт песне.

Но, к удивлению Андрейки, отец расстроен.

– Плохо нынче стрелял, сынок, – говорит он, – два раза мимо пустил. Плохо!

Андрейка понимает отца, хочет сказать ему какое-то бодрое слово, но не находит его.

– Пойдём, скоро борцам выходить, – поглаживая Андрейку по плечу, говорит отец.

И тут же Андрейка находит эти слова.

– Ты поборешь всех, папа! – говорит Андрейка, яростно сжимая кулаки.

Отец смеётся:

– Зачем всех? Мне бы побороть Дондока.

Андрейка вздыхает. Он знает, что побороть Дондока очень трудно. В прошлом году Дондок вышел победителем на сурхарбане. Правда, тогда отец был в Чите на совещании чабанов и поэтому не боролся с Дондоком.

С этой минуты Андрейка думает только о том, как отец станет бороться с Дондоком. Он даже забывает на какое-то время о том, что самому ему ещё предстоит бежать на Рыжике, чтобы обогнать колхозных скакунов.

Правда, на этот раз все колхозные рысаки не бегут на сурхарбане. В сурхарбане принимают участие только рабочие лошади. А Рыжик честно заслужил на сенокосе своё право на скачки.

Несколько последних дней Андрейка объезжал его под седлом в степи, бабушка Долсон скармливала ему овёс и хлеб, отец чистил его до блеска скребком. И вот Рыжик стоит сейчас у коновязи, неподалёку от колхозного стадиона.

Но Андрейке пока не до Рыжика.

С замиранием сердца он ждёт выхода борцов.

Лучшим стрелкам успели раздать подарки, старики продолжали неустанно славить победителей в стрельбе из лука.

Гордые, с подарками в руках, стрелки прошли по всему стадиону. Арсена Нимаева среди них не было. Вместе с другими борцами он ушёл в раздевалку стадиона.

Отзвучала последняя песня стариков.

Колхозники, до этого толпившиеся кто где мог, потянулись к скамьям, а кому не хватало мест, садились прямо на земле.

Все ждали выхода борцов.

И тут Андрейка неподалёку от себя увидел Веру Андреевну. Она всё-таки не выдержала и приехала посмотреть на отца и своего ученика Андрейку.

Она кивнула в сторону раздевалки:

– Папа там?

– Там, – ответил Андрейка.

Из динамика раздался торжественный марш. Стадион замер.

Борцы, в трусах, подпоясанные широкими поясами, с загорелыми лицами и шеями, строем пошли по стадиону.

Андрейка сразу же среди них отыскал отца и Дон-дока. Отец почти ничем не отличался от остальных борцов, но на его ногах, на животе и спине было много шрамов. На белой коже они выделялись очень чётко. А Дондок, молодой парень, с воинственно торчащей щёточкой волос, широкоплечий, с могучей шеей, как у породистого бычка, с толстыми икрами, на которых при ходьбе перекатывались мускулы, выглядел непобедимым.

Как настоящий борец, он добродушно улыбался, высматривал кого-то на стадионе и, когда поравнялся с Андрейкой, приветственно поднял руку и чуть не вышел из строя. Андрейка почувствовал, как чья-то рука сжала ему плечо, взглянул на Веру Андреевну и понял, что Дондок улыбается не ему, Андрейке, а учительнице. Андрейка отодвинул своё плечо: он вспомнил, как Дондок приезжал недавно к юртам. Вспомнил он и слова мамы Сэсык: «До осени здоровой станешь. Свадьбу твою играть будем. Дондок-то ждёт свадьбы не дождётся». Вера Андреевна досадливо отмахнулась и покраснела. Сейчас она тоже покраснела. Значит, она приехала смотреть не на отца, а на Дондока. Хорошо. Пускай смотрит. Отец покажет Дондоку, кто в колхозе самый сильный.

Борцы прошли круг и остановились около трибуны. По радио объявили имена борцов. Ни отца, ни Дондока пока не назвали. На поле стадиона вышли три пары, пожали друг другу руки и схватились за кушаки.

Борцы топтались вокруг, то пробовали приподнять противника, то подставить друг другу подножку, то обхитрить и сильным рывком опрокинуть на землю.

Андрейка всё это видел и не видел. Он ждал, когда выйдут отец и Дондок. Этого ждал и весь колхоз: Дондок вызывал Арсена Нимаева, а Дондока нынче не вызывал никто, так как он уже был признанным победителем. Чемпионом колхоза Дондок мог считаться после того, когда поборет Арсена Нимаева.

Одна за другой менялись пары.

Солнце палило вовсю, и тела борцов покрывались потом.

Стадион шумел, кричал, радовался и сердился.

Вот так же произошло, когда над стадионом разнёсся голос, объявивший борьбу между Арсеном Нимаевым и Дондоком Улзытуевым.

Андрейка восторженно ахнул, увидев, как чуть вразвалку вышел на своих толстых ногах Дондок и как отец подал ему руку. Отец и Дондок не торопились отнять руки, словно измеряя силу. Андрейке нравилось, что оба они улыбаются, глядя друг другу в глаза.

Понравилось Андрейке, как они взялись за пояса, не стараясь перехитрить один другого, словно давая понять, что они будут бороться всерьёз, меряясь больше ловкостью и силой, а не хитростью.

Положив головы на плечи друг друга, они пошли вокруг всё быстрее и быстрее. Потом вдруг Дондок оторвал отца от земли и пронёс его по воздуху. Нет, он и не пытался положить Арсена Нимаева: просто показал, что у него в руках есть сила. И стадион это понял и что-то крикнул своей мощной грудью.

Но и Арсен Нимаев не остался в долгу. Он резко остановился, поднял Дондока над головой и подержал так. Дондок напружился, расставил ноги ножницами и ждал, что Арсен бросит его на землю. Вместо этого Арсен плавно, со всей осторожностью, словно боясь разбить, опустил Дондока на землю.

Стадион захохотал: он понял шутку Арсена, и она ему пришлась по душе.

Борцы продолжали улыбаться. Казалось, ничто не может их рассердить. Легко они завертелись волчком, да так, что нельзя было понять, где находится Дондок, а где Арсен. И это хорошо. Андрейка видит, как отец обхватил своей ногой короткую ногу Дон-дока, как лица и шеи борцов налились краской.

– Жми его, Дондок! – закричал кто-то за Андрейкиной спиной.

– Арсе-е-ен, не давайся! – пронзительно выкрикнул чей-то женский голос.

И стадион его поддержал:

– Не дава-а-йсь!

Андрейкин отец и не думал даваться. Он рванул Дондока в сторону, тот покачнулся, оторвал от земли ногу, но сразу же ухватился ею за ногу Дондока.

И тут случилось такое, что заставило всех зрителей закричать и захлопать в ладоши. Всех, кроме Андрейки.

Дондок вдруг резко присел, нога Арсена Нимаева соскользнула, и в этот-то момент Дондок повернул Арсена вокруг себя. Андрейкин отец на какую-то секунду задел рукой землю.

Он был побеждён и уже сам упал вниз лицом и замер.

Дондок протянул ему руку, поднял с земли и дружески обнял за плечи.

Так на сурхарбане Дондок стал чемпионом колхоза по борьбе на поясах.

Вера Андреевна сказала Андрейке:

– У твоего папы раненые ноги и руки, а Дондок здоровый и молодой.

Андрейка чуть не плакал.

Но настоящий мужчина не плачет, даже если его отца победили на сурхарбане.

Андрейка потёр кулаком глаз и, не глядя на Веру Андреевну, ответил:

– Я вырасту, тогда поборю Дондока.

Нянька помешала

В середине дня, когда больше всего припекает солнце, должны были начаться скачки на лошадях.

Кони выстраиваются на одной линии.

Верхами сидят парнишки и парни, взрослые чабаны и табунщики, пожилые колхозники и даже старики. Рядом с Рыжиком приплясывает от нетерпения Резвая. На ней сидит дядя Куку. Он никому не доверяет свою одноглазую лошадку.

– Держись, Андрей, – дразнит дядя Куку. – Я нынче обставлю тебя.

– Не-е, не обставишь! – Но Андрейка всё же с опаской поглядывает на Резвую: маленькая, а удалая.

Там впереди, у самого стадиона, куда сейчас поскачут лошади, нетерпеливо ждут колхозники.

Там отец, Вера Андреевна и Нянька ждут, что Андрейка придёт на Рыжике первым.

И тогда два самых старых и уважаемых старика в колхозе подведут Рыжика под уздцы к столу, покрытому красной скатертью, а сам Андрейка будет сидеть в седле.

Председатель колхоза Фёдор Трифонович встанет из-за стола, пожмёт Андрейке руку и протянет приз. Может, это будет фотоаппарат?

В прошлом году, когда Андрейке подарили тёплую женскую шаль, Фёдор Трифонович пожалел:

– Эхма, недоучли! Такому парню надо бы фотоаппарат приготовить, а то и похлеще что.

«Похлеще» Андрейка считал двуствольное бескурковое ружьё, но ничего не сказал.

Шаль он отдал бабушке Долсон.

Андрейка скакал в прошлом году на колхозном жеребце по кличке «Самолёт». И жеребец был действительно таким быстрым, что пришёл первым.

Фёдор Трифонович надел на шею Самолёта венок из ярких жарков. Старики опять повели победителя через весь стадион. Андрейка, конечно, был рад, но нынче он будет радоваться больше, потому что скачет на Рыжике.

Сто, а может, и больше лошадей ждут сигнала. Раздаётся выстрел. Всадники срываются сразу в галоп.

Горячий блин солнца распластался на Андрейкиной спине.

Ни одна лошадь в мире не мчит, как Рыжик. Сидеть на нём так удобно, так хорошо, как будто ты и не скачешь, а купаешься в реке. Тёплый воздух ласкает и без того разгорячённое лицо. С. гиком, свистом бичей несутся колхозные джигиты. Андрейка чуть придерживает Рыжика. Впереди него идут три лошади: Резвая, Буланый с остриженным хвостом и Серко, на котором сидит маленький старичок Ванечка. Дядя Куку и конюх, которого почему-то все в колхозе с незапамятных времён зовут Ванечкой, – это самые опасные Андрейкины соперники. О Резвой и дяде Куку говорить нечего. Своего Серко Ванечка кормит только овсом, варит ему вкусный суп. У Серко подобранный живот, сухие ноги, как у настоящего породистого коня.