Текст книги "Пандора (сборник)"

Автор книги: Билл Рэнсом

Соавторы: Фрэнк Герберт
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 92 страниц)

Испуганные подчас наделены величайшим могуществом. Всякое шевеление жизни порождает в них бесовское безумие. Они видят и силу, и слабости, но только слабость притягивает их.

Из корабельных архивов.

Уинслоу Ферри сидел в своем тускло освещенном кабинете, не обращая внимания на окружающий его хаос – груды лент и программных носителей, грязное шмотье, пустые бутылки, какие-то коробки и стопки коряво нацарапанных записок самому себе. Деньсторона выдалась долгой и тяжелой. В кабинете висела застоявшаяся вонь пролитого когда-то вина и пота. Внимание Ферри целиком и полностью поглощал экран сенсора в углу его рабочего стола. Взмокшая физиономия старика едва не прижималась к плоскому щитку, на котором Керро Паниль брел по коридору обок сладостно гибкой Хали Экель.

Бугрящейся вздутыми венами рукой Ферри откинул со лба прядку седых волос. Выцветшие глаза его поблескивали в изменчивом свечении экрана.

Старик напряженно взирал, как гладкое юное тело Хали плывет от люка к люку. Но его окружал запах другого тела – тела Рашель. Временами ему казалось, что Рашель Демарест состоит из одних костей и самая твердая – на месте сердца. К ее бесконечному нытью он относился с отстраненной насмешкой. Она мечтала о нем, седеющем, вечно похмельном, сморщенном, потому что нуждалась в нем. Она мечтала о власти, а Ферри всегда был близок к власти. Они стоили друг друга и, меняя информацию на выпивку, а вино – на уютное местечко или проведенную вместе ночь, в этой игре забывали ненадолго о той боли, которую причиняли каждому из них менее заботливые возлюбленные.

Сейчас Рашель спала в его каюте и видела себя во сне старшим председателем нового Совета, который вырвет власть из цепких лап Оукса и сделает Колонию самодостаточной и самоуправляющейся.

А Ферри сидел за пультом и в полупьяных мечтах видел Хали Экель.

Он замешкался, переключаясь от одной наблюдательной камеры к другой, и на миг потерял из виду движение крепеньких бедер Хали под тканью корабельного комба. Что за роскошные ноги! Старик перебросил канал на следующую камеру, но забыл сменить фокусное расстояние – идущая по коридору пара превратилась в смазанные пятна на пределе видимости. Ферри поиграл с управлением и потерял изображение вовсе.

– Черт! – прошептал он.

Руки старого хирурга тряслись, как вихи в огне. Чтобы успокоиться, он погладил холодный экран и последнее смазанное изображение Хали, проходящей мимо сенсора, в купольный сад.

– Веселитесь, веселитесь, крошки мои.

Он говорил вслух – все равно звуки терялись в окружающем его беспорядке. Все знали, зачем молодые парами разбредаются по арборетумам. Он проверил, поставлен ли голорекордер на запись и не стоит ли увеличить громкость. Оукс и Льюис непременно захотят это увидеть, а себе Ферри сделает отдельную копию.

– Вставь ей, мальчик, так вставь, чтобы жарко стало!

Что-то затрепетало в паху. Ферри отрешенно подумал, не выкроит ли он минутку, чтобы снова навестить Рашель Демарест.

«Накопай мне что-нибудь на этого… поэта», – приказал Льюис, и в кабинет старику доставили пять литров молодого пандоранского вина – доставила Рашель, так что это был двойной подарок. Сейчас одна пустая бутылка валялась в ворохе коннекторов, ведущих к биокомпьютеру. Другая осталась на полу каюты, занимаемой временно Рашель. Демарест была клоном, из тех, что получше. Вино для нее было большим сокровищем, чем сам Ферри. А Рашель была сокровищем для него – потому что он не мог получить Хали.

Ферри наблюдал, как касаются друг друга Паниль и Экель, представляя себя поочередно на месте каждого из них.

«Быть может, им стоило бы выпить немного вина…» – мелькнула у него глумливая мыслишка, покуда он вглядывался в изображение, пытаясь различить едва заметные под материалом комба соски, лучше слов говорившие об истинном отношении Хали к поэту.

«Ну, так они будут совокупляться или нет?»

Ферри уже начал в этом сомневаться. Паниль реагировал не так, как положено. «Надо было раньше объявить им, что Паниля опускают». Это всегда подстегивало робких любовников. «Я отправляюсь на нижсторону, милая моя. Ты знаешь, ка-ак это опа-асно?»

– Ну давай, мальчик, приступай!

Ферри хотел видеть, как выскользнет Хали из своего облегающего комба, но еще больше он желал видеть страсть в ее глазах, имеющую отношение не к Керро Панилю, а к старому, похотливому хирургу.

– Так тебя интересует келп? – пробормотал Ферри, обращаясь к Керро на экране. – Скоро ты все про него узнаешь, мальчик. А ты, Хали… – Потные ледяные пальцы ласкали экран. – …Льюис не откажется направить тебя к нам, в сектор обработки и оценки… с-с-сокровищ-ще ты наше… – лихорадочно прошипел он сквозь стиснутые желтые зубы.

Но внезапно его сладострастные мечтания оказались грубо прерваны. Он прислушался – нет, старческий слух не подвел его. Керро Паниль рассказывал Хали о том, что келп разумен.

– Черт! – взвыл старик. – Черт, черт, черт… – повторял он то и дело, продолжая слушать.

Да, Паниль рассказал ей обо всем! Этот дурак все испортит!

Но Паниль отправляется на нижсторону, с глаз долой. Из-за келпа – в этом Ферри был уверен. Приказ отдал либо Льюис, либо сам Оукс. Иначе быть не может – это случилось сразу после того, как поисковые программы засекли множественные обращения от имени Паниля ко всем документам со словом «келп». Поэтишка раскопал что-то, но его-то можно остановить. Он тихо жил и сгинет так же незаметно. И задержать его отправку вниз мог только тот приказ Льюиса: «Накопай мне на него что-нибудь».

Но в том же приказе говорилось, что, если Паниль начнет распускать язык, медлить больше нельзя.

– Черт бы тебя побрал! Ты сказал об этом ей!

Ферри перевел дух и попытался успокоиться. Он откупорил последнюю бутылку вина – ту самую, которую в своих мечтаниях он предлагал Хали Экель. У него не было ни ключа-кода, ни технических знаний, которые позволили бы ему подправить запись, стереть все упоминания о том, что и Хали знает о разуме водорослей.

Старик сделал большой глоток из горлышка и нажал на клавишу вызова.

– Хали… – Он с яростью швырнул бутылку в дальний угол и, потеряв равновесие, упал на пульт. Связь прервалась. Ферри опустился на сиденье и, отхаркавшись, открыл канал связи снова. – Извини, сорвалось. Это Уинслоу Ферри. Керро Паниль с тобой?

Как он наслаждался звуками ее имени, перекатывая их на языке, хоть так, опосредованно, прикасаясь к ее красоте.

Она посмеялась над ним!

Как он закончил разговор, как приказал Панилю явиться к нему, Ферри не помнил, хотя знал, что это было.

Она посмеялась над ним… и она знала про келп. Когда Льюис увидит эту запись (а он ее непременно увидит), то узнает, что она смеялась над стариком, и посмеется сам – он частенько глумился над Ферри.

«Но получает что хочет всегда только старик Уинслоу!»

Именно… Всегда. Даже когда никто другой не в силах справиться с делом, Уинслоу Ферри всегда знал кого-то, кто может пособить за приличную цену. Льюису плевать на оскорбленное достоинство старого Ферри – что ему в минутном пустом веселье? Но Льюису не наплевать на его затею с келпом. Ферри был уверен – скоро он получит новый приказ. Касательно Хали Экель. И направят ее точно не в сектор обработки и оценки.

Хорошо организованная бюрократия – лучшее из когда-либо изобретенных орудий угнетения.

Хесус Льюис, из «Дневников Оукса».

Когда Рега укатилась за холмы на западе, Ваэла таоЛини повернулась, собираясь со своего наблюдательного поста посмотреть, как всходит на юге Алки, чтобы в первый раз за сутки проползти по небу. За последний час она убила всего троих демонов, и делать было нечего – разве что приглядываться к далекому выжженному до ржавого песка пятну на юге, где два дня назад спалили нарыв нервоедов. Похоже было, что гнездо стерилизовано надежно – хотя ветерок с той стороны еще приносил кислый запах гари, бегуны-нагульники уже ползали по ржавому пятну, пируя на мертвых нервоедах. К живому нарыву эти раздутые многоножки не приблизились бы.

Ваэла стояла во весь рост, не чувствуя себя особенно уязвимой на голой скале. В одном шаге от нее в камне был прорезан спасательный люк, ведущий в аппарельный ход. Сенсор с шеста над люком следил за каждым ее движением, в руках Ваэла сжимала огнемет и лазер, но важней было другое – она доверяла своим рефлексам. Воспитанная в жестокой школе Пандоры, она готова была противостоять любому противнику, и сокрушить ее могла разве что массовая атака местных хищников.

А стаи нервоедов можно было не опасаться.

Устав стоять, Ваэла опустилась на корточки, оглядывая южную равнину, тянувшуюся до самых всхолмий. Взгляд ее в непрестанном броуновском движении автоматически обшаривал все то справа, то слева. «Смотри во все стороны сразу», – гласил девиз дозорных.

Приметный желтый комбинезон промок от пота. Ваэла была рослой и стройной – здесь, в дозоре, это давало ей преимущество. Все остальное время она непроизвольно сутулилась, пытаясь казаться ниже ростом. Мужчины не любят высоких баб. Ваэле это было особенно неприятно, поскольку привлекало внимание к ее врожденной особенности – кожа ее меняла цвет едва ли не по всему спектру, от синего до оранжевого, в зависимости от настроения, и сознательному управлению эта способность не поддавалась. Сейчас лицо девушки имело бледно-розовый оттенок, выдавая ее страх. Черные волосы Ваэла стригла коротко, раскосые карие глаза прятались под складками эпиканта. Тонкокрылый носик хорошо сочетался с полными губами и решительным подбородком.

«Ваэла, у тебя в родне, должно быть, хамелеоны были», – заметил как-то один ее приятель… давно утонувший в водорослевом лесу.

Девушка вздохнула.

– Ррррр-ссссс!

Обернувшись на звук, Ваэла машинально расстреляла двух плоскокрылов, сплющенных многоногих бегунов длиной сантиметров десять. «Ядовитые, твари!»

Алки поднялась над южным горизонтом на четыре своих поперечника, отбрасывая длинные тени и озаряя бескрайний морской простор на западе лилово-алым сиянием.

Ваэла любила этот дозорный пост – отсюда было видно море. Это была самая высокая наблюдательная точка близ Колонии, и все называли ее просто Вершиной.

Вдоль далекого берега четким строем плыли в небе дирижаблики – судя по тому, что их можно было различить в такой дали, настоящие великаны. Ваэла, как и все корабельники-колонисты, внимательно изучала местные формы жизни, сравнивая их с данными из корабельных архивов. Португальские дирижаблики и вправду напоминали земные сифонофоры-физалии, поднявшиеся в небо из породившего их моря. Дирижаблик мог цепляться за землю длинными черными щупальцами или двигаться против ветра галсами, манипулируя перепонкой-парусом, росшей из оранжевого газового мешка. Двигались они со странной целеустремленностью, обычно стаями не меньше двадцати особей, и Ваэла в глубине души присоединялась к тем, кто признавал за этими относительно безобидными созданиями толику интеллекта.

Дирижаблики причиняли немало хлопот – верно. Свои газовые мешки они наполняли водородом, и в насыщенной электричеством атмосфере Пандоры это превращало их в живые бомбы. В пищу они, как и электрокелп, не годились. Но главное – простое прикосновение к ним вызывало странное поражение мозга, проявлявшееся в истерических приступах и порой даже в судорогах. Всем дозорным предписывалось расстреливать дирижаблики, если те брали курс на Колонию.

Почти машинально Ваэла приметила ползущего по левому склону Вершины прядильщика – крупного, пожалуй, в пару к рекордному экземпляру весом пять килограммов. Поскольку из самых опасных тварей Пандоры прядильщик единственный двигался очень медленно, Ваэла не стала стрелять сразу, приходилось пользоваться каждой возможностью изучать местную фауну. Серо-черная кротоподобная тушка сливалась с камнем. Длина прядильщик достигала всего двух ладоней, если не считать хвоста-прялки.

Первые колонисты, столкнувшиеся на свою беду с прядильщиком, намертво влипли в клейкую вату, извергаемую тварью при помощи этого органа. Ваэла пожевала губу. Прядильщик двигался так целенаправленно, что сомнений не оставалось – он ее приметил. Клейкие волоконца прядильщика вызывали особого рода паралич – обездвиженная жертва оставалась в полном сознании. А близорукий прядильщик, поймав свою добычу, мог неторопливо высосать из нее, еще живой, все соки.

«Достаточно», – прошептала Ваэла, когда прядильщик замер в пяти шагах от нее и принялся разворачивать свой смертоносный хвост. Жарко алый плевок огнемета испепелил тварь, и обгорелые остатки покатились с Вершины вниз.

Алки поднялась над горизонтом уже на восемь своих поперечников, и вахта Ваэлы подходила к концу. Официально ей, как и всем дозорным, предписывалось «оценивать уровень активности опасных хищников в виду периметра Колонии», но и она, и ее товарищи знали, чем они занимаются на самом деле. Стоящий на видном месте человек в ярко-желтом комбинезоне привлекал всех демонов без исключения.

– Мы здесь вроде наживки, – метко заметил один из ее друзей.

Ваэла возмущалась подобной жестокостью. Но в смертоносном окружении каждый должен подвергаться равной опасности – таков основополагающий принцип, объединявший индивидуумов в Колонию. Однако хоть Ваэла и получит за дежурство пару лишних талонов на питание, негодовать ей это не мешало.

Ее больше волновали другие опасности. Назначение в дозор она рассматривала как первый признак опасных перемен в политике Колонии. Ей полагалось изучать келп. Единственная уцелевшая из предыдущей команды исследователей – именно она должна была набрать новую.

«Или эту линию исследований прикрыли потихоньку?»

Слухи бродили по всей Колонии. Для постройки новых, более прочных субмарин не хватало материалов и энергии. Недоставало цеппелинов, которые оставались наиболее надежным видом транспорта, снабжавшим рудники и шахты. Построенные по образцу португальских дирижабликов, они не привлекали внимания хищников и для демонов земли, похоже, были просто неуязвимы.

Ваэла могла согласиться с логикой оппонентов: келп действительно мешал развитию марикультуры, а нехватка продовольствия становилась угрожающей. Но, по ее мнению, призывы уничтожить келп выдавали не что иное, как опасное невежество.

«Нам отчаянно нужна информация».

Она машинально располовинила несущегося к ней рвача-капуцина, отметив для себя, что это первый рвач, появившийся в виду Вершины за последние двадцать суток.

«Келп следует изучить. Мы должны познать его!»

Что они знают о водорослевых лесах сейчас, когда погублено столько жизней и сделано столько бесплодных погружений?

Кто-то назвал их «светлячками моря». Из толстых жил келпа прорастали пузырьки, сиявшие тысячами цветов. Ваэла соглашалась с теми, кто остался в живых и донес вести об этом на поверхность: мерцание пузырьков складывалось в гипнотическую симфонию огней, и это могло – всего лишь могло – быть формой общения. Потому что в игре вспышек просматривались повторяющиеся осмысленные сочетания.

А келп заполонил все моря планеты, кроме отдельных участков чистой воды, которые кто-то окрестил лагунами. Если учесть, что континентов на Пандоре всего два и те небольшие, это означало, что общая масса водорослей просто неимоверна.

И снова перед Ваэлой встал тот же вопрос: что мы на самом деле знаем о келпе?

«Он мыслит. Он сознает себя».

В этом Ваэла была уверена. Вызов, который проблема бросала ее способностям, занимал ее полностью, и убежденность ее была настолько заразительна, что вся Колония разделилась на два лагеря. Потому что аргументы в пользу тотального уничтожения келпа тоже невозможно отбросить.

«Жрать-то его нельзя».

Нельзя. Водоросли в любом виде пагубно действовали на сознание человека, вызывали галлюцинации. Какое именно вещество создавало такой эффект – химики Колонии пока не установили, но оно явно было общим у келпа и дирижабликов. Неуловимую субстанцию прозвали фрагой – потому что она «фрагментирует психику».

Одно это убеждало Ваэлу, что келп должен быть сохранен для последующего изучения.

Ей снова пришлось отвлечься, чтобы пристрелить еще одного рвача. Вниз по склону осыпались черные ошметки, истекающие зеленой кровью. «Что-то много их набежало», – рассеянно подумала она.

Ваэла опасливо вгляделась в россыпи валунов внизу, выискивая, не двинется ли что. Но ничего необычного не заметила. Она все еще осматривала окрестности, когда из люка показался ее сменщик. Это был ее знакомый – Скотт Бурик, ремонтник цеппелинов из ночьсторонней смены, невысокий, рано постаревший мужичок. Но с реакцией у него все в порядке, как и у любого выжившего колониста. Передавая сменщику огнемет, Ваэла предупредила его о рвачах.

– Доброго отдыха, – отозвался он, не сводя взгляда с равнины.

Ваэла захлопнула за собой люк и соскользнула по туннелю в кабинет, где обычно писали отчеты. Ей предстояло отчитаться за расстрелянных демонов и дать свою оценку состоянию фауны на данный момент.

В бледно-желтых стенах вырубленного в скале помещения не было ни одного окно. За единственным компультом восседал Ари Аренсон, сероглазый блондин с невыразительной физиономией. По всеобщему убеждению, работал он на Хесуса Льюиса, отчего Ваэла всегда была с ним исключительно вежлива и осторожна. С теми, кто вызывал недовольство Льюиса, случались престранные вещи.

Но сейчас она, как всегда после вахты, ощущала себя изможденной, выпитой до дна, точно до ее сердца добрался какой-то телепатический прядильщик. Обычные вопросы вызывали у нее смертную скуку.

– Да, нарыв нервоедов, похоже, стерилизован надежно…

Подобие жизни возвратилось к Ваэле только в самом конце беседы, когда Аренсон вручил ей листок буроватой местной бумаги. «Явиться в главный ангар для работы в новой группе по изучению электрокелпа», – было написано в нем.

Пока она вчитывалась в этот простой приказ, Аренсон смотрел на экран. По лицу его расползлась кривоватая ухмылка.

– Пока не уходите, – бросил он. – Вашему сменщику, – он указал подбородком в сторону люка, – только что рвач кишки выел. Сейчас нового пришлют.

Поэзия, как и сознание, отвергает незначащие позиции.

Раджа Флэттери, из корабельных архивов.

Слова Корабля о том, что человечеству может прийти конец, оставили в душе Флэттери пустоту.

Он вглядывался в окружавшую его тьму, надеясь найти в ней утешение. Неужели Корабль действительно сломает… запись? И что значит – запись?

«Последний наш шанс».

Флэттери и предположить не мог, как затронули эти слова самые основы его мирка, то глубинное чувство сродства с его единоплеменниками. Мысль о том, что когда-нибудь, в далеком будущем, такие же, как он, люди, будут так же радоваться жизни, согревала душу приязнью к неведомым потомкам.

– Так это и впрямь последняя попытка? – переспросил он.

– Как мне ни жаль.

Ответ Корабля не удивил его.

– Почему же ты не скажешь нам прямо… – воскликнул он.

– Радж! С какой же легкостью готов ты вручить мне свою свободу воли.

– Ты бы хоть из приличия ее взял!

– Поверь мне, Радж, есть места, куда не осмеливаются ступить ни человек, ни Бог.

– И ты хочешь, чтобы я спустился на эту планету, задал здешним обитателям твой вопрос и помог им найти ответ?

– Ты согласишься?

– Как я могу отказаться?

– Мне нужен твой выбор, Радж, сделанный разумно и свободно. Ты согласен?

Флэттери подумал. Он ведь может и отказаться… Почему нет? Кто они ему – эти… эти корабельники, эти отзвуки многочисленных повторов? Но они в достаточной мере люди, чтобы он мог скрещиваться с ними. Люди. А при мысли о вселенной, где никогда и нигде более не будет человека, сердце Раджи Флэттери все еще сжималось от боли.

Последний шанс человечества? Это может быть интересной… игрой. Или еще одной созданной Кораблем иллюзией.

– Это все только игра ума, Корабль?

– Нет. Плоть существует, чтобы пережить все то, что под силу смертной плоти. Сомневайся во всем, но не в этом.

– Я сомневаюсь во всем – или ни в чем.

– Пусть так. Так ты вступишь в игру, невзирая на сомнения?

– А ты расскажешь мне больше сути игры?

– Если ты будешь задавать верные вопросы.

– Какую роль я играю?

– А-а-ах!.. – Блаженный вздох. – Ты станешь живым вызовом.

Эту роль Флэттери знал хорошо. Стать живым вызовом людской природе, заставить паству найти в себе то лучшее, о чем она и не подозревала до мига откровения. Но слишком многие ломались, не в силах ответить на такой вызов. Раджа вспомнил, сколько боли приносит подобная ответственность. Ему хотелось избежать ее – но задавать Кораблю прямой вопрос он опасался. Разве что вызнать его планы?..

– Ты не прятал случаем в моей памяти ничего об этой игре, что мне стоило бы знать?

– Радж! – Негодование Корабля окатило капеллан-психиатра, точно кипятком, и прошло сквозь тело, как через сито. – Я не краду твоей памяти, Радж, – продолжил голос уже мягче.

– Тогда в этой игре я сам должен стать чем-то отличным от прежних повторов. Что еще новенького ты мне приготовил?

– Само место, где проводится испытание, имеет отличие от всех прежних. Отличие столь значительное, что ты можешь быть испытан им и сам – испытан на разрушение, Радж.

Подтекст, крывшийся в этом простом ответе, крайне изумил Раджу Флэттери. Значит, есть вещи, неведомые даже всемогущему. Даже Богу – или Сатане – есть чему научиться.

– В том изумительном и опасном состоянии, которое вы, люди, зовете временем, – откликнулся Корабль на его невысказанную мысль, напугав Раджу до судорог, – сила может стать слабостью.

– Тогда что это за отличие такое значительное?

– Этот элемент игры ты откроешь для себя сам.

Теперь Флэттери уловил суть игры – он должен был выбирать. По собственной воле, без принуждения. Корабль требовал случая взамен предопределенности; не безупречных повторов голозаписи, а импровизации вживую, когда господствует свобода воли. А первыми призом станет выживание человечества. Вспомнились слова из «Руководства для капеллан-психиатров»: «Господь Бог не играет в кости».[3] Тот, кто сказал это, ошибался.

– Хорошо же, Корабль. Сыграем.

– Превосходно! И когда кости будут брошены, никакая внешняя сила не станет руководить их полетом.

Формулировка этого смутного обещания показалась Радже занимательной, но он ощутил, что спрашивать дальше бесполезно.

– И где мы будем… играть? – поинтересовался он вместо этого.

– На планете, называемой Пандора. Маленькая вольность с моей стороны.

– Предполагаю, ящик Пандоры уже открыт?

– О да. И все грозящие человечеству беды выпущены на свободу.

– Я принял твое предложение. Что теперь?

Вместо ответа щелкнули замки гибербака и расстегнулись мягкие ленты, прижимавшие тело к ложу. Вспыхнул свет, и Раджа понял, что все это время находился в одной из камер дегибернации в лазарете. Его даже разочаровала немного знакомая обстановка – столько лет прошло, а эта… он присел, обернулся… эта камера не изменилась ничуть. Впрочем, Корабль беспределен и беспредельно могуществен. Ему подвластно все, кроме самого Времени.

А еще он не может заставить человечество сойтись на том, как людям следует богоТворить.

«Что, если мы потерпим неудачу и в этот раз?»

Действительно ли Корабль сломает запись? Раджа сердцем чувствовал – так и будет. Корабль сотрет их всех. Не будет больше человечества… никогда. А Корабль отправится искать новые забавы.

Если мы потерпим неудачу, наш расцвет будет бесплоден и вечность не примет нашего семени. Эволюция человека закончится здесь и сейчас.

«Интересно, постарел я за время спячки? Столько времени…»

Выбравшись из бака, Раджа доковылял до врезанного в стену камеры зеркала в человеческий рост. Нагое тело нимало не изменилось с того дня, когда он видел его в последний раз. Карие глаза взирали на мир все с тем же неискренним любопытством, которое многие принимали за притворство. Этот отстраненный взгляд из-под кустистых черных бровей одновременно помогал и мешал капеллан-психиатру. Что-то в наследственной памяти человека твердило, будто он должен принадлежать высшему существу… но превосходство может быть тяжким бременем.

– О, ты ощутил великую истину, – прошептал Корабль ему на ухо.

Флэттери попытался сглотнуть, но в горле пересохло. Зеркало твердило ему, что плоть не постарела. Время? Он начал понимать, почему Корабль сказал ему невзначай, что такая давность не имела бы для него смысла. Гибербак хранил вверенное ему тело, не подверженное распаду, сколько бы лет ни пролетело. Но что происходит в это время с разумом, с этой виртуальной машиной, работающей на базе мозга?

Почка в его душе созрела и лопнула.

– Я готов. Как мне попасть на Пандору?

– Есть способ, – ответил Корабль через вокодер над зеркалом. – Я обеспечу тебя транспортом.

– Итак, ты доставишь меня на планету. Я выйду и скажу: «Привет, я Раджа Флэттери, принес вам проблем на задницу».

– Легкомыслие тебе не идет, Радж.

– Чувствую, что ты недоволен.

– Ты уже сожалеешь о своем решении, Радж?

– Что еще ты можешь мне поведать о проблемах Пандоры?

– Более других требует решения проблема, возникшая при их встрече с иным разумом – электрокелпом.

– Он опасен?

– Так считают они. Разум электрокелпа почти безграничен, а люди боятся…

– Люди боятся открытых пространств, равнин без конца и края. Люди и собственного разума боятся, потому что он тоже почти безграничен.

– Радж, я в восторге!

На Флэттери нахлынула волна радости, столь могучая и чистая, что на миг ему показалось, что он растворится в ней без остатка. Он ощущал, что это чувство не принадлежит ему, и когда оно схлынуло, он почувствовал себя опустошенным, поблекшим, обескровленным. Раджа Флэттери закрыл глаза руками, до мучительных судорог придавливая веки. Как же ужасна была эта радость, потому что когда она уходила… уходила…

– Никогда больше так не делай, – прошептал он, – если не хочешь меня прикончить.

– Как пожелаешь. – Такой холодный, такой чужой голос.

– Я хочу быть человеком! Человеком я был рожден!

– Если хочешь, поиграем и в эту игру.

Флэттери физически ощутил разочарование Корабля и, невольно защищаясь, принялся задавать вопросы.

– Корабельники уже вступили в контакт с этим иным разумом, электрокелпом?

– Нет. Они изучают его, но не понимают.

Флэттери открыл глаза.

– Они слышали имя Раджи Флэттери?

– Оно сохранилось в той истории, которой учу их я.

– Тогда мне лучше взять другое имя. – Флэттери поразмыслил секунду. – Назовусь-ка я Раджой Томасом.

– Отличный выбор. Раджа – по твоему происхождению, Томас – из-за твоих сомнений.[4]

– Раджа Томас, специалист по вопросам связи и лучший друг Корабля. Вот и я!

– Игра начинается. Игра! И… Радж!

– Что?

– Даже всемогущему существу ход времени приносит скуку. Срок, который я тебе отпускаю, небезграничен.

– И сколько времени ты нам отводишь, чтобы решить, как должны мы богоТворить?

– Ты узнаешь, когда придет час. И еще одно…

– Да?

– Не отчаивайся, если я порой назову тебя моим дьяволом.

На мгновение у Раджи отнялся язык.

– Ну что я могу с этим поделать?! Зови как знаешь!

– Я лишь прошу тебя не впадать в отчаяние.

– Ага! А я, как король Кнут, прикажу волнам застыть!

Корабль промолчал, и Раджа испугался на мгновение, что ему самому придется искать путь на планету Пандора. Но голос раздался вновь:

– А теперь пора подобрать тебе подобающую одежду, Радж. Корабельниками сейчас правит новый капеллан-психиатр. Его называют кэп, а когда он делает очередную гадость – босс. Можешь быть уверен, что в ближайшее время босс призовет тебя пред светлые очи.