Текст книги "Пандора (сборник)"

Автор книги: Билл Рэнсом

Соавторы: Фрэнк Герберт
сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 92 страниц)

Бретт попытался сглотнуть, но в горле внезапно пересохло.

– Мы берем с собой крикс. Они предупреждают нас своим воплем. – Бретт надеялся, что девушка не заметит его заминки.

– Мы боимся ваших сетей, – сказала она. – Иногда, если видимость плохая, их не разглядеть. Моряне могут в них погибнуть.

Бретт кивнул, вспомнив дикие рывки сети, кровь и рассказы Твиспа о других морянах, нашедших свою смерть в сетях. Стоит ли ему упоминать об этом Скади? Стоит ли расспрашивать о странной реакции Морского Суда? Нет… она может не понять. Это воздвигнет барьер между ними.

Бретт понял, что Скади тоже это ощутила, потому что заговорила слишком быстро.

– А ты не предпочел бы работать на субмаринах? Я знаю, у ваших субмарин брюхо мягкое, совсем не как у наших, но…

– Я думаю… я думаю, что лучше мне остаться с Твиспом, если только он не вернется на субмарины. Как бы я хотел узнать, все ли с ним в порядке!

– Мы отдохнем, а когда проснемся, ты встретишься кое с кем из наших людей, кто может в этом помочь. Моряне странствуют повсюду. Мы пошлем сообщение. Он услышит о тебе, а ты о нем… если твое желание именно таково.

– Мое желание? – Бретт уставился на девушку, стараясь переварить услышанное. – Ты хочешь сказать, что я предпочел бы… исчезнуть?

Скади приподняла брови, что придало ей еще большее сходство с гаменом.

– Ты должен быть там, где хочешь. И тем, кем хочешь – разве не так?

– Ну, не все так просто.

– Если ты не нарушал закон, здесь, внизу, полно возможностей. Морянский мир велик. Разве ты не хотел бы остаться здесь? – Скади кашлянула, и Бретт призадумался – не собиралась ли она сказать: «Здесь, со мной?» Внезапно Скади показалась ему куда более взрослой, более опытной. Ходячие островитянские толки привели Бретта к убеждению, что моряне отличаются большей утонченностью, что они везде дома, куда бы их ни занесло – да и вообще они повидали гораздо больше, чем островитяне.

– Ты живешь здесь одна? – спросил Бретт.

– Да. Это жилье моей матери. И отец мой жил неподалеку.

– А что, морянские семьи живут раздельно?

– Мои родители… – нахмурилась Скади. – Один упрямей другого. Они не могли ужиться вместе. Я долго жила у отца, но он… он умер. – Девушка покачала головой, и Бретт понял, что воспоминания причиняют ей боль.

– Прости, – сказал он. – А мать твоя где?

– Тоже умерла. – Скади отвернулась. – Моя мать попалась в сеть меньше года тому назад. – Горло Скади, когда она снова повернулась к Бретту, дернулось судорожным глотком. – Это было тяжело… есть один такой человек, ДжиЛаар Гэллоу, они с мамой стали… любовниками. Это было после… – Голос девушки прервался, и она резко тряхнула головой.

– Прости, Скади, – промолвил Бретт. – Я не хотел вызывать у тебя тяжелые вос…

– Но я хочу говорить об этом! Здесь, внизу, мне не с кем… то есть ближайшие друзья этой темы избегают, а я… – Скади потерла левую щеку. – Ты – новый друг, и ты… слушаешь.

– Конечно, но я не понимаю, в чем тут…

– Когда отец умер, мама передала… ты понимаешь, Бретт, раз мой отец – Райан Ванг, то и состояние было не из маленьких.

«Ванг», подумал он. «Мерман Меркантайл. Меня спасла богатая наследница».

– Я… я не…

– Да ладно тебе. Гэллоу должен был стать моим отчимом. Мама передала под его контроль многое из того, что оставил отец. А потом она умерла.

– Так тебе ничего не осталось!

– Что? А, ты хочешь сказать, от отца. Нет, моя беда не в этом. Кроме того, мне назначили нового опекуна, Карин Алэ. Мой отец оставил ей… очень многое. Они были друзьями.

– Но ты сказала «беда».

– Все хотят, чтобы Карин вышла замуж за Гэллоу, а Гэллоу и сам не промах.

Бретт заметил, что Скади поджимала губы всякий раз, когда упоминала Гэллоу.

– А что неладно с этим Гэллоу? – спросил он.

– Я его боюсь, – тихо призналась Скади.

– Почему? Что он такого сделал?

– Не знаю. Но он был одним из членов команды, когда погиб мой отец… и мать тоже.

– Твоя мать… ты говорила про сеть…

– Островитянская сеть. Так мне сказали.

Бретт опустил глаза, вспомнив недавнего морянина в сети.

– У меня нет к тебе враждебности, – произнесла Скади, завидев выражение его лица. – Я же вижу, что тебе меня жаль. Моя мать знала, что сети опасны.

– Ты сказала, что Гэллоу был с твоими родителями, когда они погибли. Ты думаешь…

– Я никогда ни кем об этом раньше не говорила. Не знаю, почему я рассказала об этом тебе, но я встретила в тебе сострадание. И ты… то есть я хотела сказать…

– Я тебе обязан.

– Ох, нет! Да ничего подобного. Просто… мне нравится твое лицо… и то, как ты слушаешь.

Бретт поднял глаза, и их взгляды скрестились.

– Неужели тебе некому помочь? – спросил он. – Ты сказала, что Карин Алэ… ведь ее все знают. Разве она не может…

– Я никогда не скажу такого Алэ!

Бретт несколько мгновений разглядывал Скади. На лице ее он видел потрясение и страх. Он и раньше слыхал островитянские толки о необузданности морян. Если этим историям можно верить, насилие для морян не в диковинку. Но то, на что намекала Скади…

– Ты подозреваешь, не имеет ли Гэллоу что-то общее со смертью твоих родителей? – спросил он.

Скади молча кивнула.

– Но что навело тебя на подозрения?

– Он попросил меня подписать много бумаг, а я притворилась дурочкой и спросила совета Карин. И я не думаю, что он принес мне те самые бумаги, которые показывал ей. А она пока не сказала, что мне делать.

– А он… – Бретт прокашлялся. – Я имел в виду… ведь ты… в смысле, моряне иногда очень рано женятся.

– Ничего такого не было. Разве что он часто говорил, чтобы я поторапливалась расти. Это просто шутка. Он говорит, что устал меня дожидаться.

– А тебе сколько лет?

– Шестнадцать будет через месяц. А тебе?

– А мне через пять месяцев будет семнадцать.

Скади взглянула на его иссеченные сетями руки.

– По твоим рукам видно, что для островитянина ты много трудишься. – Она мгновенно прикрыла рот ладонью. Глаза ее расширились.

Бретт слыхивал морянские шуточки насчет островитян, которые нежатся на солнышке, покуда моряне строят подводные миры. Он нахмурился.

– Какое же я трепло, – охнула Скади. – Наконец-то нашла того, кто может стать моим другом – и оскорбила его.

– Островитяне – не лентяи, – отрезал Бретт.

Скади порывисто потянулась к нему и взяла его правую руку в свои.

– Да мне довольно было посмотреть на тебя, и я сразу поняла, что все эти россказни – вранье.

Бретт выдернул руку. Ему все равно было обидно. Скади может наговорить всяких нежностей, чтобы сгладить неловкость, но правда все равно вышла на поверхность.

«Для островитянина я много тружусь!»

Скади встала и принялась убирать тарелки с остатками еды. Объедки последовали в пневматический мусоросборник в кухонной стене и исчезли с щелчками и шипением.

Бретт уставился на мусоросборник. Наверняка его обслуживают островитяне, надежно укрытые от посторонних глаз.

– Центральная кухня, да и все это жилье, – протянул он. – Это морянам все достается легко.

– Скади повернулась к нему.

– Это островитяне так говорят? – серьезно спросила она.

Бретт почувствовал, что краснеет.

– Мне не нравятся лживые шутки, – сказала она. – Полагаю, тебе тоже.

Бретт сглотнул внезапный комок в горле. Скади такая прямодушная! Островитяне ведут себя совсем не так… но ему такое поведение нравится.

– Квитс никогда так не шутит, – выдавил он. – И я тоже.

– Этот Квитс, он что, твой отец?

Бретт внезапно подумал об отце с матерью – об их мотыльковой жизни в промежутках между напряженным малеванием новых картин. Подумал об их центровой квартире, о многих вещах, которыми они обладали и которые ценили – мебель, картины, даже кое-что морянского производства. А Квитс обладал только тем, что мог разместить в лодке. Он владел только нужным – этакая избирательность во имя выживания.

– Ты стыдишься своего отца? – спросила Скади.

– Квитс мне не отец. Он рыбак, которому принадлежит мой контракт – Квитс Твисп.

– Ах, да. У тебя ведь нет ничего своего, верно, Бретт? Я видела, как ты осматривал мою квартиру, и… – Скади пожала плечами.

– Та одежда, что была на мне, моя, – возразил Бретт. – Когда я продал свой контракт Твиспу, он взял меня в учебу и дал мне все необходимое. На лодке нет месте для бесполезного барахла.

– Этот Квитс, он грубый человек? Он плохо с тобой обращается?

– Квитс – хороший человек! И сильный. Сильнее всех, кого я знаю. У Квитса самые длинные руки, какие ты только видела, просто отличные в работе с сетями, почти с него длиной.

Плечи Скади чуть заметно передернулись.

– Ты очень привязан к этому Квитсу, – заметила она.

Бретт отвернулся. Невольное содрогание было красноречивым. В груди у него заныло от горечи измены.

– Все вы, моряне, одинаковы, – произнес он. – Островитяне не просили, чтобы их такими рождали.

– Да я на думаю о тебе, как о мутанте, – запротестовала Скади. – Любому видно, что ты нормализован.

– Вот видишь! – выпалил Бретт, глядя на нее в упор. – А что такое норма? Ну да, слыхал я эти разговоры: дескать, у островитян теперь больше «нормальных» рождений… и к тому же существует хирургия. Тебя оскорбляют длинные руки Твиспа? Так вот, он не урод. Он лучший рыбак на Пандоре, потому что он подходит для своего дела.

– Я вижу, меня многому учили неправильно, – тихо сказала Скади. – Должно быть, Квитс Твисп – хороший человек, потому что Бретт Нортон им восхищается. – Лукавая улыбка скользнула по ее губам и исчезла. – А тебя ничему не учили неправильно, Бретт?

– Меня… после того, что ты для меня сделала, я не должен был с тобой так разговаривать.

– Разве ты не спас бы меня, попадись я в твою сеть? Разве…

– Я бы прыгнул за тобой – и плевать на рвачей!

Девушка улыбнулась настолько заразительно, что Бретт неожиданно для самого себя ответил ей тем же.

– Я знаю, Бретт. Ты мне нравишься. Я от тебя узнала об островитянах то, чего не знала раньше. Ты другой, но…

Улыбка Бретта исчезла.

– Мои глаза в полном порядке! – выпалил он, полагая, что эту разницу она и имела в виду.

– Твои глаза? – Скади уставилась на него. – У тебя красивые глаза! В воде я первым делом увидела твои глаза. Они такие большие, и… прозорливые. – Скади опустила взгляд. – Мне нравятся твои глаза.

– Я… я думал…

И снова девушка взглянула на него в упор.

– Я никогда не видела двух одинаковых островитян – но ведь и моряне не все одинаковы.

– Здесь, внизу, не все так думают, – обвиняюще заявил Бретт.

– Кое-кто будет пялиться, – согласилась Скади. – А что, проявлять любопытство – это ненормально?

– Меня будут обзывать мутью, – ответил он.

– Большинство не будет.

– Квитс говорит, что слова – это пустое сотрясение воздуха, смешные закорючки на бумаге.

– Хотела бы я познакомиться с твоим Квитсом, – рассмеялась Скади. – Мне кажется, он человек мудрый.

– У него никаких горестей не было, пока он не лишился лодки.

– А тебя? О тебе он будет горевать?

– Можно послать ему сообщение? – Бретт мигом пришел в себя.

Скади нажала на кнопку трансфона и произнесла запрос в решетку динамика на стене. Ответ был слишком тихим, чтобы Бретт сумел его расслышать. Она сделала это так небрежно. Бретт подумал, что эта небрежность куда сильнее подчеркивает различие между ними, чем его огромные глаза, одаренные великолепным ночным зрением.

– Мне обещали постараться передать сообщение в Вашон, – сказала Скади, потянулась и зевнула.

Она красивая даже когда зевает, подумал Бретт. Он оглядел комнату, отметив, как близко друг к другу стоят кровати.

– Ты жила здесь вместе с матерью? – спросил он, и тут же проклял себя, увидев, как печальное выражение вновь появилось на ее лице. – Прости, Скади. Я не должен был опять напоминать тебе о ней.

– Это ничего, Бретт. Мы здесь, а она нет. Жизнь продолжается, и я делаю ее дело. – Ее губы вновь изогнулись в усмешке гамена. – И ты мой первый сожитель.

Бретт смущенно почесал кадык, не зная, какие моральные нормы управляют здесь, внизу, отношениями между полами. Как это понимать – сожитель?

– А что это за работа твоей матери, которую ты выполняешь? – спросил он, чтобы потянуть время.

– Я же говорила. Я вычисляю волны.

– Я не знаю, что это значит.

– Когда появляются новые волны или разновидности волн, я берусь за дело. Как моя мать, как ее родители до нее. В нашей семье это врожденный талант.

– Но что ты вычисляешь?

– Как волны движутся – это говорит нам о том, как движутся солнца и как Пандора реагирует на их движение.

– Да-а? Ты просто смотришь на волны, и… но ведь волна – она проходит: раз – и нету! – Бретт щелкнул пальцами.

– Мы симулируем волны в лаборатории, – пояснила Скади. – Ты ведь знаешь, само собой, про водяные стены. Некоторые из них обходят всю Пандору по нескольку раз.

– И ты можешь сказать, когда они вернутся?

– Иногда.

Бретт задумался об этом. Широта морянских познаний потрясала его.

– Ты же знаешь, мы всегда предупреждаем острова, когда можем, – добавила Скади.

Бретт кивнул.

– Чтобы вычислять волны, я должна их транслировать, – продолжала девушка. Она небрежно взъерошила волосы, отчего сделалась совсем похожей на гамена. – «Транслировать» звучит лучше, чем «вычислять», – добавила она. – И, конечно, я учу тому, что делаю.

«Конечно!» подумал он. «Наследница! Спасительница! А теперь еще и эксперт по волнам!»

– А кого ты учишь? – спросил Бретт, прикидывая, сможет ли и он научиться этому. Какую пользу это принесло бы островам!

– Келп, – ответила Скади. – Я транслирую волны для келпа.

Бретт так и обмер. Она что – шутит, издевается над невеждой-островитянином?

– Келп учится. – Завидев выражение его лица, Скади заговорила быстро-быстро. – Его можно научить контролировать течения и волны… а когда он достигнет прежней плотности, он и больше сможет. Я учу его тому, что он должен знать, чтобы выжить на Пандоре.

– Ты шутишь, да? – спросил Бретт.

– Шучу? – девушка выглядела озадаченной. – Ты разве не слышал никогда, каким был келп? Он сам кормился, регулировал газообмен в воде. А дирижаблики! Ох, как бы я хотела их увидеть! Келп так много всего знал, и он контролировал течения, да и само море. Келп все это когда-то делал.

Бретт уставился на нее. Он припомнил рассказы школьных учителей о разумном келпе – едином существе с единой индивидуальностью во всех его частях. Но это же все древняя история – из тех еще времен, когда люди обитали на твердой суше над поверхностью Пандорианского моря.

– И он снова будет это делать? – прошептал юноша.

– Он учится. Мы учим его, как создавать течения и нейтрализовывать волны.

Бретт подумал о том, какое это может иметь значение для жизни островитян – дрейф по предсказуемым течениям, на предсказуемой глубине. Можно положиться на погоду, а уж рыбалка-то… Вдруг странная мысль оттеснила все остальные. Он счел ее почти недостойной, но… как знать наверняка, что может натворить чуждый разум?

– Что с тобой? – спросила Скади, взглянув на него.

– Если можно научить келп контролировать волны, – ответил Бретт почти механически, – он наверняка будет знать, как создавать волны. Что помешает ему уничтожить нас всех?

– Келп разумен, – пренебрежительно ответила Скади. – Ему не пойдет на пользу, если он уничтожит нас или острова. Значит, он и не станет этого делать.

Она вновь подавила зевок, и Бретт вспомнил, как она говорила, что ей скоро пора на работу.

Идеи, которые она заронила в его голову, так и бурлили там, напрочь отгоняя всякую мысль о сне, невзирая на крайнее утомление. Моряне так много могут! Они так много знают!

«Келп будет думать сам». Бретту вспомнилось, как кто-то произнес эти слова в беседе с его родителями у них дома – важные персоны обсуждали важные вещи.

«Но этого не произойдет без Вааты», ответил другой. «Ваата – ключ к келпу».

Из чего проистек, насколько помнилось Бретту, возвышенный разговор, витающий в парах бормотухи, переходящий, как обычно, от спекулятивного к параноидальному и обратно.

– Я выключу свет, чтобы ты не стеснялся, – предложила Скади. Она хихикнула и уменьшила освещение от сумеречного до почти полной темноты. Бретт видел, как она, спотыкаясь, пробирается к постели.

«Ей темно», подумал он. «А мне просто не так ярко.»

– У тебя есть наверху подружка? – спросила Скади.

– Нет… вообще-то нет.

– И ты никогда не делил комнату с девушкой?

– На островах делишь все со всеми. Но чтобы двое получили комнату только для себя, наедине… это для пар, которые только-только привыкают друг к другу. Для секса. Это очень дорого.

– С ума сойти, – откликнулась девушка. Сквозь игру теней своего странного ночного видения Бретт различал ее пальцы, нервно двигающиеся по поверхности одеяла.

– Здесь внизу мы тоже селимся вместе для секса, да, но и по другим причинам тоже. Коллеги по работе, одноклассники, друзья. Я просто хотела, чтобы ты хоть одну ночь отдохнул. Завтра народу набежит, начнутся вопросы, визиты, гомон… – Но ее руки двигались в прежнем нервном ритме.

– Ты так добра ко мне, что я не знаю, как тебе и отплатить, – сказал Бретт.

– Но у нас обычай такой, – запротестовала Скади. – Если морянин тебя спас, ты можешь пользоваться всем, что ему принадлежит, пока… ну, пока не уедешь. Если я привела живое существо, я за него отвечаю.

– Как если бы я был твоим ребенком?

– Вроде того. – Скади зевнула и принялась раздеваться.

Бретт почувствовал, что не вправе подглядывать, и отвел глаза.

«Может, я должен ей сказать», подумал он. «Это же нечестно – иметь возможность видеть кого-то вот так, и не сказать.»

– Я не хотел бы вмешиваться в твою жизнь, – сказал Бретт.

Он услышал, как Скади залезла под одеяло.

– А ты и не вмешиваешься, – возразила она. – Это же одна из самых восхитительных вещей, которая со мной случалась. Ты мой друг, ты мне нравишься. Этого довольно?

Бретт сбросил одежду и залез под одеяла, натянув их по самую шею. Квитс всегда говорил, что моряне непредсказуемы. Друзья?

– Мы ведь друзья, правда? – настаивала она.

Бретт протянул ей руку через промежуток, разделяющий кровати. Сообразив, что Скади ее не видит, он взял руку девушки в свою. Она крепко стиснула пальцы; рука ее была теплой. Спустя некоторое время она вздохнула и осторожно убрала руку.

– Спать хочется, – сказала она.

– Мне тоже.

Рука девушки поднялась над постелью и нашарила на стене выключатель. Песни китов смолкли.

Бретт обнаружил, что в комнате стало изысканно тихо – он и представить себе не мог такой тишины. Он ощутил, как отдыхают его уши, а потом настораживаются… прислушиваются внезапно к… к чему? Он не знал. Однако выспаться было необходимо. Ему нужно уснуть. Рассудок убеждал его: «Родителям и Квитсу кто-нибудь сообщит». Он жив, и его родители и друзья обрадуются после недолгой печали и страхов. Во всяком разе, так он надеялся.

После нескольких нервозных мгновений Бретт сообразил, что неподвижность мешает ему уснуть. Это открытие помогло ему несколько расслабиться, вздохнуть легче. Тело его помнило легкое покачивание там, наверху, и основательно старалось обманом уверить разум, что волны под ним опускаются и подымаются по-прежнему.

– Бретт? – Окликнула Скади почти шепотом.

– Да?

– Из всех созданий в гибербаках мне больше всего по душе пришлись бы птицы, маленькие такие птицы, которые поют.

– Я слышал записи с Корабля, – сообщил Бретт сонным голосом.

– Их песни так же пронзительно прекрасны, как и у китов. И они летают.

– У нас есть голуби и криксы, – сказал Бретт.

– Криксы тупые, и они не поют, – возразила Скади.

– Но они свистят на лету, и за ними так забавно наблюдать.

Одеяло Скади зашуршало, когда она отвернулась.

– Доброй ночи, друг, – прошептала она. – Спи спокойно.

– Доброй ночи, друг, – ответил он. И тут, на грани сна, он представил себе ее чудесную улыбку.

«Что, вот так и начинается любовь?» подумал Бретт. В груди у него была тяжесть, и она никуда не исчезла, когда он погрузился в беспокойный сон.

Дитя по имени Ваата погрузилось в кататонию, когда келп и дирижаблики начали слабеть. Она пребывает в коматозном состоянии уже три года, и поскольку она несет в себе не только человеческие гены, но и гены келпа, есть надежда, что она сможет стать средством для возвращения келпу разума. Только келп может укротить это ужасное море.

Из дневников Хали Экель

Уорд Киль не то, чтобы замечал тишину – он ощущал ее всей своей кожей. В течение всей его долгой жизни обстоятельства словно сговорились удерживать его наверху, да он и сам никогда не испытывал острого желания спуститься под воду.

«Признайся в этом», говорил он сам себе. «Ты боялся из-за всех этих россказней – депривационный шок, синдром давления.»

А теперь, впервые в жизни, палуба не двигалась под его босыми ногами, до него не доносились голоса и прочие звуки, сопровождающие человеческую деятельность, не шипели органические стены, отираясь об органический потолок – ни одного из тех вездесущих звуков, к которым островитяне привыкают с малолетства. Было так тихо, что у Киля заболели уши.

В комнате, где его оставила Карин Алэ «всего на минуточку, чтобы попривыкнуть», прямо перед ним высилась стена из плазмагласа, открывающая взору подводную ширь, богатую оттенками красного, синего и линялой зелени. Тонкие переходы незнакомых оттенков приковали к себе его внимание на несколько минут полностью.

– Я буду поблизости, – обещала ему Алэ. – Позовите, если я понадоблюсь.

Моряне хорошо знали главную слабость пришельцев сверху. Мысль обо всей этой толще воды над головой вызывала у некоторых гостей и мигрантов своеобразную панику. А одиночество, даже и добровольное, островитяне переносили плохо, покуда не привыкали к нему… постепенно. Всю свою жизнь знать, что другие человеческие существа совсем рядом, по другую сторону тонкой органической стенки, практически на расстоянии шепота – это вызвало множество слепых пятне в восприятии. Ты попросту не слышал определенных вещей – любовные стоны, семейные ссоры и печали.

Не слышал, если тебя не просили услышать.

Может, Алэ для того оставила его здесь в одиночестве, чтобы он размяк? Киль не знал. Может, она подсматривает за ним с помощью какого-нибудь морянского устройства? Он был уверен, что уж Алэ, с ее медицинским образованием и долгим опытом общения с островитянами, знает о проблемах новичка.

Понаблюдав в течение нескольких лет, как Алэ исполняет свои дипломатические обязанности, Киль усвоил, что она редко делает что бы то ни было без причины. Она все планирует загодя. Киль был уверен, что у Алэ имеется хорошо продуманный мотив для того, чтобы оставить его в одиночестве в подобных обстоятельствах.

Тишина тяжко давила на него.

В мозгу его раздалось мысленное требование: «Думай, Уорд! Ведь именно в этом твоя сила!» К пущей его тревоге мысль эта прозвучала голосом его покойной матери, так резко коснувшись слуховых долей, что он оглянулся по сторонам, едва ли не опасаясь узреть призрачную фигуру, укоризненно грозящую ему пальцем.

Уорд глубоко вздохнул раз, и другой, и почувствовал, что давящая тяжесть в груди несколько ослабела. Еще один вдох, и он пришел в себя. Тишина уже не вызывала прежней боли, не сдавливала так тяжко.

За время спуска в рейсовой субмарине Алэ не задала никаких вопросов и не предоставила никаких ответов. Призадумавшись, Киль нашел это странным. Алэ славилась умением жесткими вопросами мостить дорогу собственным доводам.

Возможно ли, думал Киль, что меня просто хотели затащить вниз, чтобы освободить мою должность в Комитете? Ведь легче и безопаснее, в конце концов, пригласить судью как почетного гостя, нежели затевать похищение. Странно думать о себе как о предмете неопределенной ценности. Зато утешительно: значит, явное насилие к нему применить побоятся.

«Ну, и с чего мне это в голову взбрело?» подивился он.

Киль потянулся всем телом и прошел к кушетке, откуда можно было наблюдать подводные виды. Кушетка мягко пружинила под ним несмотря на то, что сделана она была, строго говоря, из какого-то мертвого материала. Свойственное его возрасту утомление сделало мягкое сидение еще более привлекательным. Уорд ощущал, как внутри него умирающая прилипала все еще борется за жизнь. «Избегайте беспокойства», советовали ему доктора. Если принять во внимание его образ жизни, это не иначе как шутка. Прилипала все еще производила жизненно необходимые гормоны, но Киль помнил предупреждение: «Мы можем заменить ее, но замены долго не продержатся. И по мере пересадки новых время их жизни будет все короче. Ваш организм, видите ли, их отторгает.» В желудке у Киля заныло. Киль проголодался – а это было для него хорошим признаком. Однако ничего похожего на место для приготовления пищи вблизи от него не было. И никаких переговорников или видеоэкранов. Потолок поднимался аркой от сидения к плазовой стене шести-семи метров в высоту.

«До чего вычурно!» подумал Киль. Один-единственный человек посреди такого пространства. Да комната такого размера могла бы послужить домом для большой островитянской семьи. Воздух был прохладнее, чем нравилось Килю, но он приспособился. Сумеречный свет, проходящий сквозь иллюминатор, отбрасывал на пол зеленые отсветы. Потолок ярко фосфоресцировал, затмевая собой остальное освещение. Комната располагалась недалеко от поверхности моря. Киль это понял по уровню освещенности. И все же над ним была уйма воды: миллионы тонн. От мысли о всей этой тяжести, давящей на это жилье, над верхней губой у Уорда выступил пот. Киль провел влажной ладонью по стене за сидением – теплая и твердая. Дышать стало полегче. Это же морянское жилье. Моряне ничего хрупкого не строят. Стена была из пластали. Уорд никогда не видел столько пластали сразу. Комната внезапно показалась ему крепостью. И стены были сухими, что свидетельствовало о сложной системе вентиляции. Моряне наверху нагнетали в свои жилища такую влажность, что задохнуться впору. За исключением Алэ… но она не походила ни на какое другое человеческое существо, знакомое Уорду, будь то островитянин или морянин. Он понял, что воздух в этой комнате был приспособлен для удобства островитянина. Это его подбодрило.

Киль провел рукой по кушетке и подумал о Джой, о том, как бы ей понравилось это ложе. Джой – такая гедонистка. Киль попытался представить ее себе, возлежащей на кушетке. Мечта об утешительном присутствии Джой наполнила его внезапным одиночеством. Киль подумал о самом себе. Большую часть своей жизни он прожил одиноким, вступив в несколько случайных связей. Неужто близость смерти вызвала в нем пугающую перемену? Эта мысль исполнила его отвращением. С какой стати он должен навязывать себя Джой, обременять ее печалью вечной разлуки?

«Я скоро умру.»

На мгновение Киль призадумался, кого из членов Комитета выберут взамен него Верховным Судьей. Сам он отдал бы свой голос Каролин, но из политических соображений изберут, скорей всего, Мэттса. В любом случае преемнику своему Киль не завидовал. Неблагодарная это работа. Однако до наступления последней минуты Килю есть еще над чем потрудиться. Он встал возле кушетки и выпрямился. Шея у него, как обычно, болела. Ноги разъезжались и поначалу совсем не держали его. Это было новым симптомом. Пол под ногами был из твердой пластали, и Киль испытывал благодарность за то, что пол, как и стены, подогревался. Уорд подождал, пока силы восстановятся, а потом, цепляясь за стену, добрался до двери слева. Возле двери размещались две кнопки. Уорд нажал одну и услышал, как позади кушетки опустилась панель. Он обернулся на звук, и сердце у него забилось вдвое чаще.

За панелью скрывалась фреска. Уорд так и уставился на нее. Она была пугающе реалистичной, почти как фотография. На ней были изображены сооружения на поверхности в полуразрушенном состоянии, пламя повсюду и люди, извивающиеся в щупальцах взмывающих вверх дирижабликов.

«Дирижаблики погибли вместе с келпом», подумал Киль. То ли это старая фреска, то ли художественная реконструкция истории, сделанная кем-то с развитым воображением. Киль подозревал, что первое. Богатство оттенков заката на заднем плане, подробная точность, с которой изображены дирижаблики – все выделяло центральную фигуру с пальцем, уставленным в зрителя. То была фигура обвинителя с полыхающим взглядом темных глаз.

«Я знаю это жилье», подумал Киль. «Но как так может быть?» Знание было сильнее, чем подмигивания дежа-вю. Это воспоминание было реальным. И оно подсказывало, что в этой комнате или где-то поблизости должна быть красная мандала.

«Откуда я это знаю?»

Киль внимательно изучил комнату. Кушетка, плазовый иллюминатор, фреска, голые стены, овальный люк. Никакой мандалы. Киль подошел и потрогал плазмаглас. Прохладный – единственная прохладная поверхность во всей комнате. Как странно выглядит его жестко фиксированная конструкция – на островах нет ничего подобного. И быть не может. Изгиб пузырчатки вокруг твердого плаза оборвал бы удерживающую его биомассу, и тяжелое твердое вещество во время шторма сделалось бы орудием разрушения. Дрейфогляды, мутировавшие корнеротые, в бурную погоду куда безопаснее, пусть даже они и нуждаются в корме и уходе.

Плазмаглас был невероятно прозрачным. Ничто не указывало на его плотность и толщину. Маленькие рыбки-поскребучки с могучими усами плавали снаружи, очищая его поверхность. Позади рыбок показались двое морян, влекущих груз камней и ила, и исчезли из поля зрения, завернув за поворот направо.

Киль из любопытства постучал по плазмагласу: тук-тук. Поскребучки бестревожно предавались прежнему занятию. Морские анемоны и кораллы, водоросли и губки покачивало течение. Дюжины других рыбок разноцветными смешанными стайками чистили поверхность листьев свежевыросшего келпа. Рыбы покрупнее тыкались в мягкий придонный ил, взрывая носом серые облачка. Киль видел подобные зрелища по головидео, но реальность оказалась иной. Некоторых рыбок он узнавал – созданных в лаборатории, их приносили на одобрение Комитета прежде, чем выпустить в море.

Рыбка-арлекин проплыла под поскребучками и ткнулась в плаз. Киль вспомнил тот день, когда КП благословила первых арлекинов перед тем, как выпустить их. Все равно что старого друга встретил.

Киль вновь вернулся к исследованию комнаты и своей уклончивой памяти. Почему это кажется таким чертовски знакомым? Память подсказывает, что отсутствующая мандала должна быть справа от фрески. Уорд подошел к стене и провел по ней пальцем в поисках еще одной панели с переключателями. Панели он не нашел, но стена слегка сдвинулась, и Уорд услышал щелчок. Он так и уставился на стену. Она была не из пластали, а из какого-то легкого композитного материала. Еле заметная щель проходила посреди стены. Уорд положил ладонь на поверхность стены справа от щели и толкнул. Стена скользнула в сторону, открывая проход, и Киль моментально ощутил запах еды.

Киль отодвинул стену подальше и вошел. Проход резко повернул влево, и Уорд увидел свет. Карин Алэ стояла спиной к нему в кухонном отсеке. Сильный запах крепкого чая и рыбного варева коснулся его ноздрей. Киль сделал было вдох, чтобы заговорить – и осекся, увидев красную мандалу. Вид мандалы над правым плечом Карин вызвал у Киля невольный вздох. Изображение на мандале притягивало внимание, направляя взгляд вдоль всех кругов и изгибов к центру. Из центра глядел на вселенную одинокий глаз. Неприкрытый веком, он покоился на верхушке золотой пирамиды.