Текст книги "Пандора (сборник)"

Автор книги: Билл Рэнсом

Соавторы: Фрэнк Герберт
сообщить о нарушении

Текущая страница: 79 (всего у книги 92 страниц)

Сознание человека само заявляет о себе, и, таким образом, стоит этому огню вспыхнуть, он обнаруживает поистине космическую протяженность и не имеет границ ни в пространстве, ни во времени.

Пьер Тейяр де Шарден, «Гимн вселенной»

Необъятный ощутил запах какой-то неприятности в водах одного из ближайших становищ. Там шла какая-то борьба. Об этом же свидетельствовали принесенные течением оторванные листья. Направление течений вдруг резко изменилось, и до келпа донесся отчетливый запах страха. Затем также внезапно все успокоилось. Однако направление течений не изменилось.

Затем до Необъятного донесся запах смерти. Смерти человека, а не келпа.

«Похоже, резальщика самого подрезали», – подумал он.

Он потянулся к соседу дальними стеблями, но не смог дотянуться. Он ловил в воде лишь срезанные листья и куски слоевищ. Но эти клочки информации никак не складывались в общую картину. То был особый язык келпов, столь непохожий на то, что люди называют общением.

Потом появились люди. Они опустились в воды Необъятного, словно дирижаблики, и принесли с собой обрывки грез соседнего келпа.

Но ее святость была уже здесь. Ее присутствие разбудило соседний келп. Тот самый, из которого ее достал мясник Флэттери.

«А остальные – те, что с ней? Кто они?»

Вне его сетки обнаружилось несколько рыбаков. В океане Пандоры еще осталось несколько органических островов, все еще рискующих плавать по поверхности. Они использовали самые спокойные течения сетки. Необъятный щадил рыбаков, разведчиков и их плавучие города. Но те, кто командовал этими людьми, по-прежнему были к нему безжалостны.

Они всех заставляли себе подчиняться, и теперь острова были вынуждены двигаться по четкому расписанию. Этим занимался поработитель келпов – Контроль над течениями. Но за последние двадцать пять циклов вулканическая деятельность на дне океана усилилась, что вызывало такие мощные штормы, каких Необъятный не помнил за все свое существование. И эти штормы частенько стали приносить острова в его царство. Он воспринимал их как Необъятных людской породы и, гордясь своим благородством, не трогал.

Прилетевшие на своем летающем творении люди накидали в лагуну Необъятного листьев его соседа. Келп осторожно протянул стебель и обнюхал людей. От них пахло страхом и смертью, но, чтобы разобраться, нужно было прочесть информацию в их сознании – байт за байтом.

Необъятный ждал, когда выкинут все обрывки соседа, чтобы узнать о нем как можно больше. Затем, прикоснувшись к тому, кто был в воде, он выяснил, что это человек-одди-зенц. Он обвил стеблями человека-одди-зенца и потянул на дно. Необъятный знал, что этот человек убил столько других людей, сколько прошлый шторм, а может, и больше.

С тех пор как Необъятный проснулся, он все время пытался связаться с соседними келпами. «Чем больше келпов, тем лучше, – думал он. – И чем ближе мы друг к другу, тем лучше». Он не мог понять созданий, убивающих себе подобных. Наверное, это были больные особи. Но если они безжалостны к своим, то чужим от них вообще пощады ждать не приходится. И Необъятный решил, что станет отвечать им тем же.

Мы, островитяне, умеем пользоваться течениями. Мы понимаем, что обстоятельства и времена меняются. Измениться вместе с ними – это нормально.

Уорд Киль, «Записки»

Беатрис знала, что убивать Мака не в интересах капитана, особенно если Бруд связан с войсками на планете. Впрочем, она даже не пыталась думать о том, что вообще в интересах капитана Бруда. Из всего, что она успела о нем узнать, можно было сделать вывод, что он пытается исправить свою ошибку и повернуть к собственной выгоде путем нагромождения новых. Но долго ему так не продержаться. Однако он из тех, кто, идя ко дну, топит всех, кто оказался рядом.

Беатрис вывела на большой экран карту Пандоры и стала внимательно изучать. Карта была обзорной, и одним нажатием кнопки можно было получить любые сведения об интересующем районе: плотность населения, сельское хозяйство, рыбоводство и полезные ископаемые. Она могла с одного взгляда определить, где находятся фабрики (как подводные, так и наземные) и поселки фабричных рабочих.

Только сегодня, увидев людей капитана в работе и наконец-то прислушавшись к звучащим в сознании предостережениям Бена, она наконец поняла, как вышло, что все люди Пандоры (включая ее саму) однажды обнаружили, что скованы по рукам и ногам. В рабов их превратили голод и искусные манипуляции директора. Он распоряжался продовольствием, транспортом и идеологией. На экране перед Беатрис разворачивалась география голода.

Самым большим фабричным комплексом был Калалоч, предназначенный для удовлетворения нужд ненасытного проекта. На экране он выглядел как желто-голубая амеба с черным глазом посередине. Щупальца амебы были поселениями, и голубым цветом отмечались те, что принадлежали Калалочу. Оттуда все дороги вели либо в порт, либо в очередь. Люди в них жили либо в бараках, либо в перенесенных на берег остатках островных построек.

Желтым цветом (он почти терялся в океане голубого) были помечены лагеря переселенцев. Голодные, лишенные крова, они были слишком слабы, чтобы заниматься физическим трудом, и слишком истощены, чтобы бунтовать. Служащие директора ежедневно обходили лагеря и забирали с собой немногих счастливчиков, которым давали работу: мыть мостовые, очищать от птичьего помета камни в садах Флэттери или копаться на свалках в поисках вторсырья. За это им предоставлялось место в очереди и крохотный паек. Но таких были единицы на тысячи голодных, которыми Флэттери наводнил пригороды Калалоча. В лагерях были запрещены частные продуктовые лавки, а маклеры черного рынка слишком часто исчезали, чтобы это можно было списать на случайность.

В черте Калалоча также находились пристань, фабричный аэродром, деревня, Теплица Флэттери и несколько постов секьюрити, охранявших периметр от демонов.

Вдоль побережья располагалось еще несколько поселений: сельскохозяйственные и рыбоводческие фермы, снабжавшие Калалоч продуктами. И все они были окружены лагерями переселенцев. Охранники безжалостно расстреливали всех воров, а также хозяев нелегальных теплиц и садов на крышах хижин. Как и пойманных на браконьерстве рыбаков. И обо всем этом Бен неоднократно говорил. Да Беатрис и сама все это видела, но предпочитала закрывать глаза, поскольку получала достаточно продуктовых карточек и могла не голодать. А чтобы не терзаться муками совести, убеждала себя, что Флэттери кормит всех, кто хочет работать.

В течение последних двух лет у нее было очень много работы. И она давала работу другим. Беатрис уже и забыла, когда в последний раз голодала.

«За последнее время новых рабочих мест не прибавилось, – вдруг подумала она. – А претендентов становится все больше и больше».

Теперь она вновь стала такой, как все: загнанная в угол, не имеющая права выбора и вынужденная бояться всех и каждого.

…То отдай душу за душу, глаз за глаз, зуб за зуб, руку за руку, ногу за ногу, обожжение за обожжение, рану за рану, ушиб за ушиб.[29]

Христианская «Книга мертвых»

Все свои двенадцать лет Боггс был голодным. Но сегодня его терзал совсем иной голод, и мальчик сам это понимал. Он проснулся, но не почувствовал обычной ломоты в костях от сна на промерзшей земле. Когда он приподнял голову, на подушке из глины осталась прядь его волос. Он знал, что это значит: голод скоро оставит его навсегда. Он огляделся, но никто из родных еще не проснулся. Их скукоженные фигуры были едва различимы в тени скалы, под которой семья укрылась на ночь. Сегодня он должен раздобыть для них еду или хотя бы попытаться поскорей умереть. Умереть ему и так придется, но чем скорей, тем лучше.

Боггс родился с заячьей губой, щелью вместо носа и короткими ногами – родовыми признаками семьи его отца. Все шестеро его братьев унаследовали эту мутацию, но выжили только двое. Отец тоже давно умер. Как и Боггс, он с раннего детства до самой смерти жил в состоянии хронического недоедания. Даже материнскую грудь из-за заячьей губы не мог сосать как следует – часть молока всегда выливалась изо рта на подбородок. Мама пыталась собирать капельки пальцами и давала сыну их облизать. Потом Боггс видел это много-много раз, когда она кормила его братишек.

С неделю назад он наблюдал, как мать хотела накормить грудью его десятилетнего брата. Это было в тот день, когда им не удалось раздобыть никакой еды – даже ни одного жучка не поймали. Но ничего не получилось: у нее уже два года не было молока, и брат умер, сжимая в кулачке прядь своих рыжих волос. Боггс спохватился, что все еще держит собственные выпавшие волосы, и отшвырнул их прочь.

– Я возьму леску, мать, – сказал он на островитянском диалекте. – И принесу вам жирную рыбищу.

– Ты никуда не пойдешь. – Хриплый женский голос заполнил всю крошечную пещерку. – У тебя нет лицензии на ловлю рыбы. Они убьют тебя и отберут нашу леску.

Отец не раз пытался достать такую лицензию в социальном отделе. Все знали, что временные разрешения выдаются направо и налево – и даже можно было расплачиваться за них после рыбалки частью улова. Но директор строго регламентировал количество выдаваемых за день лицензий. Он называл это «консервацией», мотивируя тем, что, если рыбачить будут все, кто хочет, очень скоро в прибрежных водах не останется ни одной рыбешки. И тогда голодать придется всем.

– Консервация! – фыркнул Боггс и уставился на вожделенную леску, обмотанную вокруг щиколотки мамы, как браслет с подвесками из двух сверкающих крючков. К ней прилагался мешочек с наживкой, но ее они съели несколько недель назад. Теперь у них осталось лишь десять метров синтетической лески и два крючка.

Боггс подполз к матери и заглянул в огромные выпуклые голубые глаза – единственное наследство, оставленное ей ее матерью. Зрачки были подернуты полупрозрачной пленкой. Боггс запустил руку в волосы и сунул матери под нос клок волос, поскольку она уже почти ничего не видела.

– Ты сама знаешь, что это значит! – Ему было трудно говорить, но он держался из последних сил. – Со мной покончено. – Он коснулся и ее головы, и в руке оказалась еще одна прядь – на сей раз седая. – С тобой тоже. Смотри!

Женщина посмотрела без всякого интереса – ей уже не нужно было никаких доказательств – и кивнула.

– Бери, – выдохнула она и приподняла костлявую ногу, чтобы Боггсу было удобнее разматывать леску.

Он выбрался из пещерки на берег и огляделся: повсюду, сколько хватало взгляда, копошились просыпающиеся костлявые люди в лохмотьях. Кое-где в утренний воздух поднимались струйки дыма от костров.

Боггс взял жестяную банку, заменявшую ему котелок, встал, пошатываясь, и заковылял к воде. Он-то думал, что потеть уже не может, но через минуту лоб покрылся солеными каплями. Сначала было холодно, но мальчик прилагал столько усилий, стараясь удержаться на ногах, что согрелся.

Впереди уже маячил невысокий волнолом – кусок скалы, вдающийся в море. Время от времени волны капризного прилива разбивались о камень и окатывали с ног до головы счастливых обладателей рыбацкой лицензии.

Чтобы одолеть сто метров от пещерки от волнолома, Боггсу понадобилось полчаса. Он уже стал плохо видеть, но все же постарался повнимательнее осмотреть окрестности – не видно ли где патруля.

– Чтоб их демоны сожрали! – пробурчал он.

В лагерях переселенцев было введено регулярное патрулирование; поначалу это мотивировалось необходимостью охранять жителей от рвачей, а позже – от нахлынувших с юга полчищ нервоедов. Боггс с содроганием вспомнил, как недавно на одну семью напали нервоеды и в мгновение ока сквозь глазные яблоки добрались до мозга, чтобы отложить там свои яйца. И все это произошло без единого стона или крика. Боггс так никогда и не узнает, почему эти люди не кричали – то ли были слишком истощены, то ли уже сразу ничего не чувствовали. Это было ужасно, и патруль на месте испепелил еще бьющиеся в конвульсиях тела.

Так что и от патруля бывала польза. А еще солдаты следили, чтобы каннибализм не стал нормой. Директор усиленно поддерживал слухи о черном рынке и его огромных запасах, подрывающих экономику Пандоры. Но Боггс никогда не видел ни «огромных запасов», ни даже намека на какую-то там «экономику». Это слово он как-то услышал по их крохотному радиоприемничку и запомнил его. Для него оно было простым сочетанием букв, не имеющим ни малейшего смысла.

Слева замерцали слабенькие огоньки – это были три костерка из древесного угля на краю обрыва над волноломом. Топлива в лагере почти не было, а ведь нужно было как-то сжигать умерших. Но когда непогребенных трупов накапливалось слишком много, патруль приходил на помощь и сжигал их лазерниками. Солдаты называли это «а-ля охота на нервоедов».

У ближайшего костра кто-то дежурил. Боггс подошел поближе и узнал Сильву. Он нерешительно остановился и покашлял. Сильва была его ровесницей, и о ней ходил слух, что однажды она убила всех своих братишек и сестренок, пока те спали. Но пока она поддерживает общий огонь, ее никто не посмеет тронуть. Похоже, она не заметила Боггса. Ему нужна наживка, но драться за нее у него уже не было сил.

Он опустился на четвереньки и стал пробираться к крайнему костерку. Затем лег на живот, протянул руку и ощупал теплую скалу. Наконец пальцы наткнулись на что-то, что не было камнем. Он вцепился в это, дернул изо всех сил и сжал добычу в кулаке. С одной стороны этот предмет был горячим, с другой – ледяным. Боггс не стал разглядывать то, что удалось добыть, и, подхватив банку, пополз назад. Сильва его не заметила.

«Принесу и ей рыбку, – мысленно пообещал Боггс. – Я поймаю большую рыбу для мамы и братьев и маленькую для Сильвы».

Прибрежного патруля вроде не было.

«Они уже сегодня прошли, – подумал мальчик. – Они уже были здесь, проверили лицензии и теперь ушли в горы – искать тайные склады продуктов».

Боггс вышел на волнолом и встал подальше от других рыболовов. Они вполне могли его прогнать, потому что пришли раньше. А еще могли отобрать у него леску и рыбу и избить, как когда-то избили его отца…

«…Но сначала им придется дождаться, когда я что-нибудь поймаю. Пора приниматься за дело».

Он лег на край волнолома, чтобы с берега его было труднее заметить, размотал леску, привязал к ней камешек и насадил на крючки то, что до сих пор сжимал в кулаке.

«Это наживка, – твердил он себе. – Это наживка».

Боггс размахнулся и изо всех оставшихся сил забросил свою «удочку» в воду. Потом легонько подергал за леску – так, хорошо, крючки ни за что не зацепились. Наживки оставалось еще на две или даже три попытки.

– Мальчик, а у тебя есть лицензия?

Услышав за спиной тихий голос, Боггс оцепенел. Все тело вдруг ослабло так, что он не мог даже пошевелиться. Да что там пошевелиться – рта раскрыть не мог.

– Если есть, то ты поздновато пришел. Она действительна лишь на один день, и тратить время впустую – слишком большая роскошь.

С обрыва скатилось несколько камушков, а затем на волнолом рядом со скорчившимся мальчиком спрыгнул тощий долговязый мужчина. Он был абсолютно лысым, но на подбородке и щеках торчали редкие волосенки. Его блестящая, словно лакированная, лысина составляла странный контраст с испещренным глубокими морщинами лицом.

– Я такой же нелегал, как и ты, – быстро прошептал старик. – Короче, решил воспользоваться последним шансом. А ты?

– Я тоже.

Старик обошел Боггса и склонился над его наживкой. Потыкав в нее пальцем, он усмехнулся:

– И у меня то же самое.

Он говорил совсем тихо. И не только потому, что боялся патруля. Похоже, ему было стыдно.

Внезапно леска Боггса слегка дернулась, а затем рванула с такой силой, что мальчишка едва не вывихнул руку.

– Одна есть! – От возбуждения старик заговорил громче и, облизывая сухие губы, предложил: – Парень, она точно клюнула, дай я помогу ее удержать…

– Нет!

Боггс намотал леску на кулак и потянул.

– Нет! Она моя!

Рыба явно была большой и сильной. Боггс изо всех сил уперся ногами в скалу и всем телом подался назад. В глазах у него потемнело. Будто издалека доносились восторженные восклицания старика. Боггс присел на корточки, быстро сгреб свободной рукой все камни, какие нашлись рядом, и улегся за этой баррикадой, ухватившись за туго натянувшуюся леску обеими руками.

Затем дернул, что-то с плеском вылетело из воды, шлепнулось на берег и вцепилось ему в обе лодыжки. Нет, это не рыба. Боггса держали человеческие руки. Раздался смех.

– Ты поймал просто великана, парень! – проревел чей-то бас. – А лицензию ты можешь показать?

И снова взрыв хохота.

– А вы?.. А вы…

– Охрана? – подсказал голос. Теперь он звучал ближе. – Можешь прозакладывать свою задницу, парень, что так оно и есть! Ну, где твоя лицензия?

Секьюрити схватил мальчика и поднял в воздух. Боггс открыл глаза и увидел мокрый костюм для подводного плавания и стоящие торчком влажные черные волосы.

– Так у тебя ее нет? Я прав? – Мужчина поставил Боггса на ноги и встряхнул так, что у того кости застучали. – Так есть или нет?

– Нет, но… Я…

– Воришка, крадущий последние крохи у голодающих? Да? И ты думаешь, что имеешь право сам решать, кому жить, а кому умереть? Так, да? Такое право есть только у директора. Ну что ж, рыбий корм, я тебе покажу, где водятся рыбки покрупнее!

Охранник закусил загубник своего акваланга, закинул мальчика себе за спину и, сжав лапищей у себя на груди обе руки мальчика, прыгнул вместе с ним с волнолома.

Вода хлынула Боггсу в носовую щель, он захлебнулся и забился изо всех сил. Потом вода попала в легкие, и мальчик затих. Последнее, что он видел, – это мерцающая водная гладь над головой и уносящиеся к ней пузырьки воздуха изо рта.

Порази мечом своей мудрости сомнения, порожденные нетерпением сердца. Приди к гармонии с самим собой и поднимайся на бой, великий воитель!

Квитс Твисп, старец, из «Бесед заваатан с Аваатой»

Твисп и Моуз набрали полные мешки пыльцы взорвавшихся дирижабликов и теперь несли их в свой горный храм. Всю дорогу Твисп сосредоточенно молчал, а Моуз не переставая что-то бормотал себе под нос. Хотя последнее время Твисп все реже показывался в горной обители, монахи не придавали особого значения его частым приходам и уходам. Некоторые из них знали, что он сотрудничает с Тенями, но не подавали виду. А даже если бы узнали, то все равно никто не стал бы мешать ему.

Все еще продолжающиеся в городе бои нисколько не коснутся монастыря. Это Твисп знал по опыту. Он шел, откинув плащ за спину, закатав рукава и подставив лицо солнечным лучам. Сейчас он мог себе позволить хоть на несколько часов позабыть о кодах, шифровках и прочих деталях его тайной жизни. Но уже сегодня его могут призвать, чтобы он принял решение и отдал приказ, который кардинально изменит жизнь на Пандоре. А пока этого не произошло, он предпочитал нежиться под теплым солнышком, чувствуя, как соленый бриз, точно женские ручки, нежно гладит волосы.

Собирая пыльцу, оба монаха перемазались с ног до головы и изрядно вспотели. Лица их были покрыты синими пятнами. Пыльца, в которой заключалась сама душа Авааты, впитывалась в кожу и сквозь поры проникала в кровь. Твисп ходил по этой тропе уже столько раз, что ноги сами вели его. Точно так же он доверялся своей интуиции, когда путешествовал по келпопроводам.

«Тот, кто контролирует настоящее, контролирует и прошлое, – произнес голос в его мозгу. – А тот, кто контролирует прошлое, контролирует и будущее».

Нечто подобное он уже где-то читал. Но гораздо раньше услышал это высказывание от келпа.

«Аваата контролирует прошлое, – подумал он. – Она путешествует по нашей памяти, по нашей генетической памяти, и этим прокладывает нам твердый курс в будущее».

Будто со стороны он увидел свои ноги, как они размеренным шагом поднимаются по узкой горной тропке, избегая ненадежных камней и осыпей. И они выполняют эту работу без малейшего участия того, что большинство людей назвали бы сознанием.

«Дешевый трюкач!» – подумал Твисп о себе с усмешкой.

Идущий следом Моуз запел какой-то гимн. Твисп прислушался, но не узнал мелодии. Ему стало интересно: где сейчас путешествует сознание молодого монаха и почему он запел эту странную мелодию? Но Твисп слишком уважал внутренний мир любого человека, чтобы спрашивать о нем столь откровенно.

Каждый новый контакт с келпом или с пыльцой дирижабликов помогал Твиспу все глубже погружаться в свое прошлое. Да, потеря тех, кого любишь, всегда порождает боль. И не менее мучительно больно вспоминать о них. Но зато были и другие воспоминания, очищавшие душу и исцеляющие душевные раны. Например, то, как он впервые коснулся губами соска материнской груди, сладкий вкус ее молока, нежный убаюкивающий голос и тихое «тук-тук» ее островитянского сердца.

А дважды келп переносил его в более глубокое прошлое, в память его человеческих предков, однажды явившихся из бездны космоса. И из этих путешествий во времени Твисп почерпнул гораздо больше, чем знания по истории своего вида. Он обрел в них мудрость, сознание, лишенное всяческих рамок и оков, наличие коих присуще людям машинного века типа Флэттери. Потому-то директор и пытался всячески мешать любым контактам с келпом, а в конце концов и вовсе их запретил. Даже в качестве религиозного ритуала.

«А вы хотели бы, чтобы ваши дети узнали ваши секретные мысли, надежды, стремления? Прочитали бы сны, о которых вы никогда и никому не расскажете. А?» – вопрошал Флэттери и был абсолютно уверен в своей правоте.

Но это высказывание только еще больше утвердило Твиспа в мысли, что у директора обыкновенная паранойя.

Но Флэттери удалось подчинить себе большинство пандорцев. По крайней мере, тех, кто зависел от его подачек и хотел иметь легальную крышу над головой. Он сумел убедить людей, что келпы выделяют вредный нейротоксин, и изобрел антидот, необходимый представителям тех профессий, кто был вынужден работать под водой.

«И этот антидот вовсе не безобидная микстурка, прописанная больному для успокоения, нет, – благодаря ему люди ощущают воздействие келпа, но искаженно. И действительно начинают его бояться».

Прежний пандорский ритуал погребения умерших в море был категорически запрещен. Теперь тела сжигали, и память, заложенная в клетках, улетала с дымом к небесам. Флэттери мотивировал это требованиями элементарной гигиены.

«Брошенные в воду трупы все равно выносит на берег, – говорил он. – Один небольшой прилив – и мы задохнемся от вони разлагающихся останков».

Твисп потряс головой, чтобы отделаться от навязчивого образа Флэттери, от мягкого голоса с искренними интонациями, от его липкой манеры убеждать. Не стоит переводить пыльцу на воспоминания об этом подонке. Он видел глубокие исторические корни нынешних событий.

«Люди порабощали людей во все времена, – думал старый монах. – И выход в новую галактику – еще не выход из положения».

Как же удалось людям древности сбросить ненавистные цепи голода?

«Благодаря смерти, – ответил голос в его мозгу. – Смерть утешала обиженных и избавляла их от обидчика».

Но Твисп надеялся, что пандорцы найдут лучший выход. Это был путь Флэттери: голод, убийство, натравливание брата на брата. Следы, что ноги монаха оставляли в пыли, вели прочь от директора, а не за ним.

«И что хорошего, если я сяду на его место? Просто сменяем длинного убийцу на длиннорукого».

К тому моменту, когда драгоценная ноша была доставлена в обитель братьев по клану дирижабликов, Твисп уже не нуждался ни в каких дополнительных ритуалах. Он и так плыл по бескрайнему океану памяти келпа. Его сознание удерживал лишь звук голосов монахов, приготовляющих пыльцу к ритуалу. Твисп пробормотал какие-то извинения и удалился, чтобы побыть в одиночестве на своем любимом утесе. А за его спиной монахи уже опустились на колени, и старцы, проходя мимо каждого, высыпали специальными ложечками на высунутые языки щепотки синей пыльцы. Процедура сопровождалась псалмами, песнями Земли, песнями Корабля и пандоранскими островитянскими и морянскими песнями.

Щепотка пыльцы позволяла встретиться с теми, кто умер, отправиться в путешествие в свое прошлое и вспомнить о том, что давно и прочно забыто. А еще можно было прожить жизни своих родителей или более далеких предков. И лишь немногие могли нырнуть в глубины памяти всего человечества – они-то потом и становились наставниками других на пути к Истине. Твисп отдался ритму тихо рокочущего водяного барабана и плавно скользнул в тот день, когда впервые познакомился с келпом.

Двадцать пять лет назад он впервые ступил на землю, но не как свободный, а как пленник ДжиЛаара Гэллоу. Это было в тот день, когда он с несколькими друзьями остановил победное продвижение армии Гэллоу и тем закончил гражданскую войну. И в тот же день гибербак с орбиты принес на планету Флэттери.

Тот день пандорцы впоследствии назвали «Вершиной Авааты» в благодарность келпу за ту роль, которую он сыграл в их победе. Но Твисп еще ни о чем этом не знал. Он просто ждал, когда Гэллоу его убьет. А затем келп увел его к бородатому бродяге по имени Ной. Старик был слеп, перепутал Твиспа со своим внуком Авимаилом и накормил его свежим пирогом. Даже теперь, много лет спустя, Твисп помнил вкус рассыпчатого, тающего во рту теста.

– А теперь иди, и слушай, и смотри! – напутствовал его слепой.

Твисп повиновался и навсегда остался благодарен Ною, келпу и тому солнечному дню «Вершины».

– Наш ковчег достиг суши. И мы останемся здесь навсегда, – сказал Ной. – Мы оставляем море.

До сих пор Твисп избегал келпа. Он считал: пандорцы пандорцами, а Твисп – Твиспом. Но потом в жизни людей появился директор. И тогда Твисп почувствовал, что не может отделить себя от других. Боль его сопланетников стала и его болью.

Твисп много читал, изучал историю и, как все островитяне, ходил с пустым желудком. Голод отвоевывал у людей дом за домом, поселение за поселением. Те, кто не верил посулам директора, стали уходить в горы и рыть подземные ходы. Теперь же благодаря щепотке пыльцы Твисп в первый раз увидел, как много он успел сделать и как это было сложно.

И вдруг до него донесся тихий голос. Это был голос из другого мира, мира старца Ноя, и Твисп уже не надеялся услышать его в своем мозгу.

– Срази голод пищей, – прошелестел голос. – Срази тьму светом, а иллюзию иллюминацией.

– Авимаил, – одними губами выговорил Твисп. – Наконец-то ты здесь. Как ты меня нашел?

– По запаху свежего пирога, – рассмеялся тот. – И по страстному призыву твоего сердца.

И Твисп заскользил в поисках друга по келпопроводам извилин своего мозга. Здесь не было ни стеблей, ни листьев – он добрался до самой сердцевины своего келпа.

«Этот дирижаблик должен помнить что-то о становище своего деда. Просто чудо, что ему удалось избежать ножниц Флэттери».

– Это не чудо, старец, а иллюзия чуда.

Теперь голос звучал уже не внутри Твиспа, а снаружи. Монах медленно обернулся и только сейчас заметил, что молодой Моуз уже давно теребит его за плечо.

– Ты тоже путешествовал по стеблям келпа, братец?

– Да, – ответил Моуз, не разжимая губ.

Все ученики Твиспа рано или поздно начинали говорить без помощи органов речи. Вот и этот научился. Один раз, приняв пыльцу, он посмотрел в зеркало и провалился в такие места, о которых и вспомнить потом не мог.

– Я помню, что… – с трудом подбирая слова, начал молодой монах, но Твисп его перебил, также продолжая мысленное общение.

– Ты сказал «иллюзия». И что же такого показал тебе келп?

– Это язык, на котором общаются дирижаблики, пока зреют на ветке. Они учатся проецировать иллюзии, как голограммы. Старец, если вы последуете по стеблю до самого корня, вы познаете власть и силу иллюзий.

Но тут Твисп снова провалился в глубины своего сознания.

«Нет, – подумал он. – Не в свое сознание, а в сознание Авааты».

– Именно так, – прошелестел тихий голос.

Твисп увидел свое тело с огромной высоты и, безразличный к этой оболочке, устремился в космические бездны.

«Что есть иллюзия? И что есть реальность?» – спросил он.

– А что есть карта? Она иллюзия или реальность? – спросил голос.

«И то и другое, – ответил Твисп. – Она реальна, потому что ее можно взять в руки и пощупать, и она иллюзорна, потому что на ней лишь значки, символы и условные изображения того, что существует в реальности. Карта – это не часть ландшафта».

– Ты прав, рыбак. А с чего ты начнешь, если захочешь построить лодку?

«Нарисую чертеж».

– А ведь твой чертеж тоже станет реальностью, однако он не будет лодкой. А что ты будешь делать дальше?

В его мозгу чередой пронеслись образы всех лодок и судов, которые он построил своими руками, на которых хоть раз ловил рыбу или плыл по волнам океана.

«Дальше я…»

Он попытался собраться с мыслями, гадая, что хочет услышать от него Аваата.

– Не думай об этом, – остановил его голос. – Что ты станешь делать, когда создашь чертеж?

«Построю модель».

– Но ведь это тоже пока не лодка. Это модель. Иллюзия, символ. И тем не менее она реальна. Если ты захочешь научить людей жить по-новому, как ты этого сможешь добиться?

«Дать им модель поведения?»

– Возможно.

«Начертить им карту дальнейшей жизни?»

– Возможно.

В наступившей тишине до Твиспа донесся пульс волн далекого океана.

– Но и карта, и модель имеют свои ограничения, – продолжал голос. – Какие?

Твисп почувствовал, что сейчас его мозг взорвется от напряжения. Аваата подталкивала его к какому-то очень важному решению. Если бы он только сумел это ухватить!..

«Размеры»!

Сам ли он это понял или келп вложил ответ в его сознание, результат был один.

«Размеры! Модель никогда не даст нам полного ответа, потому что ее невозможно испытать в полной мере, в применении ко всем сферам жизни!»

Из его груди вырвался вздох облегчения.

– Ты прав, друг Твисп. Ну а если ты сможешь создать иллюзию жизни, опыт, полученный в процессе ее проживания тоже будет иллюзией? Или же станет реальным опытом?

Внезапно его отшвырнуло в прошлое Пандоры, и он увидел мир глазами одного из своих предков – участника войны клонов. И он увидел висящую в небе черную тушу Корабля, и его последние слова отдались звоном в ушах: «Порази меня, Святая Бездна!» Твисп и не ожидал, что голос Корабля окажется не электронным стерильным подобием человеческого, а страстным и живым. В нем звучали мольба и благоговение. Так прощаются навсегда, уходя тропою дальних солнц, чтобы сгинуть без следа. И еще этот голос был очень похож на тот, что Твисп не раз слышал в своем мозгу.

«Корабль снял с себя бремя людей и отправился к Святой Бездне, – прошептал Твисп. – И чтобы научиться жить в полную силу, нам нужно научиться избавляться от бремени самих себя».

Но тут он понял, что сказал он это вслух или просто подумал и Моуз слышал его слова.

– Мы должны овладеть искусством насылать иллюзии, – все еще со стороны услышал Твисп свой голос. – А если мы научимся брать врагов в плен, не причиняя им вреда, то таким иллюзиям просто цены не будет!