Текст книги "Легенды Приграничья (сборник)"

Автор книги: Бертрам Чандлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 38 страниц)

Глава 16

Ее тело рядом с моим было теплым и упругим, но в конце – почти необузданно жадным. Такая яркая вспышка ощущений, казалось, тянущаяся бесконечно, а потом долгое погружение в блаженнейший сон.

И еще…

– Сандра… – начал я, пока мои глаза еще не встретились с ее лицом на подушке.

Она резко повернулась, приходя в сознание, а затем холодно уставилась на меня:

– Что такое, Питер? Я полагала, что…

– Не знаю, Пегги, – пробормотал я. – Не знаю.

«Не знаю, но помню, – подумал я. – Но что же все-таки я помню? Какой-то дикий безумный сон о другом корабле, другом световом паруснике, где Сандра была капитаном, я – офицером по снабжению, а Ральф – своего рода чужаком. В том сне я был женат на Сандре и потерял ее, а потом пытался вернуть ее с помощью Пегги. Там еще что-то было связанное с ракетным топливом…»

– Так в чем дело, Питер? – резко спросила она.

– Сон, – нашелся я. – Должно быть, я видел сон.

Я отстегнул эластичные ремни, пристегивавшие нас к кровати, и выскользнул из нее на середину каюты. Огляделся, замечая все детали, освещенные скудным светом, пытаясь вернуться к реальности, нашей реальности. Все так знакомо, так старо. Призраки тех, кто жил здесь, кто любил и ненавидел, поколение за поколением, пытались разговаривать со мной. Это Фермопилы. Это мир, который ты всегда знал и всегда будешь знать…

И такой незнакомый.

И Пегги.

Я повернулся посмотреть на нее, лежащую на кровати, все еще пристегнутую ремнями, такими белыми на ее золотисто-смуглой коже. Она-то вполне реальна. Красота ее обнаженного тела была частью моих воспоминаний – всех воспоминаний.

– Питер, – позвала она. – Вернись, Питер.

Как будто ниоткуда, в моей голове возникли строчки стихов, и я произнес их вслух:

«…И дом, куда возврата нет.

Спартанцы, сидя на скале, волос расчесывают пряди».

И у меня возникло странное ощущение.

Фермопилы – последний оплот спартанцев в далекие дни земной истории; «Фермопилы» – один из крупнейших парусных кораблей, бороздивших земные моря; «Фермопилы» – последний оплот спартаковцев…

– Вернись, – жалобно попросила она.

– Я здесь. Я лишь хотел разобраться, что это мне померещилось.

Протянув правую ногу, я смог большим пальцем дотянуться до стены и слегка оттолкнуться. Подплыл к кровати. Пегги протянула руки и поймала меня, притянув к себе:

– Рожденный на корабле и взращенный на корабле, неужели ты так никогда и не научишься надевать магнитные сандалии?

– Это было так… странно…

– Если я так действую на тебя, мой мальчик, так лучше подам на развод. С нами ничего странного не происходит. Я – самый прозаический водопроводчик, а ты – просто похотливый стюард, и наши имена начинаются на «П», как и эти эпитеты, а значит, мы созданы друг для друга. По крайней мере, я всегда так думала… но, когда жених в первую брачную ночь начинает звать свою нареченную другим именем, это уж чересчур! – Она улыбнулась, и улыбка вышла смертоносной. – Конечно, я имела виды на Ральфа, но ведь он просто-напросто не замечал меня. Водопроводчики редко интересуют капитанов. Он мне так напоминает моего отца… – Ее лицо сморщилось. – Хотелось бы мне узнать, каково это: жить в реальном мире, на планете, где есть настоящие дома с настоящими гостиными, и не погружать родителей в глубокую заморозку, когда отведенный им жизненный срок подходит к концу. Интересно, что если наши родители и их родители когда-нибудь будут оживлены, чтобы пройти по траве и подышать чистым воздухом… да, интересно, а нас когда-нибудь оживят после того, как заморозили, чтобы нашим детям было где жить? – Она протянула руку, собираясь взять что-то из прикроватной тумбочки – и вдруг на ее лице отразилось изумление и разочарование. Она прошептала: – Я хотела сигарету. Сигарету, чтобы курить и выпускать дым, пока мы разговариваем…

– Что такое сигарета? – спросил я.

– Я… Не знаю… Думаю, это одна из тех маленьких, белых, дымящихся штучек, с которыми играют герои старинных фильмов…те мужчины и женщины, играющие в фильмах, где действие происходит в мирах, подобных Земле, Австралии или Каррибии, либо на кораблях, которые могут пересекать Галактику за несколько месяцев. Временами я ненавижу спартакистов. Хорошо было им, обозлившимся технарям и ученым, считавшим, что они стали рабами капитала и организованного труда – неважно, было ли так на самом деле, – которые затеяли свое дурацкое восстание рабов и построили этот безумный корабль, потому что у них не было ни денег, ни материалов для постройки Манншеннского двигателя. Им-то было хорошо – романтичным идиотам, устремившимся на всех парусах к звездам Приграничья – но как насчет нас? Рожденные в этой жестяной банке, живущие в этой жестяной банке, засыпающие в ней же – перед тем, как должны умереть – в надежде на счастливое обретение подходящей планеты, кружащейся вокруг маленького отдаленного солнца. И нам никогда не ощутить траву под босыми ногами, не насладиться солнечным теплом и дуновением ветерка – вместо этого лишь вентиляция и ультрафиолетовые лампы. Мы упражняемся внутри центрифуги, а не играем на поле и не плаваем в бассейне. Мы сидим на водорослях и клетчатке, давно утративших всякий вкус и аромат… Да что там, даже на Заброшенной…

– Даже на Заброшенной ? – повторил я ее слова.

– Что я говорю? – прошептала Пегги. – Что я говорю? Где она – эта самая Заброшенная?

– Заброшенная, Фарэвей, Ультимо и Туле… – пробормотал я. – И миры Восточной цепи: – Тарн и Гроллор, Мелисс и Штрее… Тарн, с грязными улочками его городов, с палатками торговцев и вычурными газовыми автомобилями, ночные притоны и таверны с добрым вином и доброй компанией… Мелисс, с его длинными горными цепями, обрывающимися и переходящими в белые пляжи архипелагов…

– Что же случилось с нами? – вскричала она. – Что же мы потеряли?

– А как мы могли потерять то, чего никогда и не знали?

– Сны… – шептала она. – Сны… или альтернативные трассы времени, как их называет Клод. Где-то, когда-то другие Питер и Пегги прогуливались по белым пляжам Мелисса, купаясь в теплом море. Когда-то мы гуляли по улочками Тарна, и ты купил мне браслет чеканного серебра…

– Сны… – отозвался я. – Но ты – реальна. И так прекрасна.

Я поцеловал ее, в то время как мои руки ласкали ее податливое тело, и желание во мне вновь проснулось. Но часть меня сопротивлялась, холодный голос в глубине сознания повторял: «Ты делаешь это, чтобы забыть. Чтобы забыть миры, и корабли, и женщин, которых прежде знал». – А я отвечал самому себе вопросом на вопрос: «А есть ли лучший способ забыть? И почему не забыть, когда это всего лишь дурацкий сон?»

Ее ищущие губы приникли к моим, руки обвились вокруг моего тела, и забвение было сладким, нам больше нечего было желать и не о чем вопрошать, и…

Словно могучая рука швырнула нас вниз с кровати, разрывая ремни, ударяя о шарниры. Погасла единственная лампочка. Мы прижались к холодной металлической поверхности, удерживаемой некоей псевдогравитацией, ушибленные, испуганные, отчаянно жмущиеся друг к другу. Я едва мог расслышать резкий звук тревожной сирены и чьи-то крики в отдалении. Мы скорее почувствовали, чем услышали хлопок закрывающихся герметичных дверей.

Давление ослабло, и мы медленно выплыли в центр каюты. Я крепко прижимал к себе Пегги. Слышал ее дыхание, чувствовал, как ее грудь поднимается и опадает вплотную к моей собственной. Она слабо пошевелилась.

– Пегги, ты в порядке? – закричал я. – Дорогая, ты в порядке?

– Я… Я думаю, да, – слабо отвечала она. – Затем в ней проснулась прежняя способность к остроумию: – Тебе обязательно быть таким грубым?

Раздался громкий треск, и из динамиков донесся голос Ральфа, спокойный и властный, как всегда:

– Говорит капитан. Мы попали в метеоритный поток. Пусть весь выживший персонал сообщит о себе в рубку управления. Повторяю: доложить о себе в рубку управления.

– Лучше сделать то, что он говорит, – сказала Пегги, – Даже если придется одеваться в темноте…

Часть 4
Конец путешествияГлава 17

Мы собрались в рубке управления – те, кто выжил.

Все надели скафандры для работы в открытом космосе. Везде ощущались результаты столкновения с метеоритным потоком: расплавленный и искореженный металл и пластик, куски человеческой плоти, исковерканные вакуумом. Слишком много такого, чего лучше бы и не видеть. Что касается меня, то меня не покидало ощущение, что все это – не более чем жуткий сон и что поэтому я остался целым и невредимым.

Собравшихся в рубке управления было всего семеро.

Был здесь Ральф Листауэл, капитан судна, сидящий в кресле перед ныне бесполезной панелью управления. Рядом с ним стояла Сандра, удерживаемая на месте магнитными сандалиями. А еще там был Дэвид Дженкинс, корабельный врач, а возле него – Марта Уэйн, хроникер корабля. Еще там была Пегги, механик. И Клод Сметвик, самый странный человек. И, конечно, я.

Мы выжили.

Мы прошли по разбитым «Фермопилам» и не обнаружили больше никого. Все помещения для офицеров на корме оказались изрешеченными метеоритами, а что касается дормитория, где в глубоком сне лежали наши замороженные предки, – он опустел, и все они исчезли, начав свой путь во мраке космоса. И, пожалуй, они счастливее, чем мы, их дети, которым придется пережить страшные секунды агонии перед тем, как задохнуться.

– Рапортуйте, – устало приказал Ральф.

Наступила тишина, и первым ее нарушил Дженкинс:

– Мы обследовали весь корабль. Он напоминает дуршлаг. Больше выживших нет.

– Никого? – спросил Ральф.

– Нет, шкипер. Детали нужны?

– Нет.

– Я прошла вместе с доком, – сказала Сандра. – Везде разрушения: в камерах для заморозки, в каютах офицерах на корме, над переборкой. Второй помощник, третий помощник, инженеры, офицер по снабжению – все мертвы. Более чем мертвы…

– А снаружи? – спросил Ральф.

– Я увидела то, что можно было рассмотреть через иллюминаторы. Полная мешанина. Пропеллеры покорежены. Примерно двадцать квадратных миль паруса изорваны в клочья.

– Рапортуйте, – велел Ральф, глядя на меня.

– Я осмотрел помещение фермы. У нас больше нет фермы. Гидропонный зал и зал клетчатки пробиты насквозь. Конечно, нас могут спасти замороженные дегидратированные остатки клетчатки…

– Если бы у нас было достаточно воды для их растворения, – вмешался Дженкинс. – Но у нас ее нет.

– Есть цилиндры с резервным кислородом, – продолжал я.

– А как нам избавляться от двуокиси углерода? – спросил доктор.

– Химикалиями… – робко высказалась Пегги.

– Какие химикалии? – удивился он. – Да. Мы можем продержаться несколько дней – но стоит ли отрицать очевидное. Лучше покончить со всем сразу, шкипер. У меня есть лекарства. Все произойдет безболезненно. Даже приятно.

Ральф повернулся к Пегги:

– Рапортуйте.

– Генераторный отсек поврежден. Сейчас энергия поступает лишь от батарей.

– На сколько их хватит?

– При режиме строжайшей экономии, максимум на двести часов. Но мне еще нужно будет починить машину…

– И истратить на это весь наш резервный кислород, – заметил Ральф. Он обратился к Сметвику: – Рапортуйте.

– Я пытался, – прошептал телепат. – пытался. Но нигде никаких контактов. Мы одни. Одни и затеряны. Но…

– Но? – эхом отозвался Ральф.

– Я… Я не уверен… – затем, внезапно, Сметвик словно стал выше ростом, и это изменило его внешность. Доселе самый робкий и незаметный из всех, он словно доминировал над нами благодаря силе своего темперамента. – А разве у тебя не бывает воспоминаний – о тех жизнях, которые когда-то и где-то еще ты прожил? Ты не помнишь себя в качестве капитана Листауэла из Приграничья, или главнокомандующего Листауэла из Службы разведки Федерации? А все остальные – вы ничего не вспоминаете? Не может быть одной-единственной жизни – или единственной смерти…

– Заброшенная и Фарэвэй… – мягко проговорил я.

– Ультимо и Туле… – прошептала Марта.

– И планеты Восточной цепи, – спокойно закончила Сандра.

– Вы помните! – закричал Сметвик. – Конечно, помните. Я так и думал. Делайте со мной, что хотите, но я это подозревал. И сейчас я вхожу в ваши умы. И все складывается, то, что я могу прочесть в ваших воспоминаниях. Постоянно, каждый раз, нас семеро – на «Летящем облаке», на «Ариэле» и теперь, на «Фермопилах»… Это постоянно повторяющийся паттерн… и мы пытались освободиться от него, но всегда терпели неудачу. Но всякий раз что-то менялось, и теперь мы опять сможем изменить что-нибудь. К лучшему или к худшему – не могу сказать, – но вряд ли может быть хуже, чем сейчас.

Ральф смотрел на Сандру, а она, как я чувствовал, на него, и это возбуждало во мне сильную ревность.

– Да… Я помню… Начинаю вспоминать… – медленно заговорил он. – Но даже при таких обстоятельствах, разве с Питером не случилось какой-либо беды?

Я прижимал к себе Пегги:

– Случилась. Но больше не повторится.

– А ты, Марта, вспоминаешь? – спросила Сандра.

– Да, – последовал ответ. – Я совершенно счастлива теперешним ходом событий. И Дэвид, и я счастливы – настолько, что я не приветствую идею эвтаназии…

– Продолжайте, – настаивал Сметвик. – Вспоминайте!

– Я сделала ракету, – пробормотала Пегги. – Разве нет?

– А я изготовил топливо, – поддержал я ее.

– Нет, – не согласился док. – Это сделал я.

– Кто-то из вас, ублюдков, сделал это, – вмешался Ральф с враждебным видом.

– Это уж точно, – подтвердила Сандра. – Кто бы это ни был, вы нас втянули в эту заварушку. Мне вполне хватало моей должности офицера по снабжению плюс третьего помощника капитана на «Летящем облаке», а также капитана – на «Ариэле», и мне совсем не улыбается считаться старшим офицером на разрушенном корабле беглецов, жить которому осталось всего несколько дней.

– Ты могла быть счастлива, но тебе придется согласиться, что все, что происходило на «Ариэле», не способствовало моемусчастью, – сказал я.

– Выйти за тебя замуж было большой ошибкой с моей стороны.

– Это точно! Но только с моей стороны! Мне следовало хорошенько подумать. Предоставьте женщине возможность власти, и она непременно начнет ею злоупотреблять ею. «Я капитан и сплю с тем, с кем пожелаю!» Понимаешь?

– Меня это оскорбляет, – сообщила Сандра.

– Долой оскорбления, если это сделает тебя счастливее. Оскорбление, кажется, твоя специальность, дорогая.

– Но поваром ты был просто кошмарным и убогим, – отозвалась она.

– Вот уж ни хрена! – моментально отреагировал я. – Я был отличным поваром, и тебе это хорошо известно. На «Ариэле» питались куда лучше, нежели на «Летящем облаке».

– Я полагаю, в свое карри ты добавлял порох.

– А ты бы и не заметила разницы.

– Да и кто бы заметил?

– Карри было хорошим, – примиряюще сказала Пегги.

– Значит, ты заметила, – фыркнула Сандра.

– Ракета! – простонал Клод. – Ракета!

Я сказал ему, что делать с ракетой, стабилизатором и прочим. Потом обратился к Сандре:

– Наступил момент расставить все по своим местам. Ты вела себя просто непристойно. Тебе придется это признать. Я ничего не имею против Ральфа – думаю, его скорее стоит пожалеть, нежели винить. Но если бы вы не поступали так, как поступали, и на «Облаке» и на «Ариэле» не было бы никаких ракет. Никаких необдуманных попыток проскочить световой барьер.

– Значит, это моя вина, – саркастически заметила она.

– Конечно.

– А эта уволенная из веломагазина, на которой тебе случилось жениться в этот день, никак к этому не причастна. О, нет. И никакой неграмотный разносчик пилюль не смешивал частей пороха в первый раз. И ты не делал этого во второй. Но, насколько я понимаю, все это произошло в реальности. Не вижу смысла в этом перескакивании с одной временной трассы на другую – жизнь от него не становится богаче. Объективно, я стала жертвой жуткой махинации банды придурков, причем, не один раз, а несколько. Это уж слишком. Точно говорю.

– Мое сердце истекает кровью, когда я слышу тебя, – сказал я. – Позволь предположить, что во время следующего скачка времени ты обнаружишь себя в монастыре. Например, среди траппистов. Если такой существует.

Лицо ее побелело от ярости. Она размахнулась и нанесла мне резкий удар по губам. Мои магнитные сандалии потеряли контакт с полом, я поплыл назад, по пути хватаясь за переборки.

– Ты заслужил это! – горько прозвучали слова Пегги.

– Нет, – возразила Марта. – Во всем виновата Сандра.

– Заткнитесь, вы все, – скомандовал Ральф. – А ты, Малькольм, прекрати свои бессмысленные нападки на мою жену.

–  Моюжену, – сказал я.

– Но не в этом временном континууме, – поправил он меня. – Но то, что случилось в альтернативном мире, непосредственно влияет на то, кем мы являемся здесь. Благодаря твоим бесцеремонным выходкам мы смогли вспомнить…

– И вспомнили много хорошего, – произнес Клод.

– Мы не можем быть совершенными, – заявил Ральф, хотя и не без доли сарказма. – Но даже если так, можно попытаться. Теперь нам известен путь выхода – и на этот раз мы все будем в нем участвовать. Все.Мы должны преодолеть световой барьер еще раз, и единственный способ для этого – придать нашему судну дополнительный толчок. У кого-нибудь есть предложения?

– Мы должны были подойти близко к 1Люм, когда нас настиг метеоритный поток, – медленно заговорила Марта. – Удар произошел под правым углом к нашей траектории…

– Рассчитаем ускорение при помощи параллелограмма сил, – сказал Ральф. – Если действительно хочешь так сделать, вот способ. Но у нас есть лаг Допплера – он еще работает, – и это дает нам ответ без всяких лишних расчетов. Хотя мы сейчас являем собой команду разрушенного корабля беглецов, у нес еще остались неплохие возможности. Но одной ракеты, начиненной порохом, явно будет недостаточно.

–У нас есть резервный кислород, – напомнил я.

–И море алкоголя, – добавил Дженкинс.

–И Пегги, механик в этом воплощении, – довольно неловко подытожила Сандра.

–Так что… – начал Ральф.

Глава 18.

Снаружи было темно и, несмотря на разогрев механизмов и наши защитные костюмы, чертовски холодно. Впереди простирались уныло сияющие линзы галактик, гигантские драгоценные камни посреди черной непроглядной ночи. За нашей спиной лежал отдаленный остров сверкающей стальным блеском туманности. Но сейчас было не время и не место для любования красотами космоса. Почти сразу же наше внимание захватила жуткая картина повреждений, охвативших корабль от самого носа и до кормы, освещаемая дежурными прожекторами: искореженные пропеллеры, изорванные паруса, помятая и продырявленная обшивка. Но рассматривать все это особенно долго не приходилось. Слишком много работы впереди – резать и сваривать, удерживать вручную массивные трубы на месте, Нагревать и выравнивать, по возможности, обшивку, дабы она соответствовала нашим задачам.

Пегги взяла на себя ответственность за все работы – и именно она проделала большую часть. Инструмент в ее руках был продолжением ее тела – или, скорее, ее индивидуальности. Она сваривала куски металла друг с другом с такой аккуратностью и тщательностью, как ее далекие предки, должно быть, орудовали иголкой, сшивая куски шкур. Я наблюдал за ней не без зависти, и завидовал не просто ловкости рук. Она была уверена в себе, в своих силах. А я – нет. О, конечно, я нисколько не сомневался, что это единственный способ спастись. Дело вот в чем: если нам удастся перескочить на другой временной трак, будет ли это хорошо? На «Фермопилах» мы, похоже, достигли некоей стабильности нашей группы, объединившись в пары по своему выбору, но останется ли это так же в следующий раз? Если он, конечно, будет…

Я поглядел на Пегги, всем сердцем надеясь, что все получится.

Услышал в наушниках ее удовлетворенный вздох:

– Вот и все, – произнесла она.

– Пусть даже так, но будет ли это держаться? – спросил Ральф с сомнением.

– Это продержится достаточно времени, – весело отвечала Пегги. – Достаточно. К тому же, Ральф, это все-таки не впервые…

– Да уж точно, не впервые, – изрекла Сандра, и в ее голосе прозвучала издевка.

– Значит, все в порядке, – холодно подытожил ее муж.

– А теперь присоединим контейнеры и баллоны, – скомандовала Пегги.

Мы проникли внутрь через пробоины в обшивке, через разрушенный лазарет. Он планировался как помещение для заболевших, но вместо этого стал хранилищем для разных предметов, никогда прежде не использовавшихся. Они складировались там в надежде, что кто-нибудь когда-нибудь сумеет найти им применение. Там мы обнаружили отличный ассортимент труб и трубочек всех размеров. Некоторые пострадали от метеоритного потока, другие – нет. Их обнаружение сэкономило нам много времени и сил.

Баллоны с кислородом и контейнеры со спиртом нам пришлось протащить через весь корабль с центрального склада, где они хранились. Это был тяжелый труд, но самое плохое заключалось не в этом. Нам пришлось еще раз лицезреть изуродованные замороженные тела наши товарищей по кораблю. И осознание того, что мы ответственны за это, было невыносимым. Если составной частью паттерна является то, что мы семеро, и больше никто, должны пытаться превысить световой барьер при помощи ракетного двигателя, то может быть поэтому «Фермопилы» постигло это несчастье? И не мы ли, силой своего волеизъявления, установили этот паттерн? Или же он существовал всегда, а мы – лишь марионетки в руках Божьих?

Мы продолжали трудиться. Пока все мы были живы, и нам очень хотелось сохранить это состояние. Мы чувствовали себя простыми очевидцами, слепой силой судьбы вовлеченными в катастрофу, к которой не имели никакого отношения. Все, касающееся нас, полностью перемешалось. Мои родители, насколько я знал, исчезли среди прочих замороженных тел, когда на корабль налетели обломки метеоритов. Но при этом я точно знал также, что мои родители были коренными жителями Дунедина, столицы Империи Уэверли, посылавшими мне ежегодно огромную банку консервированной индейки, будучи уверены, что индейка поспеет к Рождеству. Или, к примеру, эта рыжеволосая кошка Сьюзен. Я знал ее до того, как повстречал Пегги. И знал очень близко. Теперь я увидел ее – вернее, то, что от нее осталось, – когда тащил баллоны с кислородом. И сказал себе: «Это жалкое растерзанное тело ничего не значит для меня. Я никогда не спал с ней. Когда я был на „Облаке“ или на „Ариэле“, я не знал никого по имени Сьюзен».

Вот что я сказал себе.

Мы все продолжали работать под командованием Пегги, обливаясь потом в скафандрах, хватая ртом последние остатки воздуха. Наблюдали, как увеличивается в размерах наше самодельное сооружение, состоящее из контейнеров со спиртом, присоединенных к баллонам с кислородом, которые должны образовать зажигательную смесь. В дальнейшем остальные баллоны будут опустошены прямо в камеру сгорания ракетного двигателя. Все это, разумеется, ужасно неэффективно, но делать нечего. Рационализм нас сейчас меньше всего интересует. Нам нужно не выжимать из этого двигателя максимальный КПД, а просто получить мощный толчок, который заставит корабль лететь со сверхсветовой скоростью и выкинет нас из реальности, в которой мы все скоро превратимся в трупы.

Мы трудились, задыхаясь, словно автоматы, на теле появлялись ссадины, а воздух становился все хуже. Мы трудились, хотя страдали от голода, жажды и усталости. Медлить было нельзя, ведь, если не уложимся в срок, то придется нам застрять здесь и ждать медленной, мучительной смерти в мире, в котором мы оказались помимо своей воли. Искры сварочного аппарата Пегги слепили нам глаза, инструменты чуть не выскальзывали из наших рук в неуклюжих перчатках, мы переругивались, обвиняя друг друга в неспособности к работе.

Но – продолжали.

А потом мы навели сопло нашей ракеты на цель, увидели сверкающую линзу галактики туманно-желтого цвета. Что бы ни случилось, мы знали – нам нет пути назад, в центр. Мы принадлежим Приграничью. Хоть на «Летящем облаке», хоть на «Ариэле», хоть на «Фермопилах» – мы всегда принадлежим Приграничью…

– Ну вот…– сказала Пегги. – Сейчас. Всем оставаться на своих местах.

– Подожди! – раздался резкий голос Ральфа. – Начнется ускорение, и, если мы не позаботимся о своей безопасности, мы просто выпадем сквозь дыры в обшивке – и на том все закончится.

– Так позаботьтесь, – согласилась Пегги.

Я сместился в ту сторону, где она стояла, обхватив одной рукой стойку, другой – ее талию. Другие тоже заняли подходящие позиции. Пегги, высвободив обе руки, открыла два клапана. Из отверстий повалил белый пар. А потом ее правая рука двинулась к переключателю, и вдруг белый пар превратился в столб пламени.

«Не сработает, – думал я. – На этот раз – не сработает».

Я отчаянно вцепился в стойку, борясь с силой тяжести, вызванной ускорением. Пытался не смотреть вниз через пробоины, пытался не обращать внимание на пламя, вырывающееся из дюз ракеты. Только что было сил держался за стойку, а еще сильнее держал Пегги, которой требовались обе руки для манипуляций.

С ростом ускорения мои руки налились свинцом, и это было невыносимо, но я знал, что ни за что не должен разжимать их.

А потом почувствовал сильную вибрацию, которая начала сотрясать стойку.