Текст книги "В чужом доме"

Автор книги: Бернар Клавель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц)

17

Каждый раз в полдень выла сирена мэрии. Жюльен проснулся, услышав ее протяжный звук. Через распахнутое окно в комнату вливались солнечные лучи. На остальных кроватях уже никого не было. Жюльен огляделся, ничего не понимая. Он сел, и боль над ухом напомнила ему о вчерашнем вечере. Некоторое время он сидел, задумчиво трогая кончиками пальцев шишки на голове, затем одним прыжком вскочил и воскликнул:

– Старуха!

Он посмотрел на часы Виктора. Было ровно двенадцать. Он вздохнул, посидел еще немного и стал одеваться.

Внизу все было закрыто, в столовой – полумрак. Хозяева, должно быть, ушли. Жюльен сунул голову под кран и напился воды. Потом вывел свой велосипед и отправился в Фаллетан.

На поверхности канала плавали желтые листья, в воде отражались солнечные лучи. Жюльен проезжал вдоль канала и думал о госпоже Раффен.

– Черт с ней, со старухой, – пробормотал он наконец.

Когда он вошел в дом, дядя Пьер и тетя Эжени сидели уже за столом.

– Я начала беспокоиться, – сказала тетя Эжени. – Думала, не случилось ли что с тобой. Что ты делал?

– Спал. Ребята ушли тихонько, и меня разбудила только сирена.

– Нам еще повезло. А то бы мы сегодня тебя и не дождались, – усмехнулся дядя Пьер.

Жюльен подошел и поцеловал тетю Эжени. Она встала, взяла его за подбородок, заставив повернуть голову к окну:

– Боже мой, это еще что? Кто тебя ударил? – спросила она. – Что случилось, ты упал или тебя побили?

Жюльен медлил с ответом. Дядя Пьер тоже встал, чтобы посмотреть.

– Тебе, верно, дали хорошую взбучку, – сказал он.

– Нет, я занимался боксом с приятелями.

Дядя Пьер громко расхохотался.

– Да, видать, тебе досталось. Держу пари, что ты ходил туда вчера вечером.

Жюльен утвердительно кивнул головой.

– Ясно. Тебя так сильно оглушили, что ты не мог проснуться.

– Какой стыд! – воскликнула тетя Эжени. – Все лицо в синяках. Если бы мать увидела, она бы очень расстроилась, будь уверен. Не понимаю, как это господин Петьо позволяет вам заниматься такими делами. Ведь он несет полную ответственность за детей, которых ему доверяют.

– Да брось ты, – прервал ее дядя Пьер, – ему это только на пользу. Я не беспокоюсь. Знаю, что его отец ничего не скажет. Сам он в молодые годы жил в Жуанвиле. В его времена дрались на палках, занимались французским боксом, борьбой. Это еще похлеще, будь уверена.

Тетя Эжени поставила на стол тарелку и теперь угощала Жюльена. Хотя дядя Пьер смеялся и шутил, она не переставала ворчать. Подошла собака и положила голову на колени Жюльена, он приласкал ее.

– В общем, сегодня утром я не поехал без тебя, – пояснил дядя Пьер. – Ну ничего, как кончишь завтракать, сразу отправимся и поднимемся до Рошфорского протока.

Он снова засмеялся, добавив:

– У боксера должны быть крепкие мускулы, а гребля – прекрасная тренировка.

Жюльен продолжал есть.

– Это тебя устраивает? – спросил дядя Пьер.

– А когда мы вернемся?

– Ночью.

– Странный ты человек, – сказала тетя Эжени, – он, может, устал. Он не привык еще к этой работе.

– Дело не в том, – сказал Жюльен, – просто я должен вернуться к пяти часам.

Дядя Пьер нахмурился.

– К пяти? Зачем?

– Затопить печь.

Дядя Пьер задумался, потом спросил:

– Не понимаю. Ведь вторник – твой выходной?

– Да.

– И ты все равно должен быть вечером?

– Да.

– Каждый вторник?

– Нет, – пояснил Жюльен. – Это сложнее. Понимаешь, раз в месяц у меня свободен целый день. Остальные вторники заняты по вечерам. Приходится не только готовить печь, но и замешивать тесто на следующий день. Мастер это делает раз в месяц, а в остальные вторники – или помощник, или старший ученик, а мое дело – топить печь. В тот день, когда я целиком свободен, ее разжигает старший ученик.

Дядя Пьер несколько раз кивнул, посмотрел на жену, потом на племянника, провел рукой по усам, отодвинул тарелку и облокотился на стол.

– Это и в самом деле сложно, – после паузы сказал он. – Но, в конце концов, сложно или нет, мне плевать. Меня, однако, удивляет, что у тебя всего один полный выходной день в месяц.

Тетя Эжени вмешалась.

– А ты уверен, что правильно понял? – спросила она у Жюльена.

– Да. Мне товарищи по работе разъяснили. И хозяин сказал: «Этим днем ты можешь воспользоваться: поезжай к родителям. Ты можешь выехать в понедельник вечером с семичасовым автобусом и вернуться во вторник с девятичасовым». Конечно, каждый месяц я ездить туда не буду: ехать очень далеко, а пробыть придется слишком мало.

Дядя Пьер и тетя Эжени кончили есть, а Жюльен все еще продолжал завтракать. Тетя Эжени встала, чтобы подогреть кофе, дядя Пьер свернул сигарету.

– В котором часу вы начинаете по утрам? – задал он вопрос, пустив первую струйку дыма.

Жюльен рассказал распорядок дня. Дядя Пьер слушал, чуть прикрыв глаза, делая короткие, мелкие затяжки. Время от времени он утвердительно кивал головой. Несколько раз открывал глаза, смотрел на Жюльена и просил у него дополнительных разъяснений.

Когда Жюльен кончил свой рассказ, дядя Пьер задумался, что-то тихо бормоча и шевеля усами. Потом резко поднял голову и сказал, глядя на жену:

– Если я верно сосчитал, у мальчиков выходит в среднем семьдесят рабочих часов в неделю. А если к этому добавить, что по вечерам они разжигают печь, носят в кино мороженое, закрывают магазин и всякое другое… К тому же они еще подают на стол и не имеют права отлучиться ни в воскресенье после полудня, ни вечерами из-за того, что могут понадобиться для поездки в город. Да, прямо голова кругом идет. В общей сложности чуть ли не двадцать четыре часа в сутки. Ну, скажем, практически они заняты работой в пределах шестидесяти – восьмидесяти часов. Это ведь убийственно! А так как остальное время они торчат там же, в комнате, можно сказать, что они в распоряжении хозяина двадцать четыре часа из двадцати четырех.

Дядя Пьер замолчал и зажег погасшую сигарету. Тетя Эжени посмотрела на него, потом на Жюльена.

– Понятно, – сказала она, – почему у ребенка такой измученный вид.

– Хоть кормят-то вас прилично? – спросил дядя Пьер.

– Да, вполне сносно.

– У этих людей хорошая репутация в городе, – сказала тетя Эжени, – я удивляюсь, почему они так обходятся со своим персоналом.

Дядя Пьер развел руками, опустил на стол свои большие ладони:

– Но ведь, в конце концов, есть же законы. Для кого они писаны, для собак, что ли? Одно из двух: или Жюльен нагородил чепуху, или эти люди хватили через край.

– Я тебя уверяю, что ничего не спутал, – сказал Жюльен. – Но, наверное, так и должно быть, ведь другие ничего не говорят.

Дядя Пьер покачал головой. Лицо его сморщилось, усы стали торчком, брови насупились.

– Вот, вот где червяк проникает в яблоко, – сказал он. – Пареньки не знают своих прав. Они поступают на работу, приобретают там определенные привычки, передают эти привычки тем, кто приходит им на смену, а те – следующим и так далее. А вместе с тем ведь есть же люди, которые надрываются, чтобы добиться сорокачасовой рабочей недели, рискуют своим местом, а иногда и шкурой, лишь бы все изменилось! Черт возьми, мелкие хозяйчики куда опаснее крупных предпринимателей! Есть у хозяина три-четыре работника, и он с помощью мерзких уловок, мелочей, пустяковых приманок делает вид, будто он им «товарищ», ведь это приносит ему большую выгоду. И в конечном счете никто не жалуется.

По мере того как он говорил, голос его звучал все громче. Он жестикулировал, бранился и, казалось, почти забыл о Жюльене, увлекшись общими рассуждениями о труде, об эксплуатации плохо организованной рабочей силы.

– Зря ты лезешь в бутылку, – сказала тетя Эжени. – Это ничего не изменит. Вот таким ты и был всю жизнь. Вечно спорил со всеми о политике, а ничего не изменилось.

– Ничего и не изменится, потому что всегда найдутся люди вроде тебя, которые считают, что ничего не поделаешь, все и так хорошо. А если что и изменится к лучшему, то лишь по воле господа бога. Но если бы господь бог занялся благосостоянием трудящихся, то уже давным-давно была бы восьмичасовая рабочая неделя и пенсия в тридцать лет.

Он отодвинул стул и резко поднялся.

– Ну, – сказал он, – пошли. Сядем все-таки в лодку и поедем в сторону Рошфора. Если не доедем до протока, половим рыбу в затоне. Хоть одну-две щучки да подцепим!

Они вышли. Собака застыла в ожидании среди двора и смотрела на них. Увидев, что Жюльен берет в сарае весла, она стрелой помчалась к реке и прыгнула в лодку. Когда они сели, Диана уже улеглась на носу, положив лапы на борт и вытянув вперед морду.

– Тихонько поднимемся до первого затона, – сказал дядя Пьер.

Прежде чем усесться на весла, Жюльен сбросил куртку и рубашку.

– Правильно, – сказал дядя Пьер, – в твоем возрасте надо загорать. Пусть кожа дышит.

Тетя Эжени, стоявшая на берегу, спросила:

– В чем дело, Жюльен? Ты весь в волдырях?

Мальчик посмотрел на свой живот и грудь.

– Ничего страшного, – сказал он, – это клопы. Я немного чесался в первые дни, вот и образовалась короста…

– Ну-ка, подойди поближе.

Он выпрыгнул на берег. Пока тетя Эжени рассматривала его, дядя Пьер тоже вышел из лодки и спросил:

– Что? Клопы в комнате, где ты спишь?

– Да, есть немного.

– Немного, говоришь? Да их там, видно, полчища, черт возьми! Я в свое время спал в казарме; там они просто кишели, и то я не был так искусан. А что же другие, ничего не говорят?

– Они уже не чувствуют укусов. Кажется, к ним быстро можно привыкнуть: даже мне клопы не мешают больше спать.

– И неудивительно. После такого рабочего дня вы спите как мертвые. Мне кажется, черт побери, что хозяин мог бы сделать дезинфекцию.

Жюльен объяснил, что это не помогает, потому что как раз под полом расположена печь. Но дядя Пьер на этот раз пришел в ярость. Он грозился в тот же вечер отправиться к господину Петьо и потребовать у него объяснений.

– Нет-нет, не ходи, – взмолился Жюльен. – Не надо. Он меня после этого не оставит на работе.

– И что с того! – крикнул дядя Пьер. – Ты что, так стремишься остаться в этой помойной яме и надрываться ради людей, которые набивают себе карманы?

Жюльен посмотрел на тетю Эжени, дядя Пьер затих. Несколько секунд они стояли молча. Ярко светило солнце. Не было ни малейшего ветерка. Время от времени лист, оторвавшийся от липы, медленно падал, кружась в воздухе. Собака сидела в лодке, смотрела на них и стучала хвостом о днище. Дядя Пьер обратился к жене:

– Ну, что ты скажешь? Нельзя же терпеть. Нужно вмешаться.

– Не стоит горячиться, – сказала она. – Надо все обдумать. Можно еще немного подождать.

Дядя Пьер достал кисет и бумагу. Свернул сигарету, закурил и спросил:

– А товарищи говорили тебе о профсоюзе?

– Что это такое? – спросил Жюльен.

Дядя Пьер нахмурил лоб, брови его сошлись. Он сдвинул на затылок полотняную шляпу и почесал голову. Потом, вынув изо рта сигарету, стал объяснять:

– Это когда рабочие объединяются, чтобы заставить хозяев уважать их права. Ты платишь взнос, и тебе дают членский билет… Неужели тебе ничего об этом не говорили?

– Нет, – сказал Жюльен, – ничего.

Дядя Пьер посмотрел на жену, пожал плечами и проворчал:

– Господи, как грустно это слышать. Думаешь, чего-то добились, и вот в один прекрасный день видишь, что все нужно начинать сначала.

– Как бы то ни было, – заметила тетя Эжени, – надо, чтобы он купил лекарство и смазал тело. Эти укусы могут воспалиться. А моя сестра так над ним трясется, что бы она сказала, если бы видела, в каком он состоянии!

– Ты должна ей написать, чтобы она знала.

– Нет-нет, не надо, – сказал Жюльен, – не пиши ей, тетя, не надо.

Дядя Пьер придвинулся ближе и, посмотрев Жюльену в глаза, спросил:

– Что с тобой?

– Ничего. Просто незачем писать матери. Не к чему ее расстраивать.

– Нет, – сказал дядя Пьер, – тут что-то другое. Ты никогда особенно не заботился о том, чтобы уберечь родителей от волнений. Ты от нас что-то скрываешь.

Он помрачнел. Сжав своими заскорузлыми ладонями руку Жюльена, он тряхнул ее несколько раз и снова заговорил:

– Мы ведь с тобой друзья, ты можешь говорить со мной откровенно. Не станешь же ты утверждать, что хочешь остаться на этом чертовом месте ради собственного удовольствия. Надо сказать, что я никогда толком не мог понять, почему ты вдруг решил быть кондитером. Это, конечно, твое дело, но то, что ты хочешь остаться у Петьо в таких жутких условиях, – это уж, признаюсь, выше моего понимания. Ведь твои родители – люди с достатком. Значит, ты решил работать не ради двадцати пяти франков в месяц, которые тебе платят, и не ради харчей! Ты можешь вернуться домой, и тебе подыщут другое место!

Жюльен молча опустил голову. Дядя Пьер взял его за подбородок и, заглянув в глаза, спросил:

– Ну, что с тобой?

– Не нужно писать нашим.

– Ладно, тетя писать не будет. Но все же я хочу знать, почему ты на этом настаиваешь?

Жюльен пожал плечами.

– Просто так, – сказал он, – предпочитаю остаться там.

Дядя Пьер прищелкнул языком.

– Нет, – сказал он, – это не ответ. У тебя есть причина более определенная. Только ты не хочешь говорить, потому что не доверяешь мне. Ладно, будь по-твоему. Ты вернешься к хозяину, а я завтра же пойду в трудовую инспекцию. Я расскажу, что там у вас творится, и ты посмотришь, правда ли твой хозяин так всемогущ. Посмотрим, может ли он безнаказанно плевать на законы. И вообще на все.

– Не надо, – попросил Жюльен, – он узнает, что это из-за меня, и еще выгонит.

– Немного потеряешь. А потом, разве ты уже подписал контракт об ученичестве?

– Нет еще. Только по истечении недельного срока. Я подпишу, очевидно, в пятницу.

– Ты лучше сделаешь, если совсем его не подпишешь и вернешься к родителям.

Вмешалась тетя Эжени.

– Послушай, Пьер, лучше обождать еще несколько дней. В субботу я иду на рынок и расспрошу, как все уладить по-хорошему.

Дядя Пьер рассмеялся.

– Ну, если ты возьмешься защищать рабочих, то дело будет в шляпе.

Он повернулся и шагнул в сторону лодки.

– Ладно, садись и бери весла, – сказал он, – а то мы проспорим здесь до пяти часов.

Они поплыли. Тетя Эжени махнула им рукой и крикнула:

– Главное, не забудь, что у мальчика мало времени!

– Не беспокойся! – крикнул дядя Пьер. – Успеет он затопить свою печь.

Долгое время Жюльен греб молча. Дядя Пьер опустил в воду леску, которая медленно разматывалась со спиннинга. Удилище слегка вздрагивало. Он иногда приподнимал его и переносил с одного борта на другой или же резким движением взмахивал им так, что гнулся бамбук, а леска со свистом ложилась на поверхность воды. Мелкие капельки катились по шелковой нити и, поблескивая, падали в воду, ослепительно яркую от солнечных лучей. То и дело весло ударяло по воде, вздымая фонтаны золотых брызг.

Они проплыли под мостом. Вода шумела, ударяясь о быки. Длинные черные водоросли извивались, как огромные змеи. Кое-где на поверхность выскакивали рыбы. После долгого молчания дядя Пьер дважды кашлянул и спросил:

– Ну, теперь, между нами, скажи, пожалуйста, почему ты так боишься, что тетя напишет твоей матери?

Жюльен три раза взмахнул веслами и только тогда сказал:

– Если мама узнает, она потребует, чтобы я вернулся.

– Значит, именно этого ты и боишься? Так, так. Вот я и говорю, что ты хочешь остаться в этой навозной куче…

Дядя Пьер оборвал фразу. Жюльен подождал немного. Потом, видя, что дядя Пьер смотрит на него, явно ожидая более вразумительного ответа, он объяснил:

– Когда я уезжал, отец сказал матери: «Вот увидишь, будет как в школе. Он ничего не станет делать. Или найдет любой предлог, чтобы вернуться, или его выставят за дверь. Готов пари держать, через месяц он вернется назад».

Дядя Пьер усмехнулся. Усы его чуть приподнялись. Он повернул немного ручку своего спиннинга, понимающе кивнул головой и сказал:

– А теперь греби наискось. Давай попытаем счастья возле этих кустов, а потом отправимся к затону.

Часть вторая

18

Каждый год дядя Пьер и тетя Эжени проводили декабрь в Париже: там жил их сын. Перед тем как сесть в поезд, дядюшка сказал Жюльену:

– Я больше ни разу не заводил с тобой разговора о хозяине, но отлично знаю, что у вас там все по-старому. Ты не хочешь, чтоб я вмешивался, дело твое. Я слишком ценю свободу и уважаю твое право поступать по собственному разумению, даже если тебе потом придется об этом пожалеть. Но перед отъездом хочу сказать: если тебе что-нибудь понадобится, ступай на Биржу труда, знаешь, в то здание, что в начале квартала Паскье, перед стадионом. Там спросишь Поля Жакье и скажешь, что пришел от моего имени. Можешь ему довериться и все объяснить. Он даст тебе совет.

Жюльен записал имя и фамилию в блокнот, где были адреса нескольких его приятелей, обнял на прощанье дядю Пьера и тетю Эжени и проводил взглядом удалявшийся поезд. Был вторник 30 ноября. Пробило пять часов вечера; погода стояла серенькая, в витринах лавок уже загорались огни.

Жюльен возвратился в кондитерскую и растопил печь. Хозяев не было. Весь дом был заперт, кроме цеха. Виктор, должно быть, заблаговременно замесил тесто для рогаликов и бриошей и отправился погулять. Когда печь загудела и Жюльен натаскал угля из сарая, он снова натянул куртку и уселся на мраморный стол. Горела лишь небольшая лампочка над мойкой, и почти все помещение было окутано мглой. В тишине слышно было только, как гудит огонь. Время от времени раскаленный уголек падал в воду, налитую на дно поддувала, с минуту шипел и затем угасал. Хозяйская кошка проскользнула в комнату вслед за Жюльеном. Примостившись возле печи, она следила за мальчиком и, когда он уселся на мраморный стол, растянулась у него на коленях. Теперь она мурлыкала и терлась о тонкую ткань его штанов. Несколько раз Жюльен брал ее передние лапки и сжимал их в ладони. Кошка выпускала когти, но ни разу его не оцарапала.

За два месяца Жюльен уже успел привыкнуть к своей новой жизни. Брань и крики хозяина и мастера, жеманство хозяйки, вечерние прогулки, когда приходилось убегать по крыше, изнурительный труд – все это сплеталось в такой тугой узел, что ему некогда было ни о чем подумать. Теперь он знал покупателей и, отправляясь с каким-либо поручением, мог заранее сказать, сколько получит на чай. Жюльен давно уже научился каждое утро класть в корзину несколько лишних рогаликов, он знал также, когда и где лучше всего их съесть. Раз в неделю он писал матери, а она в ответ постоянно укоряла его за то, что он мало пишет о своем здоровье, о работе, о том, как их кормят.

Когда у Жюльена зашел с Морисом разговор о кормежке, тот дал ему несколько хороших советов. Если еда была недостаточно сытной, следовало приналечь на пирожки. Их нужно было брать из недопеченных, другими словами, еще не считанных. Впрочем, только мастер мог что-либо заметить, а Морис утверждал, что тот никогда и слова не скажет.

– Он отлично знает, что хозяин скряга. До женитьбы он тоже здесь столовался и успел понять, что к чему. Мы едим с хозяевами за одним столом, вот они и воображают, будто мы сыты! Но ты бы только посмотрел, сколько они сами в промежутках лопают. А потом, разве они работают так, как мы! Они куда меньше сил тратят.

Морис часто ворчал, иногда он по нескольку часов подряд дулся. Госпожа Петьо смеялась. В шутку она говорила, что он походит на рослого младенца, потерявшего соску. Морис не произносил в ответ ни слова, но, когда хозяйка поворачивалась спиной, неизменно повторял:

– Младенец! А катись ты отсюда…

И почти всякий раз он прибавлял:

– Посмотрел бы ты, как мой отец обращается со своими рабочими!

Госпожа Петьо обладала особым чутьем: от нее ничто не укрывалось. И тогда со своей дежурной улыбочкой, от которой скулы поднимались у нее к вискам, она складывала руки, слегка приседала, так что в вырезе платья чуть видна была белая грудь, и обычно говорила:

– У вас совсем сонный вид, мой милый Жюльен, постарайтесь проснуться. Не то господин Петьо поднимет крик. Вот что, садитесь-ка на велосипед и быстренько отвезите этот заказ, я уверена, что на свежем воздухе вы сразу придете в себя.

Так происходило всякий раз, когда разбитый усталостью Жюльен чувствовал, что глаза у него слипаются, и мечтал хоть немного отдохнуть перед ужином.

Хозяин добрую половину дня проводил в кафе. Он заходил в цех лишь для того, чтобы наорать на рабочих или сообщить какую-нибудь политическую либо спортивную новость. Все молча слушали. Мастер иногда что-нибудь говорил в ответ. Случалось, что хозяин вбегал в цех и, едва успев распахнуть дверь, кричал:

– Славную историю я только что услышал!

Он пересказывал ее и громко смеялся, держась обеими руками за свое круглое брюшко, которое так и ходило под курткой. Рабочие смеялись вместе с ним.

По вторникам, если хозяева с утра не уходили из дому, Морису и Жюльену все время приходилось быть начеку. Господин Петьо, заслышав, что они переступают порог комнаты, открывал дверь из столовой и останавливался в проеме с ведром для угля; улыбаясь, он делал вид, что поражен неожиданной встречей.

– Смотри-ка, – говорил он, – ты, оказывается, еще тут? А я как раз собрался развести огонь в печи. Не принесешь ли уголька?

И ученики шли за углем, ругались, но все же шли. Однажды во вторник утром Жюльен целый час мыл хозяйский автомобиль. И теперь он принимал меры предосторожности: приоткрыв дверь комнаты, прислушивался, оглядывался по сторонам и только потом выходил на лестницу. Порою мальчик чувствовал, что хозяин подстерегает его, тогда он возвращался в комнату и пережидал. Ему редко приходилось долго ждать: у хозяина, по счастью, было меньше терпения, чем хитрости.

Жюльен нажил себе врага: мамаша Раффен так и не простила, что он не пришел работать у нее в саду. Сам он ненавидел эту женщину, она внушала ему отвращение. Всякий раз, растапливая печь в столовой, Жюльен брезгливо вспоминал, как она плюется и швыряет в печь мокрые изжеванные окурки. Несколько раз он слышал, как старуха говорила дочерям:

– Этот Жюльен немногого стоит. Вы мало что приобрели, взяв его в дом, Я уверена, он еще себя покажет!

– Пусть треплется, – успокаивал товарища Морис. – Старуха из ума выжила, хозяевам наплевать на ее слова.

Жюльен редко видел женщин, живших в доме, он сталкивался с ними только в столовой, во время еды. Лишь служанка Клодина проводила большую часть времени в кухне, и мальчик всегда с нетерпением ждал пятницы. Однако, когда в этот день после обеда он являлся на кухню, чтобы вместе с нею приготовить мозги или мясную начинку для пирогов, он чувствовал какую-то тяжесть на сердце, у него словно перехватывало дыхание. Однажды он подошел вплотную к девушке и прикоснулся к ее руке, Клодина не отстранилась. Она постоянно говорила о Тино Росси и пела его новые песенки.

Лучшим другом в доме была для Жюльена кошка. Она нередко приходила в дровяной сарай или в цех, когда мальчик был там один. Каждый раз, когда ему это удавалось, он припрятывал для нее кусок мяса.

В тот вечер Жюльен долго сидел в полумраке, не двигаясь, а кошка лежала у него на коленях. Ночь прильнула к оконным стеклам. С улицы не доносилось ни звука, только время от времени потрескивала балка на потолке да сухо щелкал кусок кокса, лопаясь в топке. Жюльен уже второй раз загрузил углем печь, когда появился Виктор. Мальчик услышал, как тот шагает по плитам двора.

– Что ты тут делаешь? Можно подумать, будто ты сидишь возле покойника при свете ночника, – заявил Виктор, прикрывая за собой дверь.

Жюльен улыбнулся. Помощник мастера щелкнул выключателем, под потолком вспыхнула лампа; кошка потянулась и с мяуканьем направилась к двери. Жюльен выпустил ее. Виктор расстелил на разделочном столе иллюстрированный киножурнал, мальчик устроился рядом с ним.

Некоторое время он не мог отделаться от чувства какой-то пустоты и смутного сожаления. Яркий свет и присутствие Виктора, казалось, разрушили что-то милое его сердцу, но что именно, он не мог бы определить.

Оба разглядывали картинки из фильмов и портреты кинозвезд.

– Ты видел новую служаночку в кафе «Коммерс»? – спросил Виктор.

– Видел.

– Тебе не кажется, что она похожа на Марлен Дитрих?

– Пожалуй, немного похожа.

– Мне очень нравятся такие девочки.

Жюльен колебался. Подумав с минуту, он сказал:

– Тут мимо нас каждый вечер проходит девушка, она живет, должно быть, где-то возле улицы Пастера, так вот, она еще больше похожа на Марлен Дитрих.

– Не видал, – откликнулся Виктор, – не знаю.

Он уставился на Жюльена, расхохотался и прибавил:

– Я бы не удивился, узнав, что ты уже одержал над ней победу.

Мальчик почувствовал, что краснеет.

– Нет-нет, – запротестовал он. – Просто я заметил, что она тут проходит.

– Тогда почем ты знаешь, что она живет на улице Пастера?

– Она всегда идет по направлению к улице Бьер.

– Но с улицы Бьер можно попасть не только на улицу Пастера. Признавайся, ты с ней крутишь любовь?

– Нет-нет, уверяю вас, я с ней никогда даже не разговаривал. Но, развозя заказы, несколько раз встречал ее на улице Пастера. Вот и все.

– Если она тебе нравится, не теряйся, – заметил Виктор. – А главное, чего ты мешкаешь? Подстереги ее как-нибудь вечерком и ступай следом. Когда убедишься, что поблизости никого нет, подходи смело. Поначалу она, конечно, пошлет тебя подальше. Ну, это нормально. Ей так и положено, но ты не робей.

Жюльен не вымолвил ни слова. Только улыбнулся и вздохнул.

– Ты мне ее покажешь, – продолжал Виктор, – и я тебе сразу скажу, стоит ли с ней дело иметь.

– Договорились, покажу.

Они еще немного поболтали, продолжая перелистывать журнал. И тут явились хозяева. Виктор и Жюльен услышали, как открылась дверь в столовую. Помощник мастера взглянул на будильник.

– Еще только половина седьмого, – проворчал он. – Если б я услыхал их шаги в коридоре, то погасил бы свет.

– Зачем?

– Не ради себя, конечно, а ради тебя. Вот увидишь, если им что понадобится, они тебя сразу отыщут.

Не успел он окончить фразу, как дверь из столовой вновь отворилась. И тотчас же раздался голос хозяина:

– Жюльен! Это ты, Жюльен?

– Ну, что я тебе говорил? – прошептал Виктор. – Теперь ты влип. Пропал.

Жюльен вышел, ничего не ответив.

Хозяин стоял в пальто и шляпе.

– Иди-ка сюда, дружок, – сказал он. – Ты должен оказать мне небольшую услугу.

Остановившись перед зеркалом и приподняв вуалетку на небесно-голубой шляпе с широкими полями, госпожа Петьо подкрашивала губы. Прервав свое занятие, она с улыбкой проговорила:

– Вы сегодня просто душка, мой милый Жюльен. Душка, да и только!

– Поедешь в гостиницу «Центральная», – пояснил хозяин. – Нынче вечером мы обедаем у друзей. Я заказал по телефону лангусту под бордоским вином. Возьмешь котелок и отвезешь вот по этому адресу. Когда доберешься, мы уже там будем. Поторапливайся и захвати с собой корзинку, поставишь в нее котелок.

Жюльен вышел. На улице, перед тем как сесть на велосипед, он взглянул на карточку, которую ему сунул хозяин. Адрес был уже знаком мальчику, он доставлял туда пирожные, эти люди жили довольно далеко, возле Плюмона.

– Черти! – проворчал он. – Не могли пойти лопать куда-нибудь поближе!

Он быстро крутил педали и вскоре въехал во двор гостиницы. Прислонил велосипед к ограде, захватил корзинку и вошел на террасу со стеклянной крышей, освещенную мощной лампой. Мальчишка лет пятнадцати, одетый так же, как и Жюльен, но в высоком колпаке, разбивал яйца в большую миску.

– Привет! – сказал Жюльен.

– Привет, кондитер! – отозвался мальчишка. – Тебе чего?

– Хозяин прислал меня за лангустой.

– А, так ты от Петьо?

– Да.

– Тогда валяй к шефу.

Не выпуская из рук яичной скорлупы, из которой свисала клейкая нить, поваренок указал на дверь. Оттуда доносились крики и звон кастрюль.

– Входи туда, – прибавил мальчишка.

Жюльен открыл дверь. Сперва он увидел двух поваров, стоявших перед длинной черной плитой, которая занимала всю середину помещения. Старший из поваров, тучный человек с большим брюхом и багровым лицом, повернулся к нему и заорал:

– Чего тебе надо, мучная клецка?

– Я пришел за лангустой для господина Петьо.

Продолжая что-то помешивать в кастрюле, толстяк завопил:

– Лангуста для Петьо! Лангуста для Петьо! Кто готовит лангусту для Петьо?

Какой-то мальчишка из глубины кухни крикнул:

– Я, шеф!

– Тогда пошевеливайся, селедочный хвост! Разве не видишь, мальчишка ждет.

Он толкнул кастрюлю на самую середину плиты, и теперь сквозь конфорку стала видна раскаленная докрасна топка. Потом шеф-повар, слегка покачиваясь, подошел к Жюльену.

– Выпей со мной стаканчик, – предложил он.

Мальчик посмотрел на него, но не тронулся с места. Толстяк взял литровую бутылку белого вина, стоявшую под столом в ведерке с колотым льдом.

– Выпей, – повторил повар.

– Нет-нет, спасибо, – отказался Жюльен.

Но тот обернулся со стаканом в каждой руке.

– Выпей, черт побери! – загремел он.

Жюльен шагнул вперед и взял протянутый стакан.

– Это для меня слишком много, – пробормотал он.

Толстяк расхохотался.

– Что ты там поешь! – крикнул он. – Ты мужчина или тряпка? Ну, за твое здоровье!

Они чокнулись, и мальчик почувствовал, как холодное вино потекло по его пальцам. Шеф-повар разом осушил свой стакан. Жюльен отпил два глотка и остановился. Толстяк посмотрел на него в упор.

– В чем дело? – спросил он. – Может, тебе вино не по вкусу?

– Вино замечательное, – вымолвил Жюльен.

– Ну, коли так, пей до дна.

Жюльен осушил стакан.

– Теперь я вижу, что ты мужчина! – пробормотал повар, возвращаясь к плите.

Жюльен не сводил с него глаз. Пристально смотрел на его огромную голову, на одутловатое лицо, на котором виднелись маленькие черные, непрерывно мигавшие глазки. На шеф-поваре был очень высокий колпак, внизу на колпаке были заметны большие серые пятна от пота. Он все время жестикулировал. Ходил от плиты к столу и обратно, там пробовал соус, здесь суп и то и дело орал. Помощники, казалось, не обращали на него никакого внимания. Шеф-повар несколько раз возвращался к столу и наливал себе полстакана белого вина, которое проглатывал одним духом. Работавший с ним рядом повар также пил вино.

– Хочешь еще стаканчик? – спросил шеф у Жюльена.

– Нет, большое спасибо, – ответил мальчик, у которого уже шумело в голове.

Вдруг шеф-повар снял большую кастрюлю, висевшую на укрепленной над плитой рейке с крючками. Подойдя к лампе, он с минуту разглядывал кастрюлю, потом взорвался.

– Старая чертовка, грязнуха проклятая! – завопил он, устремляясь в глубину кухни.

Только тогда Жюльен заметил старушку, которая мыла миску в большом железном баке. Увидя приближавшегося повара, она выпустила миску и скорчилась от страха, втянув голову в плечи и защищая руками грудь.

Подойдя к ней на несколько шагов, толстяк размахнулся и швырнул кастрюлю. Жюльен услышал звон металла, потом старушка наклонилась и издала пронзительный крик. Теперь мальчик видел только ее круглую черную спину, выступавшую над столом. Она со стоном повторяла: