Текст книги "В чужом доме"

Автор книги: Бернар Клавель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 27 страниц)

44

Родители Жюльена приехали в Доль в день похорон. Отец пришел в кондитерскую, и господин Петьо привел его в цех.

– Работа у нас в самом разгаре, – сказал хозяин, – уж вы-то понимаете, что это значит.

– Конечно, понимаю, – ответил господин Дюбуа.

Жюльен стоял возле плиты, помешивая длинной деревянной лопаточкой яблочный компот, варившийся в тазу.

– Ну как, привыкает он к делу? – спросил отец.

– Помаленьку, помаленьку, – сказал господин Петьо.

Мастер улыбался. Жюльен заметил, что он подмигнул отцу. Хозяин вынимал из печи противни с пирожными. Продолжая следить за компотом, Жюльен время от времени бросал взгляд на отца – старик стоял возле двери, сжимая своими большими темными пальцами погасшую сигарету. На нем был мешковатый черный костюм. Сверкающий крахмальный воротничок белой сорочки был также слишком широк для худой шеи с набухшими венами и сухожилиями. На голове у него красовалась мягкая шляпа с широкими полями и очень высокой тульей. Потертый черный фетр слегка отливал зеленым. Поверх жилета шла массивная серебряная цепочка: она начиналась у верхней петлицы и заканчивалась возле карманчика. Он старался держаться прямо, но все-таки немного горбился. Жюльен нашел, что отец постарел и, главное, похудел.

– Ваш свояк умер неожиданно, – сказал господин Петьо. – А какой крепкий был человек. Сколько ему исполнилось?

– Между нами разница в четыре года. Я призыва девяносто третьего, а он девяносто седьмого. Так что ему исполнился шестьдесят один год.

– Немного.

– Славный был человек, – вставил мастер.

– Здесь все его очень любили, – подхватил господин Петьо. – Он был весельчак, умел пошутить.

– Надо сказать, что для такого человека, как он, крепкого, но нервного, который и минуты не сидел на месте, это хорошая смерть, – заявил отец Жюльена. – Уж лучше помереть сразу, чем годами лежать прикованным к постели и влачить жалкое существование.

Все согласились с ним. Жюльен думал о доме дяди Пьера, о тетушке Эжени, о Диане, о реке Ду, которая медленно катит свои воды мимо большой липы. «Хорошая смерть… Хорошая смерть». Слова эти звучали у него в голове.

Освободив печь, хозяин положил лопату и обернулся.

– Найдется у вас свободная минутка, чтоб выпить со мною стаканчик? – спросил отец.

– Именно это я и хотел вам предложить, – со смехом ответил господин Петьо.

– Может, и мастер пойдет с нами?

– Разумеется, – сказал хозяин.

– Только ненадолго, – отозвался Андре. – Вы ступайте, я вас догоню.

Хозяин вышел в сопровождении отца Жюльена.

– А твой отец, видать, славный, – сказал мастер.

– Если бы здесь был Дени, – вмешался Виктор, – он сказал бы, что господин Дюбуа совсем не похож на хозяйчика.

Мастер кончил украшать торт, выдавил остаток сливочного крема из воронки в миску, ополоснул руки в баке для мытья посуды и быстро вышел из цеха. Отсутствовал он всего несколько минут. А возвратившись, объявил:

– Нынче утром мы хозяина больше не увидим. Он теперь толкует о войне четырнадцатого года с отцом Жюльена и владельцем кафе.

Через минуту госпожа Петьо позвала Жюльена:

– Пойдите сюда, голубчик. Тут ваша матушка. Мать ожидала в столовой. Она была в черном. Старомодная шляпа закрывала часть лба и уши.

– Госпожа Петьо тебя отпускает, – сказала она. – Я хочу купить тебе костюм. Ты из всего вырос.

– Да, он и впрямь сильно вырос. Не знаю, в чем дело, может быть, сытная еда, но со всеми нашими учениками происходит одно и то же: когда они возвращаются к себе, родители их не узнают – до такой степени мальчики поправляются и мужают.

Выйдя из дому, Жюльен с матерью направился в центр города. Некоторое время они молчали, потом мать спросила:

– Ты видел дядю Пьера?

– Я там был. И видел тетю Эжени… Но в спальню к дяде зайти не решился.

Мать замедлила шаг и посмотрела на него.

– Почему? Не надо бояться покойников.

Жюльен пожал плечами.

– Не знаю… – пробормотал он.

– Надо было проститься с дядей Пьером. Ведь ты очень его любил. Он был чудесный человек. И всегда тебя баловал.

– Все это так, только не знаю… Я не мог.

– Надо было это сделать ради тети Эжени. Она, верно, сильно огорчилась.

– Нет. Она сказала, что я прав – лучше, если я сохраню его в памяти живым.

Он говорил тихо, подбирая слова.

Они вошли в магазин одежды. Жюльен примерил несколько курток, потом одни брюки, другие. Мать обсуждала качество ткани, внимательно разглядывала ее, щупала своими жесткими негнущимися пальцами. Иногда она подходила к самой двери и, стоя на пороге, разглядывала расцветку ткани на свету, потом возвращалась и просила показать что-нибудь еще. Приказчик был очень высокого роста, и всякий раз, когда он говорил, мать, которой мешала шляпа, приподнимала голову и поворачивалась в его сторону.

В конце концов она остановилась на синем костюме в белую полоску.

Купила также белую сорочку и синий галстук. Приказчик сложил все это в большую картонную коробку, и мать направилась к кассе.

– Вы должны мне сколько-нибудь уступить, – сказала она.

Кассир произвел подсчет и сбросил два франка. Жюльен и мать вышли из магазина.

– Терпения у них хватает, – заметил мальчик.

– Это их обязанность. Если б деньги доставались нам легче, я бы столько не торговалась, можешь не сомневаться.

Они шли теперь по Безансонской улице.

– А башмаки? – спросила мать. – Они еще впору?

– Сандалии пока хороши. А вся остальная обувь жмет.

– Гогда надо купить и башмаки. Пойдем.

Они двинулись к площади Насьональ. Дойдя до церкви, мать внезапно остановилась и посмотрела на Жюльена.

– Я очень расстроена, – пожаловалась она.

Он подумал, что она говорит о смерти дяди Пьера.

– Еще бы! – сказал он. – Я тоже.

Она опустила голову, потом вновь посмотрела на сына.

– Мы так редко видимся, – промолвила она. – А в письмах не обо всем напишешь. Хочу воспользоваться тем, что я здесь, и поговорить с тобою. Знаешь, ты сильно огорчил меня.

Жюльен нахмурился. Мать колебалась. Мимо шли люди. Она некоторое время провожала их глазами, потом снова заговорила:

– Когда ты приезжал в Лон, то ходил к брату. Его, помнится, не было, и ты видел Мишлину?

– Да. Ну и что?

– Так вот, дня через два после этого мы оказались с ней с глазу на глаз. Пора тебе знать, что есть вещи, о которых матери слышать не очень-то приятно.

– Не понимаю, – буркнул Жюльен.

Она вздохнула.

– Ты не слишком рассудителен, сынок. Словом, ты отлично знаешь, что… что… – Она умолкла, немного подумала, потом прибавила: – Ты отлично знаешь, Мишлина меня недолюбливает. И она была очень рада мне досадить. Когда мы встретились, она спросила: «Ну как, есть вести от вашего коммуниста?» Неужели ты думаешь, мне приятно выслушивать такие слова?

– Но… Но я никогда ей ничего такого не говорил…

– Разве ты не рассказывал ей о профсоюзе, о конфедерации труда и уж не знаю о чем еще?

Жюльен покачал головой.

– Неужели ты думаешь, что умно поступил? – настаивала мать.

– Не думаю, что я поступил неправильно. К тому же она как будто одобряла меня.

– Ох, сынок, да она что хочешь скажет, только бы развязать тебе язык!

– А потом, все это ее не касается.

Мать помолчала. Лицо ее приняло горестное выражение.

– Ну, а мне? – спросила она. – Почему ты мне ничего не сказал?

– Просто в голову не пришло.

– Не хитри. Ты ничего не сказал потому, что великолепно понимал: меня это не обрадует. Зачем ты дал себя уговорить?

– Никто меня не уговаривал.

– Не самому же тебе пришла в голову мысль записаться в члены конфедерации? Разве до приезда в Доль ты когда-нибудь слышал о ней?

– Не знаю… Созвали собрание, все пошли туда.

У матери был смущенный вид.

– Надо выйти из этого профсоюза, – сказал она. – Не хочу, чтобы ты оказался в руках всяких проходимцев.

– Они вовсе не проходимцы, мама.

– Ты их не знаешь.

Жюльен поколебался и посмотрел на мать: в глазах ее застыла мольба.

– Это ты их не знаешь, мама, – прошептал он.

– Ох, сынок, если только отец узнает!..

– Надеюсь, ты ему не сказала?

– И ты еще спрашиваешь, дрянной мальчишка! Я взяла слово с Мишлины, что она тоже ничего ему не скажет. Не думаю, что она посмеет… Она мне обещала.

Перед мысленным взором Жюльена возникла маленькая контора и Мишлина, сидящая в кресле. Он сжал кулаки.

– Не то что я ей очень верю, – продолжала мать, – но думаю, она не посмеет. В свою очередь, я обещала ей хорошенько пробрать тебя. Объяснить, что представляют собой эти люди.

Она остановилась. На лице ее появилось напряженное выражение: она размышляла. Длинные морщины протянулись от глаз к впалым щекам, другие морщинки обозначились в углах рта.

– Не делай глупостей, милый. Не надо. Я так беспокоюсь о тебе.

Жюльен покачал головой.

– Я-то хорошо знала, что ты еще слишком мал, что тебе рано уезжать из дому.

Мать произнесла эти слова очень медленно, тихим, дрожащим голосом. Потом прибавила со вздохом:

– Ох, сынок, сынок… Совсем-то ты еще не разбираешься в людях.

Они двинулись дальше. Несколько раз мать повторяла, что он должен остерегаться; потом, после долгой паузы, снова сказала:

– Теперь ты уже достаточно взрослый, можешь понять. Ты ведь знаешь, Поль мне не родной сын. Он меня недолюбливает, но особенно надо остерегаться Мишлины.

Она прошла несколько шагов в молчании, остановилась возле витрины обувного магазина, с минуту смотрела на нее, потом прошептала:

– Как подумаешь, до чего все бренно на земле, невольно спрашиваешь себя, что за радость людям быть такими злыми?

Взявшись за дверную ручку, она обернулась и спросила:

– Носки-то у тебя хоть чистые?

– Да, я надел их только сегодня, – сказал Жюльен.

Они вошли в магазин.

45

Жюльен и его родители приехали после полудня. В просторной кухне собралось уже много народу; тетушка Эжени сидела рядом с сыном и какими-то родственниками, которых Жюльен не знал. Все негромко разговаривали между собой. Одни входили в спальню к дяде Пьеру, другие выходили оттуда. Женщины плакали, мужчины только уныло и беспомощно пожимали плечами. Мать взяла Жюльена за руку и повела за собой в спальню.

Они вошли. Мальчик не узнал комнаты. Все здесь было затянуто черными драпировками, обшитыми серебром. Даже окна не было видно. То тут, то там под драпировками угадывались очертания мебели. Посреди комнаты на довольно высоком помосте стоял закрытый гроб, обложенный цветами. По углам горели четыре свечи. В комнате царил незнакомый Жюльену запах, он впервые в жизни слышал его.

Несколько человек неподвижно стояли возле помоста. Какая-то женщина подошла к гробу, взяла лежавшую на блюдце веточку букса и перекрестила ею гроб. Пламя свечей задрожало, слегка померкло и отклонилось книзу.

Мать протянула Жюльену освященную веточку. Мальчик поднял глаза и увидел, что по ее морщинистым щекам катятся слезы, губы и подбородок дрожат.

Они возвратились на кухню. Жюльен с минуту постоял там в сторонке, потом вышел во двор. Люди разбились на группы. Мужчины громко разговаривали. Одни толковали о погоде, о рыбной ловле, другие – о работе. Возле колодца беседовали между собой два старика. В одном из них мальчик узнал человека, с которым они шли вместе два дня назад. Жюльен подошел и прислушался.

– Не понимаю я этого, – сказал старик.

– Да, это многих удивляет.

– Должно быть, он не оставил никаких распоряжений. Ведь он совсем не ждал смерти.

– Пусть он даже ничего не написал, но взгляды-то его известны. Все знают, что он был «красный». Господи, да он чуть не каждый день потешался над религией.

– В конечном счете это мало что меняет.

– Так-то оно так, но тут дело в принципе.

Жюльен направился к сараю. Отворил дверь. Дианы там не было. Когда он снова прикрыл дверь, подошедший старик спросил:

– Собаку ищешь?

– Да. А что, ее нет здесь?

– Утром я увел Диану. Она не находила себе места. Я решил, что для твоей тетки так будет лучше.

К ним подошел другой старик.

– Животные иногда страдают больше людей, – сказал он. – Некоторые собаки подыхают после смерти хозяина.

– У меня Диана меньше скулит, – сказал первый, – но к еде не притрагивается.

– А что с ней дальше будет?

– Думаю оставить у себя. Правда, я больше не хожу на охоту, но не убивать же такую прекрасную собаку, а отдать ее бог знает кому тоже не хочется. Сперва, когда я об этом заговорил, жена рассердилась. Но потом, в полдень, видя, как Диана горюет, она сказала: «Ты прав, нельзя бросать ее на произвол судьбы. Пьер был хороший человек и очень любил свою собаку».

– А почему тете Эжени не оставить ее у себя? – спросил Жюльен.

Старики переглянулись, потом первый пояснил:

– Ах да, тебя ведь вчера не было. Тетушка твоя собирается в Париж вместе с сыном. Он не хочет, чтобы мать жила тут одна.

– Он прав, – вмешался другой. – Что ей тут одной делать?

– И то верно.

Оба умолкли. Народу во дворе стало больше. Жюльен заметил отца, тот беседовал с какими-то мужчинами. Незнакомая старуха вынесла из кухни стул и уселась под липой.

– Ну, а кошка?

– Какая кошка?

– Дядина кошка. Ее кто возьмет?

Старик только пожал плечами, словно говоря, что этого он не знает. Другой заметил:

– Ну, кошка не пропадет. Она быстро отыщет себе пристанище.

Во двор въехал катафалк, люди расступились, чтобы катафалк мог обогнуть колодец. Лошадь вел под уздцы толстяк с багровым лицом. На нем были черные штаны и белая рубаха с заплатой на спине. Остановив лошадь, он вытер лоб большим клетчатым платком, взял с сиденья черную куртку и фуражку, надел их.

Жюльен отошел от стариков и присоединился к отцу, стоявшему у дверей кухни.

Возница и какой-то мужчина в черном вынесли гроб. Для этого они поставили его на носилки. К ручкам были прикреплены широкие ремни, сходившиеся на шее у носильщиков. Они шли медленно, слегка раскачиваясь, тяжело дыша, покраснев от натуги. Двое других мужчин помогли им установить гроб на очень высоком катафалке. Послышался продолжительный скрежет, возница поднял откинутую дверцу и закрепил ее крюком.

Тетушка Эжени стояла на пороге кухни. Прижав платок ко рту, она содрогалась от рыданий. С одной стороны ее поддерживал сын, с другой – мать Жюльена. Мужчины держали шляпы в руках, на солнце сверкали лысины. Тут же стояли священник и двое певчих. Служащие похоронного бюро накрыли катафалк трехцветным покровом и теперь ходили взад и вперед, вынося из дому цветы.

Женщины обнимали вдову; потом похоронная процессия медленно двинулась в путь.

Мать Жюльена и несколько женщин остались дома вместе с тетей Эжени.

Жюльен шагал во втором ряду, позади двоюродного брата и какого-то незнакомого человека. Рядом шел отец. Катафалк подскакивал на ухабах – дорога была плохая. Поднимаясь по косогору, который вел к мосту, лошадь напряглась, пошла быстрее и далеко опередила провожав ющих. Выехав на проезжую дорогу, катафалк остановился, возница, приподнявшись на козлах, смотрел на подходивших людей.

По пути на кладбище процессия растянулась. Теперь все говорили громко, голоса сливались в неясный гул, сзади поднималось густое облако пыли. Идти было далеко. Было жарко, и люди, придерживавшие концы покрова, держали шляпы над головой, чтобы не так пекло солнце. Жюльен не сводил глаз с черного катафалка и с цветов, колыхавшихся на крышке гроба.

В гробу лежал дядя Пьер. Мальчик представлял себе, как он неподвижно покоится, вытянувшись во весь рост в этом длинном ящике. На миг ему почудилось, что дядя Пьер вовсе не умер, что он сейчас стукнет кулаком в крышку гроба и крикнет: «Черт побери, вы, видно, спятили, вытащите меня отсюда!»

– Такие случаи бывали.

Жюльен произнес эту фразу вслух. Отец спросил:

– Что ты сказал?

– Ничего.

– Значит, мне показалось.

Они прошли несколько шагов, потом отец снова спросил:

– Так ты доволен? – Мальчик посмотрел на него, но ничего не ответил; отец продолжал: – Хозяин говорит, что с тобой не легко справляться, но работа у тебя спорится. Тебе по душе ремесло кондитера?

– Да.

– Мастер с виду человек подходящий. А хозяин болтлив. Как я понимаю, он, верно, немало времени проводит в кафе.

– Да, достаточно.

– Нынешним везет. Теперь в нашем деле многое переменилось. Когда у меня была булочная, я проводил в пекарне добрую половину ночи и все утро; а после обеда развозил хлеб по домам. Так что торчать в кафе времени не было.

Отец говорил, пока они не подошли к церкви. Жюльен его не слушал. Все сливалось в неясный гул – и голос отца, и разговоры провожающих, и скрип колес, и шарканье ног по каменистой дороге, белевшей в лучах солнца. Когда катафалк поворачивал, солнечный свет проникал под балдахин, и тени от бахромы плясали на цветах и трехцветном покрове.

В церкви было темно и прохладно. И вот настала минута, когда все поднялись и двинулись гуськом к алтарю. Жюльен видел, как люди исчезали за главным алтарем, потом вновь появлялись с другой стороны и шли к своему месту. Отец не пошевелился. Несколько мужчин, среди которых он узнал двух стариков, разговаривавших у колодца, также остались стоять.

– Куда они все идут? – спросил мальчик.

– Прикладываются к мощам, – пояснил отец. – В деревнях еще сохранился этот обычай.

– А что такое мощи?

– Эдакая штука, которую все целуют друг за дружкой.

Отец умолк. Теперь все вокруг них говорили. Шум отодвигаемых стульев и шагов, раздававшихся на каменных плитах, поднимался к стрельчатым аркам маленькой церкви и, усиленный эхом, наполнял своды. После паузы старик прибавил:

– Бедняга Пьер, его бы позабавило это представление. В конце концов…

– А почему мы не прикладываемся к мощам? – спросил мальчик.

Отец пожал плечами:

– Не вижу смысла. И потом, это негигиенично.

Жюльен смотрел на вереницу мужчин и женщин и все время думал о дяде Пьере, который, вытянувшись во весь рост, недвижимо лежал в гробу. Мальчик никогда еще не видел покойников. Он почти никогда не думал о смерти. Лишь изредка ему приходила в голову мысль о потустороннем мире, о небе, об аде. Дядя Пьер был замечательный человек. Интересно, видит он теперь все происходящее? Раз он умер, то должен видеть. Он должен видеть себя здесь, посреди церкви, в обществе людей, которые обходят вокруг его гроба и прикладываются к мощам. На минуту Жюльену захотелось последовать их примеру. Только затем, чтобы преодолеть владевшее им отвращение. Это было чем-то вроде жертвы, которую он хотел принести дяде Пьеру. Но потом он вспомнил слова отца: «Его бы позабавило это представление». Правда, ведь дядя Пьер всегда называл «представлением» религиозные обряды.

Жюльен думал о дядюшке почти без грусти. Впрочем, и люди вокруг него не казались грустными.

Однако когда мальчик вышел из церкви и могильщики начали опускать гроб в яму, он почувствовал удушье. Дядя Пьер был там, в этом ящике, он лежал неподвижно, холодный и окостеневший, и гроб с его телом опускался меж двух стенок блестящей желтой земли.

Когда гроб уже наполовину скрылся в яме, веревка выскользнула из рук могильщика. Он почти тотчас же перехватил ее, но все же раздался легкий треск, словно по доскам кто-то ударил кулаком.

– Господи, до чего тяжелый, – проворчал могильщик.

Жюльен услышал, как его кузен прошептал:

– Хорошо, что здесь нет матери.

Потом Жюльену пришлось стоять у ворот кладбища вместе с остальными членами семьи и пожимать руки людям, которые по большей части были ему незнакомы.

Было по-прежнему очень жарко. Все наклонялись, невнятно бормоча какие-то слова, а мальчик смотрел поверх голов на голубое небо, которое как будто тянулось до самого леса Шо. И неотступно думал о дяде, о дяде Пьере, которому предстояло одиноко покоиться в глубокой яме неподалеку от маленькой церкви.

Они медленно возвращались по голой дороге, извивавшейся среди лугов. Сквозь кусты сверкала река.

Когда они вошли в дом, женщины встали. Тетушка Эжени посмотрела на сына и спросила:

– Ну, как?

– Все кончено, – ответил он. И прибавил: – Бедная ты моя.

Лицо у нее осунулось, глаза распухли, но она больше не плакала. Подошла к Жюльену и шепнула:

– Видишь, мальчик, твой бедный дядя…

Жюльен понурился. Тетя Эжени отошла от него. Открыла шкаф, вынула и поставила на стол несколько стаканов и коробку бисквитного печенья.

– Не беспокойтесь, Эжени, – сказал отец Жюльена. – Мы не хотим ни есть, ни пить.

– Нет-нет, садитесь.

Сын покойного снял куртку и сказал:

– Присаживайтесь, присаживайтесь, сейчас я принесу бутылку вина.

46

В последовавшие за похоронами дни Жюльен много работал. Однако он часто думал о дяде Пьере и силился представить его в гробу. Вечером, перед тем как уснуть, мальчик вытягивался в постели, сложив руки на животе: ему казалось, что дядя Пьер лежит в такой позе и вечно будет так лежать. Вечно. Это слово часто возникало у него в голове, и он изо всех сил старался понять, что же такое вечность.

«Рано или поздно наступит конец света, ну а что будет потом?» – думал он.

Жюльен повернулся на правый бок и посмотрел в окно. В ясном небе сверкали звезды. В ночной тиши он чувствовал себя одиноким и маленьким.

Прежде он нередко смеялся, слыша разговоры о том, будто души умерших улетают на небо, но теперь думал: а может, и впрямь какая-то частица дядюшки Пьера оказалась там, наверху, и смотрит оттуда на него. Жюльен долго боролся с этой мыслью, понимая, что она сохранилась в тайниках его души еще с детских лет; но окончательно прогнать ее не удавалось, в голове у него стоял туман; потом он засыпал.

Перед отъездом тетушка Эжени и ее сын зашли в кондитерскую проститься с ним.

– Во вторник съездишь навестить Диану, – сказала тетушка. – Выбери время и напиши мне коротенькое письмецо. Ключи от дома у папаши Панона, но они тебе не понадобятся. Возьми у него только ключ от садовой калитки. От тебя зависит, чтобы на могилке дяди Пьера всегда были цветы…

В следующий вторник Жюльен оставил велосипед у папаши Панона и, ведя на поводке Диану, направился к дому дяди Пьера. Дождя не было, но погода стояла пасмурная. По небу медленно плыли тяжелые облака. Ивы вздрагивали. Поверхность реки казалась серой, а в местах, защищенных от ветра, на ней виднелись большие темно-зеленые пятна.

На цепи больше не покачивалась лодка дяди Пьера: сын спрятал ее в сарай. Пока они шли по дороге, собака выступала рядом с Жюльеном. Время от времени она делала стойку, выражая этим радость, что видит его. Мальчик ласково разговаривал с Дианой, останавливался и гладил ее. Когда они миновали мост и ступили на тропинку, ведущую к дому, собака начала дергать поводок. Жюльен сперва удерживал ее, но потом, видя, что вокруг никого нет, отпустил и побежал следом. Она быстро умчалась вперед. Когда он вошел во двор, Диана стояла на задних лапах перед кухонной дверью. Передними лапами она скребла по наличнику и слегка повизгивала. Жюльен ласково окликнул ее, потом обогнул дом и вошел в сад. Собака последовала за ним. Теперь она металась во все стороны и, не поднимая морды, то и дело останавливалась и долго обнюхивала землю.

Мальчик шел садом. В глубине была наполовину вскопана грядка. Может, именно здесь дядя Пьер упал на землю. Жюльен представил себе, как он лежал, неподвижно вытянувшись, совсем как в гробу.

Жюльен возвратился к забору, там уже расцвел куст сирени. Он срезал ножом несколько веток и вышел из сада. Собака обнюхивала дверь сарая. Мальчик позвал ее, и она побежала за ним.

Он снова шел по той дороге, по которой в день похорон ехал катафалк с телом дяди Пьера. Но сейчас солнца не было. Над лугами проносился ветер, он поднимал пыль столбом, и казалось, что на дороге крутятся большие серые волчки. Достигнув первых домов, Жюльен снова взял собаку на привязь. Он обогнул церковь, вошел на кладбище и принялся разыскивать могилу дяди Пьера. Какой-то человек, работавший заступом возле стены, посмотрел на него и крикнул:

– Эй, малый! Разве не знаешь, что собак на кладбище водить нельзя?

Жюльен остановился, но промолчал. Тогда человек крикнул громче:

– А ну, проваливай отсюда, не то я твоему псу сверну голову.

Мальчик все еще мешкал. Могила дяди Пьера была совсем рядом – он видел чуть привядшие цветы на ней.

Он уже собрался уйти, но тут из ризницы вышел священник и спросил:

– Что случилось, Мартен?

– Да вот мальчишка привел сюда собаку, она все могилы загадит!

Священник посмотрел на Жюльена и неторопливо направился к нему. Подойдя ближе, он спросил:

– Что ты тут делаешь, мальчик?

– Я пришел на могилу дяди, господина Дантена.

Священник был высок и худ, он слегка сутулился. На носу у него были очки в железной оправе. Улыбнувшись, он сказал:

– Как же, теперь я тебя узнал. А это – Диана. Его славная Диана.

Он нагнулся и погладил собаку. Она завиляла хвостом, задев его сутану. Священник выпрямился.

– Ты принес сирень, – сказал он. – Это хорошо. Но цветы, положенные в день похорон, еще почти свежие. Видишь? Последние дни было прохладно, а вчерашний дождь пошел им на пользу.

Жюльен двинулся за священником; тот шел к могиле, осеняя себя крестным знамением. С минуту они стояли рядом, не говоря ни слова. Собака уселась между ними.

– Тебе надо было захватить посудину и поставить в нее сирень, – заметил священник. – Я, пожалуй, что-нибудь найду.

Он повернулся, обвел глазами кладбище и направился к могиле, на которой виднелась старая, заржавевшая металлическая ваза.

– Держи, – сказал он, – родственники сюда не часто приходят. Поставь в нее цветы, а потом принесешь что-нибудь из дома.

Жюльен сполоснул вазу и наполнил ее водой. Когда он возвратился к могиле, священник все еще неподвижно стоял возле нее, скрестив руки на груди.

– Твой дядя был хороший человек, – сказал он. – Господь бог, без сомнения, поместил его среди праведников. Надеюсь, ты ежедневно молишься за упокой его души.

Жюльен утвердительно кивнул.

– Вот и хорошо, – похвалил его священник. – До свидания, мальчик.

Жюльен поблагодарил его; потом еще немного постоял у могилы.

– Дядя! Милый дядя! Если рай существует, я уверен, что ты в раю, – прошептал мальчик. И покинул кладбище.

Он медленно брел по дороге, а ветер дул все сильнее и сильнее. Небо, казалось, нависало все ниже. Слева темнел лес, словно наполовину вросший в землю.

Жюльен оставил собаку у папаши Панона. Когда он вышел со двора, на лоб его упали первые капли холодного дождя.

– Поторопись, – крикнул ему вслед старик. – Может начаться ливень.

Быстро крутя педали, мальчик покатил по дороге. Попутный ветер толкал его в спину, но он тем не менее ощущал огромную усталость. Ему хотелось растянуться на траве, покрывавшей откос, и долго лежать там – в полном одиночестве.