Текст книги "В чужом доме"

Автор книги: Бернар Клавель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 27 страниц)

64

Несколько дней господин Петьо немного меньше занимался мировыми событиями. Он не выходил теперь из цеха. По утрам жена приносила ему газеты прямо сюда. Если он был в это время занят, то просил ее читать вслух заголовки статей и военные сообщения. Хозяйка прислонялась к косяку двери и читала:

– «В начавшихся военных операциях принимают участие наземные, морские и воздушные силы…»

Хозяин прерывал ее:

– Человеку несведущему это мало что говорит. Но тому, кто знает, что такое война, и умеет читать между строк, понятно: многие парни уже лежат бездыханные на земле.

– «Английский пассажирский пароход «Атениа» торпедирован возле Гебридских островов…»

– Да, это тяжелый удар. Однако неплохо, что англичане почувствуют войну на собственной шкуре. Может, они теперь станут шевелиться быстрее, не так, как в четырнадцатом году.

Хозяйка останавливалась, разворачивала газету и снова начинала читать:

– «Английские самолеты сбрасывают миллионы листовок на территорию Германии. Листовки эти гласят: «Мы не питаем никакой вражды к немецкому народу, мы готовы заключить мир с любым по-настоящему миролюбивым немецким правительством».

– Смотри-ка, с них уже довольно. Меня это не удивляет. Я англичан хорошо знаю… Листовки разбрасывают! Плевать я на это хотел. Они думают, что можно выиграть войну, размахивая бумагой перед физиономиями бошей!

К концу первой недели, убедившись, что дела в цехе идут на лад, хозяин снова начал по нескольку раз в день исчезать. Он добегал до кафе «Коммерс» и через полчаса возвращался со свежими новостями и сплетнями.

Девятого сентября, войдя в цех, он крикнул:

– У меня есть новости об Андре. Мы только что выпили по стаканчику с одним сержантом, он служит вместе с нашим мастером и приехал сюда за обмундированием. Боюсь, ребята, вы больше не увидите своего мастера.

Жюльен и Кристиан переглянулись. Хозяин понизил голос, указал рукой на дверь и прибавил:

– Вы только женщинам не проболтайтесь. Этого делать нельзя, они еще кому-нибудь расскажут, и так до его жены дойдет… И вовсе он не служит поваром в походной кухне, он – гранатометчик в передовых частях… Знаете, для такого человека, как я, который понимает что к чему, это о многом говорит.

На следующий день он сообщил о смерти Виктора.

– Это точно, – сказал он. – Солдат, который служит с ним в одном полку, написал об этом домой. Вот только похоронная еще не пришла. Так что распространять новость пока не следует.

– А кто он такой, этот солдат? – полюбопытствовал Жюльен.

– Сам не знаю. Мне об этом рассказал один малый в кафе «Коммерс». Он знаком с его свояченицей.

Они много говорили о смерти Виктора вплоть до того дня, когда узнали от его невесты, что он себя отлично чувствует и что его полк вот уже две недели стоит в шестидесяти километрах от границы.

Хозяин пожал плечами.

– Есть же такие мерзавцы, которые любят распространять дурные вести! – заявил он. – Так бывает во время каждой войны. Они деморализуют народ… Эти люди подкуплены врагом.

И он обрушился на шпионов, на парашютистов, а заодно стал проклинать воздушные тревоги.

Уже скоро оба ученика перестали прислушиваться к его словам. К тому же торговля, которая в первые дни войны заглохла, теперь снова несколько оживилась. Поэтому Жюльену и Кристиану приходилось работать все дольше и дольше, и от усталости у них ныли руки и плечи.

Во вторник, в середине сентября, Жюльен навестил родителей. Вернее, он поехал к ним в понедельник вечером, но должен был вернуться во вторник после обеда, чтобы замесить тесто. Покончив с работой, он вышел из цеха и двинулся к Бирже труда. В небольшом помещении, где он уже давно не бывал, он застал двух женщин: они разговаривали с широкоплечим, дородным и краснолицым мужчиной. Одна из женщин спросила:

– Что тебе нужно, товарищ кондитер?

– Я хотел бы потолковать с господином Жакье.

– Это я, – сказал толстяк.

Голос у него был глухой и низкий. Когда он говорил, все лицо у него подрагивало, особенно подбородок. Жюльен подошел ближе.

– Меня зовут Жюльен Дюбуа, – начал он. – Мой дядя…

Толстяк прервал его.

– Знаю, ты племянник Пьера Дантена. Славный был человек! Когда началась война, я сразу вспомнил о нем. Что бы он сказал, если б увидел, какие вещи творятся! Может быть, это даже лучше, что он умер до начала войны.

Жакье умолк. Обе женщины одобрительно кивнули. Он что-то проворчал, потом спросил Жюльена:

– Ну, как работается? Я до сегодняшнего дня тебя ни разу не видал, но ты, верно, знаешь, мне уже пришлось однажды заниматься твоими делами.

– Благодарю вас, – сказал мальчик.

– Не за что меня благодарить, это моя обязанность. Вот только не хватает у меня времени во всем самому разбираться. Следовало бы еще разок зайти к твоему папаше Петьо. Что, он по-прежнему придирается к тебе?

– Нет, с тех пор как началась война, он не придирается, – сказал Жюльен.

– Понятно! Людей-то у него не осталось, я уверен, что он на тебя всю работу навалил.

Жюльен молча кивнул.

– Он должен бы теперь и платить тебе соответственно, – заметил Жакье.

– Дело в том…

Мальчик умолк, он колебался.

– Давай-давай, чего замолчал? – сказал Жакье.

– Дело в том, что я так или иначе первого октября должен уйти. У меня контракт. И он заканчивается тридцатого сентября.

– Ну и что? Ты хотел бы остаться?

– Нет! – вырвалось у мальчика. – Двух лет с меня достаточно.

Жакье и обе женщины рассмеялись.

– Да, этого больше чем достаточно, – проговорила одна из них. – Всем хорошо известно, что представляют собой папаша Петьо и его двуличная супруга, я уж не говорю об этой старой ведьме, мамаше Раффен!

– Стало быть, тебе нужно другое место, – продолжал Жакье. – Ну, теперь это проще простого.

– У меня уже есть место, – сказал мальчик. – Я сегодня был в Лоне. Родители подыскали мне место еще до объявления войны. Ведь уже тогда было известно, что первого октября я ухожу от хозяина.

– Ну, а теперь тебе хочется уйти или остаться? – спросил Жакье.

– Я бы хотел уйти, но не знаю, имею ли я право или нет?

Жакье поскреб свой внушительный подбородок.

– Вы заключили контракт?

– Да, господин Жакье.

– А дополнительных обязательств в отношении Петьо ты на себя не принимал?

– Нет, но мне кажется, он решил, что я останусь.

– Он тебя о чем-нибудь спрашивал?

– Нет. Только он теперь часто говорит, что из меня получится неплохой рабочий.

Жакье захохотал.

– Видно, у него на сердце кошки скребут, – сказал он. – Но только он, конечно, предпочел бы, чтобы ты сам попросил у него место. Или просто остался без всяких разговоров. Тогда он смог бы положить тебе то жалованье, какое сам пожелает.

Жюльен немного подумал, потом снова спросил:

– Значит, если я захочу уйти, то еще не поздно его предупредить?

Жакье положил обе руки на небольшой столик, затем оперся на локти и чуть подался вперед. Откашлявшись, он неторопливо стал объяснять:

– Слушай меня внимательно. Если ты решил уйти, ты ничего не обязан ему говорить. Твой хозяин уже предупрежден об этом два года назад. Ты поступил к нему в обучение по контракту, вы оба подписали этот контракт, стало быть, он не хуже тебя знает, какого числа истекает срок. Вот почему ты не должен ни о чем предупреждать. Если хочешь, ты вправе нынче вечером напомнить ему, что у тебя нет желания оставаться дольше под его гостеприимным кровом.

Обе женщины и Жюльен прыснули. Жакье немного помолчал, потом прибавил:

– Ты вправе также дождаться получки, положить деньги в карман и сказать: «Спокойной ночи, хозяин, довольно я на вас насмотрелся, а теперь, пожалуй, дома поживу!»

Все снова рассмеялись. Толстяк встал, подошел к мальчику и положил руку ему на плечо.

– Я не стану давать тебе советы, – сказал он. – Ты уже достаточно взрослый и поступишь так, как тебе захочется. Но, должен тебе сказать, я всегда считал, что нелепо делать гадости хозяину, если можно без этого обойтись. Смысл профсоюзного движения совсем в другом. Не затем люди живут на земле, чтобы грызться без нужды. И без того хватает войн… А человек – это человек. Ты меня понимаешь?

Жюльен кивнул. Жакье проводил его до дверей, помешкал, кашлянул и затем сказал:

– С другой стороны, если ты и в самом деле уверен, что этот субъект – мерзавец, тебе виднее. Судя по тому, что мне о нем говорил твой дядя, и по тому, что мне известно от Колетты, ваш хозяин не самый лучший представитель рода человеческого.

Жакье внезапно умолк, поморгал, потом, сжав руку Жюльена, вдруг проговорил:

– Вот что, давай-ка вспомним твоего дядю Пьера. Ты его хорошо знал?

– Еще бы!

– И любил?

– Еще бы!

– Будь он жив, ты бы к нему обратился за советом?

– Конечно.

– Так вот, поразмысли хорошенько, спроси себя, как бы он поступил на твоем месте… Поразмысли, и я уверен, что тогда ты поступишь, как должен поступить человек, потому что Пьер Дантен был человек… Настоящий человек.

65

Когда Жюльен в среду утром вновь увидел хозяина, он еще не принял решения. Как обычно, он взялся за работу. Стоя на том месте, где прежде стоял мастер, он разделывал тесто, раскатывал его, лепил рогалики и бриоши, а Кристиан укладывал их на противни и в формы. Господин Петьо следил за печью и одновременно занимался плитой. Всякий раз, поднимая голову, Жюльен видел стоявшую на полке, прямо перед его глазами, жестяную коробку со вмятинами и думал о мастере. Воспоминание о том, как мастер последний раз поглядел на него, не покидало мальчика. В ушах все еще звучали слова Андре: «Главное, не валяй дурака! Обещаешь?» Что он хотел этим сказать? Через несколько дней после отъезда мастера в кондитерскую пришла почтовая открытка, где он между прочим писал: «Надеюсь, у вас все благополучно и Жюльен справляется с работой». Ученик каждый вечер заходил к жене мастера, чтобы узнать, нет ли новостей, но письма приходили редко. Больше того, нельзя было даже точно понять, где именно находится Андре, потому что полк его все время перемещался.

Жюльен думал также о дяде Пьере. И о Жакье из конфедерации труда. Жакье сказал: «Пьер Дантен был человек… Настоящий человек». Жюльен пытался представить себе дядю еще живым. Он вспомнил, как однажды, когда он пожаловался на то, что хозяин с ним дурно обращается, дядя сказал: «Папаша Петьо – отвратительный человек. На твоем месте я бы когда-нибудь, накануне праздника, ушел от него, даже не предупредив. А потом, во время манифестации, прошел бы мимо кондитерской с красным флагом и громко запел Марсельезу…» В тот день Жюльен только посмеялся. Дядя Пьер был известный шутник. Ну, а может, под видом шутки он часто высказывал свои подлинные мысли?

Не переставая работать, Жюльен время от времени поворачивал голову и быстро взглядывал на хозяина.

Наморщив лоб, стиснув зубы от непривычных усилий, господин Петьо стоял у плиты и старался справиться с работой, которой не занимался уже много лет. Жюльену снова послышался голос Виктора: «Хотел бы я знать, вправду ли он был когда-то кондитером? Разве его поймешь, он ведь мастер голову морочить!»

Несколько раз на дню Жюльен представлял себе родителей и родной дом, куда должен вскоре возвратиться. Ведь отец от его имени принял на себя определенные обязательства.

Вошла хозяйка с газетой в руках.

– Ну, что новенького? – спросил у нее хозяин.

Она пробежала глазами первую полосу и начала читать вслух:

– «В результате методических операций наши части несколько продвинулись вперед в районе между Сааром и Вогезами».

– Вы даже не представляете себе, сколько людей укладывают, чтобы продвинуться на метр вперед, – сказал хозяин.

– Смотри-ка! – воскликнула госпожа Петьо. – Первые английские соединения прибыли во Францию.

– Ну, это не ахти какое дело, – заявил господин Петьо.

И принялся рассказывать о сражениях 1917 года и о дурной выправке британских солдат, которые занимали позиции рядом с его полком.

Минуту спустя хозяйка сложила газету.

– Вы еще не приготовили себе завтрак? – спросила она. – Пожалуй, я этим займусь.

Хозяин отложил лопату, вытащил из сушильного шкафа два противня и подошел к Жюльену.

– Скажи-ка, голубчик, – обратился он к нему, – а что, если мы для разнообразия полакомимся сегодня колбасой?

Жюльен только улыбнулся. Раньше каждое утро хозяин приготовлял какао на воде, наливал рабочим по чашке, а сам отправлялся завтракать в столовую. Чаще всего мастер, помощник и ученики выливали это какао в топку печи, как только господин Петьо выходил из цеха, и закусывали хозяйскими рогаликами.

– Так как, мальчики, согласны? – со смехом спросил хозяин. – По-моему, мы заслужили сытный домашний завтрак.

Ученики кивнули, и хозяин крикнул:

– А ну-ка, госпожа Петьо, сбегай к папаше Пийону, и пусть этот старый разбойник выберет нам кусочек пожирнее!

С тех пор как мастер ушел в армию, а Эдуар не возвратился в кондитерскую, хозяин ни разу не поднял голоса на учеников. Если что-нибудь не ладилось, он всякий раз принимал сторону Жюльена и Кристиана.

– Чего ты хочешь? – говорил он жене. – Разве можно со всем управиться втроем? Нельзя требовать от людей невозможного.

Госпожа Петьо сперва делала недовольную гримасу, но тут же начинала улыбаться и жеманничать:

– Ну, конечно, я отлично понимаю, это не просто. Вижу, как вы стараетесь, хорошо еще, что так получается, могло быть и хуже.

Теперь хозяин никогда больше не говорил: «Этот балбес Жюльен». Он неизменно называл ученика «голубчик Жюльен» или «дружище Жюльен». Иногда даже, обращаясь к ученику, он шутливо именовал его «мастером».

Временами Жюльену хотелось сказать хозяину: «Господин Петьо, я вам все прощаю. Я останусь у вас до тех пор, пока буду нужен». Но почти тотчас же он спохватывался и готов был сам посмеяться над собой.

Все, на что он смотрел, все, к чему он притрагивался, напоминало ему о том, как хозяин бранил его, насмехался над ним или пинал ногою. В его памяти одна за другой возникали тяжелые минуты, которые ему пришлось пережить в цехе или в столовой. Ему казалось, что он все еще чувствует спиной железный край плиты, а перед ним все еще стоит хозяин, подняв сжатые кулаки, и с искаженным от злости лицом глядит на него. Хозяин вопил, оскорблял его, брызгал слюной от ярости. Удары градом обрушивались на ученика. А Жюльен, закрывая лицо и голову руками, видел, как колышется круглое брюшко хозяина, незащищенное, как бы открытое для ответного удара.

Он так и не решился. Нет, не решился… Два или три раза он оказывался один в столовой, когда приготовленная для хозяина чашка шоколада дымилась на столе. И тогда быстро, с замиранием сердца, он плевал в шоколад, аппетитно затянутый пенкой, в эту чашку шоколада, стоявшую перед блюдом с бриошами и рогаликами, только что вынутыми из печи.

Жюльен продолжал работать. Господин Петьо суетился, выходил, снова входил, толковал о торговле и о войне, но ученик его не слушал. В ушах его звучал не сегодняшний, а прежний голос хозяина. Голос этот доходил откуда-то издалека, и в нем были насмешка, угроза, стремление обидеть. А потом Жюльену начинало казаться, будто он слышит голос мастера: «Главное, не валяй дурака»; и голос дяди Пьера: «Я бы ушел от него, даже не предупредив… Марсельеза…»; и голос Жакье: «Надо поступать так, как должен поступать человек…» Тебе самому виднее… Ты уже достаточно взрослый».

В тот же вечер Жюльен, стоя на пороге, ждал, когда мимо пройдет девушка, похожая на Марлен Дитрих. И вот она показалась – как всегда, чуть чопорная, чуть ванссчивая; она прошла мимо, не повернув головы. Когда она отошла шагов на двадцать, Жюльен последовал за ней. Девушка повернула за угол, на улицу Бьер, и пропала из виду. Он пошел быстрее. Достигнув перекрестка, он снова увидел ее, остановился и постоял несколько секунд. Когда она опять удалилась на некоторое расстояние, Жюльен опять зашагал за нею.

Он прошел мимо дома, где жил мастер, чуть быстрее обычного и даже не посмотрел в окно. На улице Пастера было мало людей. На тротуаре играли дети.

Когда девушка вошла в свой подъезд, Жюльен замедлил шаг. Потом прошел мимо ее дома. В комнате уже горел свет, но в окне никого не было видно. Пройдя метров пятьдесят, он повернул назад. Снова бросил взгляд на окно. Никого. Он сумел разглядеть только верхний угол буфета да большую черную трубу печки, проходившую в нескольких сантиметрах от темного потолка.

Жюльен вздохнул и двинулся в обратный путь. Он зашел на квартиру к мастеру. Белокурая жена Андре чистила овощи.

– Видите, варю суп, – сказала она. – В первые дни после его отъезда я по привычке готовила в три раза больше, чем нужно.

– Есть какие новости?

– Нет, – ответила она. – И сегодня не было писем.

С минуту оба молчали. Жюльен заметил, что глаза у нее красные.

– Если б я хоть знала, где именно он находится, – прошептала женщина. – Но даже это неизвестно.

Она вздохнула. Жюльен стоял, уронив руки.

– Присядьте на минутку, – предложила она.

– Спасибо, времени нет.

Все-таки он присел. Всякий раз, когда Жюльен приходил сюда, он вспоминал о пагоде. Перед его мысленным взором возникал мастер, резкий свет электрической лампы падал на озабоченное лицо Андре. По лбу у него двигались тени от подвесок абажура. А потом они пили чай с печеньем… Дело было зимой, но холод с улицы не проникал в комнату, там вкусно пахло, от печки струилось тепло, в комнате ощущалось и другое тепло, еще более ценное для человека.

Маленькая белокурая женщина кончила чистить овощи. Понесла их к раковине и вымыла под краном, потом положила в дуршлаг на трехногой подставке, чтобы с них стекла вода. Она вытерла руки и вернулась к столу.

– Милый Жюльен, каким далеким кажется мне то время, когда вы вместе с Андре рисовали пагоду! – сказала она.

Он улыбнулся.

– И я об этом думал, – сказал он.

Лицо женщины просветлело, она тоже улыбнулась.

– Значит, и вы вспоминаете. До чего была красивая пагода!

– Да. У меня даже сохранилась фотография.

– У нас тоже.

Она выдвинула ящик, откуда мастер доставал почтовые открытки в тот день, когда он вместе с Жюльеном работал над пагодой. И тотчас нашла фотографию. Они долго разглядывали снимок, не говоря ни слова. Потом жена Андре взяла фотографию и засунула ее под стекло буфета.

– Пусть остается здесь, – сказала она, – так я смогу все время на нее смотреть.

Жюльен поднялся.

– Мне пора, – пробормотал он. Женщина протянула ему руку.

– Спокойной ночи, – сказала она. – До завтра.

– Спокойной ночи. И если вам что понадобится, вы мне только скажите.

– Спасибо, Жюльен, какой вы славный.

Жюльен вышел. Медленно опускалась ночь. С того дня, как началась война, фонарей на улицах не зажигали. Всюду уже закрывали ставни. Казалось, темнота подступает со стороны порта вместе с вечерней прохладой; город засыпал.

66

В последний вторник сентября Жюльен взял свой велосипед и покатил к папаше Панону. Диана встретила его радостным лаем.

– Решил навестить могилу дяди? – спросил папаша Панон. – Хочешь с ним проститься?

Жюльен недоумевающе поглядел на него. Старик удивился.

– Что это ты так на меня смотришь? Ведь сам говорил, что тридцатого сентября уезжаешь. Или, может, передумал?

Жюльен помолчал.

– Нет-нет, – сказал он после паузы. – Тридцатого я непременно уеду… Да, сегодня уже двадцать шестое!

– Ты, видать, доволен, – продолжал старик. – Закончилось твое обучение. Теперь будешь зарабатывать деньги, как настоящий рабочий. Нашел уже себе место?

Жюльен пояснил, что уезжает в Лон-ле-Сонье.

– Если бы твой бедный дядя еще жил на свете, вот бы он порадовался, – сказал старик. – Не тому, конечно, что ты отсюда уедешь, а тому, что ты наконец распрощаешься с Петьо. Он, может, ничего тебе не говорил, но этот мерзавец немало у него здоровья отнял. Черт побери, твой дядюшка недолюбливал Петьо, да, он его терпеть не мог!

Папаша Панон отвязал собаку и подал Жюльену поводок.

– Когда войдешь в деревню, – наставительно сказал он, – держи ее покрепче, а то она, чего доброго, там набедокурит.

Жюльен взял поводок. Диана радостно прыгала возле него.

– У твоего дяди Пьера были свои странности, – проговорил старик, – он не любил, когда ему перечили. Но был он человек порядочный. И если вдуматься, то мысли у него были, пожалуй, правильные.

Жюльен вышел со двора. Всю дорогу он играл с собакой. Он решил не заходить в дом дяди Пьера. За садом теперь никто не следил, и цветов там больше не было.

Войдя на кладбище, Жюльен взял небольшой заступ, чтобы привести в порядок могилу, поросшую по краям травой. Он уже почти управился со своим делом, когда подошел священник. Они поздоровались. Встречая мальчика на кладбище, священник почти всегда подходил и перебрасывался с ним несколькими словами.

– Что это ты целый месяц не показывался? – спросил священник.

– К родителям ездил, – ответил Жюльен. – А потом мастер и его помощник ушли, и у меня теперь очень много работы.

– Они ушли на войну?

– Мастер в армии, а его помощник остался работать у отца в булочной.

– А где сейчас твой мастер?

– На фронте, но где, точно не знаю. Все предполагают, что их часть стоит неподалеку от бельгийской границы.

Священник стоял, опершись о железный столбик, который поддерживал венки на соседней могиле. Казалось, он о чем-то задумался, потом заговорил:

– Тебе еще рано идти в армию, но время быстро бежит. В четырнадцатом году никто и не думал, что тогдашним мальчишкам придется понюхать пороху, а к концу войны многие из них были убиты.

Он нахмурил густые брови, посмотрел Жюльену прямо в глаза и спросил:

– Что ты об этом думаешь?

– О войне?

– Ну, война – вещь скверная, это понятно. Тут ничего не меняется. Нет, я тебя о другом спрашиваю: что, если она протянется долго и тебе тоже придется воевать?

– Если надо будет, пойду, – сказал Жюльен.

– Когда человек молод, ему кажется, что он неуязвим. Именно поэтому… главным образом поэтому многие молодые люди уходят на войну с улыбкой. Каждый думает, что убьют не его, а соседа… не его, а соседа.

Священник отвел глаза в сторону, теперь он смотрел на могилу Пьера Дантена. Мальчику на миг показалось, что священник забыл о нем. Оба стояли молча. Тишину нарушила собака, она стала чесать лапой шею, и ошейник зазвенел. Священник нагнулся и погладил ее.

– Славная ты собака, Диана… – сказал он. – Что бы сказал твой бедный хозяин, если б война началась при его жизни! – Священник снова умолк, потом повернулся к Жюльену: – Ты и сам знаешь, что твой дядя придерживался совсем иных взглядов, чем я. Бывало, как заспорим мы с ним за стаканом вина, порой чуть не кричим друг на друга. Но в одном мы сходились – в отношении к войне. Ведь мы в ней оба участвовали. Потому и говорили со знанием дела. И, можешь поверить, ни один из нас не защищал войну.

– Знаю, дядя мне часто об этом говорил, – сказал Жюльен.

Священник покачал головою.

– Представь себе, в эти дни я много думал о нем, о твоем дяде. Много думал. И спрашивал себя, что сказал бы сегодня Пьер Дантен. Мне был хорошо знаком его образ мыслей.

Священник опять умолк. И снова медленно покачал головой; губы его беззвучно шевелились. Внезапно он взял рукой распятие, висевшее на груди, показал его Жюльену и проговорил:

– Однажды мы беседовали с твоим дядей, а он показал мне на распятие и говорит: «Мне от вас нечего таиться, вы ведь знаете, что я в вашего доброго боженьку не верю. Но этот человек из Назарета был действительно человеком. И придерживался таких же взглядов, как я».

Священник улыбнулся. Выпустил распятие из рук, широко развел их и прибавил:

– А ведь верно. Во многом они сходились.

Он вдруг нахмурился, посмотрел на могилу Пьера Дантена, потом возвел глаза к небу и сказал:

– Одно, во всяком случае, бесспорно – он не хотел войны. Нет, он ее не хотел. Он хотел мира. Мира для всех людей на земле.

Жюльен стоял, глядя на священника и прислушиваясь к его словам. Он не мог понять, о ком тот говорит: о Христе, о дяде Пьере или же о них обоих.

Потом он снова взял в руки заступ. Священник посмотрел на него и сказал:

– Надеюсь, ты впредь чаще будешь навещать его могилу.

Жюльен выпрямился.

– К сожалению, боюсь, что теперь мне здесь редко придется бывать, – сказал он.

– Почему? Ты уезжаешь?

– Да, господин кюре, срок моего обучения заканчивается.

– Вернешься в Лон?

– Да. Уеду тридцатого вечером.

Священник указал на несколько могил и промолвил:

– Теперь многие могилки осиротели, только я один к ним и подхожу. А у меня не хватает времени полоть сорную траву. Ну, это еще не самое страшное. Бедные парни, которые падают на полях сражений в Польше или в Сааре, остаются вовсе без погребения… Ведь трава, в сущности, те же цветы; травка – она хоть зеленеет. На мой взгляд, она могил не портит.

Жюльен кончил приводить в порядок могилу. Он ударил заступом о железный колышек, чтобы стряхнуть землю.

– Ну что ж, может, я тебя больше не увижу до отъезда, – сказал священник, – давай простимся сейчас. Желаю тебе быть хорошим работником, честным и трудолюбивым.

Он протянул мальчику руку, тот пожал ее. Когда Жюльен уже уходил, священник прибавил:

– Даже в твоем возрасте быть хорошим работником уже значит быть человеком.