Текст книги "Сталин и писатели Книга третья"

Автор книги: Бенедикт Сарнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 55 страниц)

Сюжет третий
«ВОЗЬМИТЕ, НАПРИМЕР, ТАКОГО ПОПУТЧИКА, КАК ПИЛЬНЯК...»

26 августа 1929 года в «Литературной газете» появилась небольшая заметка.

► Эмигрантские газеты и журнальчики, – говорилось в ней, – охотятся за нашей литературой и наиболее каверзное и сомнительное у себя перепечатывают. Особым успехом обычно пользуется у эмиграции творчество Булгакова, Зощенко, Пильняка и др. Мы не понимаем, как может случиться, что советские литераторы, чьи произведения перепечатываются белогвардейской прессой, ни разу не удосужились выразить по этому поводу свой протест. Ведь надо помнить, что за рубежом создается впечатление подлинного сотрудничества наших писателей с белой прессой.

Но есть факты еще более недопустимые: Борис Пильняк напечатал свой роман «Красное дерево» в берлинском издательстве «Петрополис». Как мог Пильняк этот роман туда передать? Неужели не понимал он, что таким образом он входит в контакт с организацией, злобно-враждебной стране Советов? Почему Пильняк, председатель Всероссийского союза писателей, не протестовал, если этот роман был напечатан эмигрантами без его ведома и помимо его желания?

(Б. Волин. Недопустимые явления. «Литературная газета», 26.8.1929. Стр. 1)

Тон заметки спокойный. По тем временам можно даже сказать – сдержанный. Рапповские «неистовые ревнители», когда им случалось писать о писателях-попутчиках, делали это обычно совсем в другой тональности.

Например, вот так:

► Пьеса А.Н. Толстого – бывшего графа – вчерашнего певца разорившегося дворянства, до последнего времени числившегося в рядах мелкобуржуазных попутчиков, злобная, – бешеная вылазка классового врага, прикрытая искусной маской «историчности»... искусно замаскированная контрреволюционная вылазка, во много раз более активная, чем «Дни Турбиных» или «Багровый остров».

(И. Бачелис. Для чего сие? «Комсомольская правда»)

В сравнении с критическими откликами такого толка заметка Б. Волина о Пильняке с ее суховатым и сравнительно скромным заглавием и сдержанно укоряющим, совсем не крикливым и не скандальным тоном могла показаться даже миролюбивой. Во всяком случае, ни в малой мере не предвещала оно того, что за ней последовало.

А последовало за ней следующее.

В тот же день – 26 августа – заметка Б. Волина была перепечатана в вечернем выпуске «Красной газеты». А несколько дней спустя в той же «Красной газете» (вечерний выпуск от 31 августа 1929 г.) появилась уже не заметка, а большая, программная статья («с продолжением») М. Чумандрина. Она называлась «Итак, что же такое Союз писателей?». Речь шла о том Союзе, во главе которого стоял Пильняк и который Маяковский вскоре пренебрежительно назовет «союзом пильняков ».В этом «аполитичном» Союзе автор предлагал провести генеральную чистку. Не брезгуя при этом и такими верными и испытанными методами выявления затаившихся врагов, как политические доносы:

► Доносы? Мы не боимся слов. Для нас важно дело, стоящее за этим словом. Разоблачить чуждую, враждебную тенденцию, выявить врага и обрушиться на контрреволюционера, да ведь это почетнейший долг перед лицом рабочего класса!

(«Красная газета». Вечерний выпуск.2 сентября 1929 г.)

С каждым днем кампания набирала все новые и новые обороты.

В травлю Пильняка (а заодно и Замятина, роман которого «Мы» тоже в это время был напечатан на Западе) включились другие газеты. Вслед за писателями, с готовностью принявшими участие в этой травле, к ней, как водится, подключились «представители широкой общественности», выступившие с требованиями «указать на дверь» этим «откровенным врагам рабочего класса», «устроить показательный общественный суд на одном из самых больших заводов с участием литературных работников», «незамедлительно провести в жизнь проверку всех писателей-попутчиков».

9 сентября исполбюро Федерации объединений советских писателей вынесло решение по делу Пильняка и Замятина:

► Факт издания ими за границей своих произведений может быть расценен только как проявление вредительства интересам советской литературы и всей советской страны.

(Красная газета. Вечерний выпуск, 9 сентября 1929 г. Эту цитату, как и все предыдущие цитаты из тогдашних газет, я привожу по комментариям Евг. Барабанова к книге: «Е. Замятин. Сочинения». М., 1988. Стр. 524-575)

Вот лишь некоторые из заголовков тогдашних газетных статей:

«Недопустимое явление».

«Советские писатели должны определить свое отношение к антиобщественному поступку Б. Пильняка».

«Против Пильняка с белой эмиграцией».

«Недопустимая перекличка».

«Борис Пильняк – собственный корреспондент белогвардейщины».

«Проверить Союз писателей».

«Против переклички с эмигрантщиной».

Проходил месяц за месяцем, а кампания все не утихала.

Почти год спустя после появления в «Литературной газете» заметки Волина, обозначившей начало кампании, «бородатый комсомолец» (так однажды назвал его Маяковский) Александр Безыменский с трибуны XVI съезда партии (июнь 1930 года) продолжал клеймить «предателей» (разумеется, в стихах):

 
А в дали
Боевую идею
Взяв язвительным словом в штыки,
Цветом «Красного дерева» преют
И Замятины
И Пильняки.
 

Не удержался и сам Маяковский, тоже заклеймив Пильняка (правда, не в стихах, а в прозаическом отклике):

► Повесть о «Красном дереве» Бориса Пильняк (так, что ли?), впрочем, и другие повести и его и многих других не читал.

К сделанному литературному произведению отношусь как к оружию. Если даже это оружие надклассовое (такого нет, но, может быть, за такое считает его Пильняк), то все же сдача этого оружия в белую прессу усиливает арсенал врагов.

В сегодняшние дни густеющих туч это равно фронтовой измене.

Надо бросить беспредметное литературничанье. Надо покончить с безответственностью писателей. Вину Пильняка разделяют многие. Кто? Об этом – особо.

Например, кто отдал треть Федерации союзу Пильняков?

Кто защищал Пильняков от рефовской тенденциозности?

Кто создавал в писателе уверенность в праве гениев на классовую экстерриториальность?

(Владимир Маяковский. Полное собрание сочинений.Том 12. М. 1959. Стр. 196)

Сын Б.А. Пильняка (Б.Б. Андроникашвили-Пильняк) в своих воспоминаниях об отце по этому поводу замечает:

► Что касается Маяковского, то он явно покривил душой – Пильняка тогда читали все. Есть фотография, оставшаяся на память о совместном выступлении Пильняка, Маяковского, Кирсанова, Джека Алтаузена и др. перед красноармейцами. Маяковский и Пильняк стоят на снимке рядом, возвышаясь над остальными. Есть образный рассказ двоюродной сестры Бориса Андреевича Н.П. Раенко, певицы, о том, как она познакомилась с Маяковским на квартире Бориса Андреевича на улице Воровского: «Он сидел в низком кресле, когда я вошла. И вот встает, встает, встает, выдвигается все вверх, как башня». Маяковский дружил с обеими сестрами Андроникашвили – Натой Вачнадзе и Кирой Георгиевной, также с мужем Нато – Николаем Шенгелая (об этом интересно написано в воспоминаниях Нато Вачнадзе), встречался с Борисом Андреевичем у А.В. Луначарского, был, короче говоря, хорошим знакомым, если даже не приятелем, – и не читать Пильняка, конечно, он не мог. Другое дело, что он, вероятно, не разделял его убеждений.

(Борис Пильняк. Расплеснутое время. М., 1990. Стр. 594-595)

К этому можно добавить, что этот свой отклик на «фронтовую измену» Пильняка Маяковский написал как бы не от себя, а от имени группы «РЕФов», которую возглавлял. (Что счел нужным даже подчеркнуть заголовком этой своей заметки: она называлась «Наше отношение».) Но сути дела это, конечно, не меняет.

Герцен сказал однажды, что нехорошее это дело – подсвистывать, когда жандармская тройка уже готова тронуться в Сибирь. Вот и Маяковский, как это ни грустно, тоже оказался в числе тех, кто «подсвистал жандармской тройке».

Все это нам (людям моего поколения) хорошо знакомо по другим таким же идеологическим кампаниям, которые нам пришлось пережить: кампании против Зощенко и Ахматовой, кампании против Пастернака.

Антипастернаковская кампания особенно напоминает антипильняковскую, потому что поводом для нее – как и в случае с Пильняком – стала публикация опального произведения писателя за рубежом, на Западе.

Размахом, накалом страстей, оголтелостью, а главное, временем, на которое она растянулась, антипильняковская кампания как будто даже превосходит антипастернаковскую.

Но главное отличие антипильняковской кампании от этих двух последующих не в этом. И даже не в том, что она была первая,а те две уже повторяли опыт, освоенный советской пропагандистской машиной.

Поводом для газетной травли Зощенко и Ахматовой стало как-никак постановление ЦК, специально посвященный «проштрафившимся» писателям доклад секретаря ЦК и члена Политбюро, сразу объявившего, что основные положения этого его доклада подсказаны и поддержаны лично товарищем Сталиным.

Кампания против Пастернака была развязана после смерти Сталина, времена были уже «вегетарианские». Но и тут повод мог показаться серьезным: холодная война, Нобелевская премия, присуждение которой Пастернаку, как писали тогда (и даже сейчас на эту тему появилось целое исследование [2]2
  Иван Толстой. Отмытый роман Пастернака. «Доктор Живаго» между КГБ и ЦРУ. М., 2009.


[Закрыть]), не обошлось без активного участия ЦРУ.

Да и началась кампания солидной артподготовкой: публикацией обстоятельного «Письма членов редколлегии журнала «Новый мир» Б.Л. Пастернаку по поводу рукописи романа «Доктор Живаго», под которым стояли подписи Б. Агапова, Б. Лавренева, К. Федина, К. Симонова, А. Кривицкого.

А предваряло публикацию этого – двухлетней давности – «Письма...» предисловие, подписанное членами уже новой редколлегии того же журнала. Некоторые подписи под этим предисловием были те же, что и под тем, прежним. Но были среди них и новые. Вот полный их перечень:

► Главный редактор журнала «Новый мир» А.Т. Твардовский

Редакционная коллегия:

Е.Н. Герасимов,

С.Н. Голубов,

А.Г. Дементьев (зам. гл. редактора)

Б.Г. Закс,

Б.Л. Лавренев,

В.В. Овечкин,

К.А. Федин.

(Борис Пастернак и власть. Документы 1956-1972. М., 2001. Стр. 377)

Некоторые из этих имен (Лавренев, Овечкин, Федин) были тогдашнему читателю хорошо известны. А иные (Твардовский) даже пользовались заслуженным уважением. А тут – маленькая заметка какого-то Волина! Кто он, собственно, такой – этот Волин?

► ВОЛИН Борис Михайлович [1886 – ] – литератор, член ВКП(б). С 1904 вступил в РСДРП(б). За время с 1905 по 1911 год неоднократно подвергался арестам. В 1911 эмигрирует за границу. Активный работник московской организации ВКП(б). С 1918 по 1921 —в Орле, Брянске, Костроме и Харькове – председатель губисполкомов, редактор местных газет, секретарь губкома ВКП(б) (в Брянске), замнаркомвнудел УССР (Харьков). С 1921 по 1924 —редактор «Рабочей Москвы» и сатирического журнала «Перец». В 1924– 1925 Волин – секретарь советского полпредства во Франции, в 1925—1926 —зам. редактора «Известий», в 1926—1927 —заведующий отделением ТАСС в Вене. С 1927 —заведует отделом печати Наркоминдела. С 1929 —член редакционной коллегии журн. «Красная новь».

В литературной жизни Волин начинает активно участвовать с 1923, когда, вместе с Лелевичем и Родовым, основывает журнал «На посту» (см.) и помещает в нем ряд статей. После раскола среди напостовцев примкнул к позиции налитпостовцев и состоял членом редакции журнала «На литературном посту» до 1929.

(Литературная энциклопедия. Том 2. М., 1930. Стр. 280)

Том «Литературной энциклопедии», из которого я вытащил эту информацию, вышел в свет, когда карьера Б.М. Волина еще не достигла своего пика. Из других источников мне удалось выяснить, как эта его карьера развивалась дальше и до каких высот ему в конце концов удалось подняться:

► ПОСТАНОВЛЕНИЕ ПОЛИТБЮРО ЦК ВКП(б)

ОБ ОБРАЗОВАНИИ КОМИССИИ

ПО ИЗУЧЕНИЮ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ

ЦЕНТРАЛЬНОГО МУЗЕЯ ХУДОЖЕСТВЕННОЙ

ЛИТЕРАТУРЫ, КРИТИКИ

И ПУБЛИЦИСТИКИ

26 мая 1934 г.

Поручить комиссии в составе тт. Жданова, Стецкого, Агранова, Рабичева, Волина и Бонч-Бруевича обсудить вопрос... и внести свои предложения...

(Власть и художественная интеллигенция. М., 2002. Стр. 209)

► ПОСТАНОВЛЕНИЕ ПОЛИТБЮРО ЦК ВКП(б)

ОБ ОБРАЗОВАНИИ КОМИССИИ

ПО УПРОЩЕНИЮ ПРАВОПИСАНИЯ

16 декабря 1935 г.

а) Создать комиссию по вопросу об упрощении правописания и исправления имеющихся в этом деле ошибок.

б) Включить в состав комиссии тт. Бубнова (председатель), Волина (заместитель председателя), Стецкого (заместитель председателя)...

(Там же. Стр. 281)

В «Литературной энциклопедии» Б.М. Волин, как мы только что видели, был назван литератором.

А вот – другое издание, в котором он выступает уже в ином качестве:

► Волин (Фрадкин) Борис Михайлович (01.06.1886—16.02.1957) – историк, в 1933 – начальник Главлита при Наркомпросе РСФСР. Позднее сменил Бубнова на посту наркома просвещения.

(«Вопросы истории», 2004, № 1. Стр. 11)

Из информации, содержащейся в этих документах, можно с уверенностью заключить, что на самом деле Б.М. Волин не был ни литератором, ни историком. А был он – «из присматривающих». То есть – партийным функционером, которого партия по мере надобности «бросала» то на дипломатическую работу, то на высшую в стране цензорскую должность, то на улучшение правописания, то еще на что-нибудь.

При этом нельзя не признать, что к 1929 году, когда в «Литературной газете» появилась его заметка о Пильняке, в этой партийно-государственной иерархии он, видимо, котировался уже довольно высоко. Но все-таки не настолько, чтобы заметку, опубликованную за его подписью в одной газете, в тот же день автоматически должна была перепечатать другая.

Да, заметка Б. Волина развязала кампанию. Вернее, стала ее началом. Но не автор этой заметки решил, что пришло время, как тогда говорили, «ударить по Пильняку».

Честь этой инициативы приписывал себе другой партийный функционер, занимавший тогда должность, которую Волину со временем – но еще не так скоро – тоже предстояло занять.

Функционером этим был Павел Иванович Лебедев-Полянский – тогдашний начальник Главлита.

В январе 1931 года на «секретном совещании заведующих крайобллитами» он прочитал доклад – «О руководстве художественной литературой», в котором открыл собравшимся эту маленькую государственную тайну:

► Вы скажите, кто ударил «Красное дерево» Пильняка? Вы не знаете? Ударили Пильняка мы. Я прочел, что в белой прессе выходит роман Пильняка «Красное дерево». Кто разрешил? Никто. Значит, вывезли самовольно. Вызвали Пильняка сюда на допрос (!), допросили его, причем я сам его и допрашивал... А дальше так. Решили – в ГПУ, а потом посовещались, посовещались... а почему нельзя использовать Союз Писателей, пускай они своего друга, члена, по-семейному, так сказать, выпорют. А попутно выпороли и тех, которые пытались спасать Пильняка и выявили свои слабые места. Ну, попарились, а как вы знаете, как пар на русского человека действует, каждый желает, чтобы градус был повыше, а веник покрепче, раз, два, четыре, кости размяли, и все улыбались. Так произошло и с Пильняком. Взял свое «Красное дерево» и перерабатывает, говорит, дайте и за границей поправить. Пожалуйста, поправляй...

(А. Блюм. За кулисами «Министерства правды».Тайная история советской цензуры. 1917-1929. СПб., 1994. Стр. 232)

Это уже больше похоже на правду. Но и это не совсем правда. Во всяком случае, не вся правда.

На самом деле решение «ударить по Пильняку» было принято в еще более высокой – самой высокой тогдашней партийной инстанции.

* * *

В 1993 году в 12-м выпуске исторического альманаха «Минувшее» было напечатано никогда прежде не публиковавшееся сочинение И.В. Сталина – «Ответ писателям-коммунистам из РАППа».

«Ответ...» этот, написанный 12 февраля 1929 года, был спровоцирован передовой статьей, появившейся осенью 1928 года в журнале «На литературном посту». Автор этой программной статьи (им безусловно был Л. Авербах), ссылаясь на речь Сталина «О правой опасности в ВКП(б)» (на пленуме Московского комитета партии 19 октября 1928 года), призывал бороться с «правой опасностью» и в РАППе. Если раньше рапповцы усматривали правую опасность в произведениях Булгакова, Сергеева, Клюева, Клычкова и других «правых попутчиков», как они тогда именовались, то теперь эту опасность они углядели в позиции своего товарища по РАППу драматурга Билль-Белоцерковского. В связи с этим внутри РАППа произошло что-то вроде раскола. И тогда какая-то из борющихся групп «неистовых ревнителей» обратилась за поддержкой к Сталину.

В существо этой «внутривидовой борьбы» я тут входить не стану, поскольку для моего сюжета это совершенно не важно. Важно же тут для меня отметить, что Сталин в своем «Ответе...» не только решительно защитил Билль-Белоцерковского, но и воспользовался им как поводом для того, чтобы дать соответствующие указания насчет того, как нынче надлежит руководить «сложнейшим фронтом советской художественной литературы».

И вот тут в его рассуждениях на эту тему совершенно неожиданно, без всякой связи с предыдущим, вдруг появляется Пильняк:

► Вы говорите о «бережном отношении к попутчикам», о «коммунистическом перевоспитании их в товарищеской обстановке». И вместе с тем вы готовы изничтожить Б.-Белоцерковского и целую группу революционных литераторов за пустяк! Где же тут логика, последовательность, пропорция?..

Возьмите, например, такого попутчика, как Пильняк. Известно, что этот попутчик умеет созерцать и изображать лишь заднюю нашей революции. Не странно ли, что для таких попутчиков у вас нашлись слова о «бережном» отношении, а для Б.-Белоцерковского не оказалось таких слов?.. Разве можно так строить фронт? Разве можно так размещать силы на фронте? Разве можно так воевать с «классовым врагом» в художественной литературе?

(Минувшее. Исторический альманах. 12. М. —СПб., 1993. Стр. 373-374)

Это был прямой и ясный сигнал. Прямое и ясное указание: вот он, «классовый враг», с которым в настоящий момент вам надлежит бороться!

Начальник Главлита П.И. Лебедев-Полянский, быть может, не сомневался, что это именно он дал команду «ударить по Пильняку», когда обнаружил, что «в белой прессе» выходит его роман (на самом деле – маленькая повесть) «Красное дерево»:

► Кто разрешил? Никто. Значит, вывезли самовольно. Вызвали Пильняка сюда на допрос...

Сегодняшним читателям, в особенности тем, на памяти у которых всесоюзная травля Пастернака, развязанная из-за самовольной, никем не разрешенной публикации на Западе его романа «Доктор Живаго», такое объяснение может показаться не только правдоподобным, но и вполне исчерпывающим. Но Пастернак «самовольно» переправил итальянскому издателю рукопись своего романа (по смелости совершенно немыслимый, беспрецедентный в те времена поступок) в разгаре холодной войны, когда Советский Союз был надежно огражден от «свободного мира» герметически непроницаемым железным занавесом. А в 1929 году, когда Лебедев-Полянский вдруг обнаружил, что «Красное дерево» Пильняка «самовольно, без разрешения» выходит в «белой прессе», постоянные связи советских писателей с западными, «буржуазными» издателями были делом вполне обычным-

Чтобы в этом убедиться, достаточно заглянуть в первый том вышедшего сравнительно недавно двухтомника писем И.Г. Эренбурга и хотя бы бегло пролистать его письма, относящиеся к 1928,1929,1930 годам:

► Е.И. Замятину

< Из Парижа в Ленинград 1-го июня < 1928>

Дорогой Евгений Иванович,

спешу сообщить Вам приятную новость: мне удалось устроить французский перевод романа «Мы» в издательстве «Нувель ревю франсез». Сейчас выписал русскую рукопись.

Переводить будет хороший переводчик, француз, хорошо владеющий русским языком.

Книга выйдет зимой. Как только подпишу договор, пришлю Вам. Условия нормальные для Парижа, точно те же, что и для моих книг: 5% с продажной цены, право приоритета на другие книги. Если книга будет пользоваться коммерческим успехом – кое-что получите, если нет – то на спички плюс слава.

(Илья Эренбург. Лай оглянуться... Письма 1908—1930. М., 2004. Стр. 568-569)

► Е.И. Замятину

< Из Парижа в Ленинград 3/3 < 1929>

Дорогой Евгений Иванович,

Ваша книга («Nous autres») уже объявлена и<здательст>вом к выходу. Выйдет она, думаю, через месяц-два. Перевел молодой француз, хорошо знающий русский язык Carvet Duhamel. Надеюсь, перевод неплох.

(Там же. Стр. 583)

► Е.И. Замятину

<Из Парижа в Ленинград 17/3 < 1930>

Дорогой Евгений Иванович,

спасибо большое за письмо, которое очень меня обрадовало. Ваши прежние рассказы прошли с успехом, был ряд занятных статей (последняя, в журнале «Нувель ревю франсез»). Вторая книга намечена, но пока только в проекции. Когда выяснится точнее, сообщу. В американскую антологию советских писателей включен «Мамай».

Нет ли у Вас пьесы на русский сюжет для здешних театров – ищут.

(Там же. Стр. 593)

Тон всех этих писем самый что ни на есть будничный. Ни тени намека на то, что речь идет об обстоятельствах чрезвычайных или даже опасных.

Но может быть, это он так только с Замятиным, который в то время уже довольно далеко закинул чепчик за мельницу?

Нет, тем же будничным тоном сообщает он об их издательских делах и перспективах на Западе и таким вполне законопослушным советским писателям, как Николай Тихонов, Владимир Лидин, Николай Никитин, Михаил Слонимский:

► Н.С. Тихонову:

<Из Парижа в Ленинград>, 26 января 1928

Немецкое издательство «Malik Ferlag» на днях спрашивало меня, что я могу им предложить из новых русских книг для перевода. Я указал «Рискованного человека». Пошлите им экземпляр. Это серьезное издательство, и я думаю, что они возьмут книгу.

(Там же. Стр. 556)

► В.Г. Лидину

<Из Парижа в Москву, 5 января 1929>

Был и в Берлине, радовался Вашим успехам. Видали ли Вы антологию «Малика» – там Ваш рассказ. Словом, проходя мимо соседнего дома по Малой Никитской, можете презрительно щуриться.

(Там же. Стр. 581)

В доме на Малой Никитской, – соседнем с тем, где жил Лидин,  – в то время помещался Госиздат.

► Н.Н. Никитину

<Из Парижа в Ленинграду 6/5 1930

Из присланной Вами статьи беру немало, также кое-что из «Часа на Западе». Из «Шпиона»... «Шпиона» я читал в «Красной Нови», и многое мне очень понравилось. Мне кажется, что устройством переводов занято издательство. Поговорю с ними и постараюсь подтолкнуть книгу здесь.

(Там же. Стр. 595)

► В.Г. Лидину

<Из Парижа в Москву,> 21/XI 1930

...письмо Ваше получил вчера и тотчас же переговорил касательно рыбацких очерков. Обещали дать окончательный ответ в ближайшие дни. Что касается переводчика романа, то этот вопрос улажен... Я буду налегать на Парена вовсю.

(Там же. Стр. 601)

«Рыбацкие очерки» – это книга В. Лидина «Путина». Парен – парижский издатель.

► В.Г. Лидину

< Из Парижа, в Москву, 17 декабря 1930>

Ваши рассказы напечатаны в «Ревю эропен» и в «Ревю де виван». Пришлите мне две «Путины» – одну для меня с дедикасом, другую для эдиторов.

(Там же. Стр. 606)

«С дедикасом» – то есть с автографом. А «эдиторы» – это издатели.

Как видите, вступать в отношения с западными (то есть буржуазными) «эдиторами» тогда не боялись даже самые пугливые представители молодой советской литературы.

Тут, правда, можно возразить, что Пильняку ставили в вину связь не с французским (или немецким, или английским, или еще каким-нибудь зарубежным) издательством, а – с эмигрантским. По тогдашней терминологии – «белогвардейским».

Но и в этом «белогвардейском» издательстве («Петрополис»), где вышла его повесть «Красное дерево», печатались (в чем сейчас у нас будет случай убедиться) – и Каверин, и Федин, и тот же Н. Никитин, и А.Н. Толстой, и Пантелеймон Романов... А публичной порке (и какой!) почему-то подвергли одного Пильняка.

Вообще-то – не одного, а на пару с Замятиным. Но Замятин – это совсем другой, особый случай. Переведенный на все европейские языки, на весь мир прогремевший его роман «Мы», ставший предтечей знаменитых антисоциалистических антиутопий XX века Оруэлла и Хаксли («1984» и «Этот прекрасный новый мир»), по своей взрывчатой силе не мог идти ни в какое сравнение с маленькой и, в сущности, вполне «кошерной» повестью Пильняка «Красное дерево». Да и вся история взаимоотношений Замятина с Советской властью была совсем не та, что у Пильняка, – о чем в свое время будет рассказано в специально посвященной этому сюжету главе «Сталин и Замятин».

Что же касается причин, по которым для всенародной показательной порки был выбран именно Пильняк, то о них тогда мало кто догадывался.

Да и сам Пильняк на первых порах не понимал (или сделал вид, что не понимает?), почему вдруг именно на него обрушилась вся эта лавина разоблачений и проклятий:

► В РЕДАКЦИЮ «ЛИТЕРАТУРНОЙ ГАЗЕТЫ»

В № 19 «Литературной газеты» в передовице Б. Волина написано обо мне: «Б. Пильняк написал роман «Красное дерево». Не нашлось никаких оснований к тому, чтобы это произведение было включено в общий ряд нашей литературы. Роман был отвергнут редакциями советских журналов. И что же? «Красное дерево» Пильняка оказывается напечатанным в издательстве «Петрополь», в издательстве берлинских белогвардейцев. Как мог этот роман Пильняк туда передать? Неужели не понимал он, что таким образом он входит в контакт с организацией, злобно-враждебной стране Советов? Почему Пильняк, председатель Всероссийского союза писателей, не протестовал, если этот роман был напечатан эмигрантами без его ведома и помимо его желания?» Отвечаю.

1) Повесть «Красное дерево» была закончена 15 января 1929, – 14 февраля я сел за роман (ныне заканчиваемый), «Красное дерево» в котором перерабатывается в главы, – в моем письменном столе хранится рукопись «Красного дерева» с пометкой одного из редакторов «Красной Нови»: «За печатание в № 3. 23. П. 1928»...

Повесть «Красное дерево» не появилась в РСФСР не потому, что она была запрещена, но потому, что я решил ее переделать.

2) Тем не менее «Красное дерево» появилось отдельной книгой в «Петрополисе»...

Мною в ряду с другими писателями заключен типовой договор с членом коллегии защитников Ленинградского суда в том, что он представительствует мои авторские права за пределами СССР. Договор имел целью избавить от невыгодных для советских писателей последствий из-за отсутствия литературных конвенций – тем, что произведения советских писателей, хотя бы на день раньше, чем в СССР, будут появляться за границей. Аналогичное было организовано Горьким, когда в Берлине был Ладыжников, представительствовавший «Знание». По этому договору я обязан был пересылать рукописи в Ленинград сейчас же после их написания... О том, что «Красное дерево» появилось в «Петрополисе», я узнал только тогда, когда получил книгу, – причем в проспекте «Петрополиса», этого издательства берлинских белогвардейцев, как определяет Волин, я прочитал, что там изданы книги моих товарищей по советской литературе, а именно – Вас. Андреева, Веры Инбер, В. Каверина, Н. Никитина, Пант. Романова, А. Толстого, К. Федина, Ю. Тынянова, А. Сытина и др. – и не нашел ни одного имени беллетристов-эмигрантов. Позднее «Красного дерева» в этом же издательстве появился «Тихий Дон» Шолохова. Список приведенных авторов не родил во мне мысли, что я попал «в контакт с организацией, злобно-враждебной стране Советов».

3) Волин обращается ко мне с вопросом: «Почему Пильняк не протестовал, если этот роман был напечатан эмигрантами?» Почему Волин не обращается с этим же вопросом ко всем тем авторам, выше перечисленным, которые также издавались в этом издательстве?

Тем не менее... я протестовал... когда в белой прессе появились отзывы о «Красном дереве». «Красное дерево» русскому читателю неизвестно, – поэтому я находил нужным выразить мой протест не в СССР, а за границей, – и за границей опубликовано мною нижеследующее письмо:

Не имея досуга полемизировать с эмигрантами, я нахожу необходимым довести до сведения читателей, уважающих судьбу СССР, что не во-первых, а в-десятых и в-сороковых – действительно в России есть еще отрепье прошлого, обыватели, реставраторы, мелкие воришки, распутники и бездельники.

Советский Союз достаточно силен, чтобы видеть и не пугаться этих клопиных щелей, которые, к слову, усердно изничтожаются и уничтожению которых «Красное дерево» помогает.

В заключение позвольте сказать следующее. Статья Волина вызвала уже реакцию «Комсомольской Правды». Я чувствую себя в атмосфере травли. В таких обстоятельствах оправдываться трудно и работать еще трудней, но тем не менее: будучи одним из зачинателей советской литературы, издав первую в РСФСР книгу рассказов о советской революции, – я хочу и буду работать только для советской литературы, ибо это есть долг каждого честного писателя и человека.

Ямское Поле 28 авг. 1929

Бор. Пильняк

P.S. Прошу «Комсомольскую Правду» и др. газеты письмо это перепечатать.

Б. П.

Письмо было напечатано. Но кампанию это не остановило. Напротив, она все ширилась и ширилась, и заголовки газет, в которых поминался Пильняк, день ото дня становились все более грубыми и угрожающими:

► Кампания разрасталась: «Советская общественность против пильняковщины», «Вылазки классового врага в литературе», «О буржуазном влиянии на советскую художественную культуру», «Об антисоветском поступке Б. Пильняка», «Писатели осуждают пильняковщину», «Уроки пильняковщины», «Против пильняковщины и примиренчества с ней» и т. д. Диспуты, резолюции, осуждения. Одними заголовками я мог бы заполнить несколько страниц. Весь юмор в том, что люди, выступившие столь горячо на защиту советской власти, не знали даже, от чего они ее защищают. Давно замечено – чем правдивее вещь, тем большее она вызывает негодование. Но здесь даже этого нельзя сказать – «Красного дерева» никто не читал.

Кампания, по накалу еще более высокая, чем последующие проработки Ахматовой и Зощенко, продолжалась весь сентябрь, октябрь, ноябрь, декабрь, перешла на следующий год и закончилась аж в апреле 31-го года.

Все это время повесть, в которой стандартных 51 страница, то есть два с хвостиком печатных листа, упорно называли «романом».

(Б. Андроникашвили-Пильняк. Пильняк, 37-й год. В кн.: Бор. Пильняк. Расплеснутое море. М., 1990.Стр. 597)

Что же все-таки было настоящей причиной этой беспримерной – не только по продолжительности – идеологической кампании?

Если не факт самовольной публикации «Красного дерева» за рубежом, так может быть, сама эта повесть?

Основания для такого предположения как будто есть.

Реплика Сталина о Пильняке, брошенная им в его «Ответе писателям-коммунистам из РАППа» («...этот попутчик умеет созерцать и изображать лишь заднюю нашей революции»), вполне могла быть реакцией именно на эту повесть писателя.

Трудно сказать, дошла ли до Пильняка эта сталинская характеристика его писательской физиономии (вполне могла и дойти), но протест, опубликованный им за границей (тот, который он привел в своем письме в редакцию «Литературной газеты»), по существу был прямым ответом на эту сталинскую инвективу: