Текст книги "Пьесы"

Автор книги: Беги Суханов

Соавторы: Аширмурад Мамилиев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

СЦЕНА ДВЕНАДЦАТАЯ

Кабинет Хекимова. Х е к и м о в  у себя за столом.

Входит  М е р д ж е н. Хекимов поднимается, идет ей навстречу, протягивает руку. Делает попытку задержать руку Мерджен в своей.

М е р д ж е н (отдергивает руку). Не надо, это лишнее, Нурлы. Все давно в прошлом.

Х е к и м о в (немного наигранно). Все ли?

М е р д ж е н. Да, все. И потом… ты не боишься? Может войти эта… твоя секретарша… Айгюль.

Х е к и м о в (усмехается). Ну что ты, Мерджен! У меня с ней ничего нет. Даю тебе честное слово.

М е р д ж е н. Значит, только начало? А на фабрике уже всякое болтают. (Садится в кресло у стола. После паузы.) Со мной-то ты поступил оперативно. Раз, два – и в дамки. Не церемонился.

Х е к и м о в (стоит перед ней, жестикулирует, с улыбкой). Это был вихрь бешеной страсти, Мерджен! Я был искренне увлечен тобой. Вспомни. Я был влюблен в тебя как мальчик, по уши!

М е р д ж е н. Точнее, в себя.

Х е к и м о в (наигранно). Это клевета, Мерджен! Я протестую!

М е р д ж е н. Конечно, в себя. Я была нужна тебе – ты взял меня с потрохами. Взял! А что ты дал мне?

Х е к и м о в. Что я дал?! Как?!

М е р д ж е н. А вот так, конкретно! Что ты мне дал, кроме увечий?

Х е к и м о в (проходит, садится на свое место). Ну… Во-первых, я помог тебе закончить институт.

М е р д ж е н. Я бы закончила его и без тебя. Когда я пришла на фабрику, я уже училась заочно.

Х е к и м о в. Я помогал тебе материально.

М е р д ж е н (внезапно вспыхивает). Ты помогал себе. Своим желаниям. Ты удерживал меня возле себя всеми средствами, какими располагал, в том числе жалкими подачками – немецкий гарнитур к Восьмому марта, коробка конфет – к Первому мая и тому подобное. А взамен ты брал мою молодость, мою жизнь, мою душу. Брал! Брал! Хапал!

Х е к и м о в (заражаясь настроением Мерджен). Не только, не только конфеты. Извини, Мерджен, у тебя плохая память. Иногда и нечто посущественнее…

М е р д ж е н. Да, однажды ты дал мне деньги на пальто. Двести рублей. Я помню это. Боже, какой стыд!

Х е к и м о в. Уже пять лет ты работаешь начальником отдела. Я тебя сделал. Ездишь за границу, то, се… Я выдвинул тебя на производстве.

М е р д ж е н. Да, и задвинул в жизни. Мне тридцать один год, но у меня нет семьи, нет детей. А что женщина без семьи?! Медуза на берегу! Сгусток жижи! Ничто! (Долгая пауза.) Семья! Вот главнейшее человеческое производство!

Х е к и м о в. Но ведь все было добровольно, Мерджен. (Мягко, немного лирично.) Вспомни. Мы поехали в Фирюзу, уютный домик, пили шампанское, ели икорку. Ты сама позволила поцеловать себя… Сама, добровольно.

М е р д ж е н. Замолчи! Мне жутко вспоминать. «Шампанское, икорка». Это были противотанковые гранаты – в слепого котенка.

Х е к и м о в. Все было честно, Мерджен.

М е р д ж е н. Честно?! Это было гнусное насилие. И обман! Обман!

Х е к и м о в. Ну, ну, не передергивай факты, пожалуйста!

М е р д ж е н. Да, насилие. Ты раздавил меня – как танк улитку! – своей опытностью, своим авторитетом, своим положением, своей машиной. Но ведь это все не твое. Это то, что дало тебе общество, государство. В сущности, это была элементарная купля. Купля женского тела, а душа приложилась.

Х е к и м о в. Я думал и думаю иначе, Мерджен. Мы были равными партнерами. Мы были просто мужчиной и женщиной. Адамом и Евой!

М е р д ж е н. Демагогия. Между мужчиной и женщиной не может быть равенства и не может быть равноправия.

Х е к и м о в. Это уже новости! В нашем-то обществе?

М е р д ж е н. Да, да, не может. Ни в каком обществе! За эти десять лет ты четырежды отправлял меня в больницу, где из меня выскабливали моих детей. Это равноправие?! Равенство?! Ты принуждал меня убивать их! Моих детей! И твоих! Де-тей!

Х е к и м о в. Перестань, Мерджен. Можно подумать, ты одна…

М е р д ж е н. В том-то и дело. Нас – легион. Вы-то в стороне. Вас не распинают в медицинских станках. Это называется равноправие? Равенство?!

Х е к и м о в. Фу, какой натурализм, Мерджен! Общество не считает это детоубийством.

М е р д ж е н. А я, женщина, – считаю! И я не одна такая.

Х е к и м о в. У тебя нет права говорить за всех. Не все хотят рожать без конца.

М е р д ж е н. Да, не все… После того, как отведают вашего равноправия. Вашей любви! Ваших подачек! После того, как вы превратите нас в неврастеничек, калек, в медузьи сопли! После того, как вы растлите нас, навязав нам свои варианты любви. Вернее, то, что вы, оболгав многократно и в книгах, и в кино, смеете называть любовью!

Х е к и м о в. Любовь одна – и для мужчин, и для женщин. Повторяю, мы равноправны, Мерджен.

М е р д ж е н. Гнусная ложь! Избавьте нас от зависимости – прежде всего материальной, и мы вам докажем конкретно и зримо, что нет между нами равенства, равенства между мужчиной и женщиной. Нет и не может быть!

Х е к и м о в. Какая чепуха!

М е р д ж е н. Да, да, мы – антиподы. Но мы – лучше вас, чище!

Х е к и м о в. Голословное утверждение.

М е р д ж е н. Это аксиома.

Х е к и м о в (насмешливо). А если конкретно?

М е р д ж е н. Конкретно? Мы создаем главное! Мы, женщины, даем жизнь человечеству! Вы, мужчины, убиваете людей! На протяжении веков! При любых обстоятельствах. Равенство с вами было бы оскорбительным!

Х е к и м о в. Какая риторика!

М е р д ж е н. Это истина! И вот… в последнее десятилетие вы додумались расправляться с нашими детьми в наших же телах. Под благовидными предлогами. Вы узаконили этот акт, сделали его банальным пустяком.

Х е к и м о в. Но почему мы? Почему мы, Мерджен?

М е р д ж е н. А кто же? Вы принудили и приучили нас к детоубийству. Вы почти развили в нас равнодушие к этому. Иногда мы даже не плачем там… Только кричим. Вы нарушили сущность наших женских душ!

Х е к и м о в. Ты сгущаешь краски, Мерджен.

М е р д ж е н. Нисколько. Все гораздо хуже, Нурлы. В действительности, в перспективе все гораздо сложнее и трагичнее. Однако имейте в виду, что и себе в души и судьбы вы гадите, как гадит в штаны спившийся, валяющийся под забором мужичонка!

Х е к и м о в. Беспочвенные обобщения, Мерджен. Туманно!

М е р д ж е н. А я объясню. Посмотри вокруг себя, Нурлы. Вы, мужики, повсеместно обесчещены, обмануты нами! Вы – хронические рогоносцы! Навязывая нам свой вариант любви – бессмысленной, опустошающей душу любви, вы, в конце концов, сами едите свое же дерьмо!

Х е к и м о в (хмурится). Интересная точка зрения!

М е р д ж е н. Своей объективностью! Наши поцелуи все больше и больше отдают табачищем и алкоголем! Вам все скучнее и неинтереснее с нами. А ваши рога делаются все увесистее и массивнее. И это вас уже совсем не беспокоит, не оскорбляет, настолько вы перестали быть настоящими мужчинами, подлинным сильным полом.

Х е к и м о в. Болтаешь вздор!

М е р д ж е н. Да вы и обнимать-то женщин по-настоящему уже разучились. Только с помощью выпивки да вариантов. Известие о том, что через девять месяцев вы можете стать отцами, вселяет в вас не гордость, не чувство удовлетворения, не оправданное самодовольство созидателя, а жалкий страх.

Х е к и м о в. Не лги, Мерджен! Не лги! Сколько раз я говорил тебе – давай рожай!

М е р д ж е н. Я помню. Вот именно – давай! А не – роди, пожалуйста, любимая! Я хорошо помню интонации твоего голоса. Говорил, а сам дрожал: вдруг действительно родит, не дай бог! В таких случаях не надо ничего говорить. В таких случаях все ясно без слов. Ты знал, что я не решусь на это, а ведь была близка. Стоило тебе сказать решительнее…

Х е к и м о в. Конечно, я колебался, Мерджен. Все-таки я женатый человек, четверо детей…

М е р д ж е н. А у меня – четверо мертвецов.

Х е к и м о в (после долгой паузы). Прости, Мерджен.

М е р д ж е н. Аллах простит, как говорят у нас в деревне.

СЦЕНА ТРИНАДЦАТАЯ

В кабинет входит  А й г ю л ь.

А й г ю л ь. Нурлы Хекимович, вы не искали меня?

Х е к и м о в. Нет, Айгюль.

А й г ю л ь (не спешит уходить). А то я была в буфете. Думала, может…

Х е к и м о в (перебивает). Нет, нет. Иди. Я занят сейчас. Мы здесь обсуждаем проблему плана.

Айгюль, передернув плечиками, выходит.

М е р д ж е н (насмешливо). Вроде отчитываешься перед ней?

Х е к и м о в. Да нет же, Мерджен. Говорю, у меня с ней ничего не было.

М е р д ж е н. Возможно. Пока нет. Начальная стадия: многообещающий, волнующий флирт… кошки с мышкой. Искалечишь ведь и ее.

Х е к и м о в. Не такая уж она мышка, эта Айгюль, если уж на то пошло. Ее ведь к нам из главка…

М е р д ж е н. Спихнули – ты хочешь сказать?

Х е к и м о в. Вот именно.

М е р д ж е н. Это все знают. Жена Карлиева грозила устроить скандал.

Х е к и м о в. Ну, вот видишь, ты в курсе. Жизнь есть жизнь. А люди есть люди, Мерджен. На всех уровнях. Но она и до Карлиева кое-что знала. Айгюль – новое поколение. Они не делают проблем из поездки за город в «Жигулях» с замужним мужчиной. У них все проще.

М е р д ж е н. Да, проще… до тех пор, пока не станет такой же калекой, такой же психопаткой, как я. У женщин не может быть проще, Нурлы, только сложнее.

Х е к и м о в. Ты где-то права по-своему, Мерджен: настоящих мужчин сейчас все меньше и меньше. Да, привыкли к рогам! Привыкли слюнявить уже обслюнявленное. Никакого самолюбия! Увидишь, через годик-другой Айгюль выйдет замуж. Мало ли дураков?

М е р д ж е н. Если муж дурак и рогоносец, а жена дрянь, какие у них будут дети?

Х е к и м о в. Это будет следующее поколение.

М е р д ж е н. Где будет еще проще?

Х е к и м о в. Вот именно. И что нам за дело до них, Мерджен, а?

М е р д ж е н. Ну, ты и тип, Нурлы!

Х е к и м о в. Что ты имеешь в виду?

М е р д ж е н. Так ведь речь идет и о твоих детях! У тебя их четверо!

Х е к и м о в (внезапно раздражается). У меня – да! У меня! А вот у тебя их нет! Ни одного! (Тотчас берет себя в руки.) Извини, Мерджен, я не хотел… Кстати, как там у тебя с Оразом Байлыевым? Говорят…

М е р д ж е н. Тебя это не касается.

Х е к и м о в. Ну, хорошо. Не касается – и не надо. Я вижу, ты раздражена. Успокойся, пожалуйста. Мерджен, я не собираюсь обсуждать с тобой наши былые отношения и твою личную жизнь сегодня. Я хотел поговорить с тобой о деле. Личное и работа – это разные вещи.

М е р д ж е н. Как сказать.

Х е к и м о в. Короче. Что за шлея попала тебе под хвост? Конец года. У нас горит план. Твой штамп ОТК должен спасти честь фабрики; нашу честь! Мерджен! Милая!

М е р д ж е н. И ваши премиальные?

Х е к и м о в. Да, в конце концов. И наши премиальные. Наши! В том числе и твои.

М е р д ж е н. Я не пропущу брак, Нурлы!

Х е к и м о в. Что случилось, Мерджен? Подумаешь – брак! Да и какой это брак? Типичные огрехи нашей технологии, на которые ты не раз закрывала глаза. В глуши, в Сибири, на периферии люди не такие привередливые. Там, как говорится, чем хуже… обувь – тем лучше! Не так жалко носить по грязи.

М е р д ж е н. Какой цинизм!

Х е к и м о в. Ну, я шучу, конечно. Мерджен, надо сделать! Надо! Горим!

М е р д ж е н. Не пропущу, Нурлы!

Х е к и м о в. Надо, золотко, надо! Надо, кисонька, надо! Ну, пожалуйста!

М е р д ж е н. Нет.

Х е к и м о в. Но ведь раньше пропускала?

М е р д ж е н. Раньше пропускала, а вот теперь – нет, не пропущу.

Х е к и м о в. А что случилось? Что изменилось?

М е р д ж е н. Значит, что-то случилось, Нурлы.

Х е к и м о в. Что именно?

М е р д ж е н. Ты ведь знаешь: количество переходит в качество. Мудрый, железный закон!

Х е к и м о в. Ну?

М е р д ж е н. Вот и перешло.

Х е к и м о в. Что? Где? Когда?

М е р д ж е н. Вот здесь. (Касается пальцами лба.) Количество ошибок и раздумий над ними, количество сделок с совестью, количество бессонных ночей, неудовлетворенности собой, тем, как живу, все это перешло в новое качество, – в твердое, непоборимое решение жить иначе. А когда? Представь, это случилось здесь, в этом кабинете, когда я на три недели почувствовала себя хозяйкой этой фабрики.

Х е к и м о в. Я тебя сделал этой хозяйкой, Мерджен. Мог бы и Гошлыева.

М е р д ж е н. Сейчас это не имеет значения, Нурлы. Главное, я почувствовала, что все это мое! (Делает жест руками.) Вернее – наше! А почувствовав, я поняла, что сделок с совестью больше не будет. И еще я подумала, знаешь что, Нурлы?.. Однажды вечером я засиделась здесь, размечталась. И я подумала: в нас, женщинах, больше хозяйственного инстинкта, больше порядочности, честности, больше здравого смысла, доброты, меньше кичливости, честолюбия, чем в вас, мужчинах! Отдали бы вы нам бразды правления во всех звеньях нашей жизни!

Х е к и м о в (смеется). Ох, шутница!

М е р д ж е н. Нисколько. Вот смотри: обувные фабрики! На них шьют и детскую обувь. Да разве мы, женщины, допустили бы, чтобы наши дети носили ту дрянь, которую выпускает твоя фабрика?!

Х е к и м о в. Это я уже слышал сегодня – от твоей Айны.

М е р д ж е н. Или, допустим, колбаса в магазине. Иной раз в рот не возьмешь: соленая, невкусная, из мороженого мяса не первой свежести. А ведь некогда это мясо было парным, аппетитным. Кто загубил его?

Х е к и м о в. Но я-то здесь при чем, Мерджен?

М е р д ж е н. Нет, не по-хозяйски вы, мужики, ведете все наше общее хозяйство, наш богатый дом. И уже давно. Как крыловские музыканты – суетитесь, снуете по сцене, пересаживаетесь без толку. А воз и поныне там! Отдайте нам бразды правления! Сделайте нас повсеместно хозяйками предприятий!

Х е к и м о в (смеется, качает головой). Это уже было, Мерджен. Пробовали. Не прижилось. Я имею в виду матриархат.

М е р д ж е н (тоже улыбается). Ну, пожалуйста! Ну, хотя бы на год! В порядке эксперимента!

Х е к и м о в. Глупости, Мерджен, глупости! Фантазерка! Говорю, брось шутить!

М е р д ж е н. Ну, проявите творчество! Не к этому ли всех нас призывают самые мудрые книги, наша великая наука?! К творчеству! А вы? Захапали посты! Дачи! Машины! А организовать толково хозяйство не можете.

Х е к и м о в (резко обрывает). Перестань болтать чепуху!

М е р д ж е н. Не можете. (Едко.) И знаешь, почему?

Х е к и м о в. Ну, почему?

М е р д ж е н. Я же сказала, вы – повсеместно рогоносцы, значит, в той или иной степени импотенты. А импотент – и в работе импотент, это давно известно.

Х е к и м о в. Твои обобщения грешат нелогичностью, которую тебе можно простить… как женщине. Но вульгарность и грубость женщине не к лицу!

М е р д ж е н. Ты меня сделал такой, Нурлы. Твоя работа. С кем поведешься… (После паузы.) Ну, отдайте нам бразды правления, пожалуйста! Вам же самим будет лучше. Через год-другой будете есть парные отбивные, бифштексы, вырезки, антрекоты, избавим вас от отупляющего стояния в очередях за жратвой, стояния, лишающего человека достоинства, отнимающего у народа миллиарды часов бесценной человеческой жизни. Ох, какого дорогого для страны стояния! Миллиардотонного, золотого! Отдайте! Оденем вас в красивые отечественные дубленки! В самые красивые в мире хлопковые сорочки! В обалденный вельвет и джинсы! Не вы к ним, в командировки, на работу в их фирмы, в наши зарубежные посольства – за тряпьем, будете рваться, они – к вам, к нам, за советским, ибо советское обязано быть синонимом лучшего! Обязано! Газеты ведь читаешь. И тот, кто этого не понимает, тот… тот… (От волнения не может найти подходящего слова.)

Х е к и м о в. Ну что, что?.. Кто он?.. Негодяй? Сукин сын? Проходимец?

М е р д ж е н. Хуже!

Х е к и м о в (смеется). Ну вот и договорились. Все сразу стало понятно. Но знаешь, Мерджен, если говорить серьезно, мы уже пережили эпоху красивых фраз. Мы давно спустились с небес на землю. И тебе тоже нечего там делать – в облаках. Не залетай, не пари! Ты будешь там в одиночестве. Бифштексы, ромштексы! Джинсы! Вельветы! Какая чепуха!

М е р д ж е н. Вот именно. Но тот, кто неспособен сделать хорошо чепуху, тот не сможет сделать хорошо и что-нибудь посущественнее.

Х е к и м о в. Не обязательно, не обязательно!

М е р д ж е н. Не перебивай! Даже ребенку ясно, что хорошее качество всего, повторяю: всего – не чепуха!

Х е к и м о в. Всему свое время. Не это главное.

М е р д ж е н. Хорошее качество всего – это не главное, это чепуха?! А что же тогда не чепуха?

Х е к и м о в (задумывается, прикидывает в уме). Порядок – не чепуха! Дисциплина – не чепуха! Движение! Система – не чепуха! Система во всем. Плановость! План!

М е р д ж е н. Да, план. Если им руководствуются толковые, честные люди. Если план – творчество, а не догма.

Х е к и м о в (удивленно вскидывает брови). Что ты хочешь сказать этим?

М е р д ж е н. А то, что говорили наши деды: заставь дурака богу молиться – он себе лоб расшибет.

Х е к и м о в. То есть?

М е р д ж е н. Лично ты превращаешь план в петлю на шее нашей фабрики, а на другом конце – камень, который тянет в болото. Вот твое движение. И ты не один такой – идолопоклонник. По всей стране вас наберется тысячи! Тысячи камней – всех форм и размеров! От и до! Не лишний ли это груз для народного хозяйства?

Х е к и м о в. Мерджен, детка, повторяю, спустись на землю! Занимайся своим скромным делом. Твой участок, вернее, наш участок – это ботиночки, туфельки. Не пари! Не манипулируй словами! Груз! Народное хозяйство! План! Пусть этим занимается государство.

М е р д ж е н. Манипулируешь словами ты, Нурлы! Не только словами – понятиями! Жизненно важными понятиями! Вот ты обложился книжками. (Показывает на книги, лежащие на столе, делает жест в сторону шкафа, где красуются солидные тома.) А для чего? Пыль в глаза пускаешь? Ко-му? Ведь себе же первому.

Х е к и м о в. Чем тебе мешают книги? В каждом солидном кабинете…

М е р д ж е н. Вот именно! Поставили как иконы! Но ведь вы – безбожники. Поставили – для перестраховки. Дабы не заподозрили в неверии. А ведь книги прекрасные. В них заглядывать надо. Помогут. Еще как! Вот, например… (Подходит к шкафу, достает книгу, открывает на одной из страниц.) Слушай, «…когда мы говорим «государство», то государство – это мы, это – пролетариат, это – авангард рабочего класса». Сказано это было двадцать седьмого марта двадцать второго года на Одиннадцатом съезде Коммунистической партии. Шестьдесят лет назад. Достаточный срок, чтобы всем нам усвоить. Всем!

Х е к и м о в. Да что ты меня учишь? Я веду семинар! Все это я давно знаю!

М е р д ж е н. Знаешь – устами! Голосовыми связками! А делами – лжешь, обманываешь народ.

Наступает долгая пауза. Хекимов думает, исподлобья поглядывая на Мерджен, явно обеспокоенный ее настроением. Он ищет выход из создавшегося положения.

СЦЕНА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Х е к и м о в. Ты знаешь, Мерджен, ты меня убедила. Клянусь. У-бе-ди-ла!

М е р д ж е н. Да? В чем же?

Х е к и м о в. Я – на лопатках! (Смеется.) Как и все у нас на фабрике. Я согласен с тобой. Пожалуй, следовало бы попробовать – дать вам, толковым, деловым, образованным женщинам, эдак раз в год на месяц повсеместно побывать в наших шкурах, доверить вам румпели всех звеньев нашей жизни. Всех! Был бы полезный эксперимент. Да, я согласен. Искренне. Согласен с твоей мыслью, с твоим энтузиазмом, с твоей фантазией. (После паузы.) Конечно, мы не можем, не имеем права заранее предсказать результаты. Но… очень любопытно. Очень! Итак, согласен с твоей мыслью, Мерджен. Но давай и ты… (Улыбается.) Соглашайся. Давай и ты помогай – мне, нам, фабрике! Закрой глаза на дефекты. Спасай план!

Наступает долгая пауза.

М е р д ж е н. Не пройдет твой номер, Нурлы. Не обманешь. На этот раз – не обманешь.

Х е к и м о в. Ты не дослушала меня до конца, Мерджен. На этот раз план необходим мне любой ценой. Показываю свои карты. Ты – свой человек, близкий мне…

М е р д ж е н. Перестань! (Морщится.)

Х е к и м о в. Да, да. Такие вещи не забываются. Словом, тебе можно довериться. Меня прочат в главк на место Баширова. Вопрос фактически уже решен. Дам я план – я в главке. И тогда я посажу тебя на это место. (Стучит пальцем по столу.) Ты понимаешь?

М е р д ж е н (изумленно). Так. Предлагаешь мне взятку? Хорош гусь!

Х е к и м о в. Да при чем здесь взятка? Я же говорю: ты свой, близкий мне человек. Да, да, несмотря ни на что, Мерджен! Откуда ты знаешь, может, и во мне живет это чувство… ну, ну… как бы это сказать?

М е р д ж е н (насмешливо, с горечью). Отцовское чувство… к тем малюткам, которые могли бы родиться у меня и не родились?

Они долго молчат, смотрят в упор друг на друга.

Х е к и м о в. Может быть, и это, Мерджен. Не знаю. Может быть…

М е р д ж е н. Не это, Нурлы. Не заблуждайся. У тебя – не это.

Х е к и м о в. А что же, Мерджен? Объясни тогда.

М е р д ж е н. Совесть, которая не может не мучить тебя. Голос твоей совести! Вот что! Все-таки ты человек, Нурлы. (После паузы.) Впрочем, что это я выдумываю? Какая совесть?! Ее в тебе – капля, а желание занять пост – как океан. Тонет писк твоей совести в его призывном рокоте.

Х е к и м о в. Что я – хуже Баширова?

М е р д ж е н. В том-то и дело, что не хуже. В том-то и дело, Нурлы, что даже лучше. Это-то и ужасно, что Баширов хуже даже тебя!

Х е к и м о в. Хорошо, Мерджен, не будем о совести. В конце концов, это слишком тонкая вещь, где уж тут чужим рукам прощупать? Но в моем предложении есть и другой момент. Повторяю, ты станешь хозяйкой фабрики. Вот и докажешь всем нам, чего стоят твои гипотезы относительно вашей женской врожденной хозяйственности. Не на словах, а на деле. Поставишь фабрику на ноги. Чем не цель в жизни?

Опять наступает долгая пауза. Мерджен задумывается.

Ну, соглашайся! Ведь поставишь фабрику на ноги! Я верю в тебя! Верю в твою хозяйственную гениальность! Верю в великий, мощный закон сохранения энергии. В твоей крови – упорство, правдолюбие крестьян и жаркое каракумское солнце! Тысячи лет труда, чистого синего неба над головой и свободы от этих вот камней. (Показывает на стены.) Ты еще ничего не растеряла, как я, родившийся в городе. Не успела. Терять будут твои дети.

М е р д ж е н. Что тебя-то заставило терять, Нурлы?

Х е к и м о в. Очевидно, тоже… какой-то мощный закон.

М е р д ж е н. Попал под лавину издержек общественного бытия?

Х е к и м о в. Очевидно. Что может быть еще? Ну, так как, Мерджен? Меняемся?

Мерджен долго молчит.

М е р д ж е н (задумчиво, невесело). Баш на баш?

Х е к и м о в. Вот именно. Ты мне – пост в главке, я тебе – фабрику.

М е р д ж е н. Иными словами, я спасу фабрику от тебя, от твоего стиля руководства, так?

Х е к и м о в (усмехается). Я не сержусь на тебя, Мерджен, золотко. По моим понятиям, каждый из нас двоих живет один у другого в крови. Пусть даже нет уже любви. Но ведь десять лет!.. Шутка ли? Разве мужчина и женщина в любви мешают только пот?

М е р д ж е н (как бы размышляя вслух). Я спасу фабрику от тебя. А вот кто спасет от тебя главк?

Х е к и м о в. Зачем же его спасать? Может, это мое призвание? Руководство, но на более высоком уровне.

М е р д ж е н. Ты думаешь?

Х е к и м о в. Я уверен. Я скорее теоретик. Я всегда был плохим практиком. В детстве я любил читать книги…

М е р д ж е н (перебивает). И хотел быть Д’Артаньяном? Помню. Ты сказал мне об этом тогда… в Фирюзе… В тот день! До! Охмуряя меня. Опутывая меня ложью. Красовался!

Х е к и м о в. Опять ты об этом?! Перестань! (Искренне возмущается.) Что ж, по-твоему, я и родился таким обманщиком, да?! Но ведь так не бывает! По тем же твоим мудрым, железным законам. Кто-то, очевидно, сделал меня таким. Значит, я жертва! (Смеется неожиданному повороту разговора.) А может, мы, шустрые, энергичные мужички, выполняем некую важную миссию в делах матушки-природы. Ее задачу! Как волки – в лесу. Может, мы своего рода санитары. Выявляем и практически избавляем общество от слабой, нестойкой породы женщин, от их слабого, нестойкого потомства. Ведь у так называемых вечных общественных невест, легкодоступных и, как правило, уже слегка помятых обстоятельствами, надломленных, меньше шансов на семью. Жизни нужно лучшее, здоровое! Я, конечно, шучу, Мерджен, шучу! Но кто его знает?

М е р д ж е н. Да ты и вправду теоретик, Нурлы-Д’Артаньян! И не исключена возможность, что из главка ты шагнешь еще выше, а там – еще. Но ведь это опасно: рыба-то гниет с головы.

Х е к и м о в. Ты сама станешь фабричной головой, Мерджен! Бери фабрику. И не мешай мне.

М е р д ж е н. Мне ты – фабрику. А тем или тому, кто устраивает тебя в главк, – туда какая мзда? Я давно догадывалась, а за эти три недели твердо поняла, что вы с Гошлыевым сильно мудрили здесь. Интересно, какой приварок ты сделал себе за эти годы?

Х е к и м о в. У тебя больное воображение, Мерджен. Ты раздражена. Ты ненавидишь меня. Сейчас уже ясно, что нам не работать вместе на одном предприятии. Бери фабрику. Я уйду в главк. Ты получаешь реальную возможность сделать фабрику образцовой, помочь народу. Мерджен, чудачка, ты реализуешь свою романтическую мечту! Пойми, другого шанса у тебя не будет. Ни-ког-да!

Мерджен растерянно смотрит на Хекимова.

Ну, иди же на склад, где лежит гора обуви и ждет твоего штампа!

М е р д ж е н (явно колеблясь). Нет, Нурлы… Я хочу побороться с тобой! С тобой – как с явлением!

Х е к и м о в. Вот и борись, милая, борись! Бери фабрику и борись!

М е р д ж е н. То есть?

Х е к и м о в. Разве у директора фабрики, да еще образцовой, в какую ты, я не сомневаюсь, превратишь нашу через год-другой, меньше возможностей для борьбы с отрицательными явлениями в нашей жизни? Ты директор – ты номенклатура! Ты – депутат райсовета! И так далее… Это же реальная сила. А сейчас ты кто? Где твоя армия? Где твое оружие? Повторяю, бери фабрику и… догоняй меня! Догоняй и борись! Сотри меня в порошок! Карабкайся вверх – по лестнице! А сейчас не цепляйся ко мне, Мерджен.

М е р д ж е н. Но это же очередная сделка с совестью!

Х е к и м о в. Так ведь ради дела! Ради заветной цели! Ради возможностей успешной борьбы! Разве победа не стоит некоторых личных моральных жертв? Догоняй! Со ступеньки на ступеньку!

М е р д ж е н. Но ведь и ты… и вы там тоже со ступеньки на ступеньку! И будете мешать делу! Вы ведь выше. Как же вас догонишь?

Х е к и м о в (усмехается). А вот этого уж я не знаю, Мерджен, золотко. Не знаю. Но ведь шансы есть. Вспомни велосипедные гонки – за лидером. У того, кто сзади, – стимулы, порыв, злость! Задетое самолюбие! Честь! Бери фабрику!

М е р д ж е н (с горечью). «Честь»! Сверху так просто оглушить человека по голове. Возьму фабрику – а через полгодика вы же меня и спихнете. Утопите! То не дадите, это не дадите. Завалите мой план.

Х е к и м о в. Всегда есть возможность сработаться, Мерджен. Работали же мы с тобой как-то все эти годы? Закрывала же ты глаза на наши производственные огрехи?

М е р д ж е н. Да, но я многого не знала. Я не знала, что вы с Гошлыевым систематически сплавляете первосортную кожу налево. Рулонами! Годами! Не знала про вашу левую обувь! Про твоих людей из горторга в Теджене.

Х е к и м о в. Перестань! «Не знала»! А наши с тобой вояжи в Кисловодск, в Баку, за Каспий! Самолеты, гостиницы, рестораны, такси… Как ужин – так сотня! Что я – наследник японского императора?

М е р д ж е н. Когда это было!

Х е к и м о в. Неважно, но было.

М е р д ж е н. Ей-богу, я точно не знала. Только догадывалась…

Х е к и м о в. Хорошо, кончили об этом! Ты получишь фабрику, спустишься на землю. И мы будем прекрасно работать. А сейчас нам нужен план. Фабрике. Мне. И тебе. Договорились? Ну?

Мерджен молчит, думает.

СЦЕНА ПЯТНАДЦАТАЯ

Х е к и м о в. Напрасно размышляешь, Мерджен!

М е р д ж е н. Я не о твоем предложении, Нурлы.

Х е к и м о в. О чем же?

М е р д ж е н. Я думаю, сказать тебе или не сказать?

Х е к и м о в. Что сказать или не сказать?

Долгая пауза.

М е р д ж е н. Скажу. Так или иначе тебе скажут сегодня другие. (Волнуется. Молчит, ищет слова. Понизив голос.) Я пошла на тебя войной, Нурлы. В открытую. После того как я убедилась, что одним из главных препятствий, тормозящих коренное улучшение работы нашей фабрики, является ее директор, Нурлы, я решила выступить против тебя. Неделю тому назад я написала письмо, обстоятельную докладную записку, в которой содержится анализ причин, приводящих к выпуску малокачественной и недоброкачественной продукции, и план перестройки работы фабрики. Коренной перестройки! Которая позволит внедрением ряда мер вывести фабрику в число высокорентабельных предприятий. Цель – продукция высшего качества. Я все обосновала, все подсчитала, все продумала, нашла скрытые резервы производства… (Многозначительно, подчеркнуто.) И кое-что более любопытное… Ну, и конечно, я написала, что…

Х е к и м о в (перебивает, небрежно). Куда ты написала? В главк?

М е р д ж е н. Нет.

Х е к и м о в (вскидывает брови). Что, самому министру?

М е р д ж е н. Нет.

Х е к и м о в (хмурится). Неужели?..

М е р д ж е н. Да. Именно туда.

Опять долгая пауза. Хекимов в упор тяжелым взглядом смотрит на Мерджен.

Х е к и м о в. Ах, вот оно что! Так, так… Но ты проиграешь, Мерджен. Не тешь себя надеждой.

М е р д ж е н. Это не игра, Нурлы. Это всерьез.

Х е к и м о в (после паузы). Да, не игра. Ты права – война.

М е р д ж е н. Очевидно, извечная. Каждый из нас – боец, завербованный одной из двух сторон, Нурлы.

Х е к и м о в. Ты проиграешь эту битву, Мерджен. Такова логика обстоятельств.

М е р д ж е н. Мы победим рано или поздно. Раз и навсегда.

Х е к и м о в (усмехается). А что потом будете делать?

М е р д ж е н. Дел много на земле, Нурлы. Добрых дел.

Х е к и м о в. Это без нас-то, джигитов? Да ведь вы выродитесь без нас, ангелочки! Ге-не-ти-чес-ки!

М е р д ж е н. Ничего. Уж эту-то биологическую проблему мы как-нибудь решим.

Х е к и м о в (после паузы). Что ты еще там написала?

М е р д ж е н. Все. И о твоих делах с Азизовым, о том, что рулоны качественной кожи, отгружаемые к нам с кожзавода, до фабрики не доходят, испаряясь где-то по дороге не без участия Гошлыева. И о твоих делах с Атаевым из Теджена.

Х е к и м о в. Что?!

М е р д ж е н. Да, да. В твое отсутствие я ознакомилась с несколькими любопытными документами, в частности с твоей перепиской, которая натолкнула меня на мысль проверить накладные. Сравнив по ним количество обуви, прошедшей через ОТК, и то, которое уходило из фабричных ворот с липовыми накладными в портфеле того же Гошлыева, я удостоверилась в том, что часть продукции сплавлялась, как говорят, «налево». И немалая часть, как ты знаешь, Нурлы, немалая…

Снова долгая пауза.

Х е к и м о в (негромко, но внушительно). Мерджен, немедленно поезжай и забери письмо.

М е р д ж е н. Уже поздно, Нурлы.

Х е к и м о в (спокойно и твердо). Не поздно, Мерджен. Поезжай и забери. Скажи, погорячилась. Тебе отдадут его. Я позвоню… Никто не заинтересован в скандале. Ни-кто! Ты понимаешь? Сейчас я позвоню… туда – и ты поедешь, возьмешь письмо. Тебе отдадут. Я все объясню твоей неуравновешенностью, болезненным состоянием. (Кладет руку на телефонный аппарат.)

М е р д ж е н. Кому ты хочешь звонить, Нурлы?