Текст книги "Увидеть огромную кошку"

Автор книги: Барбара Мертц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 26 страниц)

Из туманной пыльной тьмы на него смотрели четыре широко раскрытых испуганных глаза. Открытый фонарь, который нёс один из рабочих, наполовину ослепил его.

Даже если бы он был полностью в здравом уме, то не смог бы устоять:

– Салам алейхум, друзья. Кто-нибудь из вас скажет Картеру-эффенди, что я здесь?

– Мистера Картера, конечно, не оказалось на месте, – завершил Рамзес удивительно краткое описание своего открытия, состоявшее из одних сухих фактов. – Он поспешил помочь отцу и остальным выкапывать нас. Я бы сразу вернулся к тебе, матушка, если бы не знал, что ты рассердишься на меня, если я вернусь, не выяснив предварительно, что с другими членами нашей семьи. Когда я добрался до них, то обнаружил, что они на грани прорыва, поэтому остался помогать.

Он сидел на стене в своей любимой позе, и, за исключением перевязанных рук и тёмных синяков на лице, выглядел и говорил вполне нормально. Однако непогрешимые инстинкты матери подсказали мне, что он, как обычно, что-то скрывает.

Труднее всего поверить в то, что я пробыла в этом адском месте меньше часа. Мне казалось – намного дольше, хотя я заснула вскоре ухода Рамзеса, и не услышала обнадёживающих звуков работы за камнепадом. Меня разбудил относительно свежий воздух. Первое, что увидели мои глаза – лицо Эмерсона, и когда он подхватил меня на руки, я почти не почувствовала боли в повреждённой ноге.

Нефрет заставила его немедленно уложить меня и проследила за тем, чтобы меня перенесли на носилках. Все остались живы: и Давид, и Абдулла, и Селим. Селим плакал, Абдулла громким, дрожащим голосом благодарил Бога, а Давид хватал меня за руку, затем тянулся к руке Рамзеса, а затем снова пытался схватить мою. Я, конечно, видела Рамзеса, но, поскольку всё ещё не отошла от сна, то не могла уразуметь, как он оказался здесь, пока не услышала его рассказ.

Он подождал, пока мы вернулись в дом и не позаботились о более насущных нуждах. Мы с Нефрет решили, что нога, вероятно, не сломана, но сильно ушиблена и опухла. Поэтому Нефрет перевязала её – следуя моим инструкциям – и помогла мне искупаться. И после того, как я переоделась в свободное, но пристойное платье, Эмерсон вынес меня на веранду и усадил на диван. Там уже сидели Говард, Сайрус, Абдулла, Селим и Дауд, и в результате у нас вышла весёлая вечеринка. Я приказала повару приготовить очень большой ланч.

– Так ты умудрился взломать гробницу Хатшепсут? – спросила я. – Поразительно! Знаешь, Рамзес, когда я отправила тебя на поиски, то действительно не ожидала, что ты найдёшь другой выход.

– Я тоже, – ответил сын. – Однако полагаю, что подсознательно я ощущал направление, в котором ведёт проход. Вы не заметили отверстие, мистер Картер?

– Отверстия как такового не было, – с лёгким раздражением ответил Говард. – Оно было аккуратно оштукатурено с другой стороны, и мы не пользовались электрическими лампочками до тех пор, пока не прошли эту точку, а свет свечей... Ну, неважно. Очевидно, твоя гробница более поздняя, чем гробница Хатшепсут. Когда рабочие случайно ворвались в неё, они тщательно заделали отверстие, а...

– А Скаддер нашёл его! – воскликнула Нефрет. – Когда работал на вас в прошлом году, мистер Картер.

Казалось, Говард хочет рассмеяться, но слишком вежлив, чтобы позволить себе это.

– Знаете ли, мисс Нефрет, это чертовски маловероятно. Он мог преодолеть полпути по коридору, но не смог бы добраться до первоначального входа. Вашей команде потребовалось несколько дней, чтобы убрать затвердевшую насыпь.

– Маловероятно, но не невозможно, – возразил Эмерсон, не в силах вынести разочарование на лице Нефрет. – В его распоряжении было всё лето – после того, как вы закончили сезонную работу. Он мог бы догадаться, где находится вход, и подойти к нему с другого конца.

– Да хватит уже об этой треклятой гробнице! – возопил Сайрус. – Возможно, вы, ребята, и не хотите об этом говорить, но рано или поздно вам придётся посмотреть правде в глаза. Беллингем мёртв – и, по-моему, чертовски хорошая работа. Он хладнокровно убил Скаддера, так ведь?

– Да, – кивнула я. – Мистер Скаддер никогда не хотел убивать полковника; он хотел разоблачить его, как убийцу собственной жены. Вот почему Скаддер выбрал нас, чтобы найти тело бедной Люсинды. Он знал, что мы работали в Фивах, и, благодаря нашим детективным талантам, нас сопровождает определённая репутация. Он верил, что мы раскроем ложь Беллингема и узнаем правду. Что мы и сделали – в конце концов.

– Слишком поздно для Скаддера, – мрачно вставил Эмерсон.

– Всё потому, что мистер Скаддер был безнадёжным романтиком, – объяснила я. – Когда романтизм не сдерживается здравым смыслом, Нефрет и джентльмены, он становится роковой слабостью. Все действия мистера Скаддера направлялись неудержимым романтизмом – то, как он забальзамировал её тело, те таинственные намёки, которые он нам посылал – и это неизбежно вело к трагедии. Самый удручающий пример этой слабости – то, как он заманил Беллингема на место происшествия, когда мы извлекали тело Люсинды из гробницы. Очевидно, он всерьёз считал, что Беллингем признается на месте.

– Нет, – промолвил Рамзес. – Самыми грустными были его попытки заставить меня встретиться с ним наедине. Он просто хотел поговорить со мной. А я оказался слишком глуп, чтобы понять.

Я предположила, что именно Нефрет перевязала ему израненные руки и заставила умыться. А он, должно быть, умудрился рассердить её, потому что она пристально наблюдала за ним, и когда она заговорила, её тон был резким и чёрствым:

– Если и есть вина, она лежит на всех нас. Включая Скаддера. Знаете, он мог быть и пооткровеннее.

– Сомневаюсь, что кто-либо поверил бы в такую дикую выдумку, – вздохнула я. – Никто, Эмерсон, даже я! Мы бы сочли его сумасшедшим, особенно после того, как увидели, что он сделал с её телом.

– Он обезумел, – подхватил Рамзес. – Сочетание горя и вины…

– Почему он должен чувствовать себя виноватым? – процедила Нефрет. Она казалась рассерженной, хотя я не могла понять, почему. – Убитую пронзил клинком её муж.

– Когда она пыталась защитить Скаддера своим телом, – тут же ответил Рамзес. – Но именно он стал причиной её смерти. По крайней мере, он воспринимал это именно так.

– А, теперь ты читаешь его мысли? – съехидничала Нефрет. – Да ты сам чёртов романтик, Рамзес, и я советую тебе немедленно прекратить эти глупости. Я не сомневаюсь, что побег спровоцировала сама Люсинда. Она убежала не со Скаддером, она убежала от Беллингема. Мне и подумать страшно о том, что он творил с ней после того, как они поженились, и она оказалась в его власти...

Мы с Эмерсоном завопили в унисон:

– Нефрет, пожалуйста!

– О, превосходно! – огрызнулась Нефрет. – Очередная тема, о которой женщина не должна упоминать! Всё, что я говорю – некоторые слишком много берут на себя. Беллингем был единственным злодеем, никто другой не виноват, даже Скаддер. Конечно, бедняга потерял рассудок, когда любимую столь гнусно убили на его глазах. Кто может его обвинить?

– Не я, – веско произнёс Сайрус. – И ни один мужчина, который когда-либо любил женщину.

– Что будет с Долли? – спросила я, поскольку почувствовала, что атмосфера накаляется.

– Кэт… то есть Кэтрин – с ней, – ответил Сайрус. – Она говорит, что проводит её домой. Я, так сказать… ну… предоставил это ей. А теперь, если вы меня извините…

– Вам пока не стоит уходить, Сайрус, – прервала я. – Рискуя показаться бессердечными, мы должны быть благодарны за многое. Бедный мистер Скаддер оправдан, а его гибель отомщена. Смерть, несомненно, была для него самым счастливым концом; единственной возможной альтернативой оставался приют для скорбных разумом. А мы выжили! Останьтесь на ланч.

– Пожалуй, я и останусь ненадолго, – вздохнул Сайрус. – Мне сказали держаться подальше.

Я начала понимать, почему он выглядел подавленным. Если я права – а я чаще всего права – эту тему нельзя обсуждать в присутствии других. Я пообещала себе, что разберусь с этим, как только смогу.

Следующим заговорил мой дорогой Эмерсон. Он всё время крепко держал меня за руку. Теперь отпустил её. Распрямившись во весь свой внушительный рост, он прочистил горло:

– Рамзес!

Рамзес вздрогнул.

– Э… да, сэр? Я что-то сделал?

– Да, – кивнул Эмерсон. Подойдя к Рамзесу, он протянул ему руку. – Сегодня ты спас жизнь своей матери. Если бы ты не действовал мгновенно и без оглядки на собственную безопасность, она стала бы очередной жертвой Беллингема. Ты поступил так, как поступил бы я, если бы мог. Я… м-м… я… э-э... я искренне тебе признателен.

– О, – произнёс Рамзес. – Спасибо, сэр. – Они пожали друг другу руки.

– Не за что. – Эмерсон закашлялся. – Так! У тебя есть что добавить, Пибоди?

– Нет, дорогой, думаю, что нет. Ты исчерпывающе обрисовал ситуацию. – Эмерсон странно посмотрел на меня, а я продолжила с улыбкой: – Ещё рано, но думаю, что мы вполне могли бы побаловать себя виски с содовой перед ланчем. В конце концов, у нас есть основания праздновать. Я предложу небольшой тост.

Все собрались вокруг моего дивана, и Эмерсон приступил к раздаче: виски без содовой для Сайруса и (как обычно) с содовой для меня, лимонный сок и воду – остальным.

– Ещё виски с содовой, пожалуйста, Эмерсон, – сказала я и протянула свой стакан Рамзесу.

На мгновение жёстко контролируемое выражение лица сменилось чисто детским удовольствием и удивлением. Но только на мгновение. С лёгким поклоном он взял стакан из моей руки.

– Спасибо, матушка.

Широко улыбаясь, Эмерсон протянул мне мой собственный стакан. Я посмотрела на лица моих друзей и любимой семьи. И воскликнула:

– Ваше здоровье!

***

Однако жизнь никогда не бывает слишком простой. Предстояло решить ещё несколько вопросов. Некоторые из них пришлось предоставить Эмерсону, так как я была прикована к дому из-за проклятой ноги, но, сказать по чести, я отнюдь не горела желанием иметь дело с британскими и американскими властями. Они проявили крайнюю бессмысленность и чрезмерную экстравагантность, организовывая захоронение. Оставалось одно дело, которым мне стоило заняться лично, и я улучила возможность для этого на следующий день, пока Эмерсон в Луксоре телеграфировал одним и кричал на других. Я попросила миссис Джонс приехать ко мне, и она любезно приняла моё приглашение. Она выглядела, как и прежде, элегантно одетой и уверенной в себе. И только такая проницательная наблюдательница, как я, заметила бы её усталый взгляд.

– Как дела у Долли? – спросила я после того, как Али подал чай.

– Как и следовало ожидать. Она ничего не делает и ничего не говорит.

– Надеюсь, что вы передадите ей мои соболезнования и извинения за то, что не навестили её. Полагаю, у меня не будет времени до вашего отъезда.

– Мы уезжаем завтра. Но не думаю, что она так уж хочет видеть вас, миссис Эмерсон.

– Вполне понятно. Это правда, что вы собираетесь сопровождать её до Америки?

Миссис Джонс пожала плечами.

– Она не может путешествовать одна. А больше некому.

– Миссис Гордон, – ответила я.

– Прошу прощения?

– Жена американского вице-консула. Или любая другая дама из консульства. В конце концов, это их обязанность, и полагаю, они будут рады поводу отправиться домой. По-моему, вы тоже ищете оправдание. Почему вы хотите скрыться?

Было очень интересно наблюдать за её лицом – за тем, как быстро разнообразные чувства сменяют друг друга. Она не ответила, поэтому я продолжила:

– Я не собираюсь ходить вокруг да около, миссис Джонс. И считаю, что вы того же мнения. Сайрус спрашивал вас… э-э… он предложил вам…

– Он предложил мне руку и сердце, – произнесла миссис Джонс.

– Он? – ахнула я.

– А, это вас удивляет. А о каком предложении говорили вы?

Она снова стала почти прежней – цинично-насмешливой и настороженной.

– Мне следовало знать, – призналась я. – Сайрус слишком хорошо воспитан, чтобы предлагать что-нибудь непристойное. Когда состоится бракосочетание?

– Никогда. Я отказала ему.

Это меня удивило ещё больше.

– Ради всего святого, почему? Он замечательный человек и, к тому же, богат! Возможно, не первой молодости, но и вы не романтическая девица.

– Не девица, конечно, но романтика, как всем известно, не обязательно исчезает с возрастом. Я не потеряла чувство приличия. Как я могла принять его предложения, зная, кто я есть?

– Вы заботитесь о его репутации?

– Я никогда не встречала такого мужчину, как он, – мягко ответила миссис Джонс. – Добрый, щедрый, умный, понимающий, храбрый... Он заставляет меня смеяться, миссис Эмерсон. Мне в жизни не так уж часто удавалось посмеяться.

– Тогда вам следует выйти за него замуж.

– Что? – Она воззрилась на меня. – Не может быть, что вы всерьёз…

– Я совершенно серьёзна. Вы хуже, чем романтик – вы безнадёжно глупы, если отказываетесь от шанса на счастье, который мало кому из женщин выпадает при подобных обстоятельствах. Вы были несчастны, но это в прошлом. Ваши грехи, если их можно таковыми считать, ничтожны по сравнению со многими другими деяниями. Если вы примете мой совет...

Она тяжело вздохнула.

– Большинство людей принимает его, верно?

– Да, и крайне удачно. У меня большой опыт в таких вещах. Я знаю Сайруса много лет и верю, что он может быть счастлив с вами. Вы, безусловно, самая… м-м… интересная женщина, которой он когда-либо делал предложение. Скучать ему с вами не придётся. Я полагаю, что нет никаких трудностей... нет никаких причин личного характера, по которым вы... В общем, вы меня понимаете?

Каждый мускул на её лице расслабился, и на мгновение мне показалось, что она вот-вот разрыдается. Вместо этого она запрокинула голову и расхохоталась.

– Нет, – выдохнула она. – Это… да, миссис Эмерсон, я понимаю вас. Нет никаких трудностей с... Скорее наоборот. О Боже, где мой носовой платок?

Я отдала ей свой. Она закрыла лицо; когда она опустила платок, я увидела, что у неё мокрые глаза. Продолжительный смех действительно может заставить прослезиться.

– Ну, что, вам получше? – осведомилась я. – Вот и прекрасно. Я предлагаю, чтобы вы сопроводили Долли в Каир и передали её любой даме в консульстве. К тому времени, как всё это закончится, вы сможете спокойно обдумать собственные чувства. Выделите день-другой, если хотите; посетите музей и пирамиды, хорошо отдохните. И, когда примете решение, сможете телеграфировать Сайрусу.

Понимая, что больше говорить не о чем, она встала.

– Если бы мне требовалась ещё одна причина, чтобы принять его предложение, миссис Эмерсон, возможность более тесного знакомства с вами, безусловно, стала бы стимулом. Вы действительно самая...

– Многие люди были настолько любезны, что придерживались того же мнения, – заверила я её.

***

За ужином я поведала о нашем разговоре Эмерсону и детям. Эмерсону пришлось выпить лишний стакан виски с содовой, прежде чем он достаточно успокоился, чтобы высказаться:

– Пибоди, твоя невероятная наглость не перестаёт меня удивлять! Что скажет Вандергельт, когда узнает, что ты вмешиваешься в его личные дела?

– Если это сработает, мистер Вандергельт будет доволен и благодарен, – ответил Рамзес. Мне показалось, он слегка удивлён. – Миссис Джонс – замечательная женщина. Она станет интересным дополнением к луксорскому обществу.

– Совершенно верно, – согласилась Нефрет, поглаживая Сехмет. Она, несомненно, была в восторге (я имею в виду Нефрет). – Молодец, тётя Амелия. Мне нравится миссис Джонс, и я надеюсь, что она сделает мистера Вандергельта самым счастливым из мужчин!

Эмерсон фыркнул.

– Надеюсь, твоё вмешательство в дела Фрейзеров будет иметь столь же счастливый результат. Ведь ты не смогла поговорить с Дональдом Фрейзером…

– Ошибаешься, Эмерсон. Я бы не упустила из виду нечто столь важное. Два дня назад я поехала в Луксор и побеседовала с Дональдом.

– О Господи Всемогущий! – Эмерсон посмотрел на меня почти с трепетом. И задумчиво добавил: – Я бы очень многое отдал, чтобы подслушать этот разговор.

– Я выразилась очень деликатно, – заверила я. – Я просто указала на то, что, поскольку Небеса даровали ему необычайную милость – объединить двух женщин, которых он любит, в одном теле… э-э… в одной личности, самое меньшее, что он может сделать – отказаться от неблаговидных привычек, которые оскорбляют даму из высших слоёв общества. От чрезмерного количества еды и питья, недостаточной физической нагрузки и тому подобного.

– Отличный совет, – улыбнулся Эмерсон. – А также рекомендовала литературу, которую ему следует прочесть?

– Безусловно.– Я подумала, что разумнее притвориться, будто я не понимаю, что он имеет в виду. – Необходимо тренировать не только тело, но и разум.

Эмерсон серьёзно кивнул, но сияние его сапфировых глаз предупредило, что мне лучше сменить тему. Нефрет наклонилась вперёд, губы приоткрылись, глаза Давида были очень широко раскрыты, а Рамзес... Что ж, одному Богу известно, что творилось за этим пустым, безразличным лицом!

– Mens sana in corpore sano[248]248
  Mens sana in corporesano – здоровый дух в здоровом теле (лат.). Крылатое латинское выражение. Его автор – Децим Юний Ювенал, (ок. 61– ок. 127 гг.) (Сатира Х, строка 356). Этой фразой он подчёркивал необходимость гармоничного развития тела и духа человека. Фраза вырвана из контекста и на самом деле не представляет собой законченного предложения. Вот полный вариант: «Orandum est, ut sit mens sana in corpore sano» – «Надо молить богов, чтоб дух здоровый был в теле здоровом».


[Закрыть], – резюмировала я. – Как Дональд будет стремиться угодить своей жене, так и она будет стараться угодить ему. В конце концов фантазия угаснет; он найдёт в Энид все атрибуты своей желанной принцессы, и ей больше не придётся притворяться Ташерит. Хотя она может обнаружить, что ей это даже нравится... Прошу прощения, Рамзес. Ты что-то говоришь?

Рамзес отсалютовал бокалом.

– Я только хотел сказать: ты, как всегда, права, матушка.

Из рукописи H:

Ночью на дахабии они устроили собственный праздник, устроившись на палубе, чтобы в комнате Рамзеса не осталось запаха запрещённых сигарет. Навес был свёрнут; луна и звёзды сделали ночь яркой, как день. Сидя рядом с Рамзесом на кушетке, Нефрет взяла виски, которое «позаимствовала», и торжественно разлила его в три стакана.

– На вкус даже противнее, чем сигареты, – решила она, сделав неуверенный глоток.

– Мне тоже не очень нравится, – признался Рамзес.

– Тогда почему ты всё время просил об этом? – с любопытством спросил Давид.

– Ты знаешь, почему. Матушка тоже поняла; это было действительно трогательно.

Давид откинулся на спинку стула.

– Возможно, теперь она признает, что ты мужчина, и позволит тебе заниматься любимым делом – даже курить сигареты!

Рамзес улыбнулся.

– Если бы она не читала мне столько лекций о вреде курения, я бы, вероятно, и не прикоснулся к ним.

Нефрет поставила стакан на стол и заставила себя открыть рот. Рамзес выглядел совершенно спокойным и разговаривал абсолютно нормально, но она знала, что всё далеко не в порядке. С этим нужно было что-то делать. Она не могла вынести мысли о том, что он будет проводить без сна ночь за ночью, уставившись в темноту.

– Ты не хочешь поговорить об этом? – настойчиво спросила она.

– Нет.

– Тогда буду говорить я. Ты хотел убить его?

– Нефрет! – воскликнул Давид.

– Успокойся, Давид. Я знаю, что делаю. – «По крайней мере, надеюсь», – подумала она. Она потянулась к руке Рамзеса. Его кисть напоминала связку хвороста. – А ты, Рамзес?

– Нет! Нет, я только... – Он попытался убрать руку, но Нефрет не отпускала её. И он не мог высвободиться, не причинив ей боли. – Не знаю, – прерывисто прошептал он. – О Боже! Я не знаю!

Он слепо повернулся к ней, и она подалась ему навстречу, прижав его лицо к груди.

– Ты сделал то, что должен был сделать, – тихо и ласково промолвила она. – Неужели ты думаешь, что я или Давид не поступили бы точно так же, если бы могли? У тебя есть друзья, которые любят тебя, Рамзес. Не отталкивай нас. Не пытайся вынести всё в одиночку. Ты сделал бы то же самое для нас, милый мой.

Она почувствовала, как он глубоко вздохнул. Затем поднял голову, и она откинулась назад, позволяя ему отодвинуться.

– Спасибо, – официально произнёс Рамзес.

– Бывают моменты, когда я бы с радостью прикончила тебя, Уолтер Пибоди Эмерсон, – выдавила Нефрет.

– Я знаю. Мне очень жаль. Я не очень хорошо разбираюсь в подобных вещах. – Он поймал её руку и поднёс к губам. – Когда-нибудь, возможно, ты научишь меня, как в них разбираться.

– Тебе уже лучше? – с тревогой спросил Давид. – Возможно, тебе стоит выпить ещё стакан.

Все взяли ещё по одному, и после непродолжительной беседы пошли вместе с Нефрет туда, где их ждал Риша. Нефрет любезно согласилась, чтобы её подсадили в седло. После её отъезда юноши направились в комнату Рамзеса, где обнаружили, что кровать уже занята.

– Наверно, её притащила Нефрет, – покорно вздохнул Рамзес, пытаясь оторвать Сехмет от подушки, в которую кошка вцепилась, как прилипала, выпустив когти и распластав тело. Рамзес бросился на кровать рядом с Сехмет и заложил руки за голову.

– Хочешь спать? – спросил Давид, сидевший на полу со скрещёнными ногами. – Я уйду, если ты устал.

– Я не устал. Ты хочешь поговорить?

– Только… надеюсь, теперь с тобой всё в порядке. Я видел, что ты обеспокоен, но не знал, что сказать.

– Я в порядке.

– Нефрет всегда знает, что сказать.

– Всегда. Я до сих пор не знаю ответа на её вопрос, но его нужно было задать. А теперь... теперь я могу принять ответ, каким бы он ни был.

– Она замечательная. Какая женщина!

– Да. Надеюсь, ты не влюбишься в неё, Давид.

– Она моя сестра, мой друг. Как бы то ни было, однажды ты женишься на ней…

– Я?

– Но, безусловно, это самое лучшее решение, – продолжил Давид, озадаченный его реакцией. – Так поступают все, даже в вашей Англии. Вы любите друг друга, а она очень богата и очень красива. Так почему же ты не хочешь жениться на ней?

Даже Давид, знавший Рамзеса лучше, чем кто-либо другой, никогда не видел своего друга таким – как будто с его лица содрали кожу, обнажив не кости и мышцы, а чистые эмоции. У Давида перехватило дыхание.

– Прости меня. Я не понял.

– Пока нет. Не совсем.

– Нет, – признал Давид. – Я читал истории, которые ты давал мне, и стихи; и есть стихи на арабском языке о желании мужчины иметь женщину. Их я понимаю, но ваши западные разговоры о любви меня очень смущают. Поднимать шум чуть ли не до небес из-за такой простой вещи!

– Это действительно невозможно описать. – Рамзес рассеянно глядел на кошку, переместившуюся к нему на живот. – Это нужно пережить. Как, например, запредельное опьянение.

– Возможно, ты предпочтёшь не признаваться в этом.

– А почему бы и нет? Для меня эта ночь стала ночью саморазоблачения и, думаю, пора заканчивать. Нефрет была абсолютно права, благослови её Бог. Излить душу другу – это облегчение, но я не мог говорить об этом с ней.

Давид издал ободряющий звук. Рамзес попытался сесть, но Сехмет отказалась двигаться.

– Чёрт, – выругался он. – Как бы тебе это объяснить? Возьмём, к примеру, мою мать. Ты бы назвал её чудесной?

– Ну...

– Нет, Давид. Она красивая женщина, и у неё много замечательных качеств. Но для моего отца она просто самая красивая, желанная, умная, забавная, раздражающая, приводящая в ярость – самая великолепная, самая чудесная женщина на свете. Он любит её за все эти качества, включая те, которые сводят его с ума. И именно так я отношусь к Нефрет. Знаешь, от некоторых черт её характера можно действительно сойти с ума.

– Но она красива, – недоумённо возразил Давид.

– Да. Но я не поэтому... Я же сказал, что это невозможно объяснить.

– Хорошо, – вздохнул Давид с видом человека, пытающегося следовать по лабиринту с завязанными глазами в густом тумане. – Ты чувствуешь это… чувство. Но в чём трудность? Ты хочешь её – так почему бы тебе не взять её? Я думаю, твоим родителям будет приятно, а она очень тебя любит…

Рамзес застонал.

– Если бы ты голодал, удовлетворила бы тебя корка хлеба?

– Это, безусловно, лучше, чем ничего. О, – запнулся Давид. – Поэтическая метафора, не так ли?

– Видимо, не очень хорошая. Я знаю, что она любит меня. Она любит и тебя, и матушку, и отца, и проклятых кошек! – Бессознательно он начал гладить Сехмет, у которой хватило здравого смысла на сей раз не отреагировать, вонзив в него свои когти. – И ты полагаешь, что мне этого достаточно? Она не должна знать, какие чувства я испытываю к ней, Давид, если только… пока я не докажу, что достоин её, и заставлю её испытывать те же чувства ко мне. Невероятно сложная задача! А что до моих родителей, то пройдут годы, прежде чем они сочтут меня достаточно взрослым, чтобы жениться.

– Сколько же тебе должно быть лет? – спросил Давид.

Рамзес снова простонал и закрыл лицо руками.

– Моему отцу было почти тридцать. Дяде Уолтеру – двадцать шесть. Мистеру Питри[249]249
  Сэр Уильям Мэттью Флиндерс Питри (Петри) (1853 – 1942 гг.) – видный британский археолог, один из основоположников современной систематической египтологии, профессор Лондонского университета в 1892 – 1933 годах.


[Закрыть] – далеко за сорок!

Методичное перечисление прозвучало бы забавно, если бы не было таким трагично серьёзным. Давида оно обескуражило ничуть не меньше. Тридцать лет для восемнадцатилетнего – это на грани старости.

– Твои чувства могут измениться, – предположил он.

– Хотел бы я поверить в это.

Давид не знал, что ответить. Но рискнул:

– Должен сказать, звучит довольно паршиво.

Рамзес криво усмехнулся и сел, устроив кошку на руке.

– Самое трудное – скрывать эти свои чувства. Она такая милая и такая нежная, и когда она касается меня, я... Какого чёрта, мне может повезти; возможно, придётся сдерживать себя всего лишь десять-одиннадцать лет вместо пятнадцати или двадцати. Что мне делать с этой треклятой кошкой?

– Пусть остаётся с тобой, – ответил Давид. – Не стоит винить её, потому что она – не Бастет. И с этим ничего не поделаешь.

– Ты настоящий философ, Давид. Почему бы тебе не указать на то, что мне стоит посочувствовать кому-нибудь другому, страдающему от безответной любви? – И добавил, смягчив голос: – Спасибо, брат мой. Это помогло мне говорить о ней.

– Когда захочешь, – кивнул Давид. – Даже если я не понимаю.

Они обнялись по-арабски, и Рамзес похлопал своего друга по спине, как принято у англичан.

– Возможно, когда-нибудь ты поймёшь.

– Не дай Бог, – искренне выпалил Давид.

К субботе мы были готовы возобновить работу, но не в гробнице «Двадцать-А». Нанеся на карту её положение и размеры, Эмерсон приказал засыпать вход. Он вернулся к своему первоначальному плану, и мы начали день с номера 44. Нижняя конечность ещё не полностью мне повиновалась, поэтому муж тактично приноровился к моему темпу и позволил детям уйти вперёд. Рамзес устроил Сехмет на плече, придерживая её за заднюю часть, чтобы та не соскользнула, и на кошачьей морде я увидела застывшую блаженную ухмылку.

– Я рад, что он, наконец, перестал отталкивать бедняжку, – заметила я. – Она буквально чахла от тоски.

– Ты безнадёжно сентиментальна, Пибоди, – фыркнул Эмерсон. – Этой кошке наплевать, кто её держит – лишь бы нашёлся хоть кто-то.

– Может, Рамзес ей и не нужен, но ему она нужна, – возразила я. – А теперь бедный Анубис может вернуться. Знаешь, он ревновал.

– Ко мне? Ерунда. – Но всё равно он выглядел довольным. Сегодня утром Анубис принёс ему крысу – эту любезность он проявил впервые за несколько недель.

– Так или иначе, мы постоянно сталкивались с кошками, – шутливым тоном объяснила я. – Миссис Джонс зовут Кэтрин, и она действительно напоминает симпатичную пёструю кошку. По-моему, Сайрус зовёт её Кэт, когда они… э-э… когда они наедине. Однажды он отвлёкся и произнёс это имя[250]250
  Непереводимая игра слов. Миссис Джонс зовут Katherine, в отличие от более частого варианта Catherine, но оба имени произносятся совершенно одинаково: Кэтрин, сокращённо – Кэт. А Cat в переводе с английского – кошка!


[Закрыть].

– Банальное и достаточно оскорбительное замечание, – усмехнулся Эмерсон. – Мужчины, презирающие женщин, говорят о них, как о кошках или котятах; я удивлён, что ты это одобряешь.

– Бывают сравнения и похуже, – ответила я. – Я когда-нибудь напоминала тебе...

– Никогда, моя дорогая. Возможно, тигра, но никогда не существовало чего-либо более безобидного, чем домашняя кошка.

Смех Нефрет донёсся до нас, и Эмерсон улыбнулся.

– Приятно видеть их такими любящими и дружелюбными. Ты должна гордиться ими не меньше меня.

– Теперь сентиментален ты, Эмерсон.

– Нет ничего плохого в лёгкой сентиментальности, – заявил Эмерсон, прижимая мою руку к своему боку. – Я один из самых счастливых людей, Пибоди, и мне не стыдно это говорить. Я не мог бы пожелать нашим детям большего, чем обрести такое же счастье, какое я обрёл с тобой.

Меня пронизала мгновенная дрожь.

– В чём дело? – нахмурился Эмерсон. – Чёрт возьми, Пибоди, я думал, ты оценишь мой изящный маленький комплимент. Если у тебя очередные предвидения или дурные предчувствия, держи их при себе, дьявол тебя побери!

Он снова стал самим собой, его красивые голубые глаза гневно сверкали. Я рассмеялась и оперлась на его руку – так, как он любит – и к нему вернулось хорошее настроение.

Нет нужды обладать исключительной проницательностью, чтобы понять: даже яркая, уверенная в себе юность может страдать от печали и горя; но отнюдь не одно из моих знаменитых предчувствий вызвало эту невольную дрожь. Слова Эмерсона пробудили воспоминание о забытом сне.

Я видела всех троих, идущих рядом, как сейчас, при ярком солнечном свете, под безоблачным синим небосводом. Медленно и неумолимо небеса темнели, сменяя лазурь нарастающим серым цветом, пока всё небо не почернело от грозовых облаков. С севера и востока раздался раскат грома, и длинное копьё молнии раскололо кипящие облака. И обернулось вокруг Рамзеса, Нефрет и Давида верёвкой живого света, связывая их вместе – будто мстительные змеи оплели Лаокоона и его детей[251]251
  Лаокоон – персонаж древнегреческой мифологии, жрец бога Аполлона в городе Трое. Во время Троянской войны убеждал защитников Трои не вводить троянского коня в город. Во время совершения Лаокооном жертвоприношения Посейдону из моря выползли две огромные змеи, которые растерзали двух его сыновей и задушили самого Лаокоона, бросившегося на помощь детям. Свершив это, змеи укрылись у ног статуи Афины в её храме. Поражённые случившимся, троянцы поспешили доставить деревянного коня в город, что и стало причиной гибели Трои.


[Закрыть].

Мне не требовались ни доктор Фрейд, ни египетский папирус сновидений, чтобы узнать значение этого видения. Когда оно осуществится, я не знала. Но в том, что осуществится, не сомневалась…