Текст книги "Гипнотизер"
Автор книги: Барбара Эвинг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 25 страниц)
Глава восемнадцатая
В довольно поздний час того же дня, который был напоминанием о происшедшем накануне убийстве их отца, Манон, новоиспеченная графиня Трент, рыдая, мерила шагами роскошные апартаменты в доме на площади Гросвенор. Она была в красивом пеньюаре (очень красивом, предназначавшемся для ее новой прекрасной жизни). Манон была похожа на загнанного зверя, заточенного в клетку, и с ее уст срывались какие-то непонятные слова.
– Он просто уехал, Гвенни! Как только мы получили вчера вечером новость на балу, он сел на лошадь и отправился в Вилшир, сказав, что ему охота пострелять! Он говорил такие жестокие вещи: о том, что его семья никогда не была замешана в подобных скандалах и наш брак можно легко аннулировать.
Она разрыдалась еще сильнее, продолжая ходить по комнате.
– Я не могу этого вынести! Никто не говорил мне, что все будет настолько ужасно, Гвенни. Он пытался делать со мной такое, о чем я не могла бы догадаться ни за что на свете. Мне бы такое не приснилось в самом кошмарном сне. Боль, обида – все это переполняло меня, а он только смеялся. – У нее начиналась истерика, и она лишь хватала воздух ртом. – Никогда не выходи замуж! Никогда! Это такая ловушка!
Гвенлиам не могла ума приложить, как успокоить сестру, пока не появилась их мачеха. Манон сильно изменилась, с тех пор как приехала в Лондон, с тех пор как стала любимицей их дедушки, герцога Ланнефида. Она словно переросла детскую привязанность к Гвенлиам и Моргану, ее волновали только лондонская жизнь и разговоры о развлечениях столичной знати. Ее занимали одни балы и наряды. «Я так люблю ее», – произнесла про себя Гвенлиам; ее преданность сестре не позволила ей высказаться вслух, но она все же не могла не подумать о том, что сестра очень избалованна. Гвенлиам тосковала по отцу, она не могла еще до конца осознать постигшей их утраты. Встреча с матерью привела ее в полное замешательство, однако теперь все отступило на второй план перед истерикой Манон, которая будто сошла с ума. Ее переполняли гнев и злость, а к этому примешивалось… отвращение? или страх? Гвенлиам не знала, что предпринять. Она любила сестру, желала ей добра. Обняв ее, она шептала ей успокаивающие слова, потом подвела к кровати, которую они делили вместе, до того как Манон несколько недель назад с такой готовностью согласилась выйти замуж за герцога Трента. Она чуть не силком уложила сестру на кровать, усевшись рядом и гладя ей волосы и руки.
– Тебе надо поспать, моя дорогая Манон, тебе надо немного поспать.
– Я хочу, чтобы все было, как прежде, – все еще рыдала девушка, единственным желанием которой когда-то было приехать в Лондон и выйти замуж за герцога.
Наконец ее рыдания утихли. Казалось, что она, совершенно измученная, начала засыпать. Ее голос все еще раздавался, подобно слабому эху. Гвенлиам без устали гладила длинные светлые локоны Манон, пока она не заснула, ее дыхание выровнялось, глаза закрылись. Напоследок она шепотом напутствовала сестру: «Никогда не выходи замуж».
Прошло еще немного времени, и Гвенлиам высвободилась из объятий сестры, встала и потянулась. Она уселась перед зеркалом у темного столика, но едва могла рассмотреть себя в тускло освещенной комнате. Гвенлиам расчесала волосы. Подул ветер, и ей показалось, что ее отражение на минуту затуманилось. Она чувствовала себя очень усталой, мысли путались. Когда-то давным-давно она так любила отца. Но это было словно в другой жизни. Отец изменился, он стал другим. Тот мужчина, который готов был шагать целые мили по мокрому песку, чтобы найти красивые ракушки для своих малышей, исчез навсегда. Гвенлиам думала о постигшей его участи. Он был убит с особой жестокостью. Люди, подобные герцогу Тренту, предпочитали вместо слова «трагедия» говорить «скандал». Она медленно вернулась к кровати, влезла на нее и прислушалась к ровному приглушенному дыханию Манон, потом наклонилась и задула свечу. Гвенлиам лежала в темноте и предавалась размышлениям. Снова перед ней возникло лицо матери. Знает ли она о том, что случилось? Конечно, знает. Даже если она не видела газет, уличные продавцы повсюду выкрикивают эту новость. Как она восприняла эту весть? Их история случилась давным-давно. Мысли Гвенлиам стали путаться. «Как я хочу увидеть ее снова… Правильно ли я поступаю, не говоря ничего Моргану?.. Но Морган не умеет хранить секреты… мне следовало бы объяснить маме, что доктор в Уэльсе предупредил меня о том, как опасна болезнь Моргана… Он никому не мог довериться и сказал, что только сильные лекарства в состоянии поддержать его…» Она пыталась прогнать прочь мысли, одолевавшие ее. Она жила в постоянном страхе за здоровье Моргана. «Надо ли было рассказать маме всю правду? Предупредить ее? Я так хочу увидеть ее снова… Но мне надо защитить Манон, новую герцогиню Трент, защитить Моргана, который должен стать герцогом Ланнефидом… Семье не пережить еще одного скандала… Какой красивый кинжал… И он стал причиной смерти отца…» Наконец Гвенлиам погрузилась в сон.
Она проснулась среди ночи и сразу поняла, что в их комнату пробрался младший брат, которого она узнала по его особенному дыханию. Она также услышала, как шуршат бумаги. Когда Морган был маленьким, он забирался к ним в кровать, потому что ему непременно надо было выплакаться, – настолько велика была его тоска по маме. Головные боли и в детстве не давали ему покоя. Став старше, он начал обходить стороной комнату сестер: его приводил в недоумение беспорядок, который они могли устроить, разбросав свои наряды. Однако Гвенлиам слишком хорошо знала своего брата. Если головные боли становились невыносимыми, он приходил к ним в комнату, как в былые времена. Еще не до конца проснувшись, Гвенлиам быстро присела на кровати и произнесла шепотом:
– Морган, у тебя болит голова? Тебе нужно принять лекарство?
Он стоял возле столика в одной ночной сорочке, поеживаясь. Она зажгла свечу, прикрывая свет рукой, чтобы не потревожить Манон. У Моргана в руках была газета.
– Что это? – тихо спросила она. – У тебя снова разболелась голова?
– Она встретилась с ним из-за меня.
Даже когда он говорил шепотом, его голос срывался на бас.
– В чем дело, Морган? – пытаясь говорить твердым тоном, спросила Гвенлиам.
Когда Моргана донимали головные боли, надо было быть твердой, чтобы справиться с его странностями.
– Он нанес ей визит в тот вечер, когда его убили.
– Кому?
– Я прочел твой дневник. Нашей маме.
Она почувствовала, что ее сердце готово выскочить из груди. К лицу прихлынула кровь. Гвенлиам уставилась на брата, подумав, что в полумраке он выглядит безумцем. Она не могла поверить услышанному.
– Я читал твои записи в дневнике. И я отправился к ней.
У него начали стучать зубы, так холодно было в комнате. Она все еще смотрела на него с недоумением и ужасом.
– Ты мне ничего не рассказывала. А ведь это я нашел объявление о том, что мама ищет детей. И ты посмела сказать мне, что я фантазирую. А потом нашла ее и скрыла от меня. Не прочти я твоего дневника, так бы ничего и не узнал.
Он поежился. Гвенлиам попыталась взять себя в руки. Ее брат говорил правду: она утаила от него то, что он имел право знать. Она скрывала от него многое и намеренно, потому что хотела уберечь его от него самого. Ее ответ прозвучал как призыв, хотя она продолжала говорить шепотом.
– Морган, придвинься ко мне поближе. Тебе надо согреться. Не разбуди Манон, она ни о чем не догадывается.
Он потянул на себя покрывало, поскольку холод становился невыносимым.
– У тебя такие холодные ноги, – проговорила она. – Прошу тебя, не разбуди только Манон.
– Мы незаконнорожденные!
– Пожалуйста, говори тише!
Слова повисли в воздухе. Манон издала во сне жалобный звук.
А затем в огромной спальне воцарилась тишина. Дом погрузился в гробовое молчание. На площади тоже все затихло.
– Мне пятнадцать лет, – прошептал он. – Ты ничего мне не рассказала, хотя могла бы. Я отправился в полицию.
– Что?
– Я встретился с ним. С полисменом. Он сказал мне, что отец наносил кому-то в Блумсбери визит в тот самый вечер, когда было совершено убийство. Он приходил к нашей матери.
Гвенлиам была так потрясена, что забыла о всякой осторожности.
– Прекрати это! Немедленно!
Он пропустил ее слова мимо ушей.
– Это я попросил ее поговорить с отцом. Я хотел, чтобы она уговорила его отпустить меня жить с ней и позволить быть художником. Я нарисовал Гвир, чтобы она убедилась, как хорошо я все помню.
Ни один из них не обратил внимания на то, что на другом конце кровати вдруг установилась полная тишина.
– Никогда больше не говори об этом. Слышишь? Никогда!
Гвенлиам снова перешла на шепот, но не могла сдержать эмоций.
– Все минуло. Все в прошлом. Именно так она и сказала.
– Ты записала все это в своем дневнике. Это то же самое, что рассказать посторонним. Ты нашла ее, ты знала, что она жива. Что мы незаконнорожденные.
Казалось, он получает удовольствие, снова и снова повторяя это слово.
– Прекрати немедленно! Что будет с Манон, если она узнает? А если об этом узнает герцог Трент, он тут же аннулирует брак. Я уверена. И ты… Ты не сможешь стать следующим герцогом Ланнефидом. Наша матушка не хочет, чтобы это стало достоянием публики. Она сказала, что намерена хранить все в тайне.
– Манон только и делает, что все время плачет, от этого она выглядит уродливой. Именно она хотела отправиться в Лондон. Именно она считала, что все будет просто замечательно! Я хотел уехать в Америку! Не желаю я быть герцогом Ланнефидом. Я хочу жить у мамы и быть художником. А ты можешь делать то, что считаешь нужным.
Он вдруг начал говорить в полный голос, но потом снова перешел на шепот.
– Послушай, Гвенни, – помолчав, добавил он. – Я продал твои изумруды.
– Что?! О чем ты говоришь?
– Я продал изумруды, которые подарил тебе на свадьбу отец. Прости меня, но у меня не было выхода. Я выкуплю их позже, но сейчас мне нужны деньги.
Гвенлиам была потрясена услышанным. Морган попытался объясниться.
– Ты же знаешь, что нас могут в любой момент отправить в Уэльс, как будто речь идет о каком-нибудь багаже. Я не хочу в Уэльс. Мне нужно остаться здесь, пока не пройдет слушание свидетелей.
Она смотрела на него, как на безумца, а он бушевал, оттого что она не понимала его.
– А если они решат, что это была она? Что мама убила его? Она живет на площади Блумсбери. Мне придется объяснить, что она наша мама и виделась с ним только потому, что хотела помочь мне!
– Ты согласен выступить в суде?! Открыто?
Лежа на большой кровати, Гвенлиам вдруг ощутила, что ее прежнюю жизнь, как коврик, выдергивают у нее из-под ног и она проваливается в пустоту. Она вспомнила, как ее мать с жаром произносила: «Ты должна понять то, чего в свое время не хотела понимать я: мир разделен не просто на богатых и бедных, а на людей, которые пользуются уважением в обществе и нет». Она увидела лица своего отца и мачехи. И почему Морган продал ее драгоценности? А затем произошло невообразимое – чей-то голос как будто отчетливо произнес ее новое имя.
Мисс Гвенлиам Престон. Она встряхнула головой, словно желая прогнать наваждение, но не могла избавиться от миража.
Мисс Гвенлиам Престон.
На другой стороне их огромной кровати воцарилась такая тишина, которая была громче самого истошного вопля.
А затем произошло нечто невообразимое. Гвенлиам рыдала и не желала смириться с очевидным, а Морган был так бледен, что, казалось, ему недостанет сил выдержать новое испытание. Головные боли убивали его. В доме опять появился полисмен, который задавал новые вопросы. Члены семьи герцога Трента отказались признать свою связь с семьей герцога Ланнефида и поспешно скрылись в своих поместьях на севере Англии, чтобы быть подальше от разгоравшегося скандала и сплетен и не желая участвовать в судебном разбирательстве. Гвенлиам и Морган сидели в огромном доме, потерянные, похожие на тени. Их горе было безгранично, их переполняло чувство вины, а лица напоминали восковые маски, как застывшее лицо их мертвой сестры.
Герцог Ланнефид на этот раз не кричал на явившихся полисменов и даже не разговаривал. Он уже обходился без повязок. Герцог пил виски и смотрел в пустоту с отсутствующим выражением лица. Гостиная в доме была все так же погружена во мрак. И только леди Розамунд была готова к общению с властями. Она твердо отвечала на вопросы инспектора Риверса. Да, ее дочь Манон, герцогиня Трент, покончила с собой, не выдержав трагедии, которая произошла с ее отцом. Инспектор Риверс вглядывался в лицо, не хранившее следов слез. Он смотрел и на опьяненного виски герцога. А затем перевел взгляд на двух доведенных до отчаяния детей. Они не могли рассказать ему ровным счетом ничего. «Я всегда ищу горе», – сказал он однажды констеблю Форресту. Перед ним была картина горя.
Гвенлиам сожгла свой дневник, а Морган – все старые газеты, где можно было бы обнаружить информацию о пропавших детях, настойчиво разыскиваемых их матерью. Он спрятал деньги глубоко в карман. После вскрытия не осталось никаких сомнений в том, что именно послужило причиной смерти герцогини Трент. Газеты выдали все подробности этого дела. По приказу королевского двора ему был дан немедленный ход. Оказалось, что пока брат и сестра спали, юная герцогиня поднялась и отправилась на конюшни у дома на площади Гросвенор, где попросила сурьмяного калия под предлогом того, что ее лошадь (в Уэльсе) заболела. К трем часам пополудни герцогини уже не стало. Ее предсмертные муки были ужасными. Она лежала, облаченная в свое свадебное платье, с лицом, искаженным от боли, на брачном ложе в новом доме Трентов на площади Беркли, как всегда мечтала. Вердикт был вынесен уже спустя четыре минуты, после того как хирурги приступили к работе, а несчастный конюх дал показания. Члены наспех собранного суда пришли к единодушному мнению. Они увидели печальное зрелище: девушку в свадебном наряде, умиравшую в страшных муках. Хотя юная герцогиня добровольно приняла смерть, что в своде законов считалось самым ужасным из преступлений («пренебрежение волей Всевышнего и появление перед Ним в не назначенный Его властью час»), суд все же посоветовал королевскому коронеру принять следующую формулировку причины смерти: «Смерть в состоянии временного помутнения рассудка». Юная леди подверглась непосильному для ее сознания испытанию, когда получила весть о трагической смерти отца. Таким образом, герцогиня избежала ответственности за содеянное, что позволило ей быть похороненной рядом с отцом.
Мистер Персиваль Танкс, коронер округа Сент-Джорджа, вдруг получил высочайшее предписание из Виндзора. По приказу ее королевского величества судебное разбирательство в отношении смерти лорда Моргана Эллиса тоже надлежало начинать немедленно. Тело лорда Моргана Эллиса следовало как можно скорее передать семье для погребения. В срочном порядке были созваны свидетели для дознания. Их выбрали из граждан округа. Семнадцать человек, добропорядочных и законопослушных, были препровождены к наблюдательному пункту при полицейском участке. Перед тем как выставить тело, необходимо было объявить об официальном начале дознания по делу о выяснении причин смерти лорда Моргана Эллиса. Ни одному из семнадцати присяжных не нравилось находиться в полицейском участке. Они стояли, беспокойно оглядываясь, в темном холодном помещении, сняв шляпы и откликаясь на свои имена, которые оглашал офицер коронера.
– Хамфри Дитч, пекарь, Норт-стрит.
– Я.
– Джон Боксолл, кузнец, Бари-стрит.
– Я.
– Джилс Кинг, пекарь, Грейс-Инн-лейн.
– Я.
– Джозеф Менли, резчик по стеклу, Грейс-Инн-лейн.
– Я.
Наконец все принесли присягу. Присяжных провели в маленькую комнату, где находилось тело лорда Моргана Эллиса. Масляные лампы были подвешены высоко под потолком, чтобы все нанесенные жертве увечья можно было как следует рассмотреть. Они увидели отметины на раздутом лице. Они увидели запекшуюся кровь в том месте, куда вонзился кинжал, и они невольно порадовались тому, что за окном стояла зима и было холодно. Кузнецы, пекари и торговцы вместе с полисменами сгрудились вокруг тела: глядя на него, они думали о том, что смерть не щадит никого и не делает различий между знатью и простым людом. Из «Якоря» доносились громкие возгласы здравницы – жизнь соседствовала с картиной смерти.
– Все ли рассмотрели тело? – спросил коронер, как того требовала процедура дознания.
Свидетели согласно кивнули.
– Вы подтверждаете, что покойному были нанесены травмы?
Снова кивки и волна шепота.
– Вы видели орудие убийства?
Они утвердительно кивнули. Свидетелей не мог не потрясти продемонстрированный им кинжал, который особенно ярко сиял в темном помещении. Он не вписывался в обстановку, казался чрезвычайно роскошным (понятые невольно покачали головой и присвистнули, прикидывая в уме, какова может быть стоимость подобной вещи).
Мистер Танкс, как и предписывали его полномочия, взмахнул рукой, и тело незамедлительно было выдано семье. Он отложил дознание до послезавтрашнего дня, так как обе похоронные процессии были назначены на день Рождества.
Присяжные поспешили в соседнюю комнату выпить чего-нибудь. Мистер Танкс спустился вниз, радуясь возможности закончить тягостную сцену. На наблюдательном пункте толпились констебли: они были заняты разговором об ограблении со взломом в Воксхолле. Мистер Танкс надел шляпу и вышел на морозный воздух. Он хотел найти кабачок, где ему подадут отбивные и немного эля и где можно посидеть в достойной компании. Его обуревали противоречивые чувства: с одной стороны, он был возмущен тем, что королевский двор грубо подталкивал его к скорейшему ведению дела, но с другой – испытывал гордость за то, что столь важное дело поручили именно ему. Он получил еще один приказ – принять адвоката герцога Ланнефида. Когда мистер Танкс услышал его имя, сердце у него забилось быстрее. Сэр Фрэнсис Виллоуби был советником самой королевы. У мистера Танкса не вызывало сомнений, что сэр Фрэнсис Виллоуби попытается обвинить коронера и полицию в смерти юной герцогини, если не удастся выдвинуть обвинения против полисменов в трагедии, случившейся на площади Блумсбери. Сэр Фрэнсис Виллоуби, как и все представители судебной системы (мистер Танкс изначально учился на врача), считал дознание у коронера аномальным явлением, поскольку оно не вписывалось в нормы закона, однако мистер Танкс распрямил плечи, двигаясь вперед. Казалось, он не замечает холода. Некоторые судебные разбирательства действительно оставляли желать лучшего: присяжные могли свободно задавать вопросы свидетелям, стороны защиты и обвинения ставили друг другу палки в колеса. Случайный свидетель мог легко спутать все карты одним своим появлением в зале суда, а вещественные доказательства нередко пропадали или приходили в негодность. Орудие убийства по этому делу надлежало хранить как зеницу ока, поэтому коронер приказал офицеру не спускать с него глаз. Но, подумав об этом, мистер Танкс невольно вздохнул: верхние комнаты здания суда были открыты для всех, и в таких условиях очень трудно поддерживать надлежащий порядок. Тем не менее он покажет, как проводит дознание коронер, и пусть все те, кто наблюдают, включая самого королевского советника, попытаются найти в его работе недостатки. Он был уверен в себе и точно знал, что залог успешного расследования – в осторожности, а не в скорости. На минуту коронер отвлекся, представляя себе регалии, о которых он всегда мечтал, и пенсию, которую, как он надеялся, ему выделят по королевскому указу. А затем мистер Танкс, любитель вкусно и сытно поесть, подумал о том, что жена обещала приготовить ему завтра гуся.
Инспектор Риверс же в тот вечер снова отправился в Блумсбери.
В Блумсбери констебль Форрест, скромно заняв место на противоположной стороне дороги и одевшись в штатское, мечтал о чашке горячего чая. Снег все падал. Констебль доложил инспектору, что один господин, по виду иностранец, вошел в означенный дом, где находился и по сей час.
– Что значит иностранец?
Констебль Форрест задумался.
– На нем был плащ, а шляпа надета на иностранный манер, – сказал он.
Инспектор, не совсем понимая причину своего беспокойства, снова взглянул на бронзовую табличку на входной двери. Он постучал, но ему никто не ответил. Потянув за шнурок с колокольчиком, он услышал, как звонкое эхо разнеслось по коридору. Мужчина. Инспектор знал, что в этом деле обязательно должен фигурировать мужчина. Но неужели ко всему прочему тот окажется еще и иностранцем? Он знал, что пришел сюда для того, чтобы облегчить этой элегантной и загадочной леди предстоящее испытание: мисс Корделия Престон, практикующая гипнотические сеансы, в прошлом актриса, должна присутствовать на дознании по делу лорда Моргана Эллиса. Давным-давно она оставила сцену ради лорда Моргана Эллиса. Если бы она честно призналась в том, что произошло между ними в вечер убийства, процедура дознания прошла бы предсказуемо и понятно. Он знал, что слишком рьяно исполняет свою роль, но его смущало то, как предвзято относится к ее личности коронер (разумеется, на мистера Танкса оказывали давление, с тем чтобы он дал быстрый результат). Инспектор понимал, что, узнай публика о прошлом мисс Престон, эту женщину легко превратят из свидетельницы в подозреваемую, даже если ее невиновность будет очевидна. А еще он знал, что прибыл сюда, потому что хотел увидеть эту красивую женщину.
Мисс Спунс сама ответила на звонок. Она выглядела немного испуганной, когда увидела на пороге инспектора Риверса. Ее лицо было бледным и усталым. Он вежливо обратился к ней:
– Если возможно, я хотел бы еще раз поговорить с мисс Престон.
– Мисс Престон нездоровится, – сказала мисс Спунс.
– Я прошу прощения за вторжение. Но разговор с ней имеет огромную важность. Это касается дознания по делу об убийстве лорда Моргана Эллиса.
Мисс Спунс все же пропустила его в дом, хотя и не скрывала, что сделала над собой усилие. Она попросила его подождать в большой комнате, освещенной маленькой лампой. Свет лампы отбрасывал прыгающие тени на стены, и звезды на потолке мерцали, когда их выхватывал луч фонаря с улицы. Он мерил шагами комнату, ощущая все большее беспокойство, словно эта комната навевала мысль об опасности и о каких-то потусторонних силах. Инспектор взял мраморную голову, испещренную цифрами, провел по ней рукой, удивляясь собственному порыву, и вспомнил о своей дорогой жене, которая, перед тем как умерла, потеряла все волосы. Наконец в комнату вернулась мисс Спунс. Она дала ему знак следовать за ней и провела в уютную гостиную, где его принимали во время предыдущего визита.
Он не был готов к той сцене, свидетелем которой ему пришлось стать.
Мисс Корделию Престон нельзя было узнать. Вместо элегантной привлекательной и уверенной в себе дамы он увидел бледную потерянную женщину с разметавшимися по плечам волосами, которая словно не замечала никого и ничего вокруг. Неужели это была запоздалая скорбь по лорду Эллису? У окна стоял мужчина, довольно пожилой (инспектор задал себе вопрос, с какой стати он ощутил облегчение, заметив это), судя по всему, иностранный господин, о котором говорил констебль Форрест. Их представили друг другу, и они раскланялись. Шторы были задернуты, но не плотно, поэтому за окном можно было увидеть очертания ангела, несущего надежду. На него хлопьями падал снег. Елка, стоявшая в углу с незажженными свечками, казалась какой-то заброшенной – в этом доме словно позабыли о наступлении Рождества. Единственным звуком, нарушавшим тишину, был треск поленьев в камине.
Он мягко обратился к ней:
– Я прошу прощения, что явился в столь неподходящий час, но нам надо поговорить о случившейся смерти.
Глаза мисс Престон наполнились слезами. Они текли у нее по щекам тонкими ручейками, и она не пыталась скрыть скорбь. Он не представлял себе картины более грустной и пугающей. Инспектор взглянул на мисс Спунс, надеясь, что она объяснит причину такого состояния подруги, но та хранила молчание. Ему пришлось продолжить:
– Мисс Престон, судебное разбирательство по делу о смерти лорда Моргана Эллиса уже открыто, поскольку надо провести захоронение. Захоронения, – поправил он. – Вы наверняка слышали о смерти дочери лорда Эллиса, леди Манон. На следующий же день после Рождества слушания по делу возобновятся. Вас вызовут в качестве свидетельницы. Думаю, что вам следует приготовиться… – Он выдержал паузу. – Приготовиться к тому, что многие детали дела будут известны прессе. Я не смогу защитить вас от репортеров.
Но мисс Престон, похоже, не слышала его.
– Она знает о том, что ее вызовут в суд, – сказала мисс Спунс тихо и вручила ему письмо, адресованное мисс Корделии Престон, незамужней даме, проживающей на Бедфорд-плейс.
«Поскольку я информирован из надежных источников о том, что вы осведомлены о смерти лорда Моргана Эллиса, то именем нашего королевского величества приказываю вам явиться по адресу: гостиница «Якорь», Бау-стрит, полицейский участок, в пять часов пополудни 26 декабря, чтобы дать показания по упомянутому делу лично мне в ходе назначенной мною процедуры дознания. В случае неявки по отношению к вам будут применены соответствующие меры. К сему письму прилагается моя печать, подтверждающая дату, 24 декабря тысяча восемьсот сорок второго года».
Мистер Танкс уже отослал вызов. Под письмом стояла его подпись. Такие же письма получили и другие свидетели, которых надлежало выслушать, однако в этом письме нельзя было не заметить угрожающих ноток. Инспектор отдал письмо мисс Спунс, а затем снова перевел взгляд на мисс Престон. У него вдруг упало сердце: в предыдущую встречу на ней были перчатки, и он не видел, что тыльные стороны ее ладоней поранены. Он пытался отвести взгляд от ее рук. Конечно, эти синяки и порезы появились неспроста, хотя, может, убеждал себя инспектор Риверс, мисс Престон упала в снег. Он заговорил с видимым усилием.
– Вы поранились, мисс Престон?
Она посмотрела на свои руки, как будто ей и в голову не приходило раньше обратить на них внимание. Инспектор Риверс увидел, что мисс Спунс очень взволнованна, он снова взглянул на руки мисс Престон, охваченный страхом и дурными предчувствиями, и отвернулся. Он и сам не мог поверить, что ему настолько небезразлична судьба этой женщины.
– Мисс Престон!
Когда становишься свидетелем такого горя, трудно заставить себя говорить, как подобает лицу, представляющему власть. Но как бы то ни было, он явился сюда по срочному и важному делу.
– Мисс Престон, я очень прошу рассказать мне, что послужило причиной прихода в ваш дом лорда Эллиса и что было предметом вашего разговора. Если я буду располагать достоверной информацией, то смогу помочь вам и представлять ваши интересы перед коронером. Я вижу, что вы погружены в печаль, и очень сожалею, что нарушил ваш покой. Надеюсь, вы понимаете всю важность этой ситуации. Те трудности, которые у вас могут возникнуть, легче предотвратить, чем преодолеть.
Но в комнате по-прежнему стояла тишина. Иностранец смотрел на мисс Престон, и инспектору было трудно понять его чувства.
Он предпринял еще одну попытку.
– Мисс Престон, поскольку старшая дочь лорда Эллиса совершила самоубийство, на дознании будет присутствовать один из королевских советников. Он будет представлять интересы герцога Ланнефида. Думаю, он сделает все, чтобы дело завершили как можно скорее. В таких условиях высока вероятность ошибки. Полагаю, вы в очень непростой ситуации и даже, позволю себе предположить, в опасности. Если вы не сообщите суду о том, что являлось темой вашей беседы с лордом Эллисом, это может быть превратно истолковано. Дознание имеет целью выяснить крут причастных к преступлению. Таким образом, вы можете оказаться идеальным кандидатом для вызова в суд.
Она взглянула на него так, что у него чуть не остановилось сердце от жалости. Она словно хотела сказать, что уже и так находится под судом, но не вымолвила ни слова. Наконец иностранец повернулся к инспектору.
– Я думаю, что мисс Престон осознает те трудности, с которыми ей, возможно, придется столкнуться в связи с этими злосчастными обстоятельствами, месье, – сказал он. – Но сейчас ей предстоит справиться с куда более серьезными трудностями личного характера. Она не в состоянии отвечать вам.
Инспектор неохотно покинул дом. Ему хотелось бы остаться в той комнате и узнать, что стало причиной такой перемены. Но мисс Спунс выпроводила его. Она была вежлива, но немногословна.
– Спасибо, – только и сказала она, закрывая дверь.
Инспектор снова увидел эти руки, в синяках и порезах.
Конечно, он должен будет сообщить обо всем коронеру.
– Можно отправляться домой, – по-отечески обратился он к констеблю Форресту, зная, что дома его помощника ждет молодая семья, а завтра всем предстоит праздновать Рождество.
