Текст книги "Гипнотизер"
Автор книги: Барбара Эвинг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 25 страниц)
Глава третья
Мама Корделии и тетушка Корделии были известны как мисс Престон.
Предшественницы настоящей миссис Престон возникли фактически из небытия благодаря решимости, целеустремленности и невероятным усилиям воли: их путь к респектабельному подвальчику в Блумсбери начинался в грязных трущобах Севен-Дайалза, что неподалеку от округа Сент-Джиллс. Давным-давно светловолосые сестры Кити и Хестер убежали из дому навсегда, после того как их папаша проломил голову матери девочек бутылкой из-под джина и стулом. Сестрам было одной тринадцать, другой почти четырнадцать. Они знали только одного человека, к которому можно было обратиться за помощью, и этим человеком был брат их матери мистер Джордж Сим. Каким-то чудом оказалось, что он работает чистильщиком ламп в театре на Друри-лейн. В обязанности мистера Сима входило подрезать фитили и очищать от копоти стекла сотен ламп; у него была крохотная комнатушка при театре, в которой он спал, потому что по роду своей деятельности вынужден был покидать знаменитый театр последним, а вставать первым.
Он как раз начищал лампу, рассматривая ее на свет, когда явились Кити и Хестер. Увидев их испачканные несчастные лица, он вздохнул.
– Что на этот раз?
Однако девочки не могли говорить. Они не плакали, но зубы их стучали, будто от холода, хотя стояла середина лета, а в комнате, где начищались лампы, было душно и жарко. Мистер Сим вышел на пустую сцену, и сестры последовали за ним, не видя, что вокруг сцены расположены золоченые ложи, где вечером рассядется богатая публика. Они не заметили высокого потолка театра, без внимания остался и тяжелый бархатный занавес. Девочки все еще не могли обрести дара речи, пока их дядя менял масло в лампах у боковых стен.
– Масло должно быть только хорошего качества, – заявил он так, словно они сомневались в этом. – Никакого дешевого масла на Друри-лейн, потому что леди и джентльменам не понравится, если их причёски и красивые наряды пропахнут дешевым маслом. Они не пришли бы еще раз в такой театр, ведь так?
Он решил, что его сестре нужны деньги, поэтому она прислала к нему дочек. В углу сцены один из музыкантов играл на кларнете: инструмент издавал высокие надрывные звуки.
– Как поживает Мэри?
Дрожащие девочки переглянулись.
– Мы не вернемся назад.
– Но и здесь вам оставаться нельзя!
– Она мертва.
Мистер Сим вздохнул. Его ничем нельзя было удивить. Многие из его сестер и братьев уже покинули этот грешный мир. Он прошел в свою комнатку, и девочки последовали за ним.
– А ваш отец знает?
Мерзкий ничтожный пьяница. Он был портным, но обычно напивался до такой степени, что ему уже было не до работы.
– Отец сделал это.
Это известие все же вызвало на лице мистера Сима удивление, и он присвистнул. История стала ему понятной. Он вытащил бутылку эля, присел на стул, отпил чуть-чуть и протянул ее девочкам. Они были очень хорошенькие, юные, лет по тринадцать, а у него и своих забот хватало без племянниц на шее. Но мистер Сим знал, какая судьба их ждет, если он не поможет: красивые тринадцатилетние девочки протянут на улице от силы несколько месяцев, а потом попадут в публичный дом, подхватят сифилис или того хуже. Чудом было уже то, что они выдержали так долго. Он подумал немного, затем внимательно посмотрел на племянниц, словно оценивая по-новому.
– А ну-ка, умойтесь хорошенько, – велел он. – Повезло вам, что на этой неделе в театре устраивают новое представление.
С этими словами дядюшка исчез.
И каким-то образом ему удалось пристроить Кити и Хестер на Друри-лейн на роль «прогуливающихся леди» за двенадцать шиллингов в неделю! Да это больше денег, чем они видели за всю свою жизнь, работающий мужчина с семьей на руках не мог бы заработать больше. Именно мистер Сим (а он, как они знали, любил молодых юношей) нашел для племянниц одежду, которой актрисы обеспечивали себя сами: им достались платья, шляпы, ленты и туфельки. В своих новых нарядах девочки смеялись и прыгали вокруг него от избытка благодарности: они были леди в той же степени, что и мистер Сим джентльменом, но они очень миленькие, и это нельзя сбрасывать со счетов (а Кити была не просто хорошенькая, некоторые называли ее красавицей). Сестры внимательно следили за всем, что происходило вокруг, всегда готовые учиться и проявить услужливость. Они изображали солдатских жен или нимф; когда же не были заняты в представлениях, шили шляпы и платья, ремонтировали мечи, не ожидая вознаграждения. Они прятали заработанные деньги в туфельках и совершенствовали свои умения в чтении, так как приходилось заучивать наизусть большие куски текстов. И они никогда не жаловались. А еще они никогда больше не возвращались в Сент-Джиллс, в темные трущобы, на зловонные улочки, изрытые канавами, к своему отцу, который стал убийцей. Сестры делили комнату на Блекмор-лейн, сразу за Друри-лейн, с пятью другими «прогуливающимися леди», совсем неподалеку от места, где прохаживались проститутки. Для того чтобы перекрыть вход в комнату, они ставили у двери кровать. Сестры так и не сказали «спасибо» мистеру Симу, но довольно часто приходили утром в его комнату и помогали ему управляться с лампами, свечами и цветным стеклом, не обращая внимания на молоденьких юношей, которых заставали спящими в кровати дяди. Мистер Сим показывал им, как правильно носить украшения на костюмах и в волосах, как повернуть голову, чтобы сценический свет выгодно подчеркнул их драгоценности. Сестры слушали, наблюдали и учились – они заметили, что актрисы умеют менять голоса, и тоже овладели этим искусством. Они решили, что добьются того, чтобы их не отличали от настоящих леди, чего бы это ни стоило.
Кити, которая обладала потрясающими внешними данными и к тому же умела петь, была замечена, и ей стали давать маленькие роли. Хестер с восторгом училась упражняться на трапеции, поскольку публика требовала чего-то большего, чем обычные представления, и вторая часть программы, как правило, была посвящена музыкальным и акробатическим номерам. Иногда им не платили, иногда даже знаменитой миссис Саре Сиддонс не платили, и очень часто они оставались голодными. Но сестры продолжали наблюдать, схватывать, учиться: они замечали, как молодые актрисы выталкивали своих соперниц, чтобы самим занять место под лучами сценического света, как старательно улыбались, устремляя взор в сторону лож в надежде найти себе любовника – настоящего джентльмена (и чем значительнее была роль, тем вероятнее был такой благополучный исход), который снял бы для них маленькую комнату и оплачивал расходы. Они слышали, что Чарльз Джеймс Фокс, политик, женилсяна миссис Армитаж, а миссис Армитаж была даже не актрисой – к ней применимо слово поужаснее.
Спустя некоторое время мистер Сим исчез; кое-кто смеялся и говорил, что дядю выбросили в Темзу вместе с его бесконечными мальчиками. Сестры несколько раз спускались к берегу, чтобы попытаться найти его. Однажды утром во время отлива они прошли от рыночного квартала далеко вниз, мимо баржей и лодок, мимо свалок, источавших ужасный запах, под крики портовиков. Начинался дождь, зловонная грязь Темзы налипала комьями на их тонкие ботинки. Они чувствовали, как она просачивается внутрь, но продолжали идти, минуя собор Святого Павла, Лондонский мост, надеясь на какую-то удачу. Сестры шли мимо куч старых газет, поломанных ящиков, стульев с тремя ножками, обломков железа, скелета коровы, стеклянных бутылок, дохлых крыс и старух, выискивающих среди всего этого мусора кусочки угля. Они видели странные ручейки ярких металлических оттенков, стекающие в реку от заводов на другой стороне реки. Но их дядюшка, заботливый мастер ламп, исчез без следа – они больше никогда и ничего о нем не слышали. Кити дали исполнять песню, и она гордо выступала на сцене, надеясь, что благосклонная судьба подарит ей любовника. Мужчины из публики часто захаживали в гримерные после окончания представлений. Случалось все: и скандалы, и драки, и слезы; Хестер однажды оттолкнула какого-то лорда, и управляющий оштрафовал ее на пять шиллингов.
А затем Хестер упала с трапеции. Она разбила лицо и голову (кровь залила едва ли не всю сцену), а еще она поранила колено, после чего уже не могла нормально ходить. Ее тут же уволили, и никакой мистер Сим на этот раз не пришел им на помощь. Сестры были в отчаянии: жалованье Кити составляло семнадцать шиллингов в неделю – когда она работала, но Кити часто оставалась без ролей. Теперь ей приходилось обеспечивать их обеих, а еще надо было покупать за собственные деньги костюмы и грим. В тесной комнатке на Блекмор-лейн Хестер больше никто не жаловал: «прогуливающиеся леди» считали, что Хестер принесла им неудачу. Они видели ее лицо, обезображенное шрамами, и знали, что она испытывает боль. Вид Хестер был постоянным напоминанием о том, какая судьба им уготована, сделай они один неверный шаг, и, когда она уходила, они сердито полоскали рот красным портвейном, разбавленным водой. Кити каждый вечер лихорадочно исполняла в театре свою песенку, выталкивая соперниц со сцены и улыбаясь публике с двойным очарованием, – ее милый голос, в котором звучала паника, долетал до самой галерки. Однажды Кити и Хестер увидели мертвую женщину на Бау-стрит и услышали, как люди перешептываются между собой: «Она умерла от голода». Наконец Кити удалось найти джентльмена со средствами: он был очень старым и не очень привлекательным. Возможно, он даже не был джентльменом (кажется, он большую часть времени проводил на скачках и «импортировал» вино), но у него точно были деньги, и ему очень нравился голос Кити, а еще ее улыбка и (в особенности) смелый нрав. Сестры смеялись и плакали, не веря в свое счастье: он пообещал снять Кити приличные комнатки в подвальчике в Блумсбери.
– В Блумсбери?
– О да, Хес, да, возле церкви, возле площади, возле настоящих леди и джентльменов…
– Собственная комната? Только для нас? И никто…
– Две комнаты, Хес! Две комнаты на Литтл-Рассел-стрит, напротив церкви Святого Георга, в округе Блумсбери! Мы сможем наблюдать, как леди, одетые в свои лучшие платья, направляются в церковь, и мы сможем повторять это за ними на сцене! Раньше там была кухня, но ее переделали в две комнаты. В задней комнате все еще стоит печка, настоящая, как у господ. Мы будем сами готовить себе еду, а не покупать ее!
На Севен-Дайалзе никогда не было печки, только один на всех очаг, возле которого постоянно возникали драки.
– Но сумеем ли мы пользоваться печкой?
– Мы научимся. Я видела женщин, которые готовят. Мы купим котелок, и еще… у нас будут собственные ступеньки!
Кити и Хестер даже в самых смелых мечтах не могли себе представить, что настанет день, когда они будут жить в двух собственных комнатах.
Мистер Дюпон (во всяком случае, так он представился Кити) в глазах сестер выглядел волшебником. Он сказал, что хозяин подвальчика, итальянец, его должник. И мистер Дюпон разрешил Кити оставаться на сцене, поскольку ее вид на подмостках и мысль о том, что вечером эта девушка будет принадлежать ему (не противясь его желаниям), чудодейственно влияли на его умирающее либидо. Он лишь настаивал на том, чтобы Кити возвращалась на Литтл-Рассел-стрит сразу же после представления. Она иногда посматривала в сторону более состоятельных и молодых кавалеров, но не задерживалась на них взглядом, так как ее благодарность мистеру Дюпону за спокойный завтрашний день перевешивала все остальное.
– Это моя сестра, она будет моей горничной, – великосветским тоном сообщила Кити мистеру Дюпону, пощекотав его под подбородком.
Он нахмурился, взглянув на хромающую девушку с изуродованным шрамами лицом, но Кити сделала все, чтобы он не сталкивался с Хестер. Старшая сестра во время его визитов оставалась в задней комнате и неизменно затыкала уши, чтобы не слышать его потуг. В конце концов, она выросла в трущобах, и подобные звуки были ей не в диковинку. Кити считала, что проявление ночной нежности является платой за все услуги. Она очень мило попросила у него денег на новое платье, которые отдала Хестер. Сестры весело смеялись над мистером Дюпоном, когда церковные колокола у большого храма через дорогу возвестили новый день, и начали придумывать способы ублажить ухажера Кити. Она знала, что обязана делать его счастливым, ведь это сулило безопасность им обеим. Иногда мистер Дюпон приносил бутылку вина из крыжовника. Кити благодарно улыбалась. Они с Хестер терпеть не могли вина из крыжовника. Сестры пили только красный портвейн, и вино из крыжовника использовали для того, чтобы вымыть ноги, а остатки выливали в сточный колодец в отсутствие мистера Дюпона.
Театр – это настоящий клад с сокровищами, если у вас есть заветная карта. Прокладывая себе путь через туман, затопивший темные улицы, Кити каждый вечер появлялась в Блумсбери с руками, полными маленьких «приобретений». Комнаты в подвальчике начали приобретать странный театральный вид: маленькое окно было украшено пучком перьев, в бокале стояли цветы из красного бархата, отбрасывая мягкую тень на стол, где горели свечи. Занавеска была сделана из ткани, оставшейся после одного из представлений.
– Будь осторожна! – взволнованно сказала Хестер, все же не в силах скрыть удовольствия.
Она прекрасно помнила, как одну девушку немедленно уволили, за то что та стащила из театра пару белых чулок.
– Мы закончим дни в тюрьме Ньюгейт, если ты не будешь благоразумна!
Но Кити в ответ только смеялась. Ее самым грандиозным успехом был кусок декораций, изображавших облака, – они закрыли им часть потолка. Подвальчик огласился взрывами смеха, когда однажды вечером Кити достала из-под плаща странный огромный сапог. Хестер поставила его у двери и приспособила под корзину для трости и зонтика мистера Дюпона.
Лицо Хестер иногда перекашивалось от боли в искалеченной ноге, но она никогда не жаловалась, поскольку была полна благодарности за то, что у них было где жить, за то, что они выжили; она посещала новые библиотеки, читала газеты, медленно выговаривая по буквам наиболее трудные слова, и проводила много времени в доме Монтег. Люди замечали хромую девушку с лицом, изуродованным шрамами, но сохранившим миловидность, с открытым взглядом пытливых серых глаз. Однако временами Хестер охватывала паника. Думая об их с сестрой будущем, она невольно задавала себе вопрос: «Что, если какое-нибудь несчастье случится и с Кити, что, если мистеру Дюпону надоест молодая любовница?» Девушки уже успели приобрести манеры настоящих леди. Они умели красиво разговаривать и даже могли бы рассчитывать на место продавщиц в новых магазинах, открывшихся на Оксфорд-стрит или на Набережной. Но теперь, после случившегося, никто не нанял бы Хестер. Если она и могла на что-то надеется, так только на место на химическом заводе или на текстильной фабрике. Кити замечала искаженное напряжением лицо сестры, иногда она слышала по ночам, как Хестер вскрикивает от боли. В глубине души Кити тоже паниковала, думая о том, насколько туманным было их будущее. Она пела все громче и все смелее улыбалась зрителям.
Однажды вечером кто-то в театре стал с благоговением рассказывать о гипнотизере из Кеннингтона, который поселился сразу за постоялым двором «Слон и замок», говорили, что он погружает людей в транс и снимает боль. Актеры рассмеялись, но Кити вспомнила о лице Хестер.
– Возможно, это все чепуха, – сказала она, – но давай попробуем, Хес.
Она продемонстрировала мистеру Дюпону новые трюки соблазнения, после чего убедила его дать ей полгинеи. Путь до «Слона» они преодолели пешком по Кеннингтонской дороге, Хестер все время морщилась от боли. Сестры чувствовали себя не в своей тарелке, но в конце концов они оказались у двери, ведущей в дом на Кливер-стрит, и осторожно постучали. Сначала их провели в пустую темную комнату с несколькими зеркалами и цветными звездами. Их встретил мужчина, говоривший с иностранным акцентом. У Кити под плащом на всякий случай был спрятан железный утюг.
– Мы ничего не знаем про этот ваш гипноз, но предупреждаю, чтобы вы не делали ничего непристойного, – заявила Кити, в ответ на что иностранец лишь нервно улыбнулся и усадил ее в угол.
Он поклонился и начал играть на маленькой флейте, извлекая какие-то протяжные звуки. Затем усадил Хестер на стул, сам сел рядом с ней и начал расспрашивать о том, как она упала с трапеции. Его голос, окрашенный акцентом, звучал неуверенно и немного нервно, и сестры заметили, что костюм гипнотизера заношен, и это выдавало незавидное положение его хозяина, хотя визит сюда обошелся девушкам в целых пять шиллингов. Затем он поднялся и начал водить руками над Хестер, над ее головой и вниз над телом, очень близко к коже, хотя и не касаясь ее. Кити внимательно следила за ним, на случай если он станет делать что-то непозволительное, – в конце концов, он был иностранцем, и увидела, что замешательство и смущение покинули его. Он казался спокойным и уверенным в себе. Она увидела, что ее сестра, проницательная, не терпящая пустой болтовни и флирта, немного расслабилась, а примерно через десять минут вдруг как будто погрузилась в сон, хотя глаза ее оставались открытыми. Хестер словно дышала в унисон с иностранцем. Вдох – выдох. Кити наблюдала за ними со смешанным чувством изумления и ужаса. Она часто заморгала, боясь, что и ее сейчас захватят такие же странные ощущения. Иностранец начал водить руками над ногой Хестер, снова не касаясь ее, хотя Кити на всякий случай была наготове с утюгом. Проходили минуты: десять, пятнадцать. Наконец гипнотизер провел руками над лицом Хестер, и Кити увидела, как ее сестра внезапно пробудилась, хотя и не спала. А затем по приказу иностранца Хестер встала. Она прошла к Кити, прихрамывая, как всегда.
– Я не испытываю такой сильной боли, как раньше! – воскликнула Хестер.
Они были слишком трезвомыслящие девушки, чтобы поверить в волшебство, но было очевидно: произошло нечто из ряда вон выходящее. Хестер, как и обычно, хромала, но испытывала гораздо меньшую боль. Удивляясь самой себе, она всю дорогу, пока они возвращались в Блумсбери, объясняла Кити, что во время сеанса чувствовала, как ее тело затопила горячая волна.
– Это тепло шло от него, не знаю, каким образом, но от него.
– Но он ни разу не прикоснулся к тебе, – сказала Кити, – я глаз с него не спускала.
– Я знаю, – ответила Хестер, окончательно сбитая с толку.
– Ну и что же произошло?
– Не имею никакого представления.
– Но что же это было? Может, ты ощущала, что его глаза сияют, словно солнечные лучи? Как ты можешь описать свои чувства?
– Я не могу выразить это словами. Я помню все, что было, но в то же время не помню всех подробностей. Знаю только, что очень хотела, чтобы мне помогло. Это чувство я помню совершенно точно.
Кити выманила у мистера Дюпона еще полгинеи, и Хестер снова и снова отправлялась к гипнотизеру. В большинстве случаев боль проходила. («Возможно, я просто выздоравливаю, – сказала она Кити с улыбкой. – А может, я действительно не ощущаю боли, как раньше».) Иногда она с беспокойством смотрела на свою ногу. Вскоре Хестер стала передвигаться по Лондону с поразительной быстротой. Она прокладывала себе дорогу через полные народу мощеные улицы, обгоняя трубочистов, джентльменов, лошадей, запряженных в экипажи, и скот, который гнали к рынку, мальчишек с танцующими белыми мышами (она всегда подавала фартинг нищему, словно желая защитить себя и Кити от подобной участи). Из таверн доносился смех и крик, а уличные торговцы бойко предлагали горячий хлеб и молоко. Она прочитала в газете, что гипнотизеры-анималисты (как их иногда называли) были иностранными мошенниками, которые заманивали в ловушку неопытных людей, и особенно осторожными должны быть молодые девушки; в другой газете содержалась статья о том, что существуют магнетические флюиды, которые якобы могут передаваться от одного человека к другому, оказывая при этом исцеляющее действие.
– Но что же это такое? – Желая получить ответ, она снова и снова обращалась с этим вопросом то к Кити, то к себе самой. – Что же в точности происходит?
Она нашла объявление о встрече немецкого профессора со всеми желающими: лекция о гипнозе должна была состояться на Фритт-стрит в Сохо.
Хестер решила пойти. Прибыв на место, она увидела среди собравшейся публики – в основном это были странного вида джентльмены, иностранцы и пожилые леди – своего давнего знакомого, гипнотизера месье Роланда. Профессор-немец рассказывал о Франце Антоне Месмере и о месмеризме, а также о том, как используется гипноз для исцеления телесных недугов. Хестер, потрясенная, слушала лектора. Кто-то попытался прервать профессора, но его остановили, хорошенько стукнув. Позже профессор-немец раздал карточки, но Хестер подошла к месье Роланду, который был все в том же потрепанном костюме.
– Научите меня, – попросила она. – Я вам заплачу. Я тоже могу вас кое-чему научить, – смело добавила она (для того чтобы говорить такие вещи хромой девушке с обезображенным лицом, определенно требовалась большая смелость).
Хестер посмотрела на иностранца пытливыми серыми глазами и улыбнулась. Тот вспыхнул до корней волос, откашлялся, и Хестер, которая знала, что не утратила окончательно своей былой миловидности, снова улыбнулась.
– Возьмите меня в ученицы, – сказала она.
– Мадемуазель, флейта и цветные звезды служат лишь для того, чтобы создать особую обстановку, – извиняющимся тоном проговорил гипнотизер.
* * *
Всю эту историю Корделия слышала урывками на протяжении многих лет то от матери, то от тетушки. Они смеялись, плакали, ссорились и снова мирились. Она всосала их с молоком матери и с запахом кармина, которым актрисы красили себе лицо. Сидя в углу, девочка часто наблюдала, как ее тетя проводит руками над леди, прибывшими к ней с визитом. Она впитала в себя их жизнь. Самой любимой была история о знаменитом политике, женившемся на миссис Армитаж (которая была хуже чем актриса). Политика звали Чарльз Джеймс Фокс. Они рассказывали эту историю, не оттого что интересовались политикой (о политике они ничего не знали), а потому что однажды, еще до того, как с Хестер произошел несчастный случай, политик был в театре со своими друзьями и после спектакля пригласил Кити и Хестер на ужин.
– Он вел себя как настоящий джентльмен, – всегда повторяли они Корделии. – Мы наелись досыта, и он нас очень смешил, и мы его смешили, а потом он отправил нас домой в экипаже!
Хестер, известная под скромным именем мисс Престон из Блумсбери, как оказалось, обладала «даром»; именно так о ней отзывались леди, которые тайно прибывали к двери, ведущей в ее подвальчик, быстро и тихо преодолевая железные ступеньки. «У мисс Престон настоящий дар», – говорили они.
– Я делаю то же, что и ты, – сказала Хестер Кити, – мы отвлекаем людей от их забот каждая по-своему. – И Корделия вспомнила, как они начищали дешевые сияющие звезды и смеялись.
Но даже будучи маленькой девочкой, она ясно понимала: всем этим женщинам, посещающим их подвальчик, нужна была именно ее тетя – очевидно, они безоговорочно ей доверяли.
Вначале Хестер назначала им встречи в середине дня, чтобы не беспокоить мистера Дюпона, который, в конце концов, платил за аренду, но позже, когда Хестер стала популярной и теперь играла роль главной кормилицы семьи, в мистере Дюпоне отпала необходимость и Кити выселили в заднюю комнату с печкой. Процветание бизнеса Хестер означало, что сестры могут оставить за собой комнаты, они отправились на поиски хозяина и нашли его в итальянской церкви, в окружении маленьких мальчиков, продававших голубей в клетках.
– С этого дня я буду сама вносить плату за комнаты, – с важным видом произнесла Хестер, держа в руках деньги.
Так и было: каждую неделю она оплачивала комнаты, даже когда плата поднималась. Другие жильцы Литтл-Рассел-стрит оказывались среди ночи на улице вместе со своими нехитрыми пожитками, стульями и кроватями, но сестры Престон каким-то чудом удерживались на плаву. И в хорошие времена, и в плохие они держались за подвальчик в Блумсбери, потому что он стал их домом.
Мистера Дюпона, конечно, выдворили, ибо в его услугах больше никто не нуждался. Кити отправилась на гастроли по провинциальным театрам, чтобы не выяснять отношений со своим поклонником, но он несколько недель продолжал барабанить в двери подвальчика.
– Она уехала навсегда, – наконец ответила ему Хестер. – До свидания.
Кити ощущала себя свободной. Первый раз в жизни она купалась в этом пьянящем чувстве. Она буквально вопила от радости и восторга, ведь ей наконец удалось избавиться от человека, который был ей физически противен. Конечно, она была благодарна ему за то, что он обеспечивал их и дарил ощущение безопасности, но теперь Кити просто забыла о нем, как о неприятном эпизоде своей жизни. Она выполнила свои обязательства и теперь была свободна! Однако ей пришлось быстро изменить имя: стать не мисс, а миссис, когда она обнаружила, что беременна. В ярости Кити пила джин и прыгала со стола. Мисс Кити Престон была комедийной актрисой, и нежеланное рождение Корделии было самой большой шуткой, так как никакого мистера Престона, конечно, в природе не существовало. Рядом с молодой матерью вообще не было никакого мистера, когда она родила Корделию в Бристоле, прямо в театре после представления «Вора». Для нее так и осталось тайной, был ли отцом девочки мистер Дюпон или кто-то из актеров. Один из эрудированных коллег Кити, когда-то игравший в «Короле Лире», объявил, что девочке надо дать имя Корделия, и с пренебрежением отмел скромный выбор Кити – имя Бетти. Актеры возвращались из Бристоля, играя в сараях, а спали в битком набитых дурно пахнущих комнатках в Хале, Волверхемптоне или в другом месте, где выпадала остановка, и малютка Корделия, словно маленький сверток, кочевала вместе с труппой, вдыхая свечной дым, запахи грима и масла в лампах. Когда она лежала на столе рядом со сложенными в корзину сценическими костюмами, ее убаюкивали скрип подмостков старого театра и шум передвижных декораций.
– Кити, ты можешь уже отказаться от своего ремесла, – настаивала Хестер, – особенно теперь, когда у тебя на руках ребенок! Я зарабатываю вполне достаточно. А ты могла бы выступать в качестве моей ассистентки и играть на флейте в задней комнате.
Но Кити уже не могла обходиться без привычного ей мира театра. Ради эксперимента она ассистировала однажды сестре, играя на флейте в комнате, где ее никто не видел, и поняла, что готова отдать все, лишь бы снова оказаться в предательском свете рампы. Малышка всегда сопровождала ее. Она держала ее под рукой, поскольку больше некуда было деть, ведь Хестер не смогла бы проводить свои сеансы с крошкой, требующей заботы и внимания. Поэтому Корделия появилась на сцене: сначала, когда по ходу пьесы требовался младенец, затем как маленький принц в башне – и так она незаметно постигала азы профессии своей матери, даже читать научилась, запоминая наизусть свои роли.
Иногда, когда работы не было и деньги приходилось экономить, к Хестер в переднюю комнату приходили леди, а к Кити наведывались джентльмены. В такие дни Корделии вручали пенни и поспешно выпроваживали к продавцу кексов. Она выходила на площадь Блумсбери с горячим кексом в руках – здесь она знала каждое дерево. Иногда ее выставляли поздно вечером, чтобы она не путалась под ногами, и Кити с Хестер напутствовали восьмилетнюю Корделию следующими словами: «Всегда шагай твердо, всегда держи в кармане платья большой камень или утюг, а в другой руке письмо или корзинку, чтобы было понятно, что ты не просто гуляешь, а спешишь по делу. Никаких посиделок под деревьями. Если хоть кто-то прикоснется к тебе, громко кричи «Пожар!» и без раздумий бей обидчика утюгом». Корделия любила луну, как подружку: она всегда радовалась ее тусклому свету. Луна была их верной спутницей, когда Корделия с матерью переезжали из города в город. Она называла ее «моя луна» и всегда, твердо ступая по парку своими маленькими ножками и зажав в руке кекс, поднимала голову вверх, чтобы не пропустить момент, когда бледное светило появится из-за туч. В этой любви не было ничего романтического: луна (если она все же соизволила бы появиться) была источником тревоги, так как постоянно меняла форму (иногда даже казалась изломанной). Она была ненадежной, как и многое другое в жизни девочки. Но если в часы ее детского одиночества луна все же проглядывала сквозь темноту и туман, то она превращалась в друга, потому что свет луны озарял ей путь. Корделия еще не была настолько образованна, чтобы знать, что луна символизирует романтику влюбленности, что люди сочиняют стихи и говорят о любви под луной (она еще не слышала о «Ромео и Джульетте»). Она представляла себе луну как подругу, которая заботливо светит ей в пути, – не более того. Иногда она сидела в ветвях дуба у северных ворот площади. Даже когда вечера были очень холодными, Корделия выбирала именно это место, потому что от постоянной ходьбы ее маленькие ножки уставали; она сидела здесь и не отрывая глаз смотрела на сияющую луну, меняющую форму, мерцающую в темноте, и мечты, неясные и волнующие, туманили ей голову, пока не наступало время отправляться домой.
Хестер иногда позволяла своей юной племяннице присутствовать на сеансах. Девочка тихонько усаживалась в темном углу. Перед тем как начать сеанс, тетя Хестер, которая была лишена сентиментальности и обладала острым проницательным умом, неизменно произносила мягким, почти нежным голосом: «Доверьтесь мне и расслабьтесь». Ее руки не касались сидящих взволнованных женщин (клиентами тети Хестер в основном были дамы), а останавливались в нескольких сантиметрах от них: она все проводила перед ними ладонями, делая длинные, словно сметающие воздух пасы. Иногда женщины оказывались на грани истерики, и тетушка Хестер успокаивала их. Иногда они переживали ужасную физическую боль, и тетушка Хестер либо снимала эти страшные ощущения, либо помогала им переносить боль. Маленькая девочка в углу слышала дыхание своей тети и ее пациентки, которое часто сливалось в одно. И почти всегда спустя какое-то время женщины входили в состояние транса: продолжая сидеть с открытыми глазами, они успокаивались. Корделия не знала, что в точности происходило, но ей казалось, что в воздухе разливался покой.
И затем наступало время новых гастролей, обычно в каких-то третьесортных театрах, и они снова отправлялись в путь – Кити и Корделия. И Корделия решила, что так будет всегда, она смеялась вместе с матерью: над мошенниками-управляющими, над ролями, которые им не суждено было сыграть, над невыносимыми условиями, в каких им приходилось работать, над холодом и грязью, над публикой, требовавшей львов и тигров, даже когда актеры участвовали в достойном спектакле, над необходимостью переезжать в другой город поздно ночью при луне. Иногда они кричали, иногда сыпали проклятиями, но всегда стоически выносили все уготованные судьбой испытания. У Корделии был взрывной характер, и она порой выходила из себя. Кити в такие моменты приводила дочь в чувство увесистым шлепком, и Корделия покорялась – до следующего раза.
