Текст книги "Гипнотизер"
Автор книги: Барбара Эвинг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 25 страниц)
– Нет, – произнесла она. – Нет, я не видела, кто был на площади. Я находилась слишком далеко. Хотя и светила луна, повсюду были тени. Я оглянулась, но увидела только тени.
Мистер Танкс выдохнул.
– Благодарю вас, мисс Престон, – сказал он снова.
Но старшина присяжных не удовольствовался таким ответом. Он чувствовал, как мистер Танкс и сэр Фрэнсис Виллоуби сверлят его взглядом. Он не был настолько глупым, чтобы рискнуть быть обвиненным в клевете на высочайших особ.
– Площадь Блумсбери не слишком велика, мисс Престон. Это мог быть человек, которого вы знали.
– Я не видела лица того человека.
Он перефразировал свой вопрос, до того как его успел прервать мистер Танкс.
– Вы уверены, что это не был человек, которого вы могли бы знать?
Она услышала голос месье Роланда: «Лорд Эллис причинил столько горя людям, которые его любили».
Корделия увидела лица этих людей: она сама, Манон, Гвенлиам, Морган. И в ряду этих людей нашлось место и для леди Розамунд Эллис.
– Нет, – вымолвила Корделия. – Это был незнакомый мне человек.
«Какая разница, скажу я это имя или нет?»
– Вы уверены, мисс Престон?
– Да.
«Им никогда не удастся забраться в глубины моей памяти». Она твердо смотрела на членов суда, на мистера Джозефа Менли, который делал для нее новые стеклянные звезды, на всех джентльменов, которые и так осудили ее, но не за убийство.
– Я оглянулась. Но увидела лишь тени.
Инспектор Риверс опустил взор. Пусть будет так.
Комната была погружена в тишину, как будто это был еще не конец. Старшина присяжных тяжело опустился на стул.
Мистер Танкс слышал биение своего сердца. Он перехватил взгляд сэра Фрэнсиса Виллоуби и снова откашлялся. Потом обратился к собравшимся в душной, забитой людьми комнате, наполненной, как обычно, запахом тел.
– Показания по данному дознанию завершены.
Он повернулся к офицеру.
– Вы будете охранять этот суд, и ни один человек, включая вас, не посмеет обратиться к присяжным, за исключением случаев, когда они сами того пожелают. Вы снимите с себя вышеозначенные полномочия, только когда будет принято окончательное решение по обсуждаемому делу. И да хранит вас Бог.
Присяжным понадобилось много времени, чтобы вынести вердикт. Никто, даже офицер, охранявший маленькую комнату, где они заседали, не мог слышать всех подробностей обсуждения – до него доносились лишь звуки голосов. На город лег холодный туман. День сменился вечером, и только тогда в зал вернулись семнадцать человек.
– Достигли ли согласия двенадцать из вас?
– Тринадцать человек проголосовали за данный вердикт.
– Каково будет решение?
Лампы замигали, и люди затаили дыхание: у каждого была для напряжения своя причина. Семнадцать человек, которые были добропорядочными гражданами, выполнили свой долг (но они замерзли и проголодались, больше всего на свете им хотелось вернуться к своим семьям, в свою нормальную жизнь, чтобы забыть наконец эту картину бесконечного несчастья).
– Мы признаем, что лорд Морган Эллис был убит.
Старшина присяжных выдержал паузу и презрительно добавил:
– Человеком или людьми, неизвестными.
Что-то в тоне произносившего вердикт (и мистер Танкс ощутил явный дискомфорт, подумав об этом, но именно на это и рассчитывали члены суда присяжных) оставляло впечатление, будто дело так и не закрыто.
Но дознание в конце концов все-таки было завершено.
Герцог Ланнефид немного поправился и вернулся в дом на площади Гросвенор. В доме не было никого из его бывших обитателей. Даже его клуб не приносил ему удовольствия. Приказав запереть огромный дом, он в ярости отправился в Уэльс, который ненавидел, хотя и владел большей его частью.
Глава двадцать пятая
Хотя дознание и закончилось, на следующий день, несмотря на плохую погоду, у дома Корделии и Рилли собралась толпа людей: это было «лучшее» за многие годы убийство, и всем не терпелось увидеть роковых дам еще раз, особенный интерес вызывала леди-гипнотизер. Люди пили джин и требовали, чтобы их тоже загипнотизировали. Похороны Моргана нельзя было провести в ближайшей церкви Сент Джордж, даже если бы их знакомый настоятель и дал на это согласие (что было маловероятно). Корделия с Гвенлиам рыдали, оттого что их любимый мальчик должен покоиться так далеко от них.
– Его нельзя будет достойно похоронить где-нибудь неподалеку отсюда, – сказал месье Роланд. – Толпа сделает этот день невыносимым для вас.
С помощью инспектора Риверса и констебля Форреста тело перенесли из «Блу постс» на Литтл-Рассел-стрит, где проводилось вскрытие, в маленькую церковь на Элефант. Здесь же состоялась и панихида. Серый горький день на мгновение прояснился, как раз когда они входили в храм, словно солнце желало приободрить их.
На панихиде присутствовало совсем немного людей. Мистер Джозеф Менли, резчик по стеклу, который был в числе присяжных, спросил у Рилли, может ли он прийти проститься с мальчиком, и Рилли в ответ благодарно сжала его руку, назвав адрес. И теперь он стоял тут, держа в руках шляпу. Инспектор Риверс и констебль Форрест тоже находились здесь. Миссис Гортензия Паркер, леди-фармацевт, вошла в церковь и направилась к Корделии. Она крепко обняла ее. Еще одним человеком, прощавшимся с Морганом, была Энни, их старая подруга, актриса, которую они когда-то встретили на Оксфорд-стрит, печальную и плохо одетую. Она снимала маленькую комнату в этом районе. Когда Корделия и Рилли, одетые в черное, входили в церковь, она случайно шла мимо. Поскольку Энни читала газеты, ей было нетрудно догадаться о причине их появления здесь. Она стояла у самого входа, в прохудившихся перчатках, кутаясь в тонкую шаль и не желая навязывать свое общество. Викарий призвал имя Бога, прося отпустить грехи и дать вечное упокоение душе Моргана Престона, одного из детей Божьих.
– Могли бы вы хоть чем-то помочь Гвенлиам? – прошептала Рилли, обращаясь к месье Роланду.
– Когда она будет к этому готова, – тихо ответил он.
Наконец, когда все собрались в церковном дворе, месье Роланд и Рилли стали по обе стороны от безостановочно рыдавших Корделии и Гвенлиам. Они оплакивали все, что случилось, все, что было потеряно навсегда. Они рыдали до тех пор, пока у них не осталось слез, а затем гроб опустили в землю и наступил конец.
Глава двадцать шестая
После похорон месье Роланд угостил их чаем в своих комнатах на Кливер-стрит. Он подносил изысканные французские чашки, и было видно, что его руки слегка дрожат.
А затем они отправились в свой дом в Блумсбери – что еще им оставалось делать? Мертвые обрели упокоение на небесах, а живым приходится отправляться домой. Их прихода ждали миссис Спунс и Регина. У входа в дом все время звонили в колокольчик люди, требуя внимания. Некоторые подбрасывали в воздух капустные головки, а в желобе крыши валялись пустые бутылки из-под джина. Собаки лаяли, пироги остывали, а птицы в клетках шумели, и в воздух вдруг взмыл плакат, на котором большими буквами было выведено «ЗМЕЯ».
Соседи в ужасе задернули шторы.
– Загипнотизируйте меня, мисс! Загипнотизируйте меня, мисс! – скандировали в толпе, когда инспектор Риверс и констебль Форрест провожали Корделию домой, боясь, чтобы с ней ничего не случилось. Им с трудом удалось втолкнуть Корделию, Рилли и Гвенлиам в дом. День тянулся бесконечно, туман висел в воздухе, а люди в толпе сердито переговаривались, не удовлетворившись исходом. Кто-то бросил большой камень в окно, и стекло с треском разбилось. Регина в ярости выкрикнула проклятия по адресу обидчиков. Инспектор Риверс с констеблем арестовали изрядно подвыпившего юношу, и Форрест препроводил его в полицейский участок. Толпа швыряла камни в полисмена, так велика была ненависть этих людей к стражам порядка.
Наступил вечер. Толпа наконец неохотно разошлась. Когда инспектор понял, что худшее позади, он вернулся в дом. Оставшись наедине с Корделией в большой рабочей комнате, он помог ей плотно закрыть шторой разбитое окно, пообещав позже принести доску. Повсюду валялись осколки стекла – в них, как в звездах на потолке, отражались огоньки свеч. Голова Альфонсо, испещренная цифрами, бесстрастно взирала на происходящее. Инспектор поднял самый большой кусок стекла и выпрямился.
– У вас не хватило сил рассказать всю правду, мисс Престон.
Она стояла на коленях, подбирая мелкие осколки, и ничего не ответила. Если с уст инспектора и сорвался вздох, то она не заметила этого. Не было никакого смысла говорить что-то еще: уже не впервые правда оставалась глубоко спрятанной, и теперь редакторы «Таймс» с удовлетворением очередной раз обрушатся на детективов нового департамента.
– Что же, все уже позади.
– Вы имеете в виду дознание, а не мою жизнь.
Она говорила без всякого выражения.
– Зачем вам защищать ее?
– Я защищала не ее, а Гвенлиам.
Он был полисменом и знал, что справедливость не восторжествовала. Однако он кивнул, соглашаясь с ней. Почти все в зале вчера отворачивались, видя грустную картину: лицо матери, лицо дочери. Люди уставились в пол, ибо вынести столько горя было не под силу обычному смертному.
– Что же вы будете делать теперь?
– Не имею ни малейшего представления.
Скорбь и усталость делали ее почти грубой. Но инспектор терпеливо продолжал:
– Мисс Престон, я пришел заверить вас в том, что испытываю к вам огромное уважение.
Она была слишком далека от него, но поняла, что он пытается загладить свою вину за холодность, вызванную шокирующими признаниями мисс Люсинды Чудл, и была ему благодарна. Корделия вдруг вспомнила, как они с Рилли сидели в библиотеке, пытаясь сдержать смех, и подумала о том, какое отчаяние иногда охватывает молодых женщин, в том числе мисс Люсинду Чудл. Она не могла заставить себя подумать о Манон. Корделия на мгновение подняла взор на инспектора.
– Благодарю вас, – сказала она, пытаясь быть вежливой.
Ей было трудно говорить о пережитом в суде позоре, и она сменила тему.
– Мы очень ценим вашу поддержку и вашу помощь в организации… – Она должна была произнести имя своего сына. – Похорон Моргана сегодня днем ( она увидела лицо, искаженное болью).Благодарю вас, без вас нам было бы очень трудно.
Он ответил:
– Я думаю, вам предстоит пережить трудные времена. Это дознание было очень жестоким испытанием. Я хотел спросить: не выйдете ли вы за меня замуж?
Корделия была так удивлена, услышав его слова, что ее осунувшееся лицо вмиг покраснело. Медленно поднявшись, она посмотрела ему в глаза, все еще держа в руках осколки стекла, словно это было оружие.
– Замуж? – недоуменно повторила она.
– Да, – твердо произнес он.
Инспектор не зря гулял по берегам Темзы в серый рассветный час.
– Но… – Она не знала, что ответить. – Но вы женаты. Я помню, вы говорили о своей жене.
– Моя жена умерла, мисс Престон. Она умерла четыре года назад.
– О…
Она машинально добавила: «Мне так жаль», а потом так же машинально вернулась к своему занятию и продолжила собирать осколки.
За окном кричал пирожник, предлагая поздним прохожим свой последний товар, а собаки нарушали тишину громким лаем.
– Я говорю об этом, – он снова нагнулся, чтобы поднять какие-то осколки, – в столь неподходящий час, потому что, как мне известно, вам предстоит принимать важные решения. У меня есть небольшой дом в Мэрилебоне. Я с удовольствием приму вас и Гвенлиам. Для меня будет большой честью оказывать вам всяческую поддержку, так как вы проявили мужество, достойное уважения и восхищения.
Он выдержал паузу, но не потому что ждал ответа, а для того, чтобы найти нужные слова.
– Вы видели, что моя жизнь полностью заполнена работой: новый департамент – это наше общее детище, которое требует к себе большого внимания. И снова, – произнес он с горечью, – нас постигла неудача.
Корделия бросила на него быстрый взгляд: она не подумала об этом.
– Нет никакого сомнения в том, что нас тут же атакует пресса. Но нам к этому не привыкать. Я делаю вам это предложение не из благородства, хотя понимаю, что ваша репутация погублена, как и ваше дело. Я делаю предложение потому, что не могу забыть вас. Я…
И он заговорил на темы, которые в приличном обществе было принято обходить, – он говорил спокойно, хотя и с трудом преодолевая смущение.
– Я был шокирован, как все остальные в зале, когда услышал показания той леди. Но спустя некоторое время я вернулся к этой теме и переосмыслил ее.
Она не стала облегчать ему задачу, выражая понимание, и ему пришлось находить все новые слова.
– Думаю, что вы оказывали молодым леди неоценимые услуги. У меня самого есть дочери, и если бы кто-нибудь сумел деликатно просветить их, я был бы очень обязан этому человеку. Я вижу в вас именно такого человека, обладающего большой силой характера.
Корделия – в день похорон сына – нашла в себе силы улыбнуться, и свет на мгновение словно озарил ее изнутри. Было совершенно очевидно, что детектив из нового департамента расследований не может жениться на падшей женщине, хотя прозвучавшее предложение и выглядело в высшей степени необычным.
– Инспектор Риверс, если вы хотите, чтобы я поговорила с вашими дочерьми, то совершенно не обязательно на мне жениться.
– Я имел в виду совсем другое.
Он заколебался.
– Мои дочери вышли замуж, не имея возможности рассчитывать на совет… моей жены или такой женщины, как вы.
Она увидела драму одинокого человека. Но затем он тоже улыбнулся.
– Я хочу жениться на вас, потому что не могу забыть вас, или, если хотите, потому что сердцу не прикажешь. Я предпочел бы говорить об этом в другое, более подходящее время, но знаю, что скоро вам придется многое менять в своей жизни, и мне хочется, чтобы вы учли мое предложение. Я не стану докучать вам, требуя немедленного ответа, но, пожалуйста, помните о моих словах. Я здесь, я готов быть всегда рядом. Я волнуюсь о вас, и ваша судьба мне не безразлична. Поверьте, это чувство настигло меня так же неожиданно, как и вас мои признания. Я вернусь, когда раздобуду доску для окна.
Он быстро собрал последние осколки, снова улыбнулся и покинул ее. Корделия услышала, как за ним закрылась входная дверь. И еще она услышала, как Регина читает что-то в верхних комнатах, но какой библейский текст был выбран на этот раз, она сказать не смогла.
Три женщины сидели в маленькой гостиной, окна которой выходили в сад с каменным ангелом; Рилли разожгла огонь в камине, стало тепло, они с Гвенлиам устроились около него, и позже Корделия присоединилась к ним. Она не стала упоминать имени инспектора Риверса, она даже не думала о нем. Они сидели, погруженные в скорбь. Их усталость была столь велика, что не оставалось сил вести разговор. На лицо Гвенлиам было трудно смотреть без слез: казалось, будто сквозь тонкую белую кожу просвечивают кости, ее лицо напоминало мертвую маску. Однако, как хорошо воспитанная истинная леди, она вежливо отвечала на вопросы, адресованные ей, словно и не страдала вовсе. Словно ее лицо не выдавало настоящих чувств. Словно перед ее взором не возникал ежесекундно образ ее брата.
– Как ты себя чувствуешь?
– Все в порядке, спасибо.
Но, похоже, мыслями она была далеко от них.
В темноте вдруг запела птица. Это показалось им странным. Рилли подумала о том, что птицам, наверное, неведомо, какое это счастье – уметь летать. Она начала рассказывать о том, как летала в воздухе в одном представлении. О том, как в воздухе получила предложение руки и сердца. Рилли заметила, что лицо Гвенлиам выразило удивление – леди никогда не вели беседы на такие темы.
– Но так все и случилось, – сказала Рилли. – Он сделал мне предложение в воздухе. – И она улыбнулась. – Это было очень романтично! Но это было так давно!
Корделия увидела маленькое бледное лицо в ночи. Мальчика рвало. Она увидела прекрасную невесту, которая с выражением торжества шла к алтарю. Она увидела, как капюшон накидки падает, и слышит, как мужчина начинает дико кричать, а женщина повторяет одно и то же: «ЛЖЕЦ! ЛЖЕЦ! ЛЖЕЦ!» Она не могла взглянуть на дочь. Что происходит с Гвенлиам? Что она переживает?
Ей было всего шестнадцать. Она потеряла и отца, и сестру, и брата – почти всех сразу. Она лишилась своего положения. Чтобы поддержать ее, должно было произойти чудо, и Корделия не знала, можно ли считать чудом то обстоятельство, что девочка обрела свою настоящую мать. Она не была уверена, как далеко ей позволено заходить, и лишь удерживала руку дочери в своей, чтобы Гвенлиам знала: Корделия с ней. Она приходила во все большее отчаяние – ее взгляд все время возвращался к картине на стене, и она вдруг начала рассказывать о своей матери Кити, бабушке Гвенлиам. Она поведала дочери о том, как Кити приносила под полой накидки разные мелочи, украденные из театра: сияющие «драгоценности», сапог, из которого они соорудили корзину для трости мистера Дюпона. Гвенлиам подалась вперед, внимательно слушая, а когда Корделия дошла до того места, где Кити с Хестер, пытаясь удержать равновесие, приделывали кусок украденной декорации в виде неба к потолку их подвальчика, Гвенлиам издала тихий звук, похожий на смех.
Вечер надо было скоротать, но не могло быть и речи о том, чтобы провести его не всем вместе, – слишком тяжелым выдался день. Рилли вдруг встала и вытащила бутылку портвейна. Прошла целая вечность с тех пор, как они с Корделией попивали портвейн, никуда не торопясь и напевая. Гвенлиам машинально сделала большой глоток, ощутив, как по телу разливается тепло, потом отпила еще. На ее щеках заиграл румянец. Рилли вытащила флейту и сыграла им отрывок из Шуберта. Мать и дочь слушали прекрасную музыку, и слезы текли по их щекам, освобождая душу от боли воспоминаний о других слезах, – слезах у гроба. Закончив играть, Рилли спросила у Гвенлиам, умеет ли та петь.
– Да, – сказала Гвенлиам тихим голосом. – Помнишь, мама, ты пела нам, когда мы были маленькими, и я запомнила эти песни. – Ее голос немного задрожал. – Я пела Моргану, когда хотела облегчить ему боль. Он был так несчастен, после того как ты уехала. А затем у нас появилась первая гувернантка, француженка.
– Француженка? В Северном Уэльсе?
– Она была из Парижа, как утверждала. Мадемуазель Жак.
– И что же она делала, леди из Парижа?
– Мы ее не спрашивали. Мы проводили время, балуясь. Она разучила с нами песню и сказала, что эта песня о ее отце, но я не думаю, что это было правдой. Мадемуазель была пьяна.
Если слова девочки и удивили Рилли и Корделию, они не подали виду. Перед ними была шестнадцатилетняя девочка, которая изо всех сил пыталась быть обычной. И затем Гвенлиам тихо начала петь:
Frere Jacques, Frere Jacques,
Dormez-vous, dormez-vous,
Sonnez les matines, sonnez les matines
Ding dang dong, ding dang dong.
– И Морган… Он раньше… – Она вдруг остановилась.
– Продолжай, – попросила Корделия, касаясь ее руки. Она сделала глубокий вдох и взглянула на картину на стене. – Я думаю, что мы должны поговорить о нем и Манон, Гвенни, нельзя об этом молчать.
Гвенлиам сделала над собой невероятное усилие.
– Морган любил играть на колокольчиках. Дин-дон-дин-дон. Он ударял по бутылкам, по-разному заполненных водой, так что получалась красивая мелодия. Он сам это придумал и очень гордился собой. У наших слуг было очень много бутылок.
Корделия и Рилли искренне изумились.
– О, – продолжила Гвенлиам, отпивая еще немного портвейна, – это было в самом начале. У нас были слуги-валлийцы, всегда пьяные, и пьяная гувернантка. Так продолжалось до тех пор, пока папа не привез леди Розамунд, которой сообщил, что мы теперь ее дети, а до этого никому и в голову не приходило заботиться о нас.
Перед взором Корделии возник образ женщины, кричащей в темноте: «ЛЖЕЦ! ЛЖЕЦ!», и вот ее капюшон падает, открывая лицо.
– Нигде не было моря, и вначале мы даже не знали, как будем жить дальше, – вымолвила Гвенлиам и замолчала.
Корделия и Рилли сидели, погруженные в молчание, молясь про себя, чтобы у девочки достало сил продолжать.
– Мы были немного дикими. Мы скучали по тебе, мама. Наша растерянность не имела границ. Особенно страдал бедняжка Морган. – Она опять замолчала. – Мама, я должна была рассказать тебе о том, что он серьезно болен. Доктор еще в Уэльсе предупредил меня об этом…
Корделия охнула, и Гвенлиам стала говорить все быстрее, как будто хотела заполнить пустоту ночи.
– А затем неожиданно прибыла мадемуазель Жак и начались посиделки на кухне. Мы совсем отбились от рук и были похожи на необузданных животных. Но леди Розамунд все изменила. Слуг-валлийцев тут же уволили, как и мадемуазель Жак. К нам приставили наставников, наняли горничных, и все обрело рамки приличия.
Она отпила еще портвейна, словно он давал ей силы говорить.
– Мы слышали, как папа сказал леди Розамунд, что ты умерла. Я думаю, у нее не могло быть своих детей. Она обследовала нас, как если бы мы были лошадьми, смотрела даже на наши зубы. Папа хотел, чтобы она приезжала в Уэльс, но леди Розамунд не согласилась, она ненавидела Уэльс и повторяла это снова и снова. Она не могла надолго оставлять Лондон и свет. Папа сказал ей: «Посмотрим. Дай им созреть», словно говорил о сыре.
Гвенлиам не говорила так много за все время, что провела в этом доме. Женщины боялись пошевелиться, опасаясь, что их малейшее движение нарушит атмосферу доверия. В комнате снова стало тихо.
Гвенлиам сделала еще один глоток портвейна.
– Ты поешь, Рилли? – спросила она, стараясь быть вежливой юной леди, какой была раньше.
– А ты разве не слышала, как мы поем? – отозвалась Рилли.
Словно понимая, что пришла именно ее очередь спеть, она тоже спела им:
Макс Велтон, как герой,
Предстал пред Энни-Лори,
Словно усыпанный рассветною росой.
И вот она не устояла,
И обещание любить меня дала,
И слово верное свое сдержала,
И мне теперь для Энни-Лори
Большого мира будет мало.
У Рилли все еще был прекрасный голос. Гвенлиам во все глаза смотрела на нее.
– А кто такой Макс Велтон? – спросила она и удивилась, когда ее мать и Рилли едва не разразились смехом.
– Я думаю, что Максвелтон – это название местности, – сказала Рилли. – Мы тоже вначале подумали, что речь идет о мужчине по имени Макс Велтон и что он джентльмен, который стал на пути Энни-Лори.
– Я знаю это место, – проговорила Гвенлиам, – это небольшой склон у реки.
– Вот видишь! – воскликнула Рилли. – Наверное, когда-то им владел Макс Велтон.
Она снова запела, и на этот раз Корделия тоже подхватила и стала подпевать подруге, хотя ее голос вначале заметно дрожал:
В ладоши хлопни, снова обернись,
Ay, ау, Джим Кроу я, и ты уж не скупись!
Они наполнили бокалы и рассказали Гвенлиам о своем давнем визите в больницу, где слушали лекцию о гипнозе, которую читал знаменитый профессор, о девушке в ночной рубашке, певшей эту песенку, и о том, как постепенно они стали интересоваться гипнозом. Гвенлиам быстро опустошила свой бокал с портвейном и вдруг спросила:
– Это леди Розамунд убила папу?
Вопрос повис в воздухе, рядом с картиной, изображающей побережье Гвира. Корделия не нашлась что ответить. Значит, она догадалась. Корделия поняла, что для новой Гвенлиам не будет никаких секретов, однако не могла ответить на вопрос дочери прямо – той и так пришлось перенести слишком много.
– Гвенни, что бы ни случилось, надо помнить – ты сама это слышала, – ей сказали, что я умерла. Не знаю, как она догадалась о том, что я жива, и как добралась до площади Блумсбери, – вымолвила Корделия, и Гвенлиам задержала на ней взгляд. – Капюшон ее накидки упал.
Гвенлиам все еще ждала. И наконец Корделия решилась на признание.
– Я видела, что это была она.
Они услышали, как Гвенлиам тяжело вздохнула.
– Но почему ты не сказала об этом в суде?
– О Бог ты мой, я так хотела, чтобы это побыстрее закончилось. Мы должны забыть о том, что произошло. Мы должны забыть. Она была обманута. Она жаждала мести. Не тебе, и не ему, а всем нам она мечтала отомстить за обман.
Тишина звучала надрывнее крика. На бледных напряженных лицах лежали отсветы огня.
– Но есть и еще кое-что. Мне было так жаль своих утраченных лет, но, когда я увидела, что она ничего не знала о моем существовании, я поняла: она тоже была обманута, ее тоже предали. К тому же она даже не испытала радости…
Корделия не могла продолжать, но знала, что этот важный разговор они должны обязательно закончить.
– Мы потеряли столько лет, которые могли быть наполнены счастьем. Что бы изменилось, скажи я о том, что видела леди Розамунд на площади? Манон мертва. Морган мертв. Это наша личная трагедия. Когда она кричала ему «ЛЖЕЦ!», когда наносила удары кинжалом, я видела, что она словно безумная. Мне стало жаль ее.
– А почему это вода течет по стене? – Гвенлиам не отрывала взгляда от потолка.
Она была похожа на сумасшедшую.
Корделии едва не стало дурно. Неужели случилось то, чего она больше всего боялась? Зачем она открыла ей правду? Зачем позволила пить портвейн? И вот теперь разум бедной девочки не выдержал бремени правды.
– Гвенни, – неуверенно протянула Корделия.
– По стене течет вода, – повторила Гвенлиам.
Корделия и Рилли подняли глаза к потолку, куда указывала Гвенлиам, и увидели, что действительно по одной стене быстро стекает вода.
– О, это Регина! – воскликнула Рилли, заметив, что вот-вот наступит рассвет.
Вода все больше заливала потолок.
– Бог ты мой! Да это же Регина! Я-то думала, что ей уже надоело забавляться, спуская воду в туалете.
Все трое помчались наверх. Регина уже много месяцев не прикасалась к воде – ей давно наскучило это занятие. Но сегодня, пока все были на похоронах, она забросила Библию и, пройдя мимо воздушных змеев и собравшихся людей, оказалась на улицах Сент-Джиллса, где купила одну из своих любимых грошовых газет. В газете была весьма любопытная история о женщине, которая отрезала голову мужу и провезла ее завернутой в газету в омнибусе, следовавшем до Камден-Тауна. Но Регина пришла в неописуемый гнев, когда увидела, что газетчики не придумали ничего лучшего, как поместить этот рисунок под статьей о Корделии. Она была глубоко оскорблена столь грубым напоминанием о пережитых ими несчастьях и стала рвать газету на клочки, спуская их в унитаз. Вода была повсюду, а крошечные клочки бумаги плавали в льющемся потоке.
– Негодяи! – кричала Регина, бесконечно дергая за веревку. Миссис Спунс, насквозь мокрая, сидела на стульчаке, явно получая удовольствие от происходящего, и шлепала ногами по воде, как маленький ребенок.
– Черт побери! – выругалась Корделия. – Прекрати, Регина! Лучше почитай Библию. Прошу тебя, вернись к Спасителю и успокойся, ради всего святого!
Регина выскочила из туалета. Миссис Спунс позволила увести себя прочь. Корделия, испытывая угрызения совести, решила попросить прощения у Регины.
– Я знаю, что ты поступила, как верный друг! – расплакалась Корделия. – Прости меня, мы без тебя ни за что не справились бы!
Три женщины, опустившись на колени, начали убирать в доме, и как раз в этот момент на пороге появился инспектор Риверс с доской для окна.
Стать свидетелем подобной сцены – увидеть трех женщин, которым за день пришлось пережить столько горя, на коленях – было бы слишком большим потрясением для менее закаленного человека, чем инспектор Риверс, но он, услышав запах портвейна и заметив, что женщины, хотя и по-прежнему плачут, все же находят в себе силы посмеяться над ситуацией, быстро снял шляпу, перчатки и плащ и энергично бросился на помощь, желая укротить льющийся по стене поток воды.
