Текст книги "Сборник.Том 7"

Автор книги: Айзек Азимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 63 страниц)

Глава 6

– Я бы с удовольствием угостил вас чем-нибудь земным, доктор, – сказал Готтштейн, – но из принципиальных соображений мне было запрещено везти с собой земные продукты. Глубокоуважаемые луняне считают, что приезжие с Земли не должны жить в особых условиях, так как это создаёт искусственные барьеры. А потому мне положено вести, насколько возможно, лунный образ жизни, но боюсь, мою походку не скроешь. С этой чёртовой силой тяжести шутки плохи!

– Совершенно с вами согласен, – сказал землянин. – И позвольте принести вам мои поздравления по поводу вашего вступления в должность…

– Ну, я ещё не вполне вступил в неё.

– Тем не менее я вас поздравляю. Но, естественно, я несколько недоумеваю, почему вы пожелали меня видеть.

– Мы летели на одном корабле и вместе прибыли сюда.

Землянин вежливо слушал.

– Но моё знакомство с вами восходит к более давнему времени, – продолжал Готтштейн. – Нам довелось встретиться несколько лет назад… Правда, встреча была довольно мимолетной.

– Боюсь, я не помню, – спокойно сказал землянин.

– Это неудивительно. Было бы странно, если бы вы меня запомнили. Я в то время был сотрудником сенатора Бэрта, который возглавлял… как и теперь возглавляет… комиссию по техническому прогрессу и среде обитания. В то время он пытался собрать материал против Хэллема… Фредерика Хэллема.

– Вы знаете Хэллема? – спросил он.

– За время моего пребывания на Луне вы – второй, кто задаёт мне это вопрос. Да, я его знаю. Хотя и не очень близко. И я разговаривал со многими людьми, которые его знают. Как ни странно, их мнение обычно совпадало с моим. Хэллема почитает вся планета, но тем, кто встречается с ним лично, он почему-то внушает довольно мало симпатии.

– Довольно мало? Вовсе никакой, как мне кажется, – сказал землянин.

Готтштейн продолжал, словно его не перебивали:

– В то время мне было поручено – сенатором, я имею в виду – заняться Электронным Насосом и проверить, не сопровождается ли его установка и эксплуатация неоправданными расходами и личным обогащением. Такое расследование вполне отвечало задачам комиссии, но, между нами говоря, сенатор надеялся обнаружить что-нибудь компрометирующее Хэллема. Его тревожило чрезмерное влияние, которое тот приобрел в науке, и он хотел как-то подорвать хэллемовский престиж. Но у него ничего не вышло.

– Последнее очевидно. Хэллем силен как никогда.

– Никаких тёмных махинаций обнаружить не удалось, и, уж во всяком случае, Хэллем оказался совершенно чист. Он скрупулезно честен.

– В этом смысле – пожалуй. У власти есть своя рыночная цена, которая вовсе не обязательно измеряется деньгами.

– Но меня заинтересовало другое, хотя продолжить расследование в этом направлении я тогда не мог. Среди тех, кого опрашивала комиссия, нашёлся человек, который возражал не против власти Хэллема, а против самого Электронного Насоса. Я присутствовал при беседе с ним, хотя сам в ней активного участия не принимал. Этим человеком были вы, не так ли?

– Я помню разговор, о котором вы говорите, – осторожно сказал землянин. – Но вас я всё-таки не припомню.

– Тогда меня поразило, что у кого-то нашлись чисто научные возражения против Электронного Насоса. Вы произвели на меня такое впечатление, что на корабле ваше лицо сразу же показалось мне знакомым. А потом я припомнил всё остальное. В список пассажиров я не заглядывал, а решил просто положиться на свою память. Вы ведь доктор Бенджамин Эндрю Денисон, не так ли?

Землянин вздохнул.

– Бенджамин Аллан Денисон. Совершенно верно. Но, собственно говоря, какое это имеет значение? Мне нисколько не хочется ворошить прошлое, сэр. Я сейчас на Луне и хотел бы начать всё заново, С самого начала, если потребуется. Чёрт побери, я же думал изменить имя!

– Это не помогло бы. Я ведь узнал ваше лицо. У меня нет никаких возражений против вашего намерения начать новую жизнь, доктор Денисон. И я не собираюсь вам мешать. Но мне хотелось бы выяснить одно обстоятельство, которое вас затрагивает лишь косвенно. Я не помню точно, какие возражения против Электронного Насоса вы тогда выдвигали. Вы не изложили бы их снова?

Денисон опустил голову. Пауза затягивалась, но новый представитель Земли не прерывал её. Он даже постарался не кашлянуть. Наконец Денисон сказал:

– В сущности, обоснованных аргументов у меня не было. Простая догадка, опасения, что напряженность сильного ядерного поля может измениться. Короче говоря, ничего конкретного.

– Ничего? – Готтштейн всё-таки откашлялся. – Извините, но мне хотелось бы разобраться. Я вам уже сказал, что вы тогда очень меня заинтересовали. Но в тот момент у меня не было возможности этим заняться, а сейчас мне вряд ли удастся получить нужные сведения. Сенатор тогда потерпел поражение, а потому принял все меры, чтобы этот факт не стал достоянием гласности. Но кое-что я всё-таки припоминаю. Одно время вы были сослуживцем Хэллема. И вы не физик.

– Совершенно верно. Я был радиохимиком. Как и он.

– Поправьте меня, если я ошибаюсь, но начало вашей карьеры было многообещающим, не так ли?

– Это подтверждается объективными фактами. И у меня никогда не было склонности к переоценке собственной личности. Я действительно показал себя блестящим исследователем.

– Поразительно, сколько подробностей я, оказывается, помню! Хэллем, с другой стороны, особых надежд не подавал.

– Да, пожалуй.

– Тем не менее ваша научная карьера оборвалась. И когда с вами беседовали… вы ведь сами к нам пришли, насколько я помню… вы работали на фабрике игрушек.

– В косметической фирме, – сдавленным голосом поправил Денисон. – Мужская косметика. Что не послужило хорошей рекомендацией в глазах вашей комиссии…

– Да, конечно. К сожалению, это обстоятельство не придало весомости вашим словам. Вы, кажется, были коммивояжером?

– Нет, я заведовал отделом сбыта. И представьте себе, справлялся со своими обязанностями опять-таки блестяще. Когда я решил бросить всё и уехать на Луну, я был уже вице-президентом компании.

– А Хэллем имел к этому какое-нибудь отношение? К тому, что вы должны были бросить научные исследования?

– С вашего разрешения я предпочел бы оставить эту тему, сэр! – сказал Денисон. – Теперь это уже не имеет ни малейшего значения. Я практически присутствовал при том, как Хэллем открыл конверсию вольфрама и начались события, которые в конце концов привели к появлению Электронного Насоса. Что произошло бы, не окажись я в этот момент там, сказать не берусь. Вполне возможно, что месяц спустя и Хэллем, и я умерли бы от лучевой болезни или через полтора месяца стали бы жертвами ядерного взрыва. Не хочу гадать. Во всяком случае, я оказался там, и Хэллем стал тем, чем он стал, отчасти благодаря мне, а я по той же причине стал тем, чем стал. И к чёрту подробности. Вам довольно этого? Потому что ничего больше вы от меня не услышите!

– Пожалуй, довольно. Значит, у вас есть основания относиться к Хэллему с личной неприязнью.

– Да, в те дни я к нему, безусловно, нежных чувств не питал. Как, впрочем, и сейчас.

– Так не были ли ваши возражения против Электронного Насоса продиктованы желанием поквитаться с Хэллемом?

– Это допрос? – сказал Денисон.

– Что? Конечно, нет. Я просто хотел бы получить у вас некоторые справки в связи с Электронным Насосом и рядом других проблем, которые меня интересуют.

– Ну что же. Можете считать, что личные чувства сыграли тут некоторую роль. Из-за неприязни к Хэллему мне хотелось верить, что его престиж и популярность опираются на обман. И я начал раздумывать над Электронным Насосом, надеясь обнаружить какой-нибудь недостаток.

– И поэтому обнаружили?

– Нет! – Денисон гневно стукнул кулаком по ручке кресла и в результате взвился над сиденьем. – Нет, не поэтому. Да, я обнаружил сомнительное звено. Но по-настоящему сомнительное. Во всяком случае, с моей точки зрения. И я, безусловно, не подтасовывал факты ради того, чтобы подставить Хэллему ножку.

– О подтасовке и речи нет, доктор Денисон, – поспешно сказал Готтштейн. – Разумеется, я ни о чём подобном не думал. Но, как известно, попытка делать выводы на самой грани известных фактов обязательно требует каких-то допущений. И вот на этой зыбкой почве вполне честный выбор того или иного допущения может бессознательно зависеть от… гм… от эмоциональной направленности. Вот почему не исключено, что свои допущения вы выбирали с заранее заданной антихэллемовской направленностью.

– Это бесплодный разговор, сэр. В то время мне казалось, что мой вывод достаточно обоснован. Но ведь я не физик. Я радиохимик. То есть был когда-то радиохимиком.

– Как и Хэллем. Однако сейчас он самый знаменитый физик мира.

– И тем не менее он радиохимик, причем на четверть века отставший от современных требований науки.

– Ну, о вас того же сказать нельзя. Вы ведь приложили все усилия, чтобы переквалифицироваться в физика.

– Я вижу, вы по-настоящему покопались в моём прошлом, – еле сдерживаясь, сказал Денисон.

– Но я же сказал вам, что вы произвели на меня большое впечатление. Всё-таки поразительно, как всё воскресает в памяти! Но сейчас мне хотелось бы спросить вас о другом. Вам известен физик Питер Ламонт?

– Мы встречались, – с неохотой буркнул Денисон.

– Как, по-вашему, можно назвать его блестящим исследователем?

– Я недостаточно хорошо его знаю для подобных заключений. И вообще не люблю злоупотреблять такими словами.

– Но как по-вашему, можно считать, что он берёт свои теории не с потолка?

– Если нет прямых доказательств обратного, то, на мой взгляд, безусловно.

Готтштейн осторожно откинулся на спинку кресла, весьма хрупкого на вид. На Земле оно, безусловно, не выдержало бы его веса.

– Можно вас спросить, как вы познакомились с Ламонтом? Вы уже что-нибудь знали о нём? Или никогда до этого о нём не слышали?

– У нас было несколько встреч, – сказал Денисон. – Он собирался написать историю Электронного Насоса – полную и исчерпывающую. Другими словами, полное изложение дурацких мифов, которыми всё это обросло. Мне польстило, что Ламонт меня разыскал, что я его интересую. Чёрт побери, сэр, мне польстило, что он вообще знает о моём существовании! Но что я мог ему рассказать? Только поставил бы себя в глупое положение. А мне это надоело. Надоело мучиться, надоело жалеть себя.

– Вам известно, чем занимался Ламонт в последнее время?

– Что вы имеете в виду, сэр? – осторожно спросил Денисон.

– Примерно полтора года назад Ламонт побывал у Бэрта. Я уже давно ушёл из комиссии, но мы с сенатором иногда встречаемся. И он рассказал мне об их разговоре. Он был встревожен. Он считал, что Ламонт, возможно, прав и Электронный Насос действительно следует остановить, но не видел никаких путей для принятия практических мер. Меня это тоже встревожило…

– Всеобщая тревога, – саркастически заметил Денисон.

– Но теперь мне пришло в голову… Поскольку Ламонт говорил с вами, то…

– Погодите, сэр! Не продолжайте. Мне кажется, я понимаю, к чему вы клоните, а это, поверьте, будет совершенно лишним. Если вы ждете, что я стану утверждать, будто Ламонт присвоил мою идею и я опять оказался жертвой, то вы ошибаетесь. Говорю вам это со всей категоричностью. У меня не было никакой теории. Всё ограничивалось смутной догадкой. Она меня обеспокоила. Я сообщил о ней. Мне не поверили. И я махнул на всё рукой. Поскольку у меня не было возможности найти доказательства, я больше к этому вопросу не возвращался. В разговоре с Ламонтом я ни о чём подобном не упоминал. Мы говорили только о первых днях зарождения Насоса. Если его теория и напоминает мою догадку, он пришёл к ней самостоятельно. И, судя по всему, его выводы выглядят гораздо убедительнее и опираются на строгий математический анализ. Я вовсе не считаю, будто приоритет принадлежит мне. Ничего подобного!

– По-видимому, теория Ламонта вам знакома.

– В последние месяцы она приобрела некоторую известность. У него нет возможности выступить в печати, никто не относится к его предупреждениям серьёзно, но о них говорят. И слухи дошли даже до меня.

– Ах так, доктор Денисон. Но, видите ли, я к ним отношусь серьёзно. Ведь, как вы понимаете, эти предупреждения я слышу не впервые. Сенатор же ничего не знал о первом – о вашем – предупреждении, поскольку оно не имело никакого отношения к финансовым махинациям, которые он тогда пытался обнаружить. А человек, возглавлявший расследование, – это был не я, – счел вашу идею, простите меня, маниакальной. Но я с ним не был согласен. И когда этот вопрос всплыл снова, я встревожился. Я хотел поговорить с Ламонтом, но ряд физиков, с которыми я сначала проконсультировался…

– Включая Хэллема?

– Нет. Хэллема я не видел. Но те, с которыми я консультировался, заверили меня, что гипотеза Ламонта абсолютно безосновательна. И всё-таки я, наверное, повидался бы с ним, но тут мне предложили эту мою новую должность… и я приехал сюда. Как и вы. Теперь вы понимаете, почему я пригласил вас к себе. Вы считаете, что ваша идея и идея доктора Ламонта верны?

– То есть приведёт ли дальнейшее использование Электронного Насоса к взрыву Солнца, а может быть, и всей ветви нашей Галактики?

– Вот именно.

– Что я могу вам ответить? Моё предположение – не более чем догадка. Что же касается теории Ламонта, то я знаком с ней лишь понаслышке. Она ведь нигде не публиковалась. Но если бы я и мог ознакомиться с полным её изложением, весьма вероятно, что в математическом смысле она окажется для меня недоступной… Да и что толку? Ламонт никого не сможет убедить. Хэллем разделался с ним, как раньше разделался со мной, а если бы ему и удалось, так сказать, действовать через голову Хэллема, широкая публика вряд ли ему поверит, поскольку предлагаемые им меры противоречат её интересам. Отказаться от Электронного Насоса не хочет никто, а легче опорочить теорию Ламонта, чем искать выход из положения.

– Но вы всё ещё принимаете это близко к сердцу?

– Да, конечно. То есть я считаю, что мы идём к гибели, и мне очень не хотелось бы, чтобы так случилось на самом деле.

– А потому вы приехали на Луну, рассчитывая сделать что-то, чего Хэллем, ваш старинный враг, не позволял вам сделать на Земле?

– Вы, по-видимому, тоже склонны к догадкам, – после паузы ответил Денисон.

– Неужели? – невозмутимо сказал Готтштейн. – Может быть, и я по-своему блестящ. Но я угадал правильно?

– Быть может. Я ещё не отказался от надежды вновь заняться наукой. И был бы очень рад, если бы помог избавить человечество от призрака надвигающейся катастрофы, либо установив, что никакой угрозы вообще не существует, либо подтвердив её наличие с тем, чтобы её можно было устранить.

– Ах так. Доктор Денисон, я хотел бы поговорить с вами ещё вот о чём. Мой предшественник, мистер Монтес, убеждал меня, что фронт передовой научной мысли находится теперь на Луне. Он считает, что число людей, выдающихся по уму, энергии и инициативе, тут непропорционально велико.

– Возможно, он прав, – сказал Денисон. – Я об этом судить не берусь.

– Возможно, он прав, – задумчиво повторил Готтштейн. – Но в таком случае не считаете ли вы, что это может помешать вам добиться своей цели? Что бы вы ни сделали, люди будут говорить и думать, будто это достижение лунной науки. И какими бы ценными ни были результаты ваших исследований, ваши заслуги не получат должного признания… Что, конечно, будет несправедливо.

– Мне надоела гонка за признанием, мистер Готтштейн. Я хотел бы найти для себя занятие более интересное, чем обязанности вице-президента косметической фирмы, курирующего ультразвуковые депиляторные средства. Вернувшись в науку, я обрету то, что мне нужно. И если я сделаю что-нибудь, по моему мнению, стоящее, мне будет этого вполне достаточно.

– Но не мне. Ваши заслуги будут оценены по достоинству. Я, как представитель Земли, сумею представить факты землянам таким образом, что вы получите признание, на которое имеете право. Ведь, наверное, и вам свойственно обычное человеческое желание получить то, что вам причитается.

– Вы очень любезны. Ну а взамен?

– Вы циничны, но ваш цинизм извинителен. А взамен мне нужна ваша помощь. Мистер Монтес не сумел установить, какого рода исследованиями заняты учёные на Луне. Научные контакты Земли и Луны явно недостаточны, и координация работ, ведущихся на обеих планетах, была бы равно полезна для них обеих. Конечно, без некоторого недоверия дело не обойдётся, но, если бы вам удалось его рассеять, для нас это было бы не менее ценным, чем любые ваши научные открытия.

– Но, сэр, как вы и сами прекрасно понимаете, я не слишком подхожу для того, чтобы убедить лунян в благожелательности и справедливости научных кругов Земли.

– Доктор Денисон, не следует всё-таки судить о всех землянах по одному злопамятному администратору от науки. Скажем так: мне надо быть в курсе ваших научных успехов, чтобы я мог гарантировать вам заслуженное признание, но, как вам известно, сам я не учёный, и, если бы вы объяснили мне их в свете нынешнего состояния науки на Луне, я был бы вам весьма признателен. Ну как, вы согласны?

– Всё это довольно сложно, – сказал Денисон. – Сообщение о предварительных результатах может нанести непоправимый вред репутации ученого, если оно будет сделано преждевременно – по неосторожности или в результате излишнего энтузиазма. Мне было бы крайне тяжело и неприятно обсуждать ход моих исследований с кем бы то ни было, пока я не буду твёрдо убеждён, что иду по верному пути. Мой прежний опыт – ну хотя бы с комиссией, членом которой вы были, – приучил меня к осторожности.

– Я всё прекрасно понимаю, – благожелательно сказал Готтштейн. – Разумеется, вы сами примете решение, когда именно будет иметь смысл информировать меня… Но уже очень поздно, и вы, вероятно, хотите спать…

Поняв, что их разговор окончен, Денисон попрощался и ушёл, а Готтштейн ещё долго сидел, задумчиво глядя перед собой.

Глава 7

Денисон открыл дверь, нажав на ручку. Она открывалась автоматически, но спросонок он забыл, где находится нужная кнопка.

Темноволосый человек с хмурым лицом сказал:

– Извините… Я, кажется, пришёл слишком рано.

Денисон машинально повторил последнее слово, стараясь собраться с мыслями:

– Рано?.. Нет… Это я проспал.

– Я вам звонил. Мы договорились…

И тут Денисон вспомнил:

– Да-да. Вы ведь доктор Невилл?

– Совершенно верно. Можно я войду?

С этими словами он перешагнул порог. Комната Денисона была совсем крохотной, и постель со смятыми простынями занимала добрую её половину. Негромко жужжал вентилятор.

– Надеюсь, вам спалось неплохо? – с безразличной вежливостью осведомился Невилл.

Денисон взглянул на свою пижаму и провёл ладонью по всклокоченным волосам.

– Нет, – ответил он неожиданно для самого себя. – Я провёл совершенно жуткую ночь. Вы разрешите мне привести себя в порядок?

– Ну конечно. А я, если хотите, пока приготовлю вам завтрак. Вы ведь, я полагаю, ещё плохо знакомы с нашим кухонным оборудованием?

– Буду вам очень благодарен, – ответил Денисон.

Минут через двадцать он вернулся, побрившись и приняв душ. Теперь на нём были брюки и майка. Он сказал:

– Я, кажется, сломал душ: вода вдруг перестала течь, и мне не удалось снова его включить.

– Подача воды ограничена, и, когда квота израсходована, краны автоматически отключаются. Вы на Луне, доктор Денисон. Я взял на себя смелость приготовить омлет и бульон для нас обоих.

– Омлет?

– Мы пользуемся этим обозначением, хотя для землян оно, возможно, означает что-то совсем другое.

– А! – сказал Денисон и, опустившись на стул, без особого воодушевления попробовал упругую желтоватую массу, которую Невилл назвал омлетом. Он напряг всю свою волю, чтобы не поморщиться, а затем мужественно подцепил на вилку новый кусок.

– Со временем вы привыкнете, – заметил Невилл. – А калорийность этого продукта очень высока. И учтите, что пища с большим содержанием белка в условиях малой силы тяжести вообще снижает потребность в еде.

– Тем лучше, – деликатно кашлянув, сказал Денисон.

– Селена мне говорила, что вы намерены остаться на Луне, – продолжал Невилл.

– Да, я так думал… – Денисон протер глаза. – Но эта ночь прошла настолько мучительно, что, боюсь, у меня может не хватить решимости.

– Сколько раз вы падали с кровати?

– Дважды… Так, значит, это в порядке вещей?

– Все приезжие с Земли обязательно проходят через это. Пока вы бодрствуете, вы способны приноравливать свои движения к лунной силе тяжести. А во сне вы ворочаетесь точно так же, как на Земле. Но, во всяком случае, ушибы практически исключены.

– Второй раз я проснулся уже на полу и совершенно не помнил падения. А как вы умудряетесь спать спокойно?

– Не забывайте регулярно проверять сердце, давление и прочие функции организма. Перемена силы тяжести может плохо сказаться на них.

– Да, меня неоднократно об этом предупреждали, – нехотя ответил Денисон. – Через месяц я должен явиться на приём к врачу, а пока меня снабдили всяческими таблетками.

– Впрочем, – сказал Невилл таким тоном, словно ему надоело говорить о пустяках, – через неделю, возможно, вы уже полностью адаптируетесь… Но вам нужно одеться как следует. Ваши брюки просто невозможны, а эта легкая рубашка без рукавов совершенно бесполезна.

– Вероятно, у вас имеются магазины, где я могу купить подходящую одежду?

– Конечно. И думаю, Селена будет рада помочь вам в свободное время. Она говорила мне, что вы производите весьма приятное впечатление, доктор Денисон.

– Очень рад это слышать. – Денисон проглотил ложку бульона, некоторое время переводил дух, а потом с угрюмым упорством зачерпнул вторую.

– Селена почему-то решила, что вы физик, но, разумеется, она ошибается.

– По образованию я радиохимик.

– Но в этой области вы работали недолго, доктор Денисон. Мы здесь, конечно, несколько в стороне, но кое-что известно и нам. Вы ведь одна из жертв Хэллема.

– А почему вы употребляете множественное число? Разве этих жертв так много?

– Как вам сказать. Вся Луна – одна из его жертв.

– Луна?

– В определённом смысле.

– Я что-то не понимаю.

– У нас на Луне нет Электронных Насосов. Потому что с нами паравселенная сотрудничать не стала. Ни один кусок вольфрама не был конвертирован.

– Но, доктор Невилл, всё-таки вряд ли это можно приписать козням Хэллема.

– От обратного – вполне можно. Почему, собственно, инициатива установки каждого Электронного Насоса обязательно должна исходить от паравселенной, а не от нас?

– Насколько мне известно, у нас не хватает для этого необходимых знаний.

– А откуда же они возьмутся, если всякие исследования в этой области запрещены?

– А разве они запрещены? – с некоторым удивлением спросил Денисон.

– Практически да. Если тем, кто ведёт такую работу, никак не удаётся получить доступа к синхрофазотрону и к другим большим установкам, которые все контролирует Земля и, следовательно, Хэллем, это равносильно прямому запрещению.

Денисон протер глаза.

– Боюсь, мне скоро снова придётся лечь спать… Прошу прощения, я вовсе не имел в виду, что вы нагоняете на меня скуку. Но скажите, так ли уж нужен Луне Электронный Насос? Ведь солнечные аккумуляторы с лихвой покрывают все её потребности в энергии.

– Они привязывают нас к Солнцу, доктор Денисон. Они привязывают нас к поверхности!

– A-а… Но как вы думаете, доктор Невилл, чем, собственно, объясняется столь негативная позиция Хэллема?

– На этот вопрос легче ответить вам. Вы ведь знакомы с ним лично, а я нет. Он предпочитает не напоминать лишний раз широкой публике, что Электронный Насос создан паралюдьми, а мы – всего лишь их подручные. Если же мы на Луне сами решим эту проблему, то мы и положим начало истинной эре Электронного Насоса, а он останется ни при чем.

– Зачем вы мне всё это говорите? – спросил Денисон.

– Чтобы сэкономить время. Обычно мы принимаем земных физиков с распростертыми объятиями. Мы на Луне чувствуем себя изолированными, жертвами сознательной политики земных научных центров, и такое посещение значит для нас очень много хотя бы уже потому, что рассеивает это ощущение изолированности. А физик-иммигрант способен помочь нам даже ещё больше, и мы предпочитаем сразу ввести его в курс и пригласить работать с нами. Мне искренне жаль, что вы не физик.

– Я этого никогда и не утверждал, – сказал Денисон с раздражением.

– Но вы изъявили желание осмотреть синхрофазотрон. Почему?

– Ах, так вот что вас беспокоит! Ну, я попробую объяснить. Моя научная карьера была погублена четверть века назад. И вот я решил найти для моей жизни какое-то оправдание, вернуть ей смысл, а сделать это возможно только вдали от Хэллема, то есть здесь, на Луне. По образованию я радиохимик, но это ведь не означало, что я не могу попробовать свои силы в другой области. Парафизика – наиболее современный раздел физики, да и всей науки вообще, и я попытался заняться ею самостоятельно, чувствуя, что это даст мне наибольшие шансы вновь обрести себя в науке.

Невилл кивнул.

– Вот как! – произнес он с явным сомнением.

– Да, кстати, раз уж вы заговорили об Электронном Насосе… Вы что-нибудь слышали о теории Питера Ламонта?

Невилл прищурился.

– Нет. Я не припоминаю этой фамилии.

– Да, он пока ещё не знаменит. И возможно, так и останется в полной безвестности – по той же причине, что и я. Он встал Хэллему поперек пути… Вчера кое-что напомнило мне о нём, и я начал думать… Отличное занятие для бессонной ночи! – Он снова зевнул.

– Ну и что же? – нетерпеливо спросил Невилл. – Почему вы заговорили об этом… как его зовут?

– Питер Ламонт. Он занимался паратеорией и выдвинул небезынтересную гипотезу. По его мнению, дальнейшая работа Электронного Насоса приведёт к усилению сильного ядерного взаимодействия в пределах Солнечной системы, в результате чего Солнце постепенно будет разогреваться всё больше и в какой-то критический момент произойдёт фазовое превращение, которое завершится взрывом.

– Чепуха! Вы знаете, какие изменения в космических масштабах способно произвести максимальное использование Насоса в человеческих масштабах? Пусть вы всего лишь физик-самоучка, но и вам должно быть сразу ясно, что Насос не успеет оказать заметного влияния на вселенную за всё время естественного существования Солнечной системы!

– Вы уверены?

– Конечно! А вы?

– Не знаю. Ламонт, бесспорно, действует из личных побуждений. Мне довелось разговаривать с ним, и он произвел на меня впечатление очень увлекающегося и эмоционального человека. Если вспомнить, как разделался с ним Хэллем, будет только естественно предположить, что им руководит исступленная ненависть.

Невилл нахмурился.

– А вы уверены, что он действительно в немилости у Хэллема?

– Я в этом вопросе эксперт.

– А вам не приходило в голову, что подобные сомнения в безопасности Насоса могли быть посеяны опять-таки с единственной целью – помешать Луне обзавестись собственным Насосом?

– Посеяв при этом всеобщую панику и отчаяние? Ну, разумеется, это чепуха. С тем же успехом можно щелкать орехи при помощи ядерных взрывов. Нет, я убеждён в искренности Ламонта. По правде говоря, когда-то и мне при всём моём невежестве пришло в голову нечто подобное.

– Потому что и вами тоже руководит ненависть к Хэллему.

– Я ведь не Ламонт. И следовательно, воспринимаю всё по-другому. Собственно, у меня была некоторая надежда разобраться в этом вопросе на Луне без помех со стороны Хэллема и без ламонтовских эмоций.

– Здесь, на Луне?

– Да, здесь, на Луне. Я надеялся, что смогу воспользоваться синхрофазотроном.

– Поэтому вы о нём и спрашивали?

Денисон кивнул.

– Вы и правда думали, что сможете воспользоваться синхрофазотроном? Вы знаете, какая на него очередь?

– Я надеялся, что заручусь помощью кого-нибудь из лунных учёных.

Невилл засмеялся и покачал головой.

– У нас возможностей не многим больше, чем у вас… Но вот что мы могли бы вам предложить. У нас есть собственные лаборатории. Мы можем предоставить вам рабочее место и даже кое-какие приборы. Не берусь судить, насколько всё это будет вам полезно, но не исключено, что вы чего-нибудь и добьётесь.

– Как по-вашему, позволят ли мне эти приборы вести исследования в области паратеории?

– Отчасти, я полагаю, это будет зависеть от вашей изобретательности. Вы рассчитываете найти подтверждение теории этого вашего Ламонта?

– Или опровержение. Если что-нибудь получится.

– Ну, в любом случае её можно только опровергнуть, в этом я не сомневаюсь.

– Но ведь вы знаете, что я по образованию не физик? – спросил Денисон. – Так почему же вы с такой готовностью предлагаете мне место в лаборатории?

– Потому что вы с Земли. Я ведь сказал вам, что мы это ценим, а тот факт, что в физике вы самоучка, может сыграть и положительную роль. Селена высказалась в вашу пользу, а я придаю этому, возможно, больше значения, чем следовало бы. Нас сближает и то, что мы – жертвы Хэллема. Если вы хотите восстановить вашу репутацию, мы вам поможем.

– Простите мой цинизм. А что вы рассчитываете получить взамен?

– Вашу помощь. В сношениях между учёными Земли и Луны существует некоторая натянутость. Вы добровольно приехали с Земли на Луну и могли бы послужить сближению обеих планет к их взаимной пользе. Вы уже наладили контакт с новым представителем Земли, и, возможно, восстанавливая свою репутацию, вы заодно укрепите и нашу.

– Другими словами, если я подорву влияние Хэллема, это будет полезно и лунной науке?

– Всё, чего бы вы ни добились, будет полезно… Но пожалуй, вам действительно надо ещё поспать. Зайдите ко мне в ближайшие день-два, и я выясню вопрос с лабораторией. А кроме того… – он обвел взглядом тесную комнатку, – мы постараемся подыскать вам и более удобное жилье.

Они пожали друг другу руки, и Невилл ушёл.