Текст книги "Сборник.Том 7"

Автор книги: Айзек Азимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 63 страниц)

– А-а, – многозначительно протянул Денисон.

Губы Селены чуть дернулись.

– У меня такое ощущение, что вам хочется сказать: «А, так вот почему он с вами связался».

– Нет, Селена, ничего подобного. В вас вполне можно влюбиться и без всякой задней мысли.

– Мне тоже так кажется, но одно другого не исключает, а Бэррон не мог не заинтересоваться моим интуитивизмом. Почему бы и нет? Но он настоял, чтобы я по-прежнему работала гидом. Он заявил, что я – важная статья естественных ресурсов Луны и он не желает, чтобы Земля монополизировала меня, как она монополизировала синхрофазотрон.

– Оригинальная идея. Но с другой стороны, чем меньше людей знает, что вы интуистка, тем больше шансов, что вся честь открытия останется за ним.

– Сейчас вы говорите совсем как Бэррон.

– Неужели? А не бывает ли так, чтобы он сердился на вас, когда ваша интуиция оказывается особенно плодотворной?

Селена пожала плечами.

– Бэррон склонен к подозрительности. У нас у всех есть свои недостатки.

– Так благоразумно ли с вашей стороны проводить со мной столько времени с глазу на глаз?

– Вы недовольны тем, что я его защищаю, – резко ответила Селена. – И он меня вовсе к вам не ревнует. Вы же с Земли. Не стану от вас скрывать, что он, наоборот, скорее поощряет моё знакомство. Он считает, что с вашей помощью я могу многому научиться.

– Ну и как, научились? – холодно спросил Денисон.

– Да. Но для меня это в наших отношениях вовсе не самое главное – я ведь не Бэррон.

– А что же главное для вас?

– Вы сами прекрасно знаете, – сказала Селена. – Но раз вам так хочется услышать, я скажу: ваше общество мне интересно и приятно. В противном случае я уже давно выяснила бы всё, что могло бы меня заинтересовать.

– Ну хорошо, Селена. Значит, мы друзья?

– Да, друзья.

– В таком случае можно мне спросить, что вы, собственно, от меня узнали?

– Этого сразу не объяснишь. Как вам известно, сами мы не можем запускать Насосы потому, что не умеем устанавливать контакт с паравселенной, хотя они его устанавливают, когда хотят. Это может объясняться их превосходством – или умственным, или техническим…

– Что совсем не одно и то же, – вставил Денисон.

– Знаю. Потому-то я и сказала – «или – или». Но вполне вероятно, что мы вовсе не так уж неразвиты или отсталы, а просто нащупать их много труднее, чем нас. Если сильное ядерное взаимодействие в паравселенной сильнее, чем в нашей, их солнца, да и планеты тоже, должны быть значительно меньше наших. А потому нащупать именно их планету гораздо сложнее. Не исключено и другое объяснение, – продолжала Селена. – Скажем, они ориентируются по электромагнитным полям. Электромагнитное поле планеты занимает гораздо большее пространство, чем сама планета, что заметно облегчает поиски. Но отсюда следует, что Луну, в отличие от Земли, они заметить не в состоянии, так как у Луны электромагнитного поля практически нет. Возможно, нам тут не удаётся установить Насос именно по этой причине. А если их небольшие планеты не имеют электромагнитного поля, у нас вообще нет шансов их обнаружить.

– Любопытная гипотеза! – заметил Денисон.

– Теперь рассмотрим межвселенский обмен свойствами, который ослабляет их сильное ядерное взаимодействие и заставляет остывать их солнца, а наше ядерное взаимодействие, наоборот, усиливает, что приводит к нагреванию и взрыву наших солнц. Что отсюда следует? Предположим, они способны добывать энергию односторонне, без нашей помощи, но с крайне низким коэффициентом полезного действия. В обычных условиях этот способ явно бесполезен. А потому для получения концентрированной энергии они нуждаются в нас – в том, чтобы мы снабжали их вольфрамом сто восемьдесят шесть и принимали от них плутоний сто восемьдесят шесть. Но предположите, что наша ветвь галактики взорвётся и превратится в квазар. В результате концентрация энергии в районе бывшей Солнечной системы неизмеримо возрастет и будет сохраняться на этом уровне миллионы лет. А после образования квазара они даже при самом низком коэффициенте полезного действия будут без труда получать всю энергию, какая им нужна. Поэтому наша гибель не будет иметь для них ни малейшего значения. Собственно говоря, логично предположить, что им даже выгоднее, чтобы мы взорвались. Ведь мы можем остановить перекачку по множеству самых разных причин, и они будут бессильны её возобновить. А после взрыва энергия начнет поступать к ним практически сама, без малейших помех… Вот почему те, кто доказывает: «Если Насос так опасен, то почему же паралюди, столь интеллектуально и технически развитые, его не остановят?» – лишь демонстрируют полнейшее непонимание сути дела.

– К этому аргументу прибегал Невилл?

– Да.

– Но ведь парасолнце будет всё больше остывать?

– Ну и что? – нетерпеливо бросила Селена. – Зачем им солнце, если у них есть Насос?

Денисон сказал решительно:

– Я вам скажу что-то, чего вы не знаете, Селена. По слухам, Ламонт получил от паралюдей сообщение, что Насос опасен, но что остановить его они не могут. Разумеется, никто на Земле не отнесся к этому серьёзно. Но вдруг это правда? Вдруг Ламонт действительно получил подобное сообщение? В таком случае напрашивается предположение, что не для всех паралюдей приемлема мысль об уничтожении мира, населённого разумными существами, которые к тому же столь охотно и доверчиво начали с ними сотрудничать. Но эта горстка не сумела переубедить практичное и несентиментальное большинство.

– Вполне возможно, – кивнула Селена. – Всё это я знала – то есть вывела интуитивно – до знакомства с вами. А потом вы сказали, что никакое число, лежащее между единицей и бесконечностью, не имеет смысла. Помните?

– Конечно.

– Так вот: совершенно очевидно, что наша вселенная и паравселенная различаются в первую очередь степенью сильного ядерного взаимодействия, а потому до сих пор все исследования велись только в этом направлении. Но ведь это не единственное взаимодействие, существуют ещё три – электромагнитное, слабое ядерное и гравитационное, – напряженность которых относится друг к другу как сто тридцать к одному, единица к десяти в минус десятой степени и единица к десяти в минус сорок второй степени. Однако если их четыре, то почему не бесконечное множество? Просто все остальные настолько слабы, что не могут воздействовать на нашу вселенную и не поддаются обнаружению.

– Если взаимодействие настолько слабое, что не поддаётся обнаружению и не оказывает никакого воздействия, то его можно считать практически несуществующим, – заметил Денисон.

– В нашей вселенной! – отрезала Селена. – А кто может знать, что существует и чего не существует в паравселенной? При бесконечном множестве возможных взаимодействий, каждое из которых может бесконечно варьироваться в напряженности по сравнению с любым из них, принятым за норму, число возможных вселенных может быть бесконечным.

– Бесконечность континуума… И скорее алеф-один, чем алеф-нуль…

Селена сдвинула брови.

– А что это означает?

– Неважно. Продолжайте.

– А потому вместо того, чтобы взаимодействовать с единственной паравселенной, которая навязала себя нам и, возможно, не отвечает нашим потребностям, почему бы не попытаться установить, какая из бесконечного множества вселенных подходит нам больше всего и легче остальных поддаётся обнаружению? Давайте придумаем такую вселенную, поскольку она всё равно должна существовать, а потом займемся её поисками.

Денисон улыбнулся.

– Селена, я и сам об этом думал. И хотя нет закона, который устанавливал бы, что я не способен ошибаться, всё же маловероятно, чтобы блестящая личность вроде меня заблуждалась, если другая блестящая личность вроде вас независимо пришла к такому же выводу… А знаете что?

– Нет, – сказала Селена.

– Ваша чёртова лунная еда начинает мне нравиться. Во всяком случае, я к ней привыкаю. Пойдёмте домой и перекусим. А потом начнем разрабатывать план дальнейших действий… И знаете, что ещё?

– Нет.

– Раз уж мы будем работать вместе, можно я вас поцелую? Как экспериментатор интуистку.

Селена задумалась.

– Вероятно, для вас, как и для меня, это не первый поцелуй в жизни. Так, может быть, не надо вводить дополнительных определений?

– Что же, обойдёмся без них. Но я не знаю техники поцелуев на Луне. Что я должен делать, чтобы не допустить какой-нибудь промашки?

– Положитесь на инстинкт, – злокозненно сказала Селена.

Денисон осторожно заложил руки за спину и наклонился к Селене. Затем, несколько секунд спустя, он завёл их ей за плечи.

Глава 13

– А потом я его сама поцеловала, – задумчиво сообщила Селена.

– Вот как? – зло переспросил Бэррон Невилл. – К чему такая самоотверженность?

– Ну, особой самоотверженности тут не требовалось. – Она улыбнулась. – Всё получилось очень трогательно. Он чрезвычайно боялся сделать что-нибудь не так и даже заложил руки за спину. Наверное, для равновесия. А может быть, опасался переломать мне кости.

– Избавь меня от подробностей. Когда мы получим от тебя то, что нам требуется?

– Как только у меня что-нибудь выйдет, – ответила Селена бесцветным голосом.

– А он не узнает?

– Он интересуется только энергией.

– И ещё он желает спасти мир, – насмешливо сказал Невилл. – И стать героем. И утереть всем нос. И целоваться с тобой.

– А он этого и не скрывает. Не то что ты.

– Ну, положим! – зло буркнул Невилл. – Но я желаю только одного: чтобы у меня хватило терпения ждать.

Глава 14

– А хорошо, что день всё-таки кончился, – заметил Денисон, критически разглядывая толстый рукав своего скафандра. – Я никак не могу привыкнуть к лунному солнцу. Да и не хочу привыкать. Оно настолько немыслимо, что даже этот костюм кажется мне чуть ли не собственной кожей.

– За что такая немилость к Солнцу? – спросила Селена.

– Неужели вы его любите?

– Нет, конечно. Терпеть его не могу. Но ведь я его практически никогда не вижу. Вы же зем… Вы должны были к нему привыкнуть.

– На Земле оно другое. А тут оно пылает на чёрном небе и пожирает звёзды, вместо того чтобы просто их затмевать. Тут оно жгучее, свирепое и опасное. Солнце здесь – враг, и, пока оно в небе, мне всё время кажется, что наши попытки снизить напряженность поля обречены на неудачу.

– Уж это чистейшее суеверие, Бен, – сказала Селена с легким раздражением. – При чем тут Солнце? К тому же мы находились в тени кратера, совсем в ночной обстановке. И звёзды были видны. И вокруг темнота.

– Нет, – возразил Денисон. – А освещенная полоса поверхности на севере? Мне страшно не хотелось туда смотреть, но я ничего не мог с собой поделать. А стоило поглядеть, и я прямо ощущал, как жесткое ультрафиолетовое излучение бьет в стекла моего скафандра.

– Глупости! Во-первых, какое может быть ультрафиолетовое излучение в отражённом свете? А во-вторых, скафандр защищает вас от любого излучения.

– Не от теплового. Во всяком случае, недостаточно.

– Но теперь же ночь!

– Вот именно! – с большим удовлетворением произнес Денисон. – Я ведь с этого и начал.

Он огляделся с непреходящим изумлением. Земля висела в небе на положенном месте – её широкий серп теперь выгибался к юго-западу. Прямо над ним горел Орион – охотник, встающий со сверкающего кресла. По горизонту разливалось мерцание мягкого земного света.

– Какая красота! – воскликнул он и без всякого перехода вдруг спросил: – Селена, пионотрон что-нибудь показывает?

Селена, которая молча смотрела в небо, отошла к приборам, которые стояли тут, в тени кратера, уже три смены лунного дня и ночи.

– Пока ничего, – ответила она. – Но это хороший знак. Напряженность поля держится чуть выше пятидесяти.

– Надо бы ниже, – сказал Денисон.

– Можно ещё снизить, – ответила Селена. – Я уверена, что все параметры подходят.

– И магнитное поле?

– В этом я не уверена.

– Но если его усилить, возникнет неустойчивость.

– Не должно бы. Я чувствую.

– Селена, я верю в вашу интуицию вопреки чему угодно, но только не фактам. Ведь мы уже пробовали, и каждый раз возникала неустойчивость.

– Я знаю, Бен. Но параметры были не совсем такими. Напряженность сохраняется на пятидесяти двух поразительно долгое время. И раз мы начинаем удерживать её часами вместо минут, то появляется возможность увеличить магнитное поле в десять раз не на секунды, как раньше, а на минуты… Ну, попробуем?

– Подождем, – сказал Денисон.

Селена нерешительно помедлила, потом отошла от приборов.

– Бен, вы всё ещё скучаете по Земле? – спросила она.

– Нет. Как ни странно, совершенно не скучаю. Я думал, что буду тосковать по синему небу, по зелёной траве, по обилию прозрачной струящейся воды – по всему тому, что принято считать особым очарованием Земли. Но я нисколько не тоскую по ним. Они мне даже не снятся.

– Это бывает, – сказала Селена. – Во всяком случае, некоторые гранты утверждают, что ностальгия им незнакома. Разумеется, они составляют незначительное меньшинство, и ещё никому не удалось определить, что их объединяет. Выдвигались самые разные гипотезы – от полной эмоциональной тупости, то есть неспособности что-либо вообще чувствовать, до избытка эмоциональности, заставляющей их бессознательно вообще отрицать ностальгию, чтобы она не вызвала серьёзного нервного срыва.

– Что касается меня, то всё, по-моему, обстоит очень просто. Последние двадцать лет моей жизни на Земле были не слишком приятными, а тут мне наконец удалось посвятить себя работе, в которой я нашёл своё призвание… К тому же ваша помощь… Более того, Селена, само общение с вами…

– Очень любезно, что помощь вы упомянули прежде общения, – ответила Селена, сохраняя полную серьёзность. – Ведь никакая помощь вам, в сущности, не нужна. Не притворяетесь ли вы, будто не можете без неё обойтись только потому, что вам нравится моё общество?

– Не могу решить, какой ответ вам было бы приятнее услышать, – засмеялся Денисон.

– А вы испробуйте правду.

– Но я и сам её не знаю. И то и другое мне очень дорого. – Он обернулся к пионотрону. – Напряженность поля всё ещё сохраняется, Селена.

Стекло, закрывавшее лицо Селены, блеснуло в земном свете. Она сказала:

– Бэррон утверждает, что отсутствие ностальгии естественно и свидетельствует о душевном здоровье. Он утверждает, что, хотя тело человека приспособилось к Земле и вынуждено приспосабливаться к Луне, к человеческому мозгу ни то ни другое не относится. Человеческий мозг качественно настолько отличается от любого другого, что его можно считать особым явлением. У него не было времени, чтобы прочно связать себя с Землей, а потому он способен просто принять иные условия, не приспосабливаясь к ним. По словам Бэррона, не исключено, что лунные пещеры являются для мозга оптимальной средой, поскольку их можно рассматривать как своего рода увеличенную черепную коробку.

– И вы этому верите? – с веселой усмешкой спросил Денисон.

– В устах Бэррона всё это выглядит очень правдоподобным.

– Ну, не менее правдоподобным было бы предположение, что лунные пещеры позволяют сублимировать пресловутое подсознательное стремление человека вернуться вновь в материнское лоно. Собственно говоря, – добавил он задумчиво, – я с тем же успехом мог бы доказать, ссылаясь на контролируемую температуру и давление, а также на высокую усвояемость и консистенцию лунной пищи, что лунная колония – простите, Селена, – лунный город представляет собой сознательно созданную идеальную среду обитания для нерождённого младенца.

– Думаю, Бэррона вы бы ни на секунду не убедили, – заметила Селена.

– Куда там!

Денисон взглянул на земной серп, стараясь различить облачные слои по его краю. Он умолк и даже не сразу заметил, что Селена снова отошла к пионотрону.

Затем Денисон перевел взгляд с Земли в её звездном венке на зубчатый горизонт, над которым время от времени взметывалось что-то вроде клубов дыма.

Он заметил это явление ещё в прошлую лунную ночь и, решив, что это пыль, поднятая падением метеорита, с некоторой тревогой спросил у Селены, так ли это.

Она ответила с полным равнодушием:

«Земля чуть-чуть смещается в небе из-за вибрации Луны, и передвижение её света по неровностям почвы создаёт оптические иллюзии. Например, если отражение света происходит за небольшим возвышением, то кажется, будто там взлетает облачко пыли. Эти явления очень часты, и мы не обращаем на них никакого внимания».

Он тогда возразил:

«Но ведь это может быть и метеорит! А метеориты часто попадают в людей?»

«Конечно. В вас, наверное, их угодило уже немало. Но в скафандре это не чувствуется».

«Я говорю не о микроскопических частицах, а о настоящих – о таких, которые действительно способны поднять пыль… или убить человека».

«Ну, бывают и такие. Но они падают редко, а Луна велика. До сих пор от них никто ещё не пострадал».

И теперь, глядя в небо, Денисон вдруг понял, почему он опять вспомнил про метеориты – между звездами мелькала яркая точка. Но он тут же сообразил, что метеориты горят только в земной атмосфере, а на Луне они падают тёмными и холодными – ведь на ней нет воздуха.

Эта яркая точка в небе могла быть только созданием человеческих рук, но Денисон не успел разобраться в своих впечатлениях, как она уже превратилась в маленький ракетолет, который через минуту опустился на поверхность неподалеку от него.

Из ракетолета вышла одинокая фигура. Водитель остался в кабине – тёмное бесформенное пятно на освещенном фоне.

Денисон спокойно ждал. На поверхности Луны действовали свои законы вежливости, продиктованные особенностями работы в скафандрах: первым всегда называл себя вновь прибывший.

– Представитель Готтштейн, – раздался в его наушниках знакомый голос. – Впрочем, я так ковыляю, что об этом легко догадаться.

– Бен Денисон, – ответил Денисон.

– Да, я так и предполагал.

– Вы искали именно меня?

– Совершенно справедливо.

– В космоблохе? Но почему вы не…

– Почему я не воспользовался тамбуром П-четыре? – перебил Готтштейн. – До него ведь всего полмили. Да, безусловно, но меня интересовали не только вы.

– Вероятно, я не должен задавать вопросов. Но мне непонятно, что вы, собственно, имеете в виду.

– У меня нет причин что-нибудь скрывать. Вы ведь ставите эксперименты на поверхности, и вполне естественно, что они меня заинтересовали. Вы согласны?

– Я не делаю из этого тайны, а интересоваться не возбраняется никому.

– Но о подробностях вашего эксперимента не осведомлен ни один человек. Известно, конечно, что ваша работа как-то связана с проблемой Электронного Насоса, но и только.

– Предположение вполне логичное.

– Так ли? Насколько я знаю, подобные эксперименты требуют сложнейшего оборудования. Иначе они не дадут никаких результатов. Как вы понимаете, сам я в этом ничего не смыслю, но я обращался за справками к квалифицированным консультантам. И во всяком случае, очевидно, что установка, которой вы пользуетесь, совсем не похожа на то, о чём мне говорили. Вот мне и пришло в голову, что, возможно, интересоваться мне следует совсем не вами. Ведь пока моё внимание сосредоточивается на вас, где-то может происходить нечто важное.

– А с какой целью использовать меня как ширму?

– Не знаю. Если бы я мог ответить на этот вопрос, то тревожился бы меньше.

– Так, значит, за мной следили?

– А как же, – усмехнулся Готтштейн. – С самого момента вашего прибытия на Луну. Однако пока вы работали тут на поверхности, мы осмотрели все окрестности в радиусе десятков миль. Возможно, это покажется вам странным, доктор Денисон, но сейчас на лунной поверхности чем-то, что выходит за рамки обычных рутинных работ, занимаетесь только вы и ваша помощница.

– И что тут странного?

– А то, что вы, следовательно, убеждены в плодотворности своих экспериментов с этой штукой, названия которой я не знаю. Поскольку я не сомневаюсь в вашей компетентности, то мне кажется, было бы интересно послушать, если бы вы согласились объяснить мне, чем занимаетесь.

– Я ставлю парафизические эксперименты, мистер Готтштейн, так что слухи вас не обманули. И могу добавить только, что пока мне ещё не удалось добиться чего-нибудь определённого.

– Ваша помощница, если не ошибаюсь – гид Селена Линдстрем Л.?

– Совершенно верно.

– Странный ассистент.

– Она умна, интересуется парафизикой, обучает меня всем тонкостям лунного поведения и очень привлекательна.

– А к тому же готова работать с землянином?

– С иммигрантом, который намерен при первой возможности получить лунное гражданство.

К ним подошла Селена, и в их шлемах раздался её голос:

– Здравствуйте, мистер Готтштейн. Я не люблю ни подслушивать, ни вмешиваться в чужие разговоры, но в скафандре слышно всё, о чём говорят в пределах видимости.

– Добрый вечер, мисс Линдстрем, – повернулся к ней Готтштейн. – Я и не собирался делать тайну из нашей беседы. Так, значит, вы интересуетесь парафизикой?

– Очень!

– И неудачные эксперименты вас не обескураживают?

– Они ведь не такие уж неудачные, – ответила Селена. – Просто доктор Денисон не вполне в курсе.

– Что?! – Денисон повернулся на каблуках так резко, что чуть не опрокинулся на спину. Из-под его ног вырвалось облако пыли.

Они все трое стояли лицом к пионотрону. Над ним на высоте человеческого роста пылала огненная точка, похожая на пухлую звезду.

– Я увеличила напряженность магнитного поля, – сказала Селена, – а ядерное поле оставалось устойчивым, не менялось, потом началось рассеивание, усилилось и…

– Образовалась протечка! – докончил Денисон. – Чёрт! А я и не видел, как это произошло.

– Я прошу у вас прощения, Бен, – сказала Селена. – Но ведь сначала вы о чём-то задумались. Потом явился мистер Готтштейн, и я не удержалась от соблазна попробовать самой.

– Объясните же, что я, собственно, вижу, – попросил Готтштейн.

– Вы наблюдаете спонтанное излучение энергии веществом, которое просачивается из другой вселенной в нашу, – сказал Денисон.

Едва он договорил, как свет над пионотроном вдруг погас, и одновременно в сотне шагов от них вспыхнула другая, чуть более тусклая звезда.

Денисон кинулся к пионотрону, но Селена с лунной грацией стремительно скользнула вперёд и оказалась там намного раньше его. Она отключила поле, и дальняя звезда погасла.

– Видите ли, место протечки неустойчиво, – сказала она.

– В весьма малой степени, – возразил Денисон. – Учитывая, что смещение на один световой год теоретически так же возможно, как и смещение на сотню ярдов, эти сто ярдов можно считать чудом устойчивости.

– И тем не менее такого чуда ещё мало, – категорически заявила Селена.

– Простите, так ли я понял то, о чём вы говорите? – перебил их Готтштейн. – Значит, вещество может просачиваться в нашу вселенную и тут, и там, и где угодно?

– Вовсе не где угодно, – ответил Денисон. – Вероятность протечки падает с увеличением расстояния до пионотрона, причем очень стремительно. Зависит это от целого ряда факторов, и, должен сказать, нам удалось добиться просто поразительной устойчивости. Тем не менее смещение на несколько сотен ярдов не исключено, чему вы сами были свидетелем.

– А не могла ли она сместиться в город или внутрь наших скафандров?

– Да нет же! – с досадой ответил Денисон. – Возможность протечки – во всяком случае, такой, какую можно получить с помощью наших методов, – определяется, в частности, плотностью вещества, уже присутствующего в нашей вселенной. Вероятность того, что место протечки сместится из вакуума туда, где атмосфера будет иметь хоть одну сотую плотности воздуха в городе или внутри наших скафандров, практически равна нулю. Попытка добиться протечки где-нибудь ещё, кроме вакуума, заведомо обречена на неудачу – вот почему мы сразу начали свои эксперименты здесь, на поверхности.

– Значит, ваша установка не похожа на Электронный Насос?

– Нисколько, – сказал Денисон. – Электронный Насос осуществляет обмен веществом. А тут мы имеем дело с однонаправленной протечкой. Да и поступает это вещество не из паравселенной, а совсем из другой.

– Не поужинаете ли вы у меня сегодня, доктор Денисон? – вдруг спросил Готтштейн.

– Вы приглашаете только меня? – нерешительно спросил Денисон.

Готтштейн любезно поклонился в сторону Селены. Впрочем, поклон этот не сделал бы чести и цирковому медведю.

– Я буду счастлив видеть мисс Линдстрем у себя в любой другой день, – сказал он, – но на этот раз мне необходимо поговорить с вами наедине, доктор Денисон.

– Идите, идите, – деловито распорядилась Селена, заметив, что Денисон всё ещё колеблется. – Завтра я принимаю новую группу туристов, а вам нужно время, чтобы подумать о том, как устранить неустойчивость протечки.

– Ну, в таком случае… Селена, а вы сообщите мне, когда у вас будет следующий выходной?

– По-моему, я этого от вас ещё ни разу не скрыла. Да мы и раньше встретимся… Собственно, вы оба уже можете отправляться ужинать, а я отключу приборы.