Текст книги "Сборник.Том 7"

Автор книги: Айзек Азимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 63 страниц)

5

Эугения застыла и молча уставилась на Питта.

– Садитесь. Теперь мы с вами соучастники, а заговорщикам следует дружить. Отныне с глазу на глаз вы для меня Эугения, а я для вас – Янус.

– Но это неудобно, – возразила Инсигна.

– Привыкнете, Эугения. Заговорщикам не до формальностей.

– Но я не собираюсь участвовать ни в каких тайных делах и хочу, чтобы вы это знали. Я не вижу смысла в том, чтобы держать в тайне информацию о Звезде-Соседке.

– По-моему, вы просто опасаетесь за свои права первооткрывателя.

Недолго поколебавшись, Эугения выпалила:

– Вы правы, Янус, клянусь самой последней микросхемой компьютера, я жажду известности.

– Давайте на миг забудем о существовании Звезды-Соседки, – проговорил он. – Вы знаете, что я давно уже предлагаю увести Ротор за пределы Солнечной системы? И что вы об этом думаете? Вам не хочется оставить Солнечную систему?

Она пожала плечами:

– Не знаю. Хотелось бы, конечно, собственными глазами увидеть какой-нибудь астрономический объект – только страшновато немного.

– Страшно оставить дом?

– Да.

– Но вы же и не оставите его. Ротор и есть ваш дом. – Рука его описала полукруг. – И в странствие он отправится вместе с вами.

– Пусть так, мистер… Янус, но Ротор – это не всё, что мы считаем своим домом. Здесь у нас соседи: другие поселения, планета Земля – да вся Солнечная система.

– Ну вот, сколько народу. Рано или поздно люди начнут разбредаться, хотим мы этого или нет. Когда-то на Земле люди преодолевали горные хребты, пересекали океаны. А два столетия назад земляне стали оставлять родную планету, чтобы жить в поселениях. То, что я предлагаю, – просто очередное событие в нашей старой истории.

– Понимаю, но многие-то остались. И Земля не опустела. Там ещё найдутся семьи, которые не покинули родных краев и живут на одном месте поколение за поколением.

– И вы собираетесь присоединиться к этим домоседам?

– Мой муж Крайл относится к их числу, он не согласен с вами, Янус.

– У нас на Роторе каждый имеет право думать и говорить всё, что угодно, – пусть ваш муж протестует на здоровье. Но вот о чём я хочу вас спросить – как вы думаете, куда можно отправиться из Солнечной системы, если мы всё-таки решимся на это?

– Конечно, на альфу Центавра. Эта звезда считается ближайшей. Ведь даже с помощью гиперпривода мы не сможем двигаться быстрее скорости света – значит, на путешествие уйдёт примерно четыре года, а к дальним звездам путь и того дольше. Но и четыре года – срок немалый.

– Ну а если предположить, что мы смогли бы передвигаться быстрее – куда бы вы в таком случае направились?

Инсигна задумалась ненадолго, а потом проговорила:

– Наверное, всё-таки на альфу Центавра. Всё-таки она относительно недалеко. Даже звёзды над ней по ночам такие же, как над Землей. Если захотим вернуться – путь недалек. Самая крупная звезда А в тройной системе альфы Центавра практически как две капли воды похожа на Солнце. Звезда В поменьше – но не намного. Даже если забыть о красном карлике – альфе Центавра С, – это уже две планетные системы.

– Допустим, мы полетим к альфе Центавра, обнаружим там приемлемые условия и останемся, чтобы заселить новый мир, известив об этом Землю. Куда отправятся другие, решившие оставить Солнечную систему?

– Конечно, к альфе Центавра, – без колебаний отвечала Инсигна.

– Итак, место назначения очевидно. Значит, следом за нами неизбежно последуют остальные – и новый мир в конце концов станет таким же перенаселённым, как и старый.

Много людей, много культур, много поселений, каждое с собственной экологической системой.

– Тогда настанет время осваивать другие звёзды.

– Но, Эугения, где бы мы ни устроились – если мы устроимся с комфортом, за нами неизбежно потянутся соседи. Гостеприимное Солнце, плодородная планета привлекут к себе толпы желающих.

– Да, наверное.

– Ну а если мы полетим к звезде, которая удалена от нас чуть больше чем на два световых года, – кто отправится следом, если о существовании этой звезды никому не известно, кроме нас?

– Никто, пока звезду не обнаружат.

– Но на это уйдёт немало времени. А пока они устремятся к альфе Центавра и к другим, более далеким звездам. И не заметят красного карлика буквально у себя под носом. Ну а если его обнаружат – все подумают, что эта тусклая звездочка непригодна для жизни. Только никто в Солнечной системе не должен знать, что люди уже заинтересовались этой звездой.

Инсигна неуверенно взглянула на Питта.

– Но зачем всё это? Хорошо, мы полетим к Звезде-Соседке, и об этом никто не узнает. И что дальше?

– А то, что мы сможем сами заселить весь этот мир. Если там есть пригодная для обитания планета…

– Но её там нет. По крайней мере около красного карлика.

– Тогда мы воспользуемся сырьем, которое там найдём, и настроим множество новых поселений.

– Вы думаете, что там для нас окажется больше места?

– Да. Гораздо больше – если всё человеческое стадо не ввалится туда следом за нами.

– У нас просто будет больше времени. Даже одно наше поселение когда-нибудь заполнит всё пригодное для обитания пространство вокруг Соседки. Ну за пять столетий вместо двух. И что же?

– Эугения, в этом-то и вся разница. Пусть остальные толкутся, сбиваются в кучу, пусть опять собираются вместе тысячи различных культур, порождённых Землей за всю её скорбную историю. А нам пусть предоставят возможность побыть одним – тогда мы сумеем создать сеть поселений, общих по экологии и культуре. Ситуация изменится в нашу пользу: меньше хаоса – меньше анархии.

– Но и скучнее… К тому же меньше различий – ниже жизнеспособность.

– Ни в коей мере. Я уверен, что и внутри нашего общества возникнет разнообразие, но теперь уже на общей основе. А посему наши поселения будут жизнеспособнее. Но даже если я ошибаюсь, подобный эксперимент стоит провести. Почему бы тогда нам первым не выбрать себе звезду, не проверить, сработает ли подобная схема? Лучше сразу отдать предпочтение красному карлику, на который никто не позарится, а там посмотрим, сумеем ли мы построить возле него новое общество, более совершенное, чем было до нас. Разве не стоит проверить, на что способны люди, – продолжал он, – когда им не приходится тратить энергию на поддержание бесполезных культурных различий в условиях чуждой внешней среды.

Слова эти взволновали Инсигну. Даже если Янус не прав – человечество убедится, что таким путем следовать нельзя. Ну а если всё получится?

Но она покачала головой:

– Пустые мечтания. Соседку быстро обнаружат. Даже если мы утаим сведения о ней.

– Эугения, будьте откровенны: ваше открытие состоялось случайно. Просто вам посчастливилось заметить звезду – ну случилось так, что вы сравнили два снимка одного участка неба. Но ведь вы могли и не заметить эту точку. Неужели другие не могут не обратить внимания на неё?

Инсигна промолчала, но выражение её лица удовлетворило Питта.

Его голос стал тихим, вкрадчивым.

– Даже если в нашем распоряжении окажется только одно столетие, всего сто лет, чтобы построить новое общество, – мы всё равно успеем вырасти и окрепнуть. И сумеем защитить себя, когда остальные бросятся на поиски. Мы будем уже достаточно сильны, чтобы не прятаться.

И снова Инсигна не ответила.

– Ну, убедил я вас? – спросил Питт.

– Не совсем. – Она словно очнулась.

– Тогда поразмыслите. Я хочу вас кое о чём попросить. Пока вы обдумываете моё предложение, не говорите никому о Звезде-Соседке, а все материалы о ней отдайте мне на хранение. Они будут целы. Я обещаю. Они понадобятся нам, если мы решим отправиться туда. Ну как, Эугения, способны вы на подобную малость?

– Да, – ответила она тихо. И встрепенулась: – Кстати, чуть не забыла. Я имею право дать звезде имя. Это моя звездами я назову её…

Питт улыбнулся:

– И как же вы предлагаете именовать её? Звездой Эугении?

– Нет. Я всё-таки не дура. Я хочу назвать её Немезидой.

– Немезидой? Не-ме-зи-дой?

– Да.

– Почему?

– Уже в конце двадцатого столетия считали, что у Солнца должна быть звезда-спутница. Но тогда её обнаружить не смогли. Самую близкую соседку Солнца так и не разыскали, но в статьях её называли Немезидой. Мне хотелось бы почтить таким образом память учёных, догадавшихся о её существовании.

– Но Немезида? Ведь это же какая-то греческая богиня… с довольно скверным характером.

– Это богиня возмездия, законного отмщения, неотвратимой кары. Прежде её имя широко использовалось в литературе. Теперь мой компьютер снабдил его пометкой – архаическое.

– Ну а почему же предки назвали звезду Немезидой?

– Они связывали её с кометным облаком. Они считали, что, обращаясь вокруг Солнца, Немезида возмущает движение комет, в результате чего те падают на Землю. Дело в том, что подобные удары из космоса регулярно губили жизнь нашей планеты каждые двадцать шесть миллионов лет.

– В самом деле? – Питт казался удивленным.

– Ну, не совсем так. Эта гипотеза не подтвердилась, но тем не менее я хочу, чтобы звезда называлась именно Немезидой. И ещё я хочу, чтобы в анналы была внесена запись о том, что именно я дала ей имя.

– Это я могу обещать вам, Эугения. Вы открыли её – так и будет отмечено в нашей истории. Ну а когда человечество, от которого мы сбежим, обнаружит свою, так сказать, немезидийскую ветвь, оно узнает и о первооткрывательнице. Ваша звезда, ваша Немезида, окажется первой, которой суждено будет восходить над поселениями оставивших Солнечную систему людей.

…Глядя в спину уходившей Эугении, Питт ощущал уверенность: она не подведёт. Он позволил ей дать звезде имя – жест великодушный и хитроумный. Теперь она будет стремиться к своей звезде. И, конечно же, будет заинтересована в том, чтобы возле неё выросла цивилизация, подчиняющаяся логике и порядку, способная заселить всю Галактику.

И тут, не успев вкусить блаженства от воображаемой картины светлого будущего, Питт ощутил, как сердце стиснул ужас, прежде незнакомый ему.

Почему именно Немезида? Отчего Инсигна вдруг вспомнила имя богини возмездия?

И чтобы не поддаться слабости, он постарался не думать об этом как о недобром предзнаменовании.

Глава 3
МАТЬ

6

Время было обеденное, и Инсигна находилась в таком расположении духа, когда чуточку побаивалась собственной дочери.

В последнее время подобное случалось всё чаще, но почему – она не знала сама. Быть может, потому, что Марлена становилась всё молчаливее, всё чаще уходила в себя, вечно была погружена в какие-то размышления, слишком личные, чтобы о них можно было говорить.

Иногда смятение и опаска мешались в душе Инсигны с чувством вины: во-первых, её материнское терпение часто бывало небезгранично, во-вторых, она прекрасно видела физические недостатки дочери. Ни спокойное обаяние матери, ни буйная привлекательность отца не передались Марлене.

Девочка была невысока и плохо сложена. Нескладеха – так про себя Инсигна называла бедняжку Марлену.

Да, бедная девочка – слова эти не шли у матери из головы и вечно просились на язык.

Невысокая, нескладная. Плотная – но не жирная. Такова была её девочка. Ни капли изящества. Тёмно-каштановые волосы, прямые и достаточно длинные. Нос чуть бульбочкой, уголки рта слегка опущены, маленький подбородок – и эта вечная углубленность в себя. Прекрасными были только глаза: огромные, чёрные, горящие, чёткие тёмные дуги бровей, а длинные ресницы даже казались искусственными. Но всего прочего одни глаза не могли компенсировать, как бы ни очаровывал их взгляд.

Когда Марлене исполнилось пять лет, Инсигна стала понимать, что особо привлекательной для мужчин дочь никогда не будет, и с каждым годом она всё больше убеждалась в этом.

Кое-какое внимание уделял девочке Ауринел, которого привлекали её не по годам развитый интеллект и способность всё схватывать на лету. В его присутствии Марлена держалась застенчиво, однако чувствовалось, что общение с ним доставляет ей удовольствие. Она смутно догадывалась, что в объекте, называемом «мальчишкой», может обнаружиться нечто неотразимо привлекательное, хоть и не понимала ещё, что именно.

Правда, в последние два года Инсигне стало казаться, что Марлена сумела досконально разобраться, что такое «мальчик». Дочь без разбора поглощала книги и фильмы, слишком взрослые, если не для ума, то, во всяком случае, для тела – они-то и внесли полную ясность. Но рос и Ауринел: он уже начинал подпадать под власть гормонов, и разговорчики понемногу перестали привлекать его.

В тот вечер за обедом Инсигна поинтересовалась:

– Ну, как прошёл день, дорогая?

– Как обычно. Приходил Ауринел – по-моему, он всё сам тебе рассказал. Извини, что я заставила себя разыскивать.

Инсигна вздохнула:

– Видишь ли, Марлена, мне иногда кажется, что ты грустишь, и моё беспокойство вполне извинительно. По-моему, ты проводишь в одиночестве слишком много времени.

– Я люблю быть одна.

– Не притворяйся. Радости на твоём лице не видно. Многие ребята охотно подружились бы с тобой, да и тебе было бы веселее. Ведь Ауринел – твой приятель.

– Был. Теперь его интересуют другие. Сегодня я в этом убедилась. И возмутилась. Представь себе, он торопился к Долоретте.

– Нельзя на него за это сердиться, – ответила Инсигна. – Ты же знаешь, Долоретта его ровесница.

– По возрасту, – выпалила Марлена, – но она такая глупая.

– В этом возрасте внешность имеет значение.

– Вот он и доказал это. Значит, и сам такой же глупый, как она. И чем больше он облизывается на Долоретту, тем легче становится его собственная голова. Это видно.

– Марлена, он повзрослеет и, может быть, сумеет понять, что в человеке по-настоящему важно. Ты ведь сама взрослеешь и тоже станешь…

Марлена загадочно поглядела на Инсигну и произнесла:

– Не надо, мам: ты сама не веришь в то, что хочешь сказать. Даже на минутку.

Инсигна покраснела. Она-то думала, что дочь не догадывается об этом. А она, оказывается, знает – но откуда? Инсигна говорила совершенно естественным тоном, искренне, пытаясь ощутить свою искренность. Но Марлена видела её насквозь. И не впервые. Инсигна подозревала, что Марлена умеет улавливать интонации, мгновения нерешительности, жесты – и по ним всегда узнавала то, чего ей не следовало бы знать. Вот эти способности дочери и пугали Инсигну.

Никто не хочет оказаться прозрачным как стеклышко для осуждающих глаз.

Ну например, что же такого она сказала Марлене, из чего дочка сделала вывод, что Земля обречена? Придётся выяснить и обдумать.

Инсигна вдруг ощутила усталость. Ей Марлену не провести – стоит ли пытаться?

– Хорошо, ближе к делу, – проговорила Инсигна. – Чего ты хочешь?

– Я вижу, что ты и в самом деле хочешь узнать это, – ответила Марлена. – И только поэтому скажу. Я хочу уехать отсюда.

– Уехать отсюда? – Инсигна не могла уразуметь смысла этих простых слов. – Куда же ты хочешь уехать?

– Мама, на свете существует не только Ротор.

– Конечно. Но на два световых года вокруг ничего нет.

– Нет, мама, ты не права. До Эритро меньше двух тысяч километров.

– Это ничего не значит. Там нельзя жить.

– Но ведь там живут люди.

– Да, под Куполом живут учёные и инженеры, занятые важной научной работой. Но ведь Купол много меньше Ротора. Если тебе здесь тесно, то каково покажется там?

– Там за пределами Купола будет Эритро. Когда-нибудь люди расселятся по всей планете.

– Возможно. Но в этом нельзя быть уверенным.

– А я уверена.

– Всё равно на это уйдут столетия.

– Пора начинать – почему я не могу быть среди первопроходцев?

– Марлена, ты смешна. У тебя здесь уютный дом. Когда это пришло тебе в голову?

Марлена поджала губы, а потом сказала:

– Я не уверена, но, пожалуй, несколько месяцев назад, и становится всё хуже. Я просто уже не могу оставаться на Роторе.

Поглядев на дочь, Инсигна нахмурилась: девочка понимает, что потеряла Ауринела, сердце её разбито, она хочет уехать отсюда, чтобы наказать его. Вот, мол, будет она горевать в одиночестве посреди безжизненной пустыни, и ему станет стыдно…

М-да, такого нельзя исключить. Эугения вспомнила себя в пятнадцать лет. Нежное сердечко… малейшее переживание способно разбить его. Правда, сердечные раны в таком возрасте заживают быстро, да только юной девушке в это не поверить. Пятнадцать лет! Это потом, потом только…

Да что попусту думать об этом!

– Так чем же, Марлена, тебя так привлекает Эритро?

– Даже не знаю. Она такая огромная… Человек должен жить в огромном мире – разве это не естественно? – Поколебавшись, она нерешительно добавила: – Таком, как Земля!

– Как Земля! – с укоризной отозвалась Эугения. – Ты ничего не знаешь о ней. Ты никогда её не видела!

– Я много видела, мама. В библиотеке полно фильмов о Земле.

Это верно. Питт даже собирался изъять их и уничтожить. Он намеревался бежать из Солнечной системы, бежать навсегда – и любые романтические воспоминания о родной планете мешали ему. Инсигна тогда решительно возражала, но теперь ей стал ясен смысл тогдашних намерений Питта.

– Марлена, не придавай им большого значения, – сказала она. – В фильмах всё идеализировано. И по большей части они рассказывают о далеком прошлом. Тогда дела на Земле ещё не обстояли так скверно, но и в те времена там было не так уж хорошо.

– Даже тогда?

– Даже тогда. Знаешь ли ты, на что теперь похожа Земля? Это просто дыра, в которой немыслимо жить. Поэтому люди покидают её и строят поселения; они оставляют огромный и ужасный мир, чтобы жить в цивилизованных условиях, и никто из них не хочет возвращаться.

– На Земле ещё живут миллиарды людей.

– Именно поэтому там невозможно жить. Все, кто мог, уже переселились. Вот почему сейчас столько поселений, и все они перенаселены. Вот почему мы здесь, дорогая.

– Отец землянин, и он остался там, хотя мог быть здесь, – тихо сказала Марлена.

– Да, он остался, – хмуро согласилась Эугения, пытаясь говорить ровным голосом.

– Почему же, мама?

– Хватит, Марлена. Мы уже говорили об этом. Многие предпочли остаться дома. Просто не хотели покидать родные края. Почти у всех роториан на Земле остались родные. Ты это прекрасно знаешь. Ты хочешь вернуться на Землю? Так?

– Нет, мама, вовсе нет.

– Впрочем, даже если бы ты и хотела, до неё целых два световых года. Ты это должна понимать.

– Конечно, я понимаю. Я просто хочу напомнить тебе, что рядом есть вторая Земля. Это Эритро. Я хочу туда, я стремлюсь туда.

Инсигна не сумела сдержаться. Почти с ужасом она услышала собственные слова:

– Значит, и ты хочешь бросить меня, как твой отец?

Марлена вздрогнула.

– Мама, неужели это правда, что он бросил тебя? Мне кажется, всё сложилось бы по-другому, если бы ты повела себя иначе. – И спокойно добавила: – Ведь ты сама прогнала его, мама.

Глава 4
ОТЕЦ

7

Странно – а может, глупо, – но воспоминания эти даже теперь, после четырнадцати лет разлуки, всё ещё причиняли ей невыносимую боль.

Крайл был высок – за метр восемьдесят, тогда как рост мужчин на Роторе в среднем не превышал метра семидесяти. Благодаря этому преимуществу он – как и Янус Питт – казался сильным и властным. Это впечатление долго обманывало Эугению, и она не скоро поняла, что на его силу нельзя положиться.

У него был прямой нос, резко очерченные скулы, сильный подбородок и страстный суровый взгляд. Он словно источал мужественность. Эугения ощутила её аромат при первой встрече и сразу же покорилась.

Инсигна тогда заканчивала астрономический факультет на Земле. Ей хотелось поскорей вернуться на Ротор и заняться работой, связанной с Дальним Зондом. Она знала, что эта работа предполагает широкие исследования космоса, но даже не подозревала, какое ошеломляющее открытие предстоит сделать ей самой.

Тогда-то она и познакомилась с Крайлом и, к собственному смятению, безумно влюбилась… в землянина. Подумать только – в землянина! И уже почти решила выбросить из головы мечты о Дальнем Зонде и остаться на Земле, с ним.

Эугения помнила, как Крайл удивленно посмотрел на неё и сказал:

– Оставаться здесь… со мной? А мне бы хотелось уехать с тобой на Ротор.

Она и подумать не смела, что он готов променять свой огромный мир на её крохотный мирок.

Как Крайлу удалось добиться разрешения жить на Роторе, Инсигна не знала, да так никогда и не узнала.

Иммиграционные законы были весьма строги. Как только очередное поселение заканчивало набор необходимого числа людей, въезд немедленно ограничивался: во-первых, потому, что поселения могли обеспечить комфортом лишь ограниченное число жителей, а во-вторых, каждое из них отчаянно стремилось сохранить внутреннее экологическое равновесие. Люди, прибывавшие с Земли или из других поселений по необходимости, подвергались тщательной дезинфекции, а иной раз отправлялись в карантин. И едва гости заканчивали свои дела, их немедленно выпроваживали.

Крайл тоже был гостем. Однажды он посетовал на то, что ему предстоит провести в карантине несколько недель, и Эугения втайне обрадовалась его настойчивости. Значит, она и в самом деле нужна ему, раз он идёт на всё.

Но временами он казался ушедшим в себя, невнимательным, и тогда Эугения начинала гадать, что именно погнало его на Ротор, несмотря на все препятствия. Может быть, причина не в ней? Что, если он преступник? Или у него есть опасные враги? А может быть, ему просто надоела земная женщина и он сбежал от неё? Спросить она не решалась.

Сам он никогда не говорил об этом.

Но и после того, как Крайл обосновался на Роторе, оставалось неясным, как долго ему удастся там пробыть. Иммиграционное бюро специальным разрешением предоставило Крайлу гражданство, что для Ротора было событием экстраординарным.

Всё, что делало общество Крайла Фишера неприемлемым для роториан, казалось Инсигне дополнительным поводом для восхищения им. Земное происхождение придавало ему блеск и неординарность. Истинной роторианке следовало презирать чужака, но Эугения находила в этом даже источник эротического возбуждения. И решила биться за Крайла с враждебным миром – и победить.

Когда Крайл стал подыскивать себе работу – чтобы зарабатывать и как-то устроиться в новом для него обществе, – она намекнула ему, что женитьба на роторианской женщине – роторианке в третьем поколении – может заставить бюро иммиграции предоставить ему все права гражданина.

Крайл поначалу удивился, словно прежде это ему и в голову не приходило, но потом как будто обрадовался. Инсигна же почувствовала некоторое разочарование. Одно дело – выходить замуж по любви, другое – ради того, чтобы муж получил гражданство. Но она сказала себе: ничего, за всё приходится платить.

И после подобающей по роторианским обычаям долгой помолвки они поженились.

Жизнь пошла прежним чередом. Он не был страстным любовником – впрочем, как и до свадьбы. Но относился к ней неизменно ласково и внимательно, и это не давало остыть счастью в её душе. Он никогда не был груб, а тем более жесток. Кроме того, Инсигна помнила, что муж оставил ради неё свой мир и преодолел множество препятствий, чтобы иметь возможность жить вместе с нею. Всё это, конечно, свидетельствовало в пользу его чувств.

Несмотря на то что Крайл стал полноправным гражданином, в душе его всё-таки оставалась какая-то неудовлетворенность. Инсигна видела это, но не могла осуждать мужа. Гражданство гражданством, но, поскольку он не был рождён роторианином, ряд интересных областей деятельности по-прежнему был закрыт для него. Она не знала, чему его учили там, на Земле; сам же он никогда не рассказывал, какое образование получил. Но в разговоре недостатка образованности не обнаруживал. Впрочем, он мог быть и самоучкой: Инсигна успела узнать, что на Земле высшее образование не считается обязательным, как у роториан.

Вот это-то и смущало её. Не то, что Крайл Фишер был землянином, – тут она могла смело глядеть в лицо друзьям и коллегам, когда об этом заходила речь. Но вот то, что он мог оказаться необразованным землянином…

Но никто не делал никаких намеков, а Крайл терпеливо выслушивал рассказы Эугении о работе Дальнего Зонда. Правда, она так и не рискнула проверить его знания, заведя какой-нибудь разговор о технике. Впрочем, иногда он задавал ей вопросы по делу или отпускал вполне уместные замечания. Ей это было приятно, поскольку его слова вполне могли принадлежать человеку интеллигентному.

Фишер работал на одной из ферм – занятие вполне респектабельное, более того – из числа важнейших, но, увы, занимавшее место почти в самом низу социальной шкалы. Он не возмущался и не жаловался жене – ведь без её помощи он не смог бы попасть даже туда, – но и не обнаруживал удовлетворения. О своей работе он не рассказывал, но Эугения замечала в нём смутное недовольство.

И поэтому она привыкла обходиться без фраз вроде: «Привет, Крайл. Ну, как дела на работе?»

То есть поначалу она задавала такие вопросы, но ответ был неизменно один: «Ничего особенного» – и короткий досадливый взгляд.

Наконец и она перестала сообщать ему во всех подробностях мелкие служебные дрязги и сплетни. Ведь даже такие мелочи могли дать ему повод для неприятных сравнений.

Инсигна убеждала себя, что страхи её преувеличены и свидетельствуют скорее о её собственной неуверенности в себе. Вечерами, когда она приступала к описанию дневных трудов, Фишер слушал её, не обнаруживая нетерпения. Несколько раз без особого интереса он расспрашивал её о гиперприводе, но Инсигна знала о нём немного.

Политические перипетии на Роторе интересовали Крайла – впрочем, мелочную возню колонистов он воспринимал с высокомерием истинного землянина. Эугения старалась помалкивать, чтобы муж не заметил её неудовольствия.

И в конце концов между ними пролегло молчаливое отчуждение, которое иногда нарушали короткие разговоры о просмотренных фильмах, общих знакомых, мелких жизненных проблемах.

Она не считала себя несчастной. Пирожное превратилось в белый хлеб – однако есть вещи куда менее вкусные, чем пышный батон.

Были в этом и свои преимущества. Заниматься секретными делами – значит не говорить о них никому, но кто сумел бы не проболтаться, лежа рядом с женой или мужем? Впрочем, Инсигне это почти не грозило – так мало секретного было в её работе.

Но когда открытие Звезды-Соседки вынужденно и совершенно неожиданно для Эугении угодило под спуд – как только сумела она сдержаться? Естественные побуждения требовали иного: немедленно похвастаться перед мужем, обрадовать его тем, что она совершила важное открытие и имя её не исчезнет со страниц учебников астрономии, пока живо человечество. Она могла бы рассказать ему всё ещё до разговора с Питтом. Могла просто попрыгать перед ним на одной ножке: «Угадай-ка! Угадай-ка! Ни за что не угадаешь!»

Но она не сделала этого. Просто не сообразила, что Фишер может заинтересоваться. Может быть, он разговаривал о работе с другими – с фермерами или жестянщиками, – но не с ней…

Поэтому она даже не обмолвилась ему о Немезиде. И разговоров об этом не было до того ужасного дня, когда рухнула их семейная жизнь.