Текст книги "Самая настоящая Золушка (СИ)"

Автор книги: Айя Субботина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)

Глава пятьдесят девятая:
Катя

– Тебя нужно было убрать, – с каким-то холодным и очень знакомым мне безразличием говорит «сестричка». – Сделать так, чтобы тебя просто не стало. Лучше всего, если бы ты исчезла сама, но и вариант с помощью нас бы устроил. Причем так, чтобы на нас не упало подозрение. Чтобы человек, который о тебе «позаботится», не был мифическим или случайным.

– Ревнивый муж? – угадываю я. – Сведенный с ума вашими постоянными играми.

– Ты сама рассказала Морозову, что твой муж псих. Мать подслушала ваш разговор. Ты сидела в кабинете, рыдала и голосила, что иногда он даже не узнает собственное отражение в зеркале. Тогда мы все это и придумали. Тем более, – Юленька хмыкает, как будто они сделали то, что не могли не сделать, – мы с тобой одного роста и комплекции, и даже правда немного похожи. Мне нужно было только скопировать прическу, правильно наложить макияж и выучить некоторые твои жесты. Поэтому мать затихла, сделав вид, что смирилась и даже начала просить Морозова чаще приглашать тебя в гости. Ты распивала чаи, а я запоминала, как ты поправляешь волосы, улыбаешься. Даже походку пыталась скопировать. Остальное было просто делом времени. Наши с Ерохиным общие фотографии, пара намеков в социальных сетях, что жену олигарха Ростова видели в компании незнакомого мужчины и не было похоже, что они говорят о работе…

Она еще и половины не сказал, в мне снова хочется выцарапать ей глаза.

На всякий случай отодвигаю нож подальше, чтобы, когда вскроется еще одна правда, мне не пришлось вспоминать, как он оказался в глотке этой змеи.

– Кирилл начал что-то подозревать, устроил тебе пару сцен. Ты приехала к нам. Мать поила тебя «правильным чаем», ты вырубалась на всю ночь, а я брала твой телефон и переписывалась с Ерохиным так, будто ты действительно вела ночные разговоры с любовником. Часть этой переписки я потом скринила и сбрасывала матери, чтобы она использовала в нужное время. Ты просыпалась утром – и ничего не помнила.

Я даже знаю, что подсыпали в мой чай.

Таблетки, на которые я подсела благодаря Абрамову. Именно из-за них я чуть не сошла с ума.

Господи, меня сейчас стошнит.

Я наклоняюсь вперед, жадно дышу ртом, пытаясь подавить приступы рвоты.

– Вы хотели, чтобы Кирилл убил меня из-за ревности? – Это очевидно, но я хочу, чтобы тварь произнесла факты вслух. Тогда мне будет проще уже не оглядываться назад.

– Да, – немного простодушно отвечает она. Вряд ли отдает себе отчет, что ходит по тонкой грани между жизнью и… кошмаром, который я обязательно им обеспечу. – Началось бы разбирательство, всплыли бы факты о том, что Ростов псих.

– И никто бы даже не подумал в вашу сторону. Ревность – причина пятидесяти семи процентов всех бытовых убийств.

Теперь уже мне нужно выпить. И что-то покрепче, чем вода без газа.

Татьяна все хорошо рассчитала. Конечно, ее плану не хватало продуманности и изящества, но она бы обязательно добилась успеха – рано или поздно. Если даже я на пару минут поверила, что наткнулась на свое отражение, то что говорить о Кирилле, который действительно не всегда узнавал меня даже утром, когда мы просыпались в одной постели. Хоть и говорил, что мое лицо не спутает ни с кем.

Мне не в чем его винить.

И не в чем винить себя. Хорошая девочка Катя не знала, что люди – твари и сволочи, и живут лишь для обеспечения собственной выгоды. Она просто не обратила внимание, что «сестра» учится быть ею. С чего бы? Хорошие люди живут в мире, где существует Дед Мороз, белогривые лошадки в облаках, а на лугу можно отыскать горшок лепреконского золота.

Эти метаморфозы заметила бы я.

Но меня не было.

Так что винить нужно только себя.

– Может… отпустишь меня? – скулит Юленька.

Я просто киваю в сторону двери, но прежде, чем ее отпустить, задаю последний вопрос, чтобы, наконец, все встало на свои места.

– Пианист – это наш общий знакомый?

– Малахов, – без зазрения совести сливает фамилию «сестричка».

Бедняга даже не знает, что этот волк задирал и за меньшее.

Осталось последнее: узнать, что случилось со мной, плохой Катей. Почему я впала в летаргию. И, наконец, собрать кадры в логическую последовательность, чтобы посмотреть замысловатый психологический триллер своей жизни.

Тишина пустого кабинета помогает сосредоточиться.

Но в ней же есть что-то пугающее. Тот голос, от которого шевелятся волосы и появляется неприятное желание оглянуться, посмотреть, не стоит ли за спиной черная тень с провалами вместо глаз.

Я пытаюсь сопротивляться страху, пытаюсь напомнить себе, что он нелогичен. Я не сделала ничего такого, чтобы за мной охотились желающие извести. Я не мафиози, за голову которого объявлена награда, и который должен помнить, что вокруг него шпионов гораздо больше, чем друзей.

Разве что…

Я все-таки оглядываюсь, и на долю секунды мне кажется, что вот он – переломный момент, истина, лицо человека, который охотился за мной в тени. И почему-то каждый раз позволял мне уйти.

Но сзади просто окно, в котором отражается моя сутулая фигура, свет лампы и медленно идущий снег.

Через несколько дней Новый год.

В моей жизни столько всего намешано, что черт ногу сломит.

Морозов, Малахов, Татьяна с ее курицами-дочками и журналистка, которая до сих пор представляет угрозу для Кирилла.

И каждый из них играл свою роль.

Я, увы, знаю, зачем Малахов присылал мне те сообщения.

Это был мой план. Это я, почувствовав себя слишком умной, решила переиграть Морозова. Вычернуть его из им же написанного сценария. Он должен был «вскрыть» наше родство, рассказать, что Кирилл меня использует, чтобы спрятать деньги, а я должна была залиться горючим слезами от такого цинизма и предательства и сбежать в ласковые спокойные объятия отца, чтобы больше никогда не видеть бессердечного мужа. Что должно было случиться потом, Морозов никогда особо не рассказывал. Но я кое-что додумала своим умом: вскрытие денег, разбирательства, скандал. А на волне общего негодования – совет директоров, который должен был назначить Морозова временным генеральным директором, пока Кирилл бы сидел за решеткой и «общался» с людьми в погонах.

Плохая Катя знала, что как только Морозов получит свое, она будет не нужна.

Больше того: Морозов избавится от нее, как от слишком опасного свидетеля. Если бы потянули за мой конец ниточки, я бы вспомнила доблестный подвиг Павлика Морозова… и сдала бы их всех к чертовой матери.

И я даже догадывалась, чьими руками «папочка» бы отправил меня в придорожный лесок.

Поэтому решила, что лучше сделать так, чтобы эти «руки» играли на моей стороне.

Так появился Пианист: мой тайный помощник, открыватель глаз и все такое прочее. Он должен был вскрыть мне правду о том, что за деньги переписал на меня Кирилл, что он просто подставил меня под удар, что я вообще дурочка, чьей наивностью и светлой любовью воспользовался злой тиран. По сценарию я устраивала сцену с разбитым сердцем, бросалась грудью на бессердечного мужа и сбегала из дома прямо в подвенечном платье. Следующим пунктом был наш с Малаховым поход к Морозову, список условий, на которых мы были согласны сдать «Кирилла», и обращение в соответствующие органы законопослушной гражданки Ростовой, которая хотела бы облегчить душу и рассказать о грязных делишках мужа.

Только вот…

Я ничего не помню после этого.

До сих пор не знаю, куда делся огромный кусок моей жизни, почему плохая Катя ушла со сцены до дебюта и появилась только сейчас.

Но Морозов решил разыграть свою партию, а Малахов – свою.

А я не играла совсем, потому что забыла роль.

Я медленно и ритмично постукиваю указательными пальцами по вискам, когда в приемной появляется секретарша Кирилла и почему-то шепотом говорит:

– Кирилл Владимирович не может до вас дозвониться. Я перевела звонок на эту линию, – кивает в сторону стационарного телефона и быстро выходит.

Я мысленно проговариваю какую-то бессмысленную детскую песню, выдыхаю – и беру трубку. Знаю, что хороших новостей не будет, но все равно на что-то надеюсь.

– Катя? – осторожно спрашивает Кирилл. Мне кажется, что все это время он ел себя за то, что не смог отличить меня от другой. И это состояние будет усугубляться, если я срочно не решу все наши проблемы и закулисные игры одним махом.

– Извини, не слышала, как звонил телефон.

– Морозов в больнице, в крайне тяжелом состоянии. Кажется, на него покушались.

Я знала, что так будет.

– Что с ним? – Нет сил даже изобразить тяжелый вздох, хоть внутри мне действительно погано. Как будто… он в самом деле был моим отцом.

– Два пулевых ранения. Врачи дают очень слабые прогнозы. Он был еще в сознании, когда я приехал. Он хотел с тобой поговорить.

Кирилл говорит типовыми фразами. Сухо, замкнуто, без намека на переживания.

А это значит – я вот-вот снова его потеряю.

– Уже еду, Принц. Не дай… отцу умереть, пожалуйста.

И дело совсем не в деньгах. Я не возьму от него ничего, ни рубля, ни копейки.

Просто все стало очень сложно.

Просто так уж вышло, что мне не безразлична его судьба.

Глава шестидесятая:
Катя

Морозов в реанимации.

Врачи борются за его жизнь.

Мы с Кириллом сидим под дверью палаты, обменявшись едва ли десятком слов после моего приезда. Пьем кофе и смотрим в пустоту перед собой. Кирилл даже не шевелится, словно внутри него сломался двигательный механизм.

Полиция провела обыск в доме Морозова и по горячим следам успела задержать подозреваемую: Татьяну Морозову, которая пыталась скрыться с места преступления вместе с большой суммой денег.

Ее старшую дочь сняли тоже задержали, когда она, вместе с любовником, пыталась скрыться из города. С любовником, которого зовут Руслан Ерохин.

Ее младшая дочь, Юленька, пропала – и пока что по ней нет никакой информации.

Все это время от времени всплывает в новостной ленте, которую я просматриваю в своем телефоне в режиме онлайн.

– Екатерина Ростова? – Передо мной появляется молодой мужчина, чье лицо кажется смутно знакомым. Я пару раз видела его с Морозовым. Кажется, он один из его постоянных юристов. – Мне нужно переговорить с вами.

Кирилл напрягается, встает и молча вклинивается между нами, словно дамба.

– Юрий Викторович Симонов, – мужчина протягивает ладонь, но Кирилл не пожимает ее. – У меня есть поручения от Александра Викторовича. Если с ним что-то случится…

Я выбрасываю вперед руку, задерживая его фразу. Как-то наивно и по-детски хочется верить, что если что-то не произнести, то этого и не произойдет. Как в детстве: если не смотреть на плохую оценку в дневнике, то ее как бы и нет.

– Он поправится, все будет хорошо.

– Поверьте, я искренне желаю ему того же, но все-таки должен выполнить распоряжение моего клиента. Понимаю, что момент неподходящий, но Александр Викторович настаивал, что я должен сделать это, если случится критическая ситуация. Где мы могли бы поговорить наедине?

Я предлагаю спуститься в кафе на первом этаже. Здесь нет посетителей, только пара столов заняты сотрудниками. На нас никто не обращает внимания.

– Вот, – мужчина достает из портфеля файл с тонкой стопкой документов. – Завещание.

Я не решаюсь это взять, так что Симонов, помедлив, кладет их на стол, подталкивая в моем направлении.

– Александр Викторович завещал вам все свое имущество. Акции, ценные бумаги, несколько фондов. Недвижимость, банковские счета.

– Я не могу это взять, – дрогнувшим надломленным голосом говорю я, демонстративно складываю руки на груди так, чтобы спрятать ладони под подмышками и накрепко сжать их руками.

– Вам придется – завещание оформлено и подписано.

– Его хотели убить из-за поганых дерьмовых денег! – Крик першит в горле. – Мне ничего не нужно, понятно? Выбросьте эти бумажки, а лучше сожгите. Что угодно делайте, но я это не возьму.

«Соседние столики» поворачиваются в мою сторону.

– Катя, – Симонов потирает лоб, потом смотрит, извиняясь, потому что перешел на неофициальный тон. – Морозов очень вас любил. Отвергая его заботу сейчас… Подумайте, чего вам это будет стоить? Я не знаю всех перипетий ваших отношений и не собираюсь в них вникать, но для него это очень важно. А вам это ничего не будет стоить. Только станете немного богаче.

Мужчина усмехается, явно намекая на то, что даже в этом случае во мне нельзя будет заподозрить корысть.

Где-то во мне начинает ковырять неприятный голос сомнения.

С чего такая щедрость?

Что за очередная афера?

Подарок на прощанье? Месть за то, что устроила фиаско его гениальной идее?

«Никому нельзя верить», – подсказывает плохая Катя.

«Но люди меняются, ты же знаешь», – миролюбиво напоминает хорошая.

И я беру файл с документами, но так и не решаюсь посмотреть хотя бы первую страницу. Там «плохие оценки», буду делать вид, что пока у меня «зачет» и не о чем беспокоиться.

Спустя примерно час, так и не приходя в сознание, Морозов умер.

Я каким-то мистическим образом поняла это за минуту до того, как к нам с Кириллом вышел доктор. Посмотрела на дверь – и мне показалось, что за ней кто-то стоит и смотрит на меня, пытаясь привлечь внимание. Пока я вглядывалась в тонкую щель над полом, дверь открылась.

Кирилл идет первым, я очень медленно, волоча ноги, следом.

Хочется на минуту оглохнуть.

Хирург говорит, что они сделали все, что смогли, но обе пули задели жизненно важные органы, они пытались завести сердце, когда оно остановилось, но «даже медицина не всесильна».

– Мне очень жаль вашего отца, Катя, – говорит он. – Примите мое соболезнования.

Я наваливаюсь плечом на стену, пытаюсь удержаться, но все-таки медленно сползаю на пол, обхватываю голову руками и начинаю скулить.

Не понимаю, почему.

Я не любила этого человека. Он не был мне ни другом, ни отцом. Но мне так искренне больно, словно я потеряла родственную душу, часть себя самой.

Хотя, в некоторой степени, именно благодаря Морозову, как ни странно это звучит, появилась на свет лучшая часть меня. Даже несмотря на то, что ее выращивали не для того, чтобы нести мир и справедливость, а скорее разорять и уничтожать.

«Люди меняются, ты же знаешь», – еще раз напоминает хорошая Катя, и я чувствую, как Кирилл усаживается рядом, подставляя плечо, в которое я отчаянно цепляюсь зубами, чтобы не орать о том, как мне все-таки хреново снова стать сиротой.

Глава шестьдесят первая:
Катя

Утро очень темно-серое, мрачное, низкое и тихое.

Мы с Кириллом стоим на крыльце клиники, оба смотрим в нависающее над нами небо, на набухшие от снега сизые тучи.

Наши плечи едва соприкасаются, но даже через одежду я чувствую его тепло и поддержку.

Как бы странно это не звучало.

Сейчас у каждого из нас есть дела: Кириллу нужно снова ехать в офис и пытаться отбить назад то, что успело уйти, когда Лиза объявила его невменяемым, а мне нужно позаботиться о похоронах отца.

Я решила, что буду считать его отцом. В большей степени потому что хочу быть в мире с собой, но и трусливо надеясь, что пройдет какое-то время – часть истории канет в лету, и останется только то, что нравится даже хорошей Кате: светлая добрая история о том, как в моей жизни появился человек, любивший меня искренне и бескорыстно.

– Мне нужно ехать, – скупо бросает Кирилл и ставить ноги на ступеньки.

– Ты ни в чем не виноват, – говорю в его затылок.

Ворот его пальто поднят достаточно высоко, но я все равно хорошо вижу короткие росчерки чернильных штрихов на коже, которые там, на спине, превращаются в настоящий лабиринт. Вся моя жизнь – оттиск на коже этого мужчины. Ирония судьбы. Он всегда говорил, что это – хитросплетения его больной головы, а на самом деле это всегда была моя история и моя судьба.

– Я не узнал тебя, – Кирилл не поворачивает голову. И бессмысленно пытаться перетянуть его внимание. – Она пришла ко мне, и я был уверен, что это – ты. Я всегда думал, что никогда не забуду и ни с кем не перепутаю именно твое лицо. Что ты для меня особенная, раз я тебя люблю. Но я все равно тебя не узнал.

– А я была уверена, что хороший человек и искренне тебя люблю. А оказалось, что искренне я любила только деньги и желание получить их побольше неважно какими способами. Можешь поверить, Принц, что это намного хуже хотя бы потому, что ты родился моим особенным человеком, а я такой стала абсолютно добровольно.

Я малодушна до безобразия и отвращения, но мне хочется, чтобы произошло чудо, и Кирилл хотя бы на минуту стал простым человеком. Чтобы он подошел ко мне, крепко и без подавления боли обнял, поцеловал, сказал банальные вещи, вроде «давай начнем все заново» и «ты всегда будешь мне нужна» или «мне не за что тебя прощать, Золушка».

– Я пришлю за тобой машину, Катя. Не нужно на такси. В твоем положении лучше не пользоваться общественным транспортом.

Снова набор сухих фраз. Снова откат на недели назад.

Кирилл спускается к подножью лестницы и, помедлив немного, идет к машине.

Еще верю, что оглянется, даже когда с тихим стуком захлопывается дверца – и его большой внедорожник скрывается из виду.

А через десять минут за мной приезжает машина – и водитель заботливо помогает мне сесть на переднее сиденье, потому что сзади мне сейчас будет слишком неуютно. Слишком много там места, слишком много пустоты, которую мне уже больше нечем заполнять.

Дом Морозова непривычно пустой. Когда приезжаю, навстречу выходит только основной персонал работников. У некоторых женщин заплаканные глаза, мужчины угрюмо ждут какого-то разъяснения, что им теперь делать. И я иду сквозь эти взгляды, словно через перекрестный огонь, и пытаюсь сделать вид, что ослепла и оглохла.

Они уже знают, что их благодетеля и работодателя больше нет. Наверняка об этом трубят все новостные каналы, потому что в наше время любят смаковать громкие убийства. Это проще и интереснее, чем обсуждать реальные проблемы.

– Екатерина Алексеевна, – всхлипывающим голосом спрашивает кухарка. – А нам-то чего теперь делать? Мне идти некуда. Ночевать если, так на вокзале.

Во мне зреет противная ершистая злость. Я только что потеряла отца, у меня рваная рана в груди, а меня пытаются перевести в разговор о кормушке.

Господи.

Я ненавижу их всех.

Нет, стоп. Это думает плохая Катя, потому что она эгоистка, а хорошая Катя всегда поступает правильно. Не юродствуя и не притворяясь, а потому что она вот такая и есть.

– У вас всех оплаченные выходные до воскресенья, – кое-как выдавливаю правильные слова. – С понедельника приступайте к работе в штатном режиме. Всем спасибо. И сейчас мне бы хотелось побыть одной.

Я думала, что в доме будет намусорено, как это обычно показывают после обыска полиции, но все вещи на своих местах, все чисто и нет ни намека на то, что недавно здесь разыгралась трагедия в стиле американских триллеров. Только в кабинете, куда я вхожу первым делом, на дорогом ковровом покрытии уродливые бурые пятна крови и россыпь почерневших капель на противоположной стене.

У меня сегодня много дел и некогда горевать.

Собираю необходимые документы, делаю пару звонков в похоронные агентства и останавливаюсь на том, которое согласно взять на себя все обустройство богатых достойных похорон. Слух немного режет фраза голоса на том конце связи: «Это же наш престиж и наша репутация, Екатерина Алексеевна, так что все сделаем в лучшем виде».

Всем плевать на того, кто в гробу. Мы живем в мире материальных ценностей, общественного мнения. Гроб должен быть роскошным и богатым, чтобы люди не подумала, будто семья поскупилась на похороны. Цветы нужны свежие, чтобы люди не подумали, что семья поскупилась на достойный последний путь. И застолье тоже нужно отрепетировать, чтобы люди…

На этом «празднике смерти» никому нет дела до покойника.

Скажут «Ну, отмучился…» и то хорошо.

Я нахожу в шкафу отца новый, еще с биркой костюм, запечатанную рубашку и пару новых туфель с почти не потертыми подошвами. Аккуратно складываю все это на спинке кресла в гостиной и поднимаюсь наверх, в комнату, которая когда-то была моей.

Нужно забрать тот желтый чемоданчик.

Первое, что бросается в глаза – распахнутое настежь окно и занавески, которые нехотя вздуваются над ним, словно работающие с перебоями легкие. Адски холодно, но это даже к лучшему. В моей голове хоть немного проясняется.

Чемодан стоит там же, где и всегда, где я оставила его в прошлый раз: рядом с кроватью. Бросаю взгляд на металлические диски кодового замка – не похоже, чтобы кто-то пытался выломать его ножом и украсть мои секреты. Хотя, возможно, там просто тряпки и какие-то сентиментальные мелочи. Очень в духе хорошей Кати, сбегая от мужа, взять с собой рубашку с его запахом и подаренную им же по бестолковому поводу мягкую игрушку.

Я наугад верчу пальцами податливые колесики, которые почему-то издают звуки, похожие на треск счетчика Гейгера, как будто здесь природная аномалия и неестественный радиационный фон.

Семь, три, четыре, один.

Шесть, пять, два, два.

Четыре единицы?

Ох, нет, тогда уж четыре шестерки. Очень пафосно и зловеще, потому что, если бы похожий замок висел на ящике Пандоры, он бы точно открывался только так.

Я едва успеваю докрутить последнюю шестерку, как что-то громко щелкает – и металлические скобки синхронно поднимаются.

Отхожу, потому что чемодан стоял вертикально, и передняя тяжелая крышка с грохотом падает на пол, вываливая наружу внутренности каких-то вещей, книг, любовно сложенную серую рубашку Кирилла, плюшевого енота с забавной кривой улыбкой.

И маленький продолговатый предмет, который, как нарочно, падает прямо к моим ногам.

«Давай мы его просто выбросим», – трясется от страха хорошая Катя.

Но я уже присаживаюсь перед ним на колени, смотрю на простой дизайн и всего четыре кнопки поверх плоской металлической грани.

Вот он, мой личный несгораемый шкаф, моя личная плаха.

Нельзя всю жизнь бегать от себя.

Я нахожу компромисс: не беру диктофон, но нажимаю кнопку.

В шорохе и небольшом скрипе записи хорошо слышно тяжелое рваное дыхание и мой собственный голос:

– Он убил ее… Он хоте убить меня, но убил ее… В голове все путается. Мамочка… Мамочка, пожалуйста… Горе-то какое… Мамочка… Я во всем виновата. Я… не хочу жить… Не буду жить… Не смогу так… Никогда не смогу вот так…