Текст книги "Цепная реакция (CИ)"
Автор книги: Ая Баранова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)
– Дом Отдыха находится в лесу, тебе будет море раздолья там погулять! – беспечно улыбается брат. – Я сохранил ссылочку, посмотришь потом, или проще сделаю, организую встречу «В контакте», напишу там все и приглашу наших. А там дальше посмотрим. Может, и не поедет никто. Тогда будем тухнуть в жару на Поклонной Горе, как мы это год из года делаем.
– Договорились! Пойдем вечером гулять в лес! – Семён подходит к двери и достает из кармана сотовый. – Пойду, улажу все ваши бытовые проблемы, а ты купайся, ни о чем не беспокойся, – он подмигивает мне и уходит.
Семён уходит, оставив во мне противоречивые чувства. Вроде бы страсть к нему была прежней, но что-то во мне (или скорее нём) изменилось. Мне сейчас так не хочется об этом думать, и я решительно иду в ванну. Скрупулезно рассматриваю себя в красивом зеркале неровной формы – вечно прекрасная, вечно молодая. Под звуки падающей воды из-под крана расчесываю непослушные кудри, протираю покрасневшие глаза и умываюсь ледяной водой. Так-то лучше! Лицо сразу розовеет, и я становлюсь похожа на нормального представителя хомо сапиенс. Потом залезаю в душевую кабину и долго стою под прохладным потоком воды – мне так хорошо, что не хочется вылезать отсюда. Только минут через тридцать я нахожу в себе силы выключить воду и вылезти наружу.
По меня приятно текут капли воды – не люблю вытираться в жару, поэтому сразу же начинаю натягивать на себя бельё. Возясь с застежкой на лифчике, я чуть не теряю равновесие – на пол немного натекло воды, и мне надо быть предельно острожной, чтобы не упасть. Я тянусь за футболкой и как-то неправильно ставлю ногу – ступня в шлепанце резко едет в сторону и я, не успев ухватиться за раковину, поскальзываюсь и падаю вперёд. Последнее, что я помню, это острая оглушающая боль в виске, после чего голову и шею заливает жаром, и я теряю сознание...
ЭММА
Наконец-то! Честно говоря, я думала, что не доживу до этого момента. Слишком долго я об этом мечтала, и сейчас меня просто распирает от радости и волнения. Полные трибуны зрителей, орущие толпы людей, музыка, громкий голос из колонок, слова приветствия и удачи! Ор не затихает не на минуту, выкрикиваются чужие имена, кто-то машет флагами, руками, матерится, кидается пустыми бутылками из-под сладких газировок и просто сходит с ума от радости, что эта великолепная гонка за призами и первыми местами наконец-то начинается.
Мы первые. Сейчас будет артистик слалом – дисциплина, в которой я чувствую себя очень уверенно, но мне она не очень нравится. Я больше люблю скорость, а здесь торопиться нельзя, потому что если один ролик сделает элемент быстрее, чем нужно, красота и техничность элемента испортится. А так надо продержаться полторы минуты, но сегодня мы будет кататься больше, целых две, чтобы мы могли внедрить в наше представление как можно больше разнообразных элементов. Я придумывала программу долго – она не будет блистать какими-то особенными выкрутасами, стандартный набор элементов, типа крисс-кросса, который я сейчас на нервах делаю без фишек, вейва и вольта, но я изобрела такие классные переходы от одного элемента к другому, что думаю, за техничность я получу высокие отметки.
Конечно, в стиле (это второй критерий, по которому судьи ставят баллы) мне далеко до Вероники – она со своей актерской школой за плечами вовсю использует всякие трюки и танцевальные движения. За одними шпагатами и сальто дело не остаётся, с каждым разом она придумывает все более и более сложные элементы, и что она покажет сейчас, я не знаю.
– Эмма, у тебя лева нога отстает на две секунды, – вынув плеер из ушей, говорит Рома. – Когда ты откатываешь петлю вокруг фишки, ноги должны идти параллельно, а одна у тебя запаздывает, в итоге ты делаешь паузу, чтобы та «догнала» правую, а это техническая ошибка.
– О, спасибо, старина! Я даже внимания не обратила!
– Да не за что! – друг широко улыбается и еще раз проделывает свою сложную программу. За что я обожаю Рому, так это за его роллерскую подкованность – он катается больше нас вместе взятых, потому что ролики и для него были не просто игрушками, а настоящей культурой, в которую он погружен с головой. Он старше нас всех, такой мудрый старший брат, который всегда вовремя пошутит, чтобы никто не ругался, скажет нужные слова и поставит на путь истинный. Роме, конечно, «нечем больше заняться», как быть нашим воспитателем, но что поделать, если мы все единогласно уважаем и слушаемся только его.
Слалом у местных роллеров не очень популярен – нас всего двадцать роллеров, решивших попробовать свои силы в нем, причем из этих двух десятков – шесть человек наших. Я думаю сделать перерыв и смотрю по сторонам – какая-то девчонка совершенно спокойно делает грейпвайн, элемент сложный, но настолько эффектный, что его можно делать все две минуты и все равно получить высокие баллы. В какой-то момент она резко замирает, потом эффектно прогибается и уже эффектно вырисовывает ногами тот же элемент, но уже вокруг одной фишки. Потрясающе! Я так засматриваюсь на неё, что не обращаю внимания на громкий голос из динамиков, что объявляет имена первых участников. Ника тормошит меня за плечо, чтобы мы не пропустили того момента, когда объявляют нас, чтобы помахать рукой зрителям.
Первыми идут имена парней и девушек, с которыми мы не знакомы, но в курсе, что они очень круты в мире роллеров. Им аплодируем даже мы, потому что они сейчас покажут настоящий класс. Девушку, которая потрясла меня своей техничностью, зовут Алина Кравченко. Имя мне не знакомое, но судя по овациям, с которыми встречает её толпа, она хороший роллер. Потом идут наши ребята: Сёма, Саша, Рома, Олег, Ника... и всё. На имени подруги объявление заканчивается, и из динамиков начинает литься музыка. А я? Меня же не назвали? Что за бред? Или я в самом начале, и я прослушала?
– Просим всех ребят, чьи имена только что и названы подойти к главному организатору, Елене, и взять у неё повязку со своим номером. Потом зарегистрировать свой номер для удобства работы судей.
– Ром, ты не слышал, может быть, меня вначале назвали? – спросила я Рому, убирающего телефон и наушники в карман.
– Не знаю, я плеер слушал и если честно, пропустил даже, как меня объявили! Пойди, уточни у той тетки в розовой майке, может, пропустили тебя случайно!
В мою душу прокрадываются нехорошие подозрения, но я постараюсь откинуть их и подхожу к одной из организаторов, прояснить ситуацию. Она окидывает меня таким взглядом, словно я безногий инвалид, который не прочь зажечь на роликах.
– Вы кто?
– Эмма Беркетова.
– Я очень рада, что вы Эмма Беркетова.
– Я хотела бы уточнить, называли ли вы мое имя.
– Нет, девушка, вас нет в списке! Вы уверены, что вы ходили записываться?
– То есть, как это нет? – вот незадача, значит, мне все-таки не показалось!
– Вас нет, Эмма! Может, вы случайно записались на другую дисциплину? – она копается в листочках, выуживает лист бумаг, на котором в столбик напечатано около сорока имен, и начинает искать среди них моё. – Нет, вас тут тоже нет.
– Но я сделала это ещё вчера! Совершенно точно! Нельзя ли мне всё равно участвовать?
– Простите, мы разрешаем участвовать любому количеству участников, но мы просим подать заявку до определенного часа. Попытайте счастья завтра. Списки будут открыты до 12 часов утра, так что вы успеете, – на этом дама жестом просит меня покинуть площадку.
Мне становится жарко. Лицо пылает. Произошла ужасная ошибка, и я чувствую себя опозоренной. Мне хочется провалиться сквозь землю.
– Эмма! А почему тебя не назвали? – спрашивает Ника, медленно подъехав ко мне на роликах. – Ты же хотела участвовать?
– Произошла какая-то ошибка! Я не знаю...
– Эмма, это же ужасно! Хочешь, выступишь под моим именем?
– Ты что! Это же запрещено! Обнаружат обман, и до конца соревнований будем дисквалифицированы обе! – я поворачиваю голову, и мне в глаза бросается лицо Саши, который о чем-то разговаривает с Семёном. Сразу же вспоминается наш утренний спор, и, не сдержавшись, я ругаюсь. Ника хоть и привыкла к моей привычке постоянно материться, сейчас меняется в лице и смотрит уже с укором.
– Эмма, ну не переживай, ты...
– Не в этом дело! Саша утром устроил целую драму, как я плохо катаюсь, в результате мы поцапались, и у меня был только один шанс доказать ему, что я чего-то стою. Это значит выиграть сегодня, или хотя бы откатать лучше, чем этот овощ.
– Тогда дело плохо, – с сочувствием говорит подруга, наморщив лицо. – Наверно, потому что Оля за завтраком обделила его вниманием.
Мы обе зловредно хихикаем – мы-то давно заметили, что Саня по уши влюблен в красавицу Ольгу, которая хоть и видела, что она ему не безразлична, всячески не шла с ним на контакт и только дразнила его. После шутки Ники у меня поднимается настроение, и я даже нахожу в себе силы улыбнуться.
– Не иначе, Ника! – я вытираю мокрое от пота лицо и подумываю, что было бы неплохо принять душ. – Ладно, пойду я искупаюсь что ли, а то мне как-то дурно.
– Ну, а как же наше выступление?
– Я быстро, ополоснусь и вернусь, это десять минут займёт! И потом, я очень на наших ребят посмотреть хочу, особенно на Семёна, потому что я не знаю, как он катается, – мне кажется, что когда я говорила о Семёне, Ника переменилась в лице. Хочу спросить её, что её так удивило, но раздается громкий вой сирены, означавший начало соревнований. Посторонних просят уйти.
– Вот, я – и посторонняя, – недовольно говорю я и сильно обнимаю подругу. – Удачи тебе, детка! Я верю в то, что ты всех порвёшь!
А ведь порвать бы всех могла и я. Мысль, что я могла бы выложиться по полной и стать первой, нервирует меня. Я чувствую себя наркоманкой, которая должна получить дозу, но по каким-то причинам не может. Это самая настоящая ломка – только моим наркотиком был не белый порошок и таблетки, а скорость, ролики, опасность, конкуренция. Я не помню, как дошла до дома – мое сердце стучало, голова была словно налита свинцом. Я начинаю возиться в замке, но дверь открывается без этого. Кто-то дома. Я предполагаю, то это Оля и громко зову её по имени. Мне никто не отвечает.
Я иду в свою комнату, как вдруг останавливаюсь. Мне кажется, или я слышу звук текущей воды? Звук явно идёт из моей комнаты… Что за чертовщина? Я захожу и понимаю, что в нашей ванной кто-то не выключил воду! Там что, Оля моется? С какой стати, у них с Мари вообще-то свой личный санузел! Что-то в этой ситуации кажется мне подозрительным.
– Оля! Ты меня слышишь? – никакого ответа. – Оля?
Я толкаю дверь в ванную и вижу, что вода плещется вовсю! Она хлещет через переполненную раковину, словно водопад – она везде! Просто вселенский потоп какой-то! Меня охватывает паника, и я не сразу замечаю на полу в этой огромной луже Ольгу! То, что она без сознания, это ясно почти сразу! У неё разбита голова – висок, лоб и щеки в крови, а глаза у неё приоткрыты и кажется, что она вообще неживая! Я быстро выключаю краны, и вода из раковины перестает литься через край и начинает медленно просачивается в сток. Оля никак не реагирует на мое появление. Мне некомфортно от того, что я понятия не имею, как ей помочь. Я начинаю вспоминать уроки первой помощи, но у меня не получается даже нащупать пульса – из-за того, что она черт знает, сколько лежит в воде она кажется не естественно твердой и холодной.
Я бегу в комнату за мобильником и начинаю звонить всем подряд. Никто не отвечает. До меня не сразу доходит, что они все сейчас на соревнованиях, а там ни черта не слышно. Я выдыхаю с осознанием мысли, что Ольгу в травм пункт придётся нести мне одной. Предпринимаю попытку оторвать её от пола. Она оказывается тяжелее, чем я думала. Ольга худее и изящнее меня, но, сколько бы она не весила, мне будет тяжело нести вес соизмеримый с моим. Еще меня немного смущает, что на ней ничего нет кроме нижнего белья – я на секунду ощущаю себя маньяком-насильником, который тащит куда-то свою жертву, но глупые мысли быстро сменяются страхом.
Я еле-еле спускаюсь по лестнице – у меня ужасно болит живот. Я никогда не думала, что нести человека так тяжело. Свободной рукой я продолжаю звонить ребятам, но всё без толку! Я запираю входную дверь нашего дома и вижу недалеко нескольких парней, которых видимо ролики оставили равнодушными.
– Ребята, помогите, пожалуйста, моей подруге плохо! – хрипло кричу я, в надежде, что они меня услышат.
Двое из них смотрят в мою сторону, после бросают друг другу пару слов и бегут. Один из них осторожно берет Ольгу на руки, и я моя спина, живот, словом весь организм ощущает огромное блаженство. Я чувствую такое облегчение, что по щекам начинают течь слезы.
– Это моя подруга, она в ванне упала и разбила голову! Я только сейчас случайно её нашла! Вы не знаете, где травм пункт?
– Знаем! – говорит один из них. – В пять минут будем!
Мы действительно быстро находим этот корпус – молодые медсестры, явно скучающие от безделья, аж подпрыгивают, когда видят нас и видят Ольгину голову.
– Вот, на кушеточку её положите! О, какой ужас! Бедная девочка! Все, все, вы можете идти, мы за ней присмотрим!
Я благодарю ребят, радуясь, что все-таки нашлись здесь люди, которые решили не тащиться в пекло на эти соревнования. Парни с некоторым сожалением косятся на Ольгину точеную фигурку, потом кивают, что всегда рады выручить такую девушку. Такую. Ну, вы понимаете.
– А парень у неё есть? – наконец спрашивает тот, кто нес её до медпункта.
– Не знаю, когда очухается, я у нее спрошу, – обещаю я, после чего медсестра выталкивает сначала повеселевших ребят, а потом просит уйти и меня.
– Я не уйду! Я её нашла, и никуда не пойду! Вдруг ей что-то понадобится из вещей, я всегда принесу. А так, кому вы звонить будете?
– Да, ты права. Лена, ей надо рану промыть и шов наложить... А почему она мокрая?
– Она упала в ванной, ударилась обо что-то, а вода в кране продолжала литься... У меня не было времени её вытирать! – начинаю злиться я. – Приступайте уже к работе, хватит вопросов.
Медсестры ускоряются: пока одна из них промывает немалую Ольгину рану, вторая решает поставить ей укол какого-то неведомого мне препарата, на случай, если пошло заражение крови.
– Вколю ей гамма-глобулин, хуже ей точно не будет, – говорит мне одна из медсестер, набрав в шприц лекарство. О да, я а хорошо знакома с этой штуковиной: мне кололи её целый месяц, когда я лежала в больнице с травмой. Никогда не забуду этот тошнотворный сладковатый запах – едва медсестра вскрыла пузырек, меня начинает мутить.
Минут через тридцать Ольге накладывают шов, потом повязку – я все это время сижу в полуобморочном состоянии и гадаю, стошнит ли меня от всех этих медицинских благовоний, окровавленных бинтов и шприцов или нет. Раз в пять минут я звоню ребятам, но в какой-то момент я понимаю, что это бесполезно и оставляю голосовые сообщения на телефоны Олега, Ромы и Глеба. Убрав «Айфон» в карман, замечаю, что у меня все руки в мурашках, и ловлю себя на мысли, что мне очень холодно.
– Простите, у вас чаю нет?
– Ты замерзла что ли? Такая жара, а ты кипятка просишь! На-ка, температуру померяй, перегрелась ты, скорее всего, солнечный удар у тебя!
Градусник показывает, что у меня 38.7. Я чувствую себя на все 40. Мне хочется пить, есть, спать, вымыться, словом все сразу, но я не могу оставить Олю одну. Медсестры накрывают её простыней, отчего меня бросает в дрожь. В ней, такой непривычно неподвижной, есть что-то беззащитное, холодное и суровое, как у покойника. Мне невыносимо смотреть на неё в этой больничной палате, на её перевязанную голову и спокойно сомкнутые веки. Больше всего на свете мне хочется, чтобы она очнулась, начала нести свою надменную чушь и ерошила кудрявые волосы. Медсестры уверяют, что с ней все в порядке, чуть позже она придет в сознание, но прошло уже два часа времени, а пульс у неё так и не зачастил. От страха, невозможного запаха медикаментов и холода меня все-таки тошнит, и я сижу с невозможным кислым привкусом во рту.
Словно в бреду я слышу перед входом в корпус знакомый звон голосов: неужели кто-то пришел? В соседний кабинет заходит несколько ребят. По голосам я узнаю Олега, Рому и Глеба. Они смеются, Рома всё время ругается на английском языке и на что-то жалуется. Меньше всего они похожи на тех, у кого близкая подруга попала в беду.
– Потише, ребята, – донесся до меня голос медсестры. – Там девушке плохо, не шумите, не та обстановка для веселья.
На ватных ногах я дохожу до двери и, опираясь на неё, выхожу к знакомым. Мерзкий запах гамма-глобулина снова ударяет в нос, и меня тошнит второй раз под дружные аплодисменты моих друзей.
– Ууу, Беркетова, дорогая, надо было предохраняться, – насмешливо говорит Глеб, помогая сесть Роме. Вымыв лицо, поворачиваюсь к ребятам и вижу, что травмированный здесь только Рома. Он опять сломал руку. Опять. – Что ты как маленькая, честное слово.
Злость ударяет мне в голову, и дурнота уходит куда-то на второй план. Ненавижу шутки про беременность, особенно после истории с моей сестрой, но сейчас дело даже не в этом. Я резко поворачиваюсь и начинаю кричать на него:
– Блять, Глеб, я ненавижу тебя! Ты вечно общаешься со мной как с куском дерьма, а я с твоей сестрой уже два часа в палате сижу и нюхаю лекарства, от которых меня тошнит! Я черте сколько провалялась в больнице в этом году, ***, думаешь мне приятно сидеть здесь вот?! И если бы не я, то неизвестно, что было бы с Олей, потому что я нашла её в нашем душе с разбитой головой и без сознания! – дальше очень много мата.
– Что произошло с Олей? – в ужасе переспрашивает Глеб и смотрит на меня так, словно это я ей навредила. – Почему ты не сказала нам сразу?
– Я звонила вам, ***, по сто раз! И оставила голосовые сообщения, но вы все слишком увлечены роликами, чтобы меня услышать!
– Ну-ка, тишина! – командует недовольная медсестра, доставая из шкафа сухой порошок для гипса, бинты и какие-то пузырьки. – Ты что так кричишь, барышня? Тебе валерьянки накапать? Что-то ты очень громко орешь для умирающей барышни, которую тошнит при виде уколов.
– Да уж, пол-литра ей сразу нацедите, чтобы она погрузилась в вечное молчание, – шипит Глеб и окидывает взглядом палату. – Где Ольга? Где моя сестра?!
– Молодые люди! – менторским тоном прерывает его женщина. – До вашего появления здесь тут было тише, чем на месте последнего пристанища. Я попрошу вас всех выйти, кроме молодого человека, у которого сломана рука, и девочки, которая вызвалась здесь сидеть до тех пор, пока больная не придет в сознание и ей нужно будет что-то принести...
– Я её брат!
– Брат, сват, для меня не имеет значения. Попрошу вас выйти по-хорошему, иначе я вызову охрану, а предварительно вколю вам по кубику хорошего успокоительного, от которого вы проспите двое суток.
– Да, конечно, только этой курице первой, – недовольно цедит Глеб и чешет к выходу. В последний момент он притормаживает и бросает мне через плечо: – Беркетова, позвонишь мне, если Оле что-то потребуется. Слышишь?
– Иди в задницу, Глеб.
Отправив мне какое-то нечленораздельное ругательство, Глеб уходит вместе с умолкнувшим Олегом. Мы остаемся втроем: я, Рома с исказившимся от боли выражением лица и меддама.
– Кретин, – ругаюсь я. – Тупица. Дурак. Ненавижу его.
– Эмма, ну он конечно не подарок, но ты бы, слушай, повежливей будь иногда, а? – Рома не в нужный момент начинает защищать своего друга, чем окончательно доводит меня до бешенства. Отбросив всякую вежливость, я начинаю браниться всеми известными мне словами, отчего Рома аж в лице переменился. Он делает наигранно-строгое выражение лица, после чего я чуть умериваю пыл.
– Прости. Просто мне очень обидно, он ко мне ни за что так плохо относится. Я старалась вести себя с ним нормально, а он это не видит. Сейчас мог бы сказать мне «спасибо», а он как начинает вот это своё «Беркетова...»! Я ненавижу, когда люди зовут меня по фамилии. Я же не называю его Коноплёв. Я зову его по имени, ну почему этот тупой козёл...
– Ну, не кричи, дорогая, – примирительно говорит друг, пока медсестра возится с его рукой. – Глеб, он такой, либо любит человека, либо нет. У Ольги, Сани, Семёна более трудные нравы, чем у тебя, но он же в них души не чает... Я не хочу сказать, что он тебя ненавидит, нет, просто он считает, что ты ему не близкий человек. Он тебя терпит, потому что ты часть нашего коллектива, но он не общался бы с тобой, если бы вас ничего не связывало. А от себя я скажу, как ты матом ругаешься, это даже у меня пропадает желание иметь с тобой дело.
Роме я возразить не могу: слишком уважительно я к нему отношусь и при нём мне самой, если честно, бывало немного стыдно качать права и ругаться. Он так себя поставил ещё при нашем знакомстве, что с одной стороны, ему доверяешь на все сто процентов, но с другой, не позволяешь себе ничего плохого по отношению к нему. Рома у нас своего рода клей-момент, который мгновенно разрешает все конфликты и мирит народ. Одной его фразы, «черт возьми, кончайте ваши перепалки и давайте катать слалом», хватает, чтобы все перестали выяснять отношения. Однако когда дело доходит до отношений Эммы-Глеба, его обаяние становится бессильно: ни он, ни я не желаем идти на встречу друг к другу, не смотря на Ромины попытки нас помирить.
Я молчу. Мне нечего возразить. Рома дарит мне широкую улыбку и более тёплым голосом добавляет:
– Ну, барышня? На сегодня хватит вражеских действий?
– Да, – весь мой гнев куда-то исчезает, и я ловлю себя на том, что улыбаюсь ему. Совершенно искренне.
САША
Откатал я сегодня, прямо скажем не фонтан – всего лишь четвёртое место в слаломе. Обидно, что первое место отхватила себе девчонка, вторым стал придурок Себа, а третьим и вовсе Олег, который никогда особо на фишках не блистал. Я даже не в тройке финалистов, полный отстой, но есть надежда, что я смогу поправить свое не блестящее положение в следующие дни.
Во мне долго кипит злоба. Особенно я взбесился, когда увидел довольную рожу этого придурка – меня бесит, что этот гей в ярких шортах обошёл меня. Ненавижу Семёна! Он бесит меня по-страшному, меня даже Беркетова меньше раздражает, чем он. Какое-то неимоверное чувство злости по отношению к нему, меня бесит в нем буквально всё: его манера одеваться, прическа как у голубого, его тупорылые плоские шутки, Себа кусок гавна и пафоса, не понимаю, почему Глеб и другие так цацкаются с ним? Неужели они не видят, что он тупой малолетний парниша? Он же даже меня на год моложе, так почему все видят малолетку во мне, а не в нём? Раз понтуется своей дорогой тачкой и постоянными курортами, то он, следовательно, модный и взрослый? Бесит, что ему все в рот смотрят, особенно девки, что Беркетова, что Мари, что Ольга – все считают его каким-то неписанным красавцем, Апполон местного разлива. Да плевать даже на этих сестёр, они на одну страшную рожу, белобрысые, мне они обе не нравятся. Мари всё понты кидает, что она парижанка, а вторая вообще меня чудовищно бесит, дура набитая. Да, Эмка ничего плохого мне не сделала, в отличие от Глеба, мне она никогда предъяв не кидала, и со мной разговаривает нормально. Сегодня утром вообще был первый раз, когда мы поконфликтовали. До сего момента она мне улыбалась, всегда готова была со мной общаться. Один вопрос: ну почему она? Почему не Ольга? Я бы всё отдал, чтобы она перестала смотреть на меня как на малолетку, который в нее по уши влюблён. Я готов ждать, готов делать для неё что угодно, я же просто не могу, не могу, не могу без неё жить.
Её не было сегодня на соревнованиях. Я искал на всех трибунах её лицо, но не нашёл. Она не любит ролики, но я почему-то был уверен, что она придет на нас посмотреть. Не на меня, хорошо. Пусть на своего брата, на друзей, я-то уже понял, что не смогу её завоевать. Она знает о моих чувствах, но ей плевать на меня. Она красивая, взрослая, и она никогда не будет встречаться с парнем моложе её, не будет, потому что это Ольга. Потрясающая Ольга.
Я почти дошел до нашего коттеджа и останавливаюсь у крыльца, покурить. Я делаю первую затяжку и слышу знакомый голос:
– Сань, дай прикурить!
Недалеко от дома стоят Олег с Глебом и что-то перетирают. Два вечных друга. Как я их не вижу, они всегда вдвоём. Если бы Глеб не встречался с Никой, я был бы уверен, что они голубые. Парни что-то не в духе. У Глеба такой жалкий вид, словно ему заехали в пах, а у малышки Олега будто отобрали последнюю конфету.
– Да держи, не жалко. Чё с вами? У вас вид какой-то, неинтересный, – я со смехом протягиваю «Крикет» Олегу, после чего тот быстро прикуривает и отводит глаза. Глеб смотрит сначала на свой ботинок, потом как-то с вызовом мне в глаза:
– Оля... в больнице сейчас! Моя сестра в больнице! А мне не разрешили с ней посидеть, сказав, что эта идиотка Беркетова с этим справится лучше! Она без сознания, ей нужна поддержка, а с ней сидит человек, который её на дух не переваривает!
– Чего? – из-за неожиданной слабости в руках я роняю сигарету. Ольга в больнице? Моя Ольга! С ней что-то случилось? Почему они спокойно стоят передо мной, если она без сознания, и ничего не делали? – Что с Олей? Что?! Что?! Глеб, не молчи, что с Олей? Как она попала в больницу? Она тут? Или её увезли в город? – я чуть ли не с кулаками лезу на него, но Олег неожиданно сильным движением руки оттаскивает меня назад:
– Что ты лезешь на него, словно он виноват! Олька в душе поскользнулась и голову разбила, а Эмма так как не попала на соревнования, ушла домой раньше и увидела её. Между прочим, она себе дотащила её до медпункта и сидит с ней до сих пор, хотя они даже не дружат. Очень великодушно с её стороны.
Его болтовню я почти не слушаю. Какое это имеет значение, что там делает эта Эмма, если моей Оле, моей Оле плохо! Если она без сознания! Какое мне дело до этой Беркетовой?
– Она там сейчас? – севшим голосом спрашиваю я.
– Кто? – тупо уточняет Глеб.
– Блять, Ольга, кто!
– Да там она, там... Чего ты взъелся, Сань? На больную мозоль наступили? – с издёвкой говорит Глеб, но я быстро допёр, к чему он клонит.
– Я с ней посижу пойду! – с некоторым пафосом в голосе говорю я, а докуривший сигарету Олег уныло его сбивает:
– Навряд ли она оценит, она без сознания.
– Да мне плевать! Я буду рядом, я её не брошу!
Я знал, где находится этот больничный корпус. Неприметное здание из серого кирпича с маленькими окошками. Больше похоже на тюрьму, чем на больничный корпус на территории пансионата. На неприметной двери написано, что часы приёма здесь до 10 вечера, и как назло сейчас почти половина 10. Я смело захожу внутрь. Тут очень холодно, и меня мгновенно пробивает мороз и начинает тошнить от сильного запаха лекарств. Где-то вдали я слышу шаркающие шаги и звук пылесоса; я думаю, что есть смысл позвонить Эмме, но почему-то я не смог найти сотовый в кармане.
– Парень, чего ты тут забыл? – неожиданно раздавшийся голос сзади пугает меня. Я оборачиваюсь и вижу полную блондинку лет 30, высунувшуюся из-за двери, которую я сначала не заметил. Почему-то этот факт меня очень напугал, и я нервно сглатываю горькую слюну.
– Я это... подруга моя сегодня к вам попала. С головой, – я касаюсь виска, словно в подтверждении своих слов. – Оля зовут.
– Здесь она, твоя Оля, – дразнящим голосом говорит она. Почему все считают мою влюбленность чем-то постыдным? – Слишком много к ней внимания, вы её видимо все очень любите, раз к ней столько посетителей за вечер. Или она актриса какая-то, а я не в курсе. Только не шуми, будь другом, мы устали за день.
Я попадаю в небольшое плохо освещенное помещение со столом и несколькими шкафами, после чего в другое – большое, выложенное белой плиткой и с ужасным запахом гамма-глобулина. Его запах я ни с чем не спутаю, я провалялся с травмой ноги 2 недели, и мне постоянно кололи эту фигню. Здесь темновато и тихо. Слышен странный треск. Около длинной кушетки, на которой лежит моя любимая девушка, сидит Эмма. Она не слышит, как я пришёл, всё ее внимание занимал белый «Айфон», от которого к ушам тянутся фиолетовые наушники. Источник непонятного звука становится мне ясен, и чувство странной жути частично покидает меня.
Я перевожу взгляд на Олю: при виде её бледного неподвижного лица у меня неприятно сосет под ложечкой. У неё перемотано полголовы ужасными белыми бинтами, из-за чего она кажется чуть ли не мёртвой. Она не дышит, и это так меня пугает, что у меня подкашиваются ноги.
– Чё надо? – тишина прерывается недовольным голосом Беркетовой. Она вынимает один наушник и с претензией смотрит на меня, словно меня здесь быть не должно.
– Я это... к Оле пришёл.
– Ну, садись, – она кивает головой на свободный стул. – Только это, она без сознания уже часа 3 наверно, поэтому вряд ли оценит твоё присутствие, – при этих словах в её глазах загораются нехорошие огоньки. Таким же тоном произнес эту фразу Олег, и я ощущаю приступ злости.
– Это уже не твоё дело, – грубо отвечаю я, и она иронично приподнимает одну бровь. – И кончай гримасничать, обезьяна.
– Если кто похож тут на обезьяну, так это ты, – шипит она, и всё ее внимание снова занимает мажорный телефончик. Минут десять Беркетова, демонстративно не обращая на меня внимания, слушает какую-ту фигню, после чего она, поджав губы, убирает телефон в карман шорт. Видимо, у мобильника сел аккумулятор.
– Тебе хоть звонит на него кто-то, или он так, для понтов чисто? – с издевкой интересуюсь я.
– Главное, чтоб ты мне не звонил.
– Ммм. Беркетова, а скажи честно, ты зассала сегодня в слаломе катать со мной, да? Поэтому решила лучше не участвовать, чем опозориться? – с усмешкой говорю я, и замечаю в её лице ярость.
– Да, Саш, я ждала от тебя именно таких слов!
– А я ждал от тебя, что ты зассышь.
– Ничего подобного! Произошла тупая ошибка, и... – но я нарочито громко начинаю над ней ржать, и она обрывает свой рассказ на полуслове. Она резко встает, мгновенно оказывается рядом со мной и дает мне такую затрещину, что у меня звенит в ухе! Удар такой сильный, что мне кажется, будто у меня сейчас башка с плеч свалится! Я не знал, что Эм настолько сильная. Не врала, значит, Ника, когда говорила, что эта дебилка занималась 2 года боксом. Я вижу, что она хочет треснуть мне второй раз, и успеваю перехватить её руку. Однако я ее недооцениваю, она легко вырывается и бьёт меня еще сильнее по тому же месту.
– Умный такой ты, да? – орёт она. – Думаешь, раз я молчу, значит, можешь любое гавно нести, какое хотелось? Да ты задолбал уже меня, Головешко!
Неожиданно открывается дверь – я решил, что это на наши вопли пришла жирная медсестра, чтобы отчитать нас за плохое поведение, но за дверью неожиданно оказывается Себа с маской гнева на лице. Эмма ойкает, ослабляет руки, и я по инерции толкаю её – со стороны получается, что это я её бью. Себа смотрит сначала на меня, потом на эту суку и резко шагает ко мне:
