Текст книги "Цепная реакция (CИ)"
Автор книги: Ая Баранова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)
А сестра всё это знает. Знает про операцию, знает про курс лечения – мама звонила отцу первое время, сообщить о моём здоровье и моих бесконечных днях в клинике. И как она только может говорить мне такое? Как у неё только язык повернулся унизить меня при всех? Ненавижу её, она же чудовище – а эти её роллеры просто не видят этого. Они такие же жестокие, как она! Может, от них всех отличается Оля, которой совершенно наплевать на эти коньки и которая на людей смотрит объективно – она, как и я, просто терпеть не может эту дебилку... Жаль, что у меня нет такой сестры, как она. Ну почему у меня сестра не Оля, а Эмма? Мне так она нравится – и брат её тоже! И Рома с Олегом! Они такие... о боже мой, я никогда не встречала таких потрясающих людей, причем сразу в одной компании. Друзья Эммы никогда не отличались особой крутостью нрава, но эти – я влюбилась в них сразу же, в каждого. С ними приятно проводить время, и если бы не эти ролики, на которых я физически не могу кататься, я бы не расставалась с ними. Жалко, что у них как-то не принято встречаться с кем-то внутри компании: ребята, с которыми я тусила в Москве раньше, то и дело делились на парочки... А здесь, как я поняла, только Вероника с Глебом имели что-то в прошлом, да Оля все не может отлепиться от настойчивого Саши. Не знаю, чем он ей так не нравится. Такой милый. Такой хороший. Не Семён, конечно, с Семёном лично для меня ни один парень не сравнится, но Саша очень даже симпатичный внешне и приятный в общении. Наверно, Ольгу смущает разница в возрасте – ему всего 19 лет, он чуть старше меня. Хотя Глеба не смущал факт, что у них с Вероникой разница ещё больше.
У Сёмы в этой компании девушки нет. Я очень аккуратно поинтересовалась об этом у парней, на что те со смехом ответили мне, что девушки его мало интересуют, он скорее проведет летний вечер на Поклонной Горе, чем на прогулке с какой-нибудь барышней. Мне интересно, он встречался с кем-то после меня? Мысль, что он кому-то говорит то же самое, что и мне, кажется мне невыносимой. Любовь вообще штука противная. «Я люблю тебя». «Ты у меня самая лучшая». Это слова просто, которые говорятся той девушке, которая на определенный момент времени кажется самой оптимальной. А потом появляются другая самая лучшая, третья, потом один штамп в паспорте, через 5 лет у него появляется сосед, потом ещё один – и так люди тратят время, годы, деньги на поиски одного того самого человека, которому на наиболее долгий отрезок времени можно говорить что-то приятное и интимное. Неискренне это всё. Я за год ни грамм не охладела к нему, и все это время, даже смиряясь с мыслью, что никогда его не увижу, все равно хранила память о нём в глубине сердца. Сейчас я вижу его каждый день, вижу постоянно, и буду видеть до конца лета. А потом надо что-то придумывать.
Вообще, поразительно, как он изменился. Сколько я его помню, в нем о столько радости, смеха, позитива, какой-то безбашенной любви к жизни, что когда он рядом, казалось, любая беда не беда. Прогулять неделю в школе, напиться на крыше дома, гулять всю ночь по Москве с какими-то друзьями, лазить по заброшенным зданиям – это Семён. Теперь же это совершенно другой человек. Мало говорит, постоянно отворачивается, держится ото всех на расстоянии, на всякие безбашенные идеи он лишь качает головой и говорит, что это детский бред. Чтобы он, душа компании, держался на расстоянии? Его новые интонации режут мне слух. Мне все время кажется, что он разыгрывает меня, держась в такой отчужденной манере. Одно радует, что год не сильно изменил его внешне. Одевается он так же, безбожно ярко, ходит с таким же кудрявым шухером на башке, даже шорты носит те же. Я их помню. Он в них ещё в школу ходил... Помню, как наша классная орала на него: «Смени прикид, здесь тебе не курорт!»
Встаю с кровати и тру глаза. С такими мыслями мне определенно не заснуть сегодня. Я осторожно нащупываю ночную лампочку – какое счастье, нам дали электричество! Можно спуститься на первый этаж, попить кофе и покурить.
Спускаюсь босиком по холодным ступенькам. Бьет озноб. Очень холодно. Я в одной тонкой пижаме. В кухне, кажется, ещё холоднее. Щелкаю под носом зажигалкой и с наслаждением затягиваюсь. Одной рукой держу сигарету, второй пытаюсь отодвинуть занавеску на окне. Ого! Ничего себе! Всего лишь плюс 10, льет как из ведра, на небе играют яркие, но редкие зарницы. Сбрасываю пепел в чью-то кружку – кажется, Никину. Дьявол, темно, как в аду. Вся кухня, большая, просторная, отливает каким-то мертво-синим цветом. Только огонек на моей сигарете выделяется на фоне этого мрака.
Снова затягиваюсь и медленно выдыхаю. Серый дым красиво тянется к полотку. Ищу чайник, банку «Нескафе», чашку без окурков – все время налетаю на какой-то колючий предмет на полу и царапаю ногу. Под мирное шипение чайника снова усаживаюсь на разделочный стол около раковины и продолжаю курить. Мне нравится, что в кухне темно. Не буду зажигать верхний свет. Открываю банку с любимым напитком – крепкий запах ударяет в нос. Вообще, немного не то, что я обычно пью, но для такого вечера сойдёт.
Чайник вскипает. Наливаю кипяток в чашку и, прикоснувшись пальцами к горячей керамической поверхности, чувствую, что немного согрелась. Посижу ещё немного и отправлюсь спать. От крепких сигарет меня, как всегда, начинает клонить в сон. Я уже хочу спрыгнуть с разделочного стола, как сквозь тихую дробь падающего града различаю возню в замке. Сейчас мне реально становится не по себе, и я невольно группируюсь. Дверь с некоторыми трудностями открывается, после чего на кухню заходит мокрая фигура... моей сестры.
– Тьфу, черт! Кто окурок не потушил, пожар же будет, – доносится до меня её ворчание. Я бросаю взгляд на чашку и вижу, как тоненькая струйка дыма витиевато возвышается над ней. Эмма нащупывает на стене выключатель, и приятная синеватая кухня заливается ярким жёлтым светом. – О как. Какие люди. Вечер добрый, Мари, – недобро смотрит на меня сестра, после чего снимает небольшое полотенце с крючка и вытирает им влажные волосы. – Кофе пьешь? Сделай мне тоже.
Она знает, что я едва ли когда напрягусь ради неё, но сейчас она говорю это с такой требовательной интонацией, что я не могу отказать ей. Достаю из шкафчика над раковиной большую чашку. Эмма долго трет намокшую голову, после чего бросает это занятие и берет кружку с уже приготовленным напитком. Я по-прежнему сижу на разделочном столе, и молча смотрю на неё. Первый раз в жизни я чувствую себя виноватой перед ней.
– Кофе мало ты положила. Одна водица, – морщится она.
– Сейчас поздно, не надо крепкое пить...
– С каких пор ты обо мне заботишься? Может, и в жару на роликах кататься чересчур вредно, и в припадке сестринской любви и заботы ты решила вычеркнуть меня из списка? – злобно говорит она, кладя себе в чашку ложку кофейного порошка с горкой. – Да, Мари?
– Эмма, послушай... – вздрагиваю я. Как же быстро она обо всем догадалась!
– Нет, это ты послушай, дорогая сестра! Я тебе тут вроде жизнь не порчу, сгоношилась ты с Олей, так на здоровье, я в вашу дружбу не лежу! Я тебе не мешаю, мы живем с тобой в разных комнатах два дня, и 18 лет – разными жизнями! Я прощала тебя всякий раз, когда ты вредила мне, но сейчас я была уверена, что поумнела и изменилась! Или тебе просто претит мысль, что я хоть в чем-то могу быть лучше тебя?
– Эмма, пойми...
– Дура, как я ненавижу тебя! Я прекрасно жила без тебя год! – она вдруг переходит на крик, и мне кажется, что её громкий голос слышен в соседнем доме. – Я люблю свою компанию, но не успела ты приехать, как ты всем здесь диктуешь, что важно, а что нет! Ролики это фигня, не надо на роликах кататься! Для такой ленивой дуры как ты это фигня! Не умеешь кататься, какого черта ты в них влезла? Меня из-за тебя унижают всё время, не понимая, что мы два разных человека! Мы любим ролики, мы ими живем, а ты тупая больная ленивая кляча!
– Но...
– Дай мне закончить! – орёт она, и со всей силы разбивает чашку об стену. Я вздрагиваю: у меня есть опасения, что она сейчас сделает то же самое с моей головой. – У меня была травма спины, серьёзнее, чем твой дурацкий аборт, но я держусь! А ты ноешь о том, какая ты бедная овца, которую поматросили и бросили.
Тут она невольно умолкает. Мы никогда не говорили о моем аборте. В смысле, с ней никогда этого не обсуждали. Я даже подумать не могла, что она считает, будто я пытаюсь вызвать к себе жалость.
– Это было очень жестоко, Эмма.
– Не более, чем твой поступок.
– Эмма, я ненавижу себя за то, что произошло... А ты, так об этом говоришь...
Сестра дёргает головой, типа ей всё равно, и достает из кармана сигареты. Она курить начинала? Ничего себе! Да, она затягивается прямо у меня на глазах и выпускает дым мне в лицо. Сейчас взгляд у неё точно такой же, какой и был всю жизнь – дерзкий, немного озлобленный, очень самоуверенный. В детстве если мама застукивала её за чем-то нехорошим, например, просмотром телевизора вместо чтения учебника, или поеданием сладостей перед обедом, Эмма всегда смотрела на неё так, словно это мама в чем-то виновата. Сестра с годами не изменилась, такой же и осталась, её самооценка не падает вообще не при каких обстоятельствах. Сколько бы люди не уставали от неё и не пытались что-то доказать, она всегда стоит на своём. Эм живёт только своими мыслями, своими эмоциями, под неё словно прогибается весь мир и только поощряет её за такую вольность. Сколько бы не жаловались на неё педагоги в детском саду, Эм всё равно дралась с мальчишками и бунтовала громче всех против киселя на полдник. Учителя на протяжении 11 лет звонили нам домой и жаловались, что она вертится на уроках, грубит учителям и дерётся с девочками после уроков, но ей было плевать, она продолжала себя так вести.
Мне такого никто не позволял: наша мама любила больше меня, поэтому я как её любимица не должна была её разочаровывать. Да и мне не нравилось делать какие-то особо плохие вещи. Я никогда не сидела по подъездам, не списывала, не болтала на уроках, на меня никогда никто не жаловался. Мне нравится, что меня любят, мною восхищаются, но порою так противно кривить душой и улыбаться. Даже если люди не очень хорошо со мной поступали, я всегда делала вид, что все нормально, натягивала на лицо улыбку, в глубине души мечтая их задушить. Эмма всех своих неприятелей жестоко избивала, её же все тихо или громко ненавидели, но мне кажется, что в глубине души все-таки уважали.
– Что ты смотришь на меня? – кричит она мне и хватается за голову. – У меня был ужасный день! Просто ужасный! Сначала Саня довел до истерики, потом ты со своим фортерелем, так еще и с Ольгой сидела, пока ей голову перебинтовывали и делали укол этого сраного гамма-глобулина! Овца ты тупая, вот никого так никогда не ненавидела, как тебя, Мари!
Такой злой я ее никогда не видела. Я с опаской смотрю на осколки разбитой кружки, что плавают в коричневой лужице кофе, и невольно думаю, что я чудом избежала того, что Эмма мне не врезала.
– Прости, пожалуйста, Эмма, – степенно говорю я.
Она делает ещё одну затяжку и бросает окурок в Никину кружку, приняв ее за пепельницу.
– Отвали, сука.
Она поднимается наверх, демонстративно громко хлопнув дверью. Дождь, начавшийся около двух часов ночи, до сих пор не кончился, хотя настенные часы довольно позднее время. Нет смысла мне идти спать, я точно знаю, что не засну. Включаю в телефоне аську – неудивительно, что в такой час всего два контакта в сети. Один из них Семён. Отлично.
«Привет, чего не спишь?»
«В соседнем доме кто-то слишком громко ругался... но меня пугает наступившая гробовая тишина. Все живы?»
Я ухмыляюсь: Эмма в своей обычной манере орет как торговка на базаре.
«Да, было бы конечно классно прирезать свою тупую сестренку, но я не хочу садиться из-за неё в тюрьму»
«И что она сейчас делает?»
Я недовольно поджимаю губы.
«А тебе так интересно? Она спать ушла»
«А ты?»
«На кухне нашей сижу, кофе пью.
«Ну, круто, сейчас приду»
Отвечаю ему каким-то радостным смайликом, и у меня садится телефон. Я чуть оттягиваю кухонную занавеску, посмотреть, какая погода. Печальная. Льет страшно, ничего не видно. С неба струятся огромные, просто гигантские водопадные потоки. Видимость из-за этого просто отвратительная, да и в самой кухне до ужаса некомфортно находиться, уж очень темно и холодно.
Семён приходит минут через десять, каким-то чудом успев вымокнуть до нитки, хотя между нашими домами всего 10 метров.
– Слушай, я есть хочу, но у нас ничего нет, кроме холодного чая. Тут столовая круглосуточная?
– Нет, она с 7 утра только работает, а ресторан и бар да. Зонт бери, сходим с тобой, куда захочешь.
– За зонтом подниматься наверх надо, а там Эмма, не хочу, – отвечаю я и отвожу взгляд.
– Ты скажешь мне, почему вы поругались?
Я пожимаю плечами и надела на замерзшие ноги босоножки.
– Как всегда. Мы сёстры Беркетовы, мы наверно не в этой жизни будем жить в мире и согласии, – с безразличием говорю я, делая вид, что занята красотой своих ног в красивеньких туфельках. На самом деле на меня навалилась неприятная грусть и чувство глубокого сожаления, что я в этот раз уж слишком нехорошо поступила с родной сестрой.
НИКА
Спала я сегодня, простите, ужасно. Я пришла домой в совершенно разобранном состоянии, рухнула на кровать, в надеже, что я смогу просто провалиться в сон, но не тут-то было. Я ворочалась в кровати, всякий раз вздрагивала от грома, потом, когда, наконец, я смогла заснуть, на первом этаже развернулись военные действия. Эмма так громко кричала на сестру, что мне казалось, что они ругаются у меня над ухом. Это была ужасная ссора, и из нее я поняла, что у них на самом деле плохие отношения. Мы говорили с ней про Мари, перед тем как уехать сюда, но я думала, что у них не настолько все плохо. Я разобрала лишь отдельные фразы, но предложения «вычеркнуть меня из списка» мне хватило, чтобы понять, почему подруга орала на близнеца. Видимо, Мари воспользовалась сходством и решила подложить Эм свинью, вот только почему? Они целый год жили порознь, неужели за эти несколько дней они успели что-то не поделить и поссориться?
В те часы, что я спала, мне снились кошмары, что у меня появилась сестра-близнец, которую звали Ольга. Во сне она уводила у меня парней, подруг, отбирала одежду и врала моим родителям, что я употребляю наркотики. В итоге мама и папа решили отправить меня на лечение куда-то далеко, а мерзкий близнец стал им заменой меня. Проснулась я в холодном поту и с облегчением, что это был просто сон. Девушка, для которой подобные вещи, к сожалению, были не сном, все еще спит. А жаль. Мне так хочется поговорить с Эм, рассказать ей, что произошло с нами вчера в лесу, а заодно расспросить её про неё и Семёна, и про то, что произошло между ней и Мари. Я не настолько эгоистка, чтобы будить её, но и ждать, пока она проснуться, тоже не хочу. Я иду в ванную комнату, очень осторожно моюсь и со своего телефона вызываю нам мастера, чтобы пришли через час и починили нам оба душа.
– Девушка, позвоните своему вожатому, он этими вещами занимается. Мы только занимаемся организацией соревнований, – вежливо говорит мне девушка на другом конце провода, чем портит мне настроение. Я ужасно не хочу звонить этому парню, потому что при воспоминаниях о первой ночи здесь мне до сих пор нехорошо. Я глубоко вздыхаю, стараюсь придать своему голосу как можно больше равнодушия и звоню Стасу:
– Привет, моя хорошая. Я рад, что ты наконец-то мне позвонила,– говорит парень. Да, он оставил на моем телефоне миллион сообщений, от него было около двадцати пропущенных вызовов, а если я видела его на территории «Ручейка», я просто избегала его. Что ж, у парня будет повод немного порадоваться. – Как у тебя дела?
– На самом деле, не очень. У нас в доме сломался водопровод, вода течет и заливает ванную. У нас из-за этого одна девочка поскользнулась и упала. И разбила голову.
– Я слышал. У вас дом номер 3?
– Да. Пожалуйста, пришли нам мастера, мы не можем нормально душ принять.
– Ну, ты можешь выйти на улицу и постоять немного под дождем.
– Думаю, я так и поступлю.
– Ника, когда я смогу тебя увидеть? – вдруг изменившимся голосом спрашивает Стас. – Я очень рад, что ты позвонила... То, что между нами произошло... Надеюсь, что ты не решила, что раз это было по пьяни, то не серьезно?
– Ну. Я не знаю.
– Что ты сейчас будешь делать?
– Я пойду в общую столовую, завтракать.
– Мне нужно тут кое-что сделать, вчера два парня умерли, ну ты наверно знаешь?
– Да,– грустно говорю я.
– Я освобожусь через пару часов и найду тебя. Хорошо? Ты только не пропадай.
– Ладно. Увидимся. Не забудь, пожалуйста, про наши души.
– Хорошо, ваши души пусть будут спокойны. Пока, Ника.
Я дочистила зубы. Почему-то после разговора с этим парнем у меня поднялось настроение. Я даже улыбаюсь, несмотря на то, что вчера я пережила ужасный страх. Интересно, а у нас с ним получится что-то или это просто... курортный роман? Вот бы Эмма скорее проснулась, ну почему она так долго спит, когда мне так хочется с ней поговорить?
Я надеваю джинсы, ищу на полках в шкафу чистую майку и слегка подкрашиваю глаза. Раз уж мне сегодня предстоит что-то типа свидания, надо выглядеть хорошо. Я ещё немного кручусь у зеркала в ванной, убирая волосы назад и думая, пойдёт ли мне короткая стрижка. Уже давно хочу коротко постричься, но все никак руки не доходят. После этих волнительных каникул обязательно дойду до парикмахера и изменю имидж.
В соседней комнате слышится возня. Эмма наконец-то проснулась! Я уже в предвкушении нашей беседы, как вижу в зеркале несколько недовольное лицо подруги, которое на моё «с добрым утром!» хмуро бросает:
– Утро добрым не бывает.
– Что с тобой?
– Ничего, Мари достала! – она трет лицо и недовольно смотрит на себя в зеркало. Её волосы, которые она обычно вытягивает феном, сейчас вьются по всей длине, от корней до кончиков, что сильно молодит её. Сейчас ей можно дать не больше 15 лет. – Чёртовы волосы! Ненавижу кудряшки! – она дергает себя за восхитительную прядь, но я молчу, потому что знаю, ей нельзя говорить, какие у неё красивые волосы. Она будет убеждать меня, что кудрявые волосы это ужас, и мне, счастливой обладательнице прямых тёмных волос, стоило бы помалкивать. – Ох, госспади, как голова болит! Ладно, черт с ними! – она лениво причесывается, умывается и недовольно смотрит на меня. – Мне надо пописать. Ты можешь выйти?
У неё странные интонации в голосе. Нет привычной теплоты. Такое ощущение, что она на меня за что-то злится и едва сдерживается, чтобы не наорать. Странно. Я выхожу в нашу комнату, заботливо убираю её кровать и жду, пока она выйдет, чтобы вместе пойти завтракать. Эмма выходит из ванной минут через пять, смотрит на меня и на застланное покрывало, и улыбается.
– Ты моя хорошая! Спасибо тебе большое!
После этого разговор идет в привычном русле, и всю дорогу до столовой мы смеемся, как лучшие подруги, и обсуждаем Стаса, медведя и Глеба. Я не успеваю спросить её про Семёна, потому что мы заходим в столовую, атмосфера которой заставляет нас замолчать. В противоположном конце от входа, висят две большие фотографии с парнями приблизительно нашего возраста. Лежат цветы, игрушки, горят свечи и написанные от руки плакаты. Вокруг всего этого несколько плачущих парней и девушек в чёрном. Дань памяти ребятам, которых вчера убило упавшим фонарным столбом. Со скорбящими разговаривает девушка с длинным светлым хвостом, успокаивает и что-то говорит. Судя по красной футболке, это их вожатая. Рядом с ней так же одетая невысокая брюнетка и Стас. Увидев меня, он тепло мне улыбается и кивает. Эмма наклоняет голову на бок и хватается пальцами за мою руку, давая понять, что она это заметила.
Мы не знаем, что делать в такой ситуации, поэтому вежливо киваем в знак понимания и уходим к буфету, где покупаем себе кофе и булочки с сыром. Буфетчица грустно смотрит в сторону столпившихся людей и тихо говорит:
– Такие молодые были. 20 лет. Вся жизнь впереди, девочки. Как же это грустно.
Нам всем здесь грустно. Мы расплачиваемся за завтрак и хотим найти себе свободный столик, чтобы все это обсудить, как видим, что Олег машет нам рукой и указывает на стол, приглашая нас сесть. Вместе с ним сидят Мари, Семён и Глеб с Ромой. Честно говоря, ни с кем, кроме Олежки и Ромы, мне не хочется иметь дело, но я считаю, что вставать в оппозицию сейчас не стоит, и мы с Эм садимся с ними.
За столом – почти гнетущая тишина. Семён приветствует нас обеих, а Эмме тепло улыбается. Так-так-так. Будет момент, я обязательно выпытаю у неё все, что можно. Мы пьём кофе, стараемся поддержать дружескую беседу, которую завел Рома, но так как все подавлены, она не получается.
– Кто-нибудь был у Ольги утром? – спрашивает Эмма.
– Да, к ней кажется, пошёл Саша, – сонным голосом отвечает Глеб и трёт бледное лицо. Он ужасно выглядит, у него красные белки, ужасный цвет лица и небритость, которая делает его похожей на алкоголика. – Беркетова, спасибо тебе большое, что ты вчера помогла Ольге. Я вчера нагрубил тебе, мне не следовало этого делать. Извини.
– Все нормально. Глеб. Это же родная сестра. Я бы тоже переживала, – говорит она со странной интонацией в голосе. – Что с тобой? Ты плохо выглядишь, ты не выспался?
–У нас Глебу пора посетить кружок анонимных алкоголиков, – с улыбкой говорит Семён. – Я нашел его утром спящим на кухне в обнимку с бутылкой рома. Друг, тебе пора лечиться.
– Да я такого страха вчера натерпелся, что мне необходимо было выпить.
– Что случилось? – участливо спрашиваю я.
– На меня вчера чуть не упала балка, ну типа такого толстого квадратного бревна, которое висело прямо над кроватью. Оно поддерживает потолок... Я открыл окно, потому что мне стало душно... Она раскачалась, и если бы я вовремя не встал с кровати, она бы прибила меня.
– Оо, ужас! – говорит Эмма. – Это как из старого фильма, «Призраки минувшего детства», там чувак спал, а потом его бац, и убило!
Мне кажется, или Глеб при её словах позеленел.
– Да, кстати, я что-то такое помню, – кивает Рома. – Кстати, народ, давайте отвлечемся на что-нибудь более приятное! Для тех, кто участвует в соревнованиях, говорю: из-за плохой погоды они переносятся в крытый зал. Уже можно идти записываться. Эмма, сегодня-то, я надеюсь, ничего не произойдет экстренного?
Эмма выразительно смотрит на Мари и выдавливает из себя улыбку.
– Да, сегодня всё будет хорошо.
– А что вчера случилось, Эм? – спрашивает её Олег.
– Они кое-что перепутали и забыли написать меня, поэтому в списке участников я не значилась! Это либо я виновата, либо они. Но сегодня я покатаю, как следует, – без должного воодушевления говорит моя блондиночка. – Может, после завтрака навестим Ольгу? Мне интересно, как она.
– Обязательно, – кивает Рома. – А сейчас давайте ещё по кофе? Я не могу проснуться из-за погоды, уж больно сильно болит голова.
–Да, – соглашается с ним Глеб.– Я бы тоже выпил, давай сходим, – парни встают из-за стола и, перекинувшись парой фраз, идут в сторону буфета, как вдруг... всё так быстро происходит, что я ничего не успеваю понять! Глеб, спокойно себе идущий, вдруг вскрикивает и в одно мгновенье подлетает к девушке, которая тоже решив перекусить, идет к буфету. Мы резко встаем из-за стола и охаем: Глеб толкает её вперед, и, на то место, где она стояла, буквально секунду спустя падает огромная люстра. Она с жутким грохотом разбивается вдребезги, после чего в столовой наступает гробовая тишина. Глеб после своего поступка словно просыпается и с ужасом смотрит сначала на люстру, потом на девушку, лицо которой исказилось от ужаса, потом на нас. В зале начинаются разговоры, после чего к девушке подлетают какие-то парни и начинают о чем-то с ней говорить и трясти за плечи.
– Вот это да! Вот это Глеб, какой молодец! – слышу я голос Олега.
Девушка заливается слезами и начинает кричать. Парни её успокаивают, но это бесполезно. Она поворачивается к Глебу и лопочет что-то вроде слов благодарности. Тот в шоке кивает, после чего, напрочь забыв о кофе, с каменным лицом говорит нам:
– Надо сходить к Ольге.
ОЛЬГА
Я просыпаюсь от того, что меня ужасно знобит. Мне так холодно, словно я лежу без одежды в ледяном сугробе. Я сонно открываю глаза и откровенно не понимаю, почему я лежу... под чем-то белым в какой-то комнате? Меня что, правда, закопали в кучу снега? Я хочу встать, но у меня ужасно болит голова. Я морщу лоб, но чувствую, что лоб как-то странно стянут, не могу понять, почему. Пальцы нащупывают на лбу что-то вроде повязки из бинтов. Эй, да у меня вся голова замотана! Что со мной произошло? Почему я одна лежу в какой-то больничной палате? Что это за ужасный запах? Как же душно! Я долго не могу понять, что со мной случилось, как вдруг в память ясно врезается момент, когда я мылась в ванной Эммы и Ники, после чего упала... И все. Потом полный ноль. Я заматываюсь в простыню, встаю с кровати и с трудом открываю старое окно.
– Ой, в сознание пришла, как хорошо, – в комнату заходит полноватая блондинка в белом халате. Видимо, медсестра. – Ты наверно актриса какая-то известная или модель, что к тебе стольку народу ходит? Ты уж прости, я сериалы не смотрю наши, все больше импортное кино...
– Нет, я обычный офисный планктон, – говорю я. – Что со мной?
– Тебя вчера принесли с разбитой головой. Девочка, подружка твоя, сказала, что нашла тебя в ванне. Тебя принесли какие-то парни, потом еще много мальчиков заходило тебя проведать. Один из них ушел минут двадцать назад, я его прогнала. Уж больно невоспитанный, начал мне хамить, потому что я его к тебе не пустила!
Саша, с раздражением приходит мне на ум. Только он мог ни свет, ни заря сюда препереться и начать качать права. Глеб бы высказал свое веское «я ее брат и буду сидеть сколько нужно», а Семён очаровательно улыбнулся, и его бы пустили без вопросов. Он с любой женщиной может найти общий язык. Дебильный Саша. Он когда-нибудь допрет своей тупой головой, что он мне не нужен? Что он для меня тупой малолетний мальчик, с которым я никогда не буду встречаться? И вообще, я так сильно люблю Семёна, что будь он хоть самым прекрасным мужчиной, я бы не променяла своего парня на него... При мысли о Саше я ощущаю приступ мигрени. Как же мне плохо. Сейчас бы душу продала за сигарету и крепкий кофе.
– Ты ходить можешь? Тут есть телефон, позвони своим ребятам, чтоб пришли, помогли тебе.
– Да, пожалуй, – с радостью говорю я, как секундное счастье сменяется грустью. – Только я не помню ни одного телефона на память, даже Глеба, дурака этого чертового!
Я не успеваю как следует загрузиться этой проблемой, как этот «чертов дурак» появляется в проеме палаты и смотрит на меня так, словно я чудесным образом вернулась с того света.
– Ольга! Ольга! Как ты? С тобой все в порядке? – панически спрашивает он и садится рядом со мной.
– Да, вполне! Ты очень вовремя пришёл...
– Я тебе одежду принес! И еду! И попить! Тебе нужно что-то? Может, поговорить о чем-нибудь хочешь? – невротический припадок заботливости со стороны брата меня пугает. Он такой бледный, словно не спал сегодня. Глаза красные, вид ужасный, и, кажется, от него пахнет... Он что, пил? Неужели так беспокоился за меня? О, какой он хороший. Ну почему я вечно веду себя с ним, как сука?
– Нет, все хорошо, – осторожно говорю я, настороженно смотря на брата. – Я бы поела, да, с удовольствием. Глеб, я в порядке, правда. Если у тебя какие-то дела, ты можешь идти. Я оденусь, дойду до дома... Хочу душ принять. Его починили, надеюсь?
– Не знаю, сходи к нам, у нас точно все работает. Вот ключ, – он достает из кармана брелок с ключом от коттеджа парней. – С тобой точно все в порядке? Что сказал врач?
– Да-да, всё в порядке. Вот только...
– Что?! – пугается брат.
– Как я сюда попала? Я здесь давно вообще? Медсестра сказала, что меня притащила какая-то девочка и парни... Это кто был? – спрашиваю я.
– Ты вчера поскользнулась в ванне и упала, – дерганно говорит Глеб. Какой-то он до ужаса нервный. – Беркетова тебя нашла и притащила сюда. И просидела с тобой до вечера, даже не смотря на то, что ты была без сознания, – его голос звучит как-то странно, словно он ощущает неловкость. – Вот. Там произошла накладка, и она не смогла участвовать в соревнования, поэтому ушла домой. И видимо, решив принять душ, нашла в ванной тебя... И с ребятами какими-то дотащила тебя сюда.
– Эмма? – удивляюсь я. Надо же, не смотря на то, что мы часто ругаемся, она меня выручила. У меня мгновенно меняется к ней отношение, и вместо привычного пренебрежения, которое я к ней испытываю, я ощущаю сильное чувство... признательности. Конечно, как преподносит это Глеб, так Эмме ничего другого не оставалось, как выручить меня, из чего у меня возникает нехороший вопрос к брату.
– Ты хоть ей спасибо сказал?
– Ну...
– Понятно! – злюсь я. – Глеб, ты бестактная скотина! Немедленно найди Эмму и поблагодари её! Неужели ты так сильно её не любишь, что не хочешь сказать ей пару теплых слов после того, что она сделала? Какой ты кретин! Стыдно за тебя! Стыдно! Нельзя быть таким снобом! Ладно, я сама ей скажу, все что думаю...
Глеб медленно кивает мне, нервно стуча пальцами по колену. Мня откровенно раздражает его невротичность и, отбросив всякую вежливость, я не сдержавшись, рявкаю:
– Черт возьми, что с тобой такое? Ты пил что ли вчера?
– Нет, не пил, я просто плохо спал.
– Мне кажется, ты не хочешь мне что-то говорить! Опять из-за Ники ты киснешь? – недовольно спрашиваю я. Судя по его лицу, я угадала. – Вот сучка! Глеб, ты меня достал, сколько можно уже убиваться!
– Молодые люди, может, вы решите эти проблемы в другом месте? Раз девушка уже хорошо себя чувствует, то, пожалуйста, освободите палату, мне ещё тут порядок нужно навести,– медсестра очень вежливо просит нас уйти, что мы и делаем.
Ну-ну, Глеб, я с тобой потом поговорю. Спасибо ему конечно за то, принес мне джинсы и толстовку, учитывая, что за минувшую ночь на улице заметно похолодало, мне они понадобятся. У меня стучат зубы от холода, и мне очень хочется кофе. Пока я курю, Глеб разговаривает с Олегом, который зачем-то ему позвонил. Глеб передает мне привет от друга и говорит, что ему нужно уйти. Жестом я даю понять брату, что пусть идёт по своим делам, мне помощь не нужна. Глеб одной рукой обнимает меня, после чего, все так же болтая с другом, уходит, а я, неторопливо затягиваясь, иду в сторону нашего коттеджа. Очень надеюсь, что сейчас хоть кто-нибудь дома, потому что иначе придется пилить к парням. Около наших домов вижу парня в черной толстовке, джинсах и ярко-зеленых кедах, в котором я узнаю Сашу. Он стоит мрачнее тучи и курит, думая о чём-то своем, но увидев меня, расцветает. Обычно мне приятно, когда мне радуются, но в данном случае это вызывает раздражение.
