Текст книги "Цепная реакция (CИ)"

Автор книги: Ая Баранова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

«..Не забыть никогда 7 последних звонков – послания без слов – асфальт и мокрый ветер. Высыхает вода в моих детских снах. Со мною беда... никто и не заметил...»

Семён звонит мне опять. Я со злостью снова сбрасываю звонок. Раздается очередной шквал грома. Через секунду звонок повторяется, но я уже не обращаю на него внимания. Гром на улице становится настолько мощным, что Ника испуганно кричит из гостиной – «закройте входную дверь!» Я хлопаю дверью, сжимаю вибрирующий «Айфон» в ладони – утопила бы его сейчас в ванне или выкинула на улицу! Как же он меня бесит! В открытую форточку потоками бьётся сильный ветер, колышет занавески и хаотично раскидывает по кухне красные салфетки. Я закрываю окно, в которое бьются черные голые ветки деревьев. Небо озаряется новой серебристо-искрящейся молнией – почти сразу же, очень громко, грохочет где-то буквально над нашим домом! Резко, сильно, страшно, трясется земля – дощечки на полу ходят ходуном, чашки и еще какая-то посуда на полках звенят, падают на пол, раскалываясь на крупные осколки! На улице раздается какой-то странный шум, который сначала кажется мне понятным, но едва я выглядываю в окно, как вижу, что за окном просто стена воды! Плотной, сквозь нее ничего не видно!

Телефон по-прежнему настойчиво гудит. Снова глухой грохот, монотонный, долгий. Звонок мобильного не утихает, я не чувствую и малейшего желания снять трубку. В какой-то момент трубка замолкает. Этот звонок последний – Семён больше не звонит мне.

Новый разряд грома – мне кажется, или дом начинает немного шатать. В соседних комнатах кричат девчонки: Оля пытается позвонить брату, но, судя по ее испуганным воплям, связь всё время пропадает; Мари что-то говорит ей, Ника предлагает всем спуститься в подвал и переждать грозу там – новый раскат грома поражает нас могучей тряской! Лить начинает с нарастающей силой. Люстра на потолке дрожит, трясётся, лампочки подмигивают – ещё чуть-чуть, и мы останемся без света!

– Мамочки! Вы гляньте на улицу! – с ужасом орёт Ника.

– Блин! Позвоните кто-нибудь парням, может, они скажут, что делать? – вопит Ольга из гостиной. – Я не могу ни Глебу, ни Семену, никому дозвониться, у меня сеть не ловит!

Видимо, Семён из этих соображений пытался связаться со мной, а я, упрямая, не брала трубку. Набираю ему сама. Снова сильный грохот – земля дрожит под ногами. Долго жду, пока Семён возьмет трубку, как, наконец, вижу, что начался разговор. Одна секунда, две секунды, три секунды…

Слышу в трубке какой-то далекий гул. Непонятно... За окном начинает бить град. Стекла сейчас просто лопнут. Меня начинает трясти от страха.

– Семён? – ору я, потому что в трубке слышен треск и шум падающей воды. Мой голос беспомощно тонет в потоке грома. – Сёма! Ау? Чего ты звонил?

Может, он и не мне звонил? Просто у него случайно набрался мой номер? Но не несколько же раз подряд? Несколько секунд я слушаю странные звуки, от которых мне становится не по себе. Новая резкая вспышка резанула по окнам так неожиданно, что я вздрагиваю. Я прижимаюсь к трубке со всей силой, и еле-еле разбираю несколько слов, от которых внутри меня все так и рухнуло.

– Эмма... прости... пока, Эмма.

– Сёма? – ору я в ответ, чувствуя, как от страха перехватывает дыхание. – Что с тобой, где ты?

– Эмма...

– Скажи, где ты?

– В лесу? Стой... Помоги... Стой...

– Сёма, где ты?

– В овраге, Эмма, не надо...

И частые, частые гудки ударяют мне в ухо.

Какая-то невидимая сильная ледяная рука сжимает все внутри. Я не знаю, как поступить. Неожиданный очередной раскат грома, от которого у меня чуть не выпрыгнуло сердце из груди, словно толкает меня вперед. Лес... Он сказал лес. Он сейчас в лесу?! В такую погоду?! Лежит в овраге? С ним что-то случилось, на него упало дерево? Он ранен? Если с ним что-то случилось, я должна помочь, я должна, я должна... Я бросаюсь к двери, с силой открываю её, и выбегаю на темную улицу. Поток воды окатывает меня с такой силой, что я едва не теряю равновесие. Я бегу вперед, кроссовки промокают почти сразу же, волосы прилипают к лицу, и я почти ничего не вижу. Где-то на уровне кадыка чувствуется сильная пульсация, которая мешает мне дышать. Мне кажется, я вот-вот упаду. На меня наваливается странное чувство усталости, словно я не спала больше суток, но новый раскат грома словно заставляет меня бежать.

Раскаты грома учащаются, ливень идет сильнее с каждой минутой. Я быстро ныряю в калитку, ведущую в лес, которая сейчас была открыта и несусь вглубь черного, мокрого леса. У меня совершенно не работает голова, всё, что я вижу вокруг, кажется мне придуманным, ненастоящим, словно бы кошмарным сном. Я бегу вперед, потому что точно знаю, что единственный огромный овраг, где может быть Сёма – где-то впереди. Чёрные деревья, мокрые скользкие стволы, запутанная трава под ногами, ужасные ливень, от которого я вымокла вплоть до белья. Я вся мокрая, грязная, в плохо одетых кроссовках причмокивает вода. Я на минутку останавливаюсь, чтобы перевести дыхание. Мне ужасно страшно, и я боюсь оглянуться, словно бы за мной гонится чудовище. В мокром, полном воды кармане лежит мобильный.

– Где ты?? – кричу я куда-то в пустоту. – Где ты?

Я не знаю, что делать, потому что ливень словно бы торопит меня принять какое-то решение, гром все время пугает, молния дает понять, кто тут главный. Я иду несколько метров вперед, впереди – бесконечный темный сырой мрак, в котором я ничего не могу рассмотреть.

– Семён! – кричу я, но безуспешно. Я кричу еще громче, после чего набираюсь мужества и ныряю в жуткую, поглощающую тьму... Я кричу его имя, бегу быстрее, держась рукой за телефон, который словно бы как-то связывал меня с ним. Я не вижу, куда я бегу, но мне чудом удается избежать столкновения с острыми ветками. В какой-то момент я цепляюсь за торчащий из-под земли корень дерева – меня как-то странно проносит вперед, после чего я приземляюсь в огромную грязную жидкую грязь. Я успеваю закрыть глаза руками, как ощутила, что вся с ног до головы оказываюсь в мокрой гадости. Земля содрогнулась, где-то над головой раздался такой парализующий раскат грома, что мне казалось, что весь мир сейчас рухнет на меня...

Я предпринимаю попытку встать. Все тело, одежда и лицо в жидкой грязи. Темнота навалилась на меня, словно не давая подняться. Я не знаю, где искать Семена, не понимаю, что толкнуло меня бежать за ним в лес, в грозу, но я знала, что сейчас я не развернусь назад, домой. У меня кружится голова, во рту вкус грязи. Гроза продолжается. Гремит прямо у меня над головой, и в какой момент мне показалось, что меня вырвет от страха.

Я замерзла. Ужасно. Я такая мокрая, словно приняла ванну в одежде. Я еле дышу, но всё равно иду по засасывающей липкой глине, вздрагивая при каждом раскате грома. Я иду вперёд, стараясь все громче и громче кричать его имя, как вдруг я слышу, что кто-то зовет на помощь.

– Помогите!

– Семён! – вдруг неожиданно громко кричу я. – Где ты? Сёма? Сёма! Где ты? Отзовись?

Я слышу какие-то стоны и бегу вперед – я бегу, как угорелая, крича, совершенно не глядя под ноги. В какой-то момент я понимаю, что подо мной словно нет земли, и я лечу кубарем вниз, натыкаясь на острые камни и ветки. Я прячу лицо руками, и это спасает меня, но в какой-то момент острая ветка, порвав толстую штанину джинсов, впивается мне в ногу, и я не в силах сдержать вопля! У меня словно отрывают ногу в области колена! Меня тянет вниз, я качусь кубарем, словно какой-то камень, не зная, когда, наконец, этот бесконечный овраг закончится. В какой-то момент меня качает последний раз, и я замираю, ни в силах пошевелиться. Ногу в области колена саднит так, словно я ее сломала. На глазах слезы, в раненном месте начинает жечь огнем. Я зажимаю руки в кулаки и пытаюсь примириться с этой болью, но она берет верх, и я ору! Жутко, дико, остервенело ругаюсь, пока, наконец, пик боли не сходит на «нет».

– Эмма? – раздается крик. – Эмма? Это ты?

Дождь продолжает литься. Он капает мне на лицо, капает на живот, на ноги в разорванных джинсах, откуда течет кровь. Моя кровь.

– Эмма?

Я не могу проронить ни слова. Я не понимаю, кто меня зовет и зачем. Я стараюсь дышать, но вода попадает мне в нос, и я захлебывалась. Мой живот болит так, будто я двести раз сделала упражнение на пресс. А мое колено саднит так, словно мою ногу просто отрывают от меня…

– Эмма...

Меня кто-то зовёт. Словно бы сквозь пелену я слышу голос, который зовет меня по имени. Я еле отрываюсь от земли, приняв сидячее положение. Слева от меня, метрах в десяти, лежит что-то светлое, нееественно яркое для такого черного леса. Белое. Как могла бы быть белая майка на парне. На Семёне.

– Сёма..., – тихо говорю я, попробовав подползти к нему на четвереньках. Ногу саднит до невозможного, но я в силах преодолеть расстояние между нами. Семён лежит на боку, как-то странно согнувшись и обхватив руками колени. Я неуверенно касаюсь его плеча и тихонько его трясу.

– Сёма? Это я. Эмма.

Он резко дергается и поворачивается ко мне лицом. Я вскрикиваю. Некогда задорное загорелое лицо с привлекательной усмешкой сейчас все залито кровью, перекошено и испачкано землей.

– Сёма!

– Ты в порядке, Эмма? – я скорее догадываюсь, чем слышу.

– Да! Что с тобой? Ты можешь встать?

– Эмма, я не смогу больше встать, – стиснув зубы, говорит он. – Я упал на спину... Я не встану больше. Никогда... Я умру сейчас. Я знаю, Эмма!

– Что значит, не сможешь? Я позвоню сейчас нашим, они нас спасут! – кричу я, начав агрессивно трясти его за плечо. – Семён! Сема! Все будет хорошо!! – я пытаюсь мокрыми рукой нащупать телефон в кармане. Я достаю «Айфон» и пытаюсь найти в полной темноте кнопку выключения блокировки, но тот не подает никакой реакции... Аппарат сломан. Его залило водой, и он не работает.

Не работает. В такой момент, когда нужен рабочий телефон, он не работает!

Гребанный телефон!

– Неет! – кричу я от злости. – Включись! Включись! Давай же, работай... Сёма! – вдруг опешила я. Друг закрыл глаза и не подает признаков... жизни. Я роняю телефон в вязкую лужу и нагибаюсь к нему. – Семён! Семён!

– Я ждал тебя. Чтобы извиниться... Прости меня, Эмма. За всё прости.

– Семён!!

– Пока, моя хорошая.

– Нет! Нет!! О госспади, нет! – начинаю истошно кричать я. Я пытаюсь встать, но жуткая больно в ноге режет колено снова. Мои глаза полны слез боли, бессилия, страха, я не знаю, что мне делать... Я не могу нести его, как Олю. Не смогу. Он слишком тяжелый, у меня ранена нога, и я не смогу не то, что его, даже себя поднять... Я начала нащупывать в его карманах сотовый, в надежде, что может быть работает он... Меня ждет разочарование: «Айфон» такой же модели, что и у меня лежит около его головы, так же не в рабочем состоянии.

Я словно нахожусь в странном бреду. Ливень хлыстает с прежней силой, молния все так же ярко сверкает над нашими головами... Я без сил падаю на холодную землю, которая в какой-то момент перестает мне казаться такой уж гадкой и противной... И я… словно отключаюсь. Страх победил. Сознание, полное ужаса, покидает меня, я проваливаюсь в ужасный, полный крови, страха и вони кошмар, от кого не могу спрятаться, не могу проснуться...

ГЛЕБ

Не могу заснуть – веки и словно свинцовые, голова – чугунная. Я не понимаю, сколько времени – не то час, не то два ночи. Я без конца ворочаюсь, пытаюсь закрыть глаза, но всякая дребедень навязчиво лезет в голову. Я точно не сплю, каждые пять минут я открываю глаза и ворочаюсь в кровати, при этом есть ощущение, что мне снятся кошмары. Я то и дело вздрагиваю от навязчивых, страшных картинок в моем сознании и не могу заставить себя не думать о них. Мне снится какой-то банальный студенческий кошмар: я в родном Физтехе, на лекции по финансовому анализу, которую читает нам завкафедры прикладной экономики. Мы с Шуриком, ленивые оболтусы, дружно спим на последней парте, хотя знаем, что впереди трудный экзамен и надо сейчас заниматься больше. Лектор, кажется, и не думает умолкать, как вдруг прерывает себя на полуслове и ни с того ни с сего спросил меня, что такое коэффициент рентабельности активов и коэффициент рентабельности капитала. Я что-то пытаюсь бормотать, хотя задним умом догоняю, что это элементарно, и я это знаю. Потом я каким-то чертом уже не сижу за партой, а стою у доски, лектор посмотрел на меня просто крайне недобро, а вся аудитория противно дышит мне в затылок... Я вспоминаю формулу, формулу, формулу, но понимаю, что ничего не могу написать на доске...

Я отрываю голову от подушки, стараясь проснуться – первая пугливая мысль, что завтра экзамен, а я не готов и у меня элементарно нет с собой шпор. В мозгу крутятся термины, формулы, проценты, символы... Через минуту я вспоминаю верную формулу расчета коэффициента рентабельности активов и капитала, после чего с улыбкой ложусь обратно, радуясь, что мои нелёгкие студенческие будни закончились.

Однако тревога не оставляет меня и не смотря на поздний час сомкнуть глаза и уснуть не получается. Наверно я плохо сплю из-за духоты, но ложится спать с открытым окном я не решился из-за ужасной грозы, которая началась где-то часов в 9, 10 вечера и длилась довольно долго. Меня просто ужас взял, когда я увидел эту стену воды, черное небо и огромные молнии и уже было пожалел, что не ходил эти годы в церковь и не знал ни одной молитвы.

На настольных часах загорается четыре нуля – время ровно полночь. Часы почему-то начинают звонить, хотя будильник на такое время я не ставил. Я нажимаю на все кнопки – но звон становился только громче, что выводит меня из себя, и я резким движением сношу его с тумбочки. Будильник падает с позвякиванием, циферблат гаснет, и в комнате снова становится угрожающе тихо и темно.

Я нашариваю рукой ночник и включаю свет. Небольшая лампа слабо освещает мое временное жилье, создавая на стенах неприятные, длинноватые тени, которые еще и ко всему как-то дергаются. У меня ослабло зрение от сильной мигрени, поэтому думаю выпить таблетку. Или рома, чтобы немного отключиться от этой чернухи и более адекватно смотреть на вещи. Я с недоверием смотрю на потолок, надеясь, что прикрепленная мастером балка не упадёт на меня второй раз.

Я выхожу из комнаты, тихо толкнув дверь – она с легким скрипом подается вперед. В этом доме, кажется, вся мебель издает старческие звуки. В коридоре холодно, и я беру майку со спинки стула и только с пятой попытки нахожу отверстия для головы и рук. Так же на ощупь я спускаюсь вниз, попав сначала в гостиную. У девчонок дом спланирован удобнее, у них лестница выходит сразу на кухню. В комнате, в которой живёт Семен, погашен свет и зашторены окна, но мне кажется, что Семёна на диване нет. Подойдя чуть ближе, я в этом удостовериваюсь и решаю, что друг сидит в каком-нибудь баре с Ольгой.

Пользуясь тем, что никого на первом этаже кроме меня нет, я включаю свет везде, даже в небольшой прихожей, чтобы не нервничать от того, что я вообще не вижу, где нахожусь. Сон мне как рукой сняло. Решив провести пару часов на кухне, я ставлю чайник, включаю радио и открываю дверцу бара в надежде что-нибудь выпить, как вдруг слышу настойчивый, неприлично громкий для столь позднего времени стук в дверь. Стук довольно странный, сильный, требовательный, словно кто-то со всей силой колошматит в дверь. Наверно, Семён вернулся. Поддатый что ли? Я быстро открываю дверь, чуть толкнув её вперёд, и на всякий случай интересуюсь:

– Кто?

Так как фонарь не работал, на крыльце довольно темно. Я открываю дверь полностью, чтобы поглядеть на ночного гостя. Света из коридора и кухни хватило, чтобы осветить пришедшего.

Это девушка. Не могу понять, кто это, потому что она... ужасно грязная.

– Ой... прости! – «кто-то» начинает икать, смущенно закрывая лицо руками, и делает несколько шагов назад. – Извини, Глеб, ошиблась коттеджем, прости... Прости! Я ухожу! Прости, Глеб!

Я понимаю, что этот голос мне хорошо знаком... Боже мой! Это же Беркетова! Это Эмма! Но в каком виде! Какой-то быстрый липкий страх селится во мне – у неё разбито всё лицо! Всё лицо! Там нет живого места! Щёки, лоб, нос, губы и покрыты кровью и засохшей глиной, волосы спутаны и в слое засохшей земли. Одна штанина джинсов порвана до колена, от второй почти ничего не осталось, брюки вообще еле держатся на талии, нога окровавлена – её избили? Изнасиловали? Жуткий страх парализует меня так, что ноги становятся ватными, а внутри все холодеет. На неё напали? Она чудом спаслась, убежала? Здесь маньяк? Много маньяков? Я шокирован и испуган до такой степени, что не могу проронить и слова – возьми себя в руки! Глеб, ты мужик, возьми себя в руки и помоги ей, Глеб! Я не могу шелохнуться, поэтому чтобы хоть как-то себя образумить говорю себе чуть ли не вслух:

– Возьми себя в руки!

– Ты прости, Глеб, я ухожу..., – испуганно сипит Эмма. Она смотрит на меня с таким ужасом, словно я хочу убить её. – Я просто ошиблась, ты не сердись, прости, что разбудила, я просто...

В какой-то момент я пересиливаю нарастающую внутри панику и затаскиваю её внутрь. Эмма не сопротивляется, но ходит она как-то странно – заваливается на одну ногу, потом падает на пол и вскрикивает. Я доношу её до кухни, нахожу стул, пониже и поустойчивее, и насильно сажаю её. Сейчас я отчётливо вижу её всю: первое, что ужасает по-настоящему, даже не изуродованное лицо, которое, по сути, просто грязное, а большая рана на правой ноге, над коленом. Она успела чуть затянуться, но не до конца, и в центре она ещё кровоточит. На ней столько грязи, что, я боюсь, уже пошло заражение крови. Тут нужно вызывать Скорую, но я сейчас вообще не могу сообразить, где найти мобильный, какой у этой скорой номер и вообще как объяснить, где мы и что с ней!

Я не могу смотреть ей в глаза: в них читается такой ужас, что у меня просто язык не подворачивается спросить, что с ней произошло. Я трясу головой все время – мне даже думать об этом страшно. Так, Глеб. Сейчас ей нужно помочь – у Эммы шок, она не справится, ты должен ей помочь, она маленькая, слабая и беспомощная. Включи ты голову, Глеб! От волнения не могу вспомнить, где лежат нужные медикаменты... Потом понимаю, что аптечку из сумки я уже сегодня доставал, она лежит на кухонном столе... Так, точно. Я достаю оттуда несколько больших кусков ваты, мочу их в раковине и промываю её рану на ноге.

– Я сама... – сипит Эмма, тянет перепачканную в глине и чем-то зелёном руку, при этом неловко сносит стоящую на столе бутылочку с перекисью водорода. Та опрокидывается на стол, залилась на пол и капает ей на одежду. Быстрым движением ловлю пузырек, радуясь, что всё пролиться не успело.

– Тихо, – я стараюсь говорить как можно более миролюбивым голосом. – Не бойся, слышишь? Я же тебя не обижу, сейчас промою твою рану на ноге, умоешься тогда потом сама. Но сейчас давай я лучше, – я на всякий случай держу перекись в руке, потому что если и это прольётся, то придется будить парней и просить лекарства у них. – Сейчас будет немного щипать...

Едва я касаюсь ваткой поврежденной кожи, как она дёргается, по-детски пищит и заливается слезами.

– Ну-ну-ну! – я разговариваю с ней уже как с маленьким ребенком. – Тихо, от небольшой порции перекиси ещё никто не умер...

Тут лицо её резко меняется: казалось бы, она уже успокоилась, что находится в безопасности, как снова начинает плакать и икать одновременно. Эмма как-то пугливо отклоняется от меня, но делает это неудачно и падает со стула – видимо, у нее нарушена координация движений. Она отползает куда-то в угол, прижимается спиной к стене и начинает рыдать.

– Что случилось? – я теряюсь, не знаю, как мне себя вести. Строго говорить с ней просто язык не поворачивается, но нужно как-то вернуть её к нормальному состоянию, она же сейчас явно неадекватна! Оля обычно приходит в себя после того, как я выливаю ей на голову стакан воды, и сейчас я делаю то же самое. Работает. Кричать она перестает, издает лишь слабые нечеткие звуки; что-то похожее воспроизводят новорожденные дети.

– Мокро, – плачет она и начинает кашлять. Чувствую укор совести – ну вот, теперь ей еще и холодно. Молча помогаю Эм подняться с пола и снова усаживаю её на стул. Достаю из комода чашку, ищу чай, мед, снова грею чайник – всё это не проронив ни слова, чтобы не поднимать поток эмоций и не вынуждать её что-то говорить. Ей надо прийти в себя, и только потом пытаться добиться от неё чего-то. Ставлю перед ней приготовленный чай и продолжаю промывать её рану.

– Глееб, – говорит она и снова тихо начинает плакать.

– Всё позади, – сейчас я больше сконцентрирован на её ране – то, что я сейчас делаю, это очень хорошо, но завтра нужно будет отвезти ее в травм-пункт, чтобы наложить шов. – Всё, я тебя больше не мучаю. Чай пей, а то остынет.

Достаю из бара какой-то виски – не знаю, какой он на вкус – вообще первый раз такой вижу. Его название ничего мне ничего не говорит. Беру два стакана, один наливаю дополна – себе – второй, на треть, ей. Ставлю перед ней мензурку и велю пить то чай, то виски, по очереди. Жалко, что коньяка нет – он бы сейчас был больше в тему. Ой, надо же ей и поесть дать что-то, нельзя ей пить на пустой желудок. От еды она отказывается. Ровно как и от виски, и от чая. Смотрит на всё это так, словно я предлагаю ей отравиться.

– Эм, – я сажусь рядом с ней и осторожно спрашиваю. – Что случилось? Тебя избили? Тебя... изнасиловали? – сглатываю. – Я никому не скажу из ребят, если ты не хочешь... скажем, что ты упала, поскользнулась... но скажи мне? На тебя кто-то напал?

– Семён, – еле выдавливает Эмма и как-то кашляет, словно чем-то подавилась. – Семён...

– Боже мой! – у меня чуть ли не дыхание перехватывает. – Он тебя так? За что? Погоди, где он сейчас?! Его поэтому сейчас там нет? В своей комнате!

Она опять плачет. Неужели у него поднялась рука так её избить? Не может быть! Мне даже не верится! Самое плохое, что он мог сделать – это обидеть её на словах, но не больше! Семён даже с парнями никогда не дрался! А тут... Многие конечно здесь ведут себя несколько по-другому, но такого от Семёна я не ожидал – я даже не могу себе представить, что такого могла сделать Эмма, чтобы вызвать такой порыв гнева с его стороны!

– Семёна больше нет.

– Что случилось? Он жив?

– Он мёртв.

«Мёртв» – эхо в голове и полный шок. Я пошатнулся. Мёртв! Семён мертв! Что она морозит? Почему она тогда в таком состоянии? Подождите – Госпади, что за? Я ничего вообще не понимаю! Мой мозг отказывается что-то понимать! Почему умер? Как умер? Зачем? А она почему тогда вся в крови?

– Он умер в грозу, – начинает Эмма, всхлипывая. – Он звонил мне днём... Извиниться. Я не хотела говорить. С ним. Дура... Он решил погулять в лесу... началась гроза... Я увидела пропущенные звонки... Перезвонила. Он взял... Просил о помощи... Я побежала ему на помощь...

– Ты одна рванула в лес, хотя начиналась гроза?

– Я нашла его... Бежала... Дождь лил, я упала на сук в овраге и поранила ногу. Мне было ужасно... больно... – она начинает истошно рыдать и продолжает свой жуткий рассказ, от которого мне с каждой минутой все больше становится не по себе. – Я виновата, я виновата, я его убила!

– Что ты говоришь? – в шоке переспрашиваю я.

– Я не помогала, я на него накричала, он из-за меня...

– Перестань! Ты... ты... это все место! Место! Это место... нет, не ты... – я делаю большой глоток виски. – Эмма, как ты спаслась? Почему ты не позвонила? Мы бы пришли к вам...

– Наши «айфоны» залило водой... – она достает из кармана свой телефон с поцарапанным стеклом и кидает его на стол. – И его, и мой... Я потеряла сознание, а когда проснулась, было просто темно. Не знаю, сколько я там пролежала... Я встала... и пошла обратно, потому что знала, что не смогу его поднять. Я увидела свет на 1 этаже и решила, что это девочки не ложатся спать... Вот. Извини, что тебе пришлось... возиться со мной.

– Перестань так говорить, – голова начинает болеть сильнее, чем час назад, когда я спокойно лежал в своей кровати.

Семён. Сейчас его лицо чётко стоит у меня перед глазами. Моего друга больше нет. Да, он всё-таки был мне другом, как бы я не издевался над ним, его тупой молодой башкой, его ошибками, огрехами, глупостями. Он был мне близким человеком. Действительно, был! С ним прошло немного времени – всего погода, но какие плотные были эти полгода. Мы виделись каждый день, катались на роликах, ходили в кино или боулинг, втроем сидели у нас дома, я привык к нему, я привык к тому, что он есть. Есть у нас, у меня, у Оли, есть в компании, такой наглый, яркий, знающий себе цену, но ещё где-то совсем глупый и наивный. Семён. Ярчайший человек из всех, что я знал – сейчас он лежит мертвый, в холодном лесу, один. Он... Не может быть!

– Он точно умер? – мне кажется, что я говорю не своим голосом. – Может, потерял сознание? Ты уверена?

Она дёргано кивает.

– Надо завтра искать тело... Точнее, – я не могу, как ужасно сейчас в этой обстановке звучит слово «тело». – Семёна искать... Нам всем, ты, если сможешь, отведешь нас, парней... Олега, Рому, Санька, может Оля с нами пойдет... О, Госпади, Оля! – у меня даже голос от волнения пропал .Оля! Она же... не переживет... Какой я тупой, как я долго соображаю, она же не сможет без него, она же любит его больше всего на свете, как она... Я бы сам лучше сейчас умер, чтобы не думать об этом, чтобы даже не представлять себе это, чтобы...

У меня затекает спина и шея. Встаю и начинаю нервно ходить по комнате. Эмма пугливо смотрит на меня, словно ждёт какой-то реакции. Эх, я дурак! Какая же она храбрая девочка! Я бы наверно ни сейчас, ни через десять лет не нашел бы в себе силы и мужества броситься на поиски человека – он то ей практически чужой, она знает его всего пару дней. Но она большая молодец. Я недооценивал её, никогда не видел в ней такой силы и мужества.

Делаю большой глоток виски, потом, повертев немного стакан в руке, допиваю всё, что в нём плещется, после чего тянусь к бутылке. Пару глотков и идти спать. Надо заставить себя отдохнуть, завтра будет очень трудный день. Труднейший в моей жизни. Хотя минуточку. Он уже как два с лишним часа идёт. Этот труднейший день в моей жизни.

– Спать хочешь? – спрашиваю я Эм.

– Да.

– У нас оставайся: меня сейчас ничего не вытолкнет на улице в половину третьего ночи, в такой темноте провожать тебя до вашего коттеджа... Да и тебе ходить надо поменьше. Пошли, – я встаю со стула и даю ей на себя опереться.

– Я в гостиной вашей могу лечь, – тихо говорит она, когда мы входим в соседнюю комнату. – Вот диван... Оставь меня тут, я...

– Тут Семён... спал. Не надо, – как-то криво объясняю я, но она понимает и идёт со мной наверх. В коридоре немного теплее, чем когда я ночью спускался по нему на кухню – может, просто виски наконец-то начинает работать и согрел меня. Мы входим в мою комнату. Как хорошо, что я оставил везде свет: ночь темная, хоть глаза выколи.

– Ты мыться будешь? – спрашиваю её. – Тут санузел примыкает к комнате, иди... Или ты как, стоять вообще можешь?

– Лучше я завтра... мне Ника поможет. Я сейчас... упасть куда-нибудь хочу. Умереть просто... У меня все болит. Нога. Голова. Горло. Спина.

– Переодеться тебе все-таки надо, – кашлянув, говорю я. – С твоих штанов, точнее того, что от них осталось, комки глины летят. Я тебе это... майку свою дам. На, вот, – нахожу что-то в шкафу и даю ей. – Я отвернусь, – несколько конфузно говорю я и отворачиваюсь.

– Да, размеры мы носим немного разные, – раздается её голос минуту спустя. – Но спасибо. Я оборачиваюсь. Плечи у неё висят где-то почти около локтя, а низ майки достает до середины бедра. Какая она мелкая, даже меньше Оли. Эмма ложится в кровать и забивается поближе к стене, и натягивает на себя одеяло. О чем-то думает, но я не могу понять, о чем. Лицо у неё расслаблено, без выражения, что делает её какой-то неживой. Обычно у неё напряжены все мышцы лица, рот изогнут в ухмылке, в глазах какой-то блеск, дерзость, а сейчас она словно потухла. Я ложусь рядом, не став выключать ночник: у меня развилась жуткая боязнь темноты за эти несколько дней.

Мы лежим молча минут десять. Сон и усталость мне как рукой сняло. Эмма тоже лежит с открытыми глазами и смотрит куда-то мимо меня.

– Почему не спишь?

– Не могу. Я о нём думаю.

– У меня тоже, Эмма, – тяжело выдыхаю я. – Бедная Оля.

– Оля? – переспрашивает Эмма и смотрит на меня с недоумением. – Они дружили? Оля с Семёном?

Дружили? Я усмехаюсь. Лицо сестры не выходит у меня из головы. Я не знаю, как я буду говорить ей это. Я не знаю, что с ней будет. Честно говоря, я не знаю, что будет со всеми нами.

– Если бы дружили, Эмма, – я ловлю себя на мысли, что мне нравится произносить её имя. Оно же в действительности очень редкое и красивое. Как и она сама. – Они встречались… полгода. Очень любили друг друга. Оля без него пропадёт… Я не знаю, что с ней будет завтра. Не знаю…– мне кажется, или при словах «они встречались» Эмма побледнела. Она смотрит на меня так, словно я сказал ей какой-то кошмар. Её лицо искажается от ужаса, и она смотрит мне прямо в глаза.

– Семён и Ольга? Встречались? Ты ничего не путаешь? Они? Вместе?

– Поверь, в кого влюблена моя сестра, я в курсе. А что тебя так удивляет? – каким-то бездушным голосом спрашиваю я.

Лицо Эммы странно меняется – кажется, что в голове у неё сейчас миллион мыслей, и она не может их сформулировать. Наконец, она, собравшись с мыслями, начинает очень медленно рассказывать про Семёна…и Мари?!

– Они что? Встречались? Да? – осторожно переспрашиваю я. Какого черта? При чем здесь Мари, если он встречался с моей сестрой?

– Да. Год назад... Они это... вместе в одном классе учились… Это вообще долгая история... Не об этом сейчас. Мари и Семён. Мари любила его. Больше всего на свете. И он её. Они были первые друг у друга, они бы были до сих пор вместе, если бы не...

– Что? – с нотками паники спрашиваю я.

– Мари сделала аборт. В школе. От него. Родители были в ужасе просто от этого, они ссорились каждый день, потом папа подал на развод, потому что ему надоело, что мама не занималась нами. Мари уехала с мамой в Париж, а мы остались в Москве. И так год мы жили порознь, иногда писали друг другу по электронной почте, но не виделись... Она приехала до конца лета в Москву, чтобы мы пообщались.

Всё рассказанное кажется мне бредом. Я стараюсь переварить всю информацию и как-то разложить всё по полочкам, но выходит у меня плохо. Мари и Семён – пара? Ольга и Семён – пара? Мари и Ольга – подруги?

– И так совпало, что Семён в одной компании с тобой?

– Да. Мы с ним познакомились за день до того, как она прилетела. В «СтарМаркете».