Текст книги "Цепная реакция (CИ)"

Автор книги: Ая Баранова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)

– Совершенно уверен, – озадаченно отвечает Андрей. По его голосу невольно делается обратный вывод. – Там был указатель на поворот, который отмечен в карте. Я еду правильно, девчонки!

– Эй, слова выбирай! – смеется Тима.

Мы уже порядком устали от дороги, но одно радует, что погода в общем неплохая. Сухо и даже немного солнечно. Когда мы выезжали из Москвы, шел ливень, а сейчас даже немного потеплело.

– Дрон, я, конечно, верю тебе, но когда Глеб втирал мне про этот «Ручеек», я понял, что это в двух часах езды от города. Ты нас маринуешь уже почти четыре, и я не уверен, что мы на месте! – ворчит рэппер, вынув один наушник из уха. – Нам вообще там медом что ли намазано, что мы туда так ломимся?

– Мы едем их проведать, – терпеливо говорю я. – Узнать, как у них дела, ничего ли плохого не случилось.

– Угу, – выразительно кивает друг и пишет кому-то смску. Не отрываясь от столь занимательного занятия, он с иронией интересуется: – А позвонить не дано?

– Они не берут трубки! Никто! Уже неделю! – восклицает Маша.

– Чтоб я так жил, неделю ни с кем не разговаривать по телефону, – Тима сокрушенно качает головой, понимая, что покой ему только снится. – Ну, лады, мне то что, Эмку проведаю, да с Саней есть пара тем, обсудить надо, так что едем.

– Спасибо за разрешение, приятель, – смеется Андрей. – Мы в пути уже четыре часа, а ты проснулся! Эй, гляньте, по обочине какая-то толпа идет, может, местные, давайте у них узнаем, куда нам дальше ехать.

Я высовываюсь из окна и, прищурив глаза, смотрю вдаль. Где-то в полукилометре от нас тащится компания парней и девиц нашего возраста, отчего-то кажущаяся мне знакомой. Яркие пятна одежды заставляют меня волноваться: знакомый пестрый зелёный, сиреневый, красный, коричневый... Вижу девушку с буйной шевелюрой тёмных кудрей, сейчас она машет рукой, словно просит притормозить, очень высокого парня, рядом с ним невысокую девочку с тёмными волосами... Знакомые фигуры, знакомые цвета одежды... Неужели это..?

– О, мамочки! – едва слышно охает Андрей, а вслед за ним раздается громкий вопль хорошо поставленных на уроках вокала связок Маши:

– Это они!! Там ОЛЯ!!! Моя ОЛЯ!! Андрей!! Это они! Что с ними!! Я ничего не вижу!! Тормози около них, это они!! ОЛЯ!!!!

В салоне начинается возня: мы все лезем поближе к окошку, посмотреть, Маша верещит, кричит, вертится, дергается, и уже порывается вылезти из машины на полном ходу, Тима забрасывает свой плеер куда подальше и тоже проявляет интерес к событиям снаружи. Андрей жмёт на тормоз, и мы в считанные секунды подъезжаем к группе. Сейчас толпа видна более отчетливо, и я вижу, что это действительно наши друзья! Вся наша компания... Рома, Сёма, Оленька, Ника, Эмма, это они! Грязные, бледные, как-то странно пошатывающиеся, они смотрят на нас так, словно мы свалились с луны или мы невероятный мираж, оазис посреди пустыни! Наши мальчишки и девчонки! Что с ними?! Почему у них такой вид? Почему они идут по обочине как стая бродяг? Почему они так плохо выглядят? Они машут и вопят, как ненормальные, парни бегут нам на встречу – до нас доносятся крики, среди которых можно разобрать только наши имена.

– Парни! – кричу я, и выскакиваю из автомобиля, не дождавшись, пока Андрей полностью остановит машину. – Какого черта... Вы что такие грязные... Что с вами... Вы почему...

Я не помню, кто первый из них чуть не задушил меня в объятия и с таким чувством заорал мне в ухо «Маргарииииитааааа!», но подразумеваю, что это был Олег. Потом сразу же следуют Рома, Глеб, Эмма, Вероника – они вопят, как ненормальные, ревут, кричат наши имена, обнимают так сильно, словно мы не виделись несколько лет. Андрей и Тима немного тормозят, не зная, что делать – обнимать, заваливать вопросами и молча смотреть на то, во чтопревратились наши друзья. Семён, с ног до головы залитый кровью, стоит поодаль с какой-то девушкой на руках – мне не видно её лица, и я не могу идентифицировать её. Хотя блондинка, мне кажется, у нас только Эмма. Отойдя на несколько метров от дороги, Семён кладет её на землю и садится рядом сам. Она не шевелится. Это сто процентов. У неё неестественно наклонена шея, и как-то странно лежат руки, её измазанной кровью тело похоже на сломанную игрушку... К горлу подкатывает тошнота, и я силой подавляю в себе рвотный рефлекс. Я стараюсь не смотреть туда и разговариваю с другими ребятами.

Пахнет чем-то кислым и протухшим. Ужасный запах, у меня даже глаза слезятся. Я едва справляюсь с дурнотой. Бросается в глаза незнакомое лицо какой-то девочки – невысокой изящной шатенки. На земле, чуть поодаль, сидит Эмма и что-то делает. У неё перебинтовано колено и сейчас, закусив губу, она отряхивает коричневатый бинт от грязи и вытирает выступившие на глазах слёзы. Рома, Олег и Глеб о чем-то говорят с Андреем, ошарашенным при виде этой картины, и при этом постоянно кивают в сторону Семёна. Парни говорят очень тихо и быстро, Олега понять вообще не возможно, он делает паузы между словами лишь, когда делает затяжку. У него дрожат руки, в лице нет цвета, один только страх и собранность – я первый раз вижу его таким.

Глеб же, обычно собранный до предела, сейчас слишком рассеян – он постоянно смотрит по сторонам, словно наблюдает за кем-то. Точно не за Олей, она сидит в совершенно другой стороне, на асфальте. Она ревёт, обхватив голову руками и уткнувшись лицом в грязные коленки. Маша сидит с ней рядом, и пытается успокоиться, но та повторяет лишь имя «Мари» и давится слезами. Мари? Она никогда не называла Машу Мари, никто никогда не называл её как-то иначе, чем Маша. Может быть, она говорит о ком-то другом? Вавилова смотрит на неё с непонимаем, потом отводит глаза, и мы встречаемся с ней взглядами. Я пожимаю плечами, потому что совсем не имею представления, кто такая Мари. Я могу лишь предположить, что это имя той красивой шатенки, которая была месте с ними. Маша гладит подругу по спине, встает и подходит ко мне.

– Что за бред? – шепотом говорит она, оставив Ольгу в покое. – Они все как с ума посходили, они невменяемые какие-то! Если бы я их не знала, я решила бы, что это кучка психов сбежала из лечебницы! Глеб им точно покупал путевки не в дурдом?

– Сам Глеб нормальный, – говорю я. – Не в порядке Оля. И какой-то девушке, что с Семеном, сейчас тоже плохо…

Маша пихает меня локтем в бок:

– А Вероника сейчас демонстрирует совершенно адекватное поведение?

Ника сидит в машине Андрея, свесив ноги наружу и положив голову на спинку водительского сиденья. Она смотрит в одну точку, не моргая и не меняя позы уже несколько минут. Потом с застывшей маской на лице тянется к бутылке с минералкой и жадно припадает к ней губами. Тонкие струи текут по щекам и шее, капая на колени коричневыми каплями. Вероника не обращает внимания на то, что вода затекает ей за пазуху. Я осторожно отнимаю у неё бутылку, пока она не разлила всё из неё, и смотрю ей в глаза. Там – пустота. Словно смотрю в глаза кукле. Ноги у неё все в запекшейся крови и пыли, шорты порваны, на одном кроссовке нет подошвы, ноги по щиколотку в сырой глине, руки все в мелких царапинах...

– Что с вами произошло? Ты можешь мне сказать?

Она резко меняет положение – чуть подается вперед, и её тошнит. Обильно и долго, после чего она едва не теряет сознание. Я подхватываю её и помогаю ей сесть на землю так, чтобы спиной она опиралась о боковую сторону машины. Я немного трясу ее за подбородок, после чего она отвечает вполне нормальным, чуть недовольным голосом:

– Чего ты мучаешь меня? Там кошмар ... Мне надо побыть одной, оставь меня. Оставь меня, Маргарита! – довольно резко говорит она и вытирает слезы с влажных глаз. – Что ты пристаешь, мы такое увидели, мы такое пережили...

Я первый раз вижу Нику такой грубой – она всегда отличилась приветливостью, и для меня совершенно дико видеть в родных чертах столько строгости. Я в шоке делаю несколько шагов назад и не знаю, что делать. Я чувствую себя бесполезной. Я беру бутылку с водой и даю попить Оле, у которой на минералку происходит такая же реакция – её обильно тошнит, после чего, правда, она перестает плакать.

– Там... страшно, – прерывисто вдыхая, говорит Оля. Маша смотрит на неё с жалостью, словно та лишилась ума, и вытирает ей лицо влажными салфетками. – Страх, боль и слезы. Ужас... Мы... Там чуть не умерли... Нас убивало... Всё время. Все время. Ножи. Ванна. Голова. Балка. Медведь напал. Нас все время хотели убить и поссорить, – я только сейчас обратила внимание, что у неё перебинтована половина головы. Бинт в некоторых местах испачкался и покраснел, видимо от крови, и вот-вот упадёт. Ей необходимо сменить повязку или хотя бы затянуть её.

– Олечка, у тебя там рана? – я заправляю прядку волос ей за ухо, и ищу в толпе Андрея. – Андрей! Андрей! Принеси аптечку!

Аптечка нужна не только Оле. Бинты, йод, пластыри разлетаются как горячие пирожки. Парочке лиц не помешала бы и валерьянка: кто-то плачет, кричит, другие же молчат словно парализованная. Со всех сторон я слышу имя «Мари» – именно Мари, не Маша! – его говорят с неподдельным ужасом и болью, шёпотом, после него так или иначе следует имя «Эмма». Я подхожу к незнакомой девочке, которая более-менее отличается сейчас нормальностью среди других, и надеюсь узнать у неё хоть что-то.

– Привет! – как можно более ласково говорю ей я. – Хочешь воды? Почти всю выпили, сделай пару глотков!

– Не надо, спасибо, дай другим, я себя нормально чувствую, – мужественно говорит она и тянется. – У вас работают телефоны? Сотовые? Ловят? Вызовите скорую, позвоните куда угодно, у нас половине народа требуется помощь врача!

– Андрей позвонил отцу, тот вышлет к нам скорую и...

– Да что этот папа сделает, – недовольно перебивает меня она.

– Этот сделает.

– Мм. Ясно!

– Как тебя зовут? Я Маргарита.

– Алина, очень приятно. Я с вашими ребятами общалась много под конец нашего отдыха… Мои раньше уехали, потому что у нас в команде двое парней погибло… – эта девочка говорит так быстро, что я вообще не могу ничего понять из её слов.

Несвязный рассказ Алины пугает меня. Смерть? О чем-то похожем говорила Оля, но мне как-то странно верится в то, что они говорят. Алина... Минутку, если это Алина, то кто тогда Мари? Мне трудно думать, потому что все вокруг явно неадекватны, и от этой неразберихи и ужасной вони, у меня затруднен мыслительный процесс.

Я вижу, что несколько человек столпилось около Семена и лежащей рядом девушки. Я нетвердой походкой приближаюсь к ним и опираюсь на Рому. Нервный голос Олега как раз в эту минуту что-то говорит:

– Андрей позвонил нашему папе, он выслал к нам вертолеты со скорой помощью, они будут буквально через пятнадцать минут. Им надо нас найти, он дал им приблизительные координаты. Все будет хорошо.

Семён как-то странно наклоняет голову и не своим голосом говорит.

– Ей это уже не поможет.

– Эй, а это кто? – говорит подошедшая Маша и осторожно приседает рядом. Она осторожно тянет девушку за руку, и внутри меня все просто рушится от страха. За спиной раздается несколько щелчков зажигалкой, потом чье-то сдавленное ругательство мужским голосом. На асфальте с разбитым лицом и телом лежит… Эмма.

Эмма?!

– Блять! Эмма? Она умерла?! Что с ней? – слышу сзади крики Тимы. – Эмма!

Я не могу в это поверить – в желудке словно образовался кусок льда. Наша Эмма. Сейчас лежит мертвая – лицо у нее стало словно чужим, его трудно узнать из-за того, что оно все залито кровью, но, тем не менее, видно, что это она. Просто без сомнений. Вокруг нас становится тихо. Я не могу сдержаться, и начинаю плакать. Семён становится бледным, как мел, но молчит. Маша, глядя на меня, тоже дает слабину, и её глаза вмиг становятся мокрыми. Тима, не проронив ни слова, отворачивается и закуривает.

– Это не Эмма! – со злостью в голосе говорит Семён, но говорит так тихо, что его почти никто не слышит.

– Семён, что ты говоришь такое? – так же тихо переспрашиваю я.

– Это не Эмма. Эмма жива.

О боже. Неужели он тронулся умом? Какой кошмар, девушка же откровенно не живая, она не дышит, она не двигается, она больше никогда не будет двигаться, потому что её тело словно сломано пополам, а он говорит, что она живая? Впрочем, что тут говорить, у меня тоже у самой уже не все в порядке с головой, потому что мне кажется, что несколько минут назад я видела Эмму живой.

– Эй! – неожиданно грубым голосом говорит Тима и затягивается. Я слышу столько боли в его голосе, что вздрагиваю. – А кто та девушка, которую обнимает Глеб?

– Ника, кто же ещё, – не повернув головы, говорит Маша. Она наклоняется и гладит Эмму по руке, с невероятной жадностью рассматривая её лицо. Я ощущаю резкий дискомфорт, особенно где-то в горле.

– Это не Ника, это какая-то блондинка!

Я отрываю взгляд от тела и гляжу туда, куда показывает Тима. Глеб действительно обнимает какую-то девушку, но она стоит к нам спиной, и мы видим только то, что она высокого роста, почти как Ольга, и светловолосая. Под такое описание из нашей компании подходит только Эмма, но это не может быть она. Мы трое как идиоты уставились на то, как Глеб разговаривает с незнакомкой, не в силах понять, кто же это.

– Ника покрасилась в блондинку?

– Ника сидит сейчас около машины, вон там! Это Глеб Эмму обнимает, потому что у неё сестра умерла, Мари.

Час от часу не легче. Им потребуется помощь психиатра, потому что у Эммы не было никогда никакой сестры!

– Глеб обнимает Эмму? – насмешливо говорит Тима. – Олег, это даже не смешно, они не переваривают друг друга. И Эмма, к сожалению, больше уже никого не обнимет.

– Тим, не держи меня за дурака, Эмма жива, она стоит с Глебом, умерла Мари. Её сестра близнец. Эмма просто про неё не рассказывала. Она поехала в дом отдыха с нами. Мари. Её раздавило автобусом. Мари умерла.

– Эмма жива? – с какой-то истеричной ноткой в голосе переспрашивает Тима и нетвердым голосом кричит: – Эмма?!

Девушка, стоящая рядом с Глебом, оборачивается – потом что-то говорит ему, хлопает его по плечу и идёт к нам. Когда между нами остается метр, я понимаю, что ошиблась – это действительно Эмма, но, там значит эта самая Мари? Какой бред! Голова у меня сейчас просто треснет от всей этой ерунды!

– Эмма?! Зачем ты заставляешь старого дурака волноваться! – спрашивает Тима и крепко обнимает подругу. – Ты себе представить не можешь, что я почувствовал, когда увидел... увидел...

– Ты не можешь себе представить, что там с нами случилось, Тим.

– Было бы неплохо, если бы ты поподробнее рассказала нам. Кто такая Мари? – прошу я слабым голосом, как мой сип тонет в грохоте приближающегося вертолета.

ЭММА

Я сижу на земле и понимаю, что мне ужасно хочется три вещи. Я хочу вымыться, выспаться и умереть. Я такая грязная, что меня сейчас просто вырвет от собственного запаха. Во рту такой вкус, будто я не чистила зубы целую вечность и сейчас готова продать душу за зубную щетку и пасту. В глазах комки засохших слезы, вся я в глине, крови, слизи, сукровице – мне так тошно от самой себя, что хочется закрыть глаза и больше никогда их не открывать. Когда ко мне подошли Марго и Маша и протянули бутылку минералки, я с удовольствием прополоскала рот, но легче мне от этого не стало. Я вытягиваю ногу перед собой и нервно тереблю перепачканный бинт. Кто-то кричит имя моей сестры. Я не хочу думать о ней. Не хочу сейчас быть рядом с ней, как не хотела быть с ней в последние минуты её жизни и вообще когда-либо. Её больше никогда не будет. Она больше никогда не испортит мне жизнь. Она больше никогда не устроит мне проблем. Она больше никогда не отобьёт у меня друзей, не поссорит с родителями и не унизит меня. Никогда не будет лучше меня, потому что её самой больше никогда не будет. Мари исчезла из моей жизни. У меня совершенно неоднозначная реакция на её смерть, и я не могу понять, что сейчас преобладает во мне: боль или облегчение?

Я прошу у Андрея телефон и звоню папе. Я не знаю, что говорить ему, с чего начать, но я набираю номер по памяти и жду, пока ответят. Эти несколько секунд, что он не берёт трубку, кажутся мне настоящей пыткой. Наконец, я слышу в трубке какой-то грохот, напоминающий стрёкот вертолета.

– Папочка, я люблю тебя очень сильно...– начинаю реветь я, напрочь забыв о том, зачем я позвонила.

– Я уже все знаю, Эмма! – кричит мне папа, и я так и вижу, как он плачет. – Я лечу к вам! Отец Андрея позвонил мне, мы скоро будем! Скоро будет помощь, уже летят к вам! Все будет хорошо! Держитесь!

При его словах со мной что-то происходит... Родители. Я о них даже не подумала. Папа уже в курсе. Папа уже знает, что у него больше нет дочки. К горлу подкатывает комок боли, и я начинаю рыдать. Телефон падает у меня из рук и шлепается в сырую грязь, на которой я сидела. Я плачу. Я рыдаю. Громко, ужасно, надрывно. Я очень люблю своих родителей. Я так люблю их, что не подумала о том, что у них теперь будет только одна дочь. Они будут хоронить своего ребёнка, свою маленькую любимую девочку, которую они любили, баловали, хвалили и которой гордились. Они любили Мари больше, чем меня. Намного больше. Они даже наверно... предпочли, чтобы я умерла вместо неё. Они бы расстроились меньше. Правильно. Так было бы лучше. Семён был бы счастлив, мои друзья были бы счастливы, мои родители были бы счастливы. Я должна была умереть вместо неё. Это нечестно.

– Эмма, всё будет хорошо,– я вроде бы слышу чей-то голос, но не могу понять, кто это.

– Это всё неправильно... Неправильно... – говорю я.

– Ты о чем?

– Я должна была... вместо неё. Я. Я, – реву я и, уткнувшись головой в колени и спрятав лицо, постоянно повторяю эти слова. – Я должна была умереть... Её все любят. Ее любят родители, вы с ребятами, Семён, её любят все, а я никому не нужна, меня все ненавидят! – давлюсь слезами я, с каждой секундой всё больше и больше понимая ужас своего положения. – Это нечестно!

– Успокойся, Эмма! – меня кто-то обнимает и гладит по спине, но от спокойного голоса мне делается только хуже. Я резко поднимаю голову и вижу рядом с собой Глеба.

– Глеб, что тебе надо?

Глеб не отвечает, смотря на меня с жалостью. Я чувствую себя невероятно убогой и испытываю желание толкнуть его. Он молчит некоторое время, после чего степенно отвечает:

–Успокойся, я просто не хочу, чтобы ты мучилась одна. Я не знаю, какие слова нужно тебе сказать, но знай, что мы тебя не бросим. Ты не одна.

Его слова мне сейчас как рыбке зонтик. Что он понимает? Что он знает о том, как мы жили с ней? Сколько боли она мне принесла, сколько гадостей сделала, сколько заставила страдать. Я не хочу ничего объяснять ему. Я не хочу при нём плакать, потому что этот человек для меня чужой и не хочу показывать ему свою боль. Это слишком большое доверие. Я стараюсь не сталкиваться с ним взглядом. Меня выдают заплаканные глаза, но сейчас я держусь почти нормально. Я резко встаю, отчего у меня начинает кружиться голова, и быстро тру лицо. Я вроде держусь молодцом, однако едва в поле зрения попадает тело Мари и сидящий рядом Семён, как меня сотрясает судорога и слезы снова рвутся наружу. Я никогда не смогу спокойно говорить о своей сестре, потому что для меня это самое больное место.

– Уйди...,– прошу я.

– Перестань.

Он делает какой-то жест руками, который на подсознательном уровне кажется мне доверительным. Я топчусь на месте и закусываю губу, после чего не выдерживаю и в порыве обнимаю его.

– Гле-еб! – рыдаю я.

– Всё будет хорошо. Ты справишься с этим, – при этом он гладит меня по голове, а от его слов мне хочется рыдать ещё больше, потому что хорошо теперь точно ничего не будет. – Мы тебя не бросим. Мы поможем. Ты не осталась одна.

– Почему это с нами произошло? Почему? Почему пострадала Оля? Почему пострадал Семён? Почему больше нет Мари?

– Мы в этом не виноваты. Здесь никто не виновен, и уж прошу, не вини в случившемся себя.

– Глеб, ну почему Мари? – я долго плачу, пока в какой-то момент я снова начинаю казаться себе глупой. Что я за нытье развела? Я же никогда не ныла и никогда никому не плакалась? Да что со мной происходит, какое я право имею грузить его своими проблемами, когда у него самого не все в порядке? – Я уже успокоилась, спасибо. Можешь больше не успокаивать меня, – я отталкиваю его от себя и делаю шаг назад. – Спасибо большое.

– Эмма, это наша общая беда. Мы прошли через это все вместе и как раньше уже не будет. Неужели ты не понимаешь, что твоё горе – это и наше горе?

– Вы не любите меня. Мне Саша сказал. Вы все меня ненавидите.

– Эмма! – он тряхнул меня за плечи, и мне это показалось немного унизительным. – Ты разве не видишь, что всё изменилось? Что мы пережили вместе за эти дни? Мы через такое прошли, что вообще страшно даже подумать! Разве ты не понимаешь. Что пройдя через всё это мы стали по-другому друг на друга смотреть? Неужели ты думаешь, что я буду так же к тебе относиться, после того, как ты спасла мою сестру и лучшего друга? Неужели ты думаешь, что узнав тебя, я буду, как раньше, игнорировать и унижать тебя? Неужели ты такая глупая? Ты, правда, так думаешь?

– Извини, я знаю, что говорю бред. Это только на словах так, правда. Я так не считаю, просто не пойму, отчего меня понесло говорить всякую ерунду. Я к тебе тоже изменила свое отношение, впрочем, как и к Ольге. Но зачем это обсуждать?

– Эмма, тогда, когда Саша сказал, что мы с тобой..., – начинает Глеб, как кто-то кричит моё имя. Я оборачиваюсь и вижу, что это мой лучший друг, Тима, который тоже решил приехать к нам на помощь. Только сейчас до меня доходит, что он, что Марго, что Маша вообще не в теме всей этой ситуации с... моей сестрой, и им надо это объяснить, причем лучше мне. Я хлопаю Глеба по плечу со словами:

– Извини, меня зовёт друг... Потом поговорим...

Мне кажется, что он хочет что-то сказать, но я не даю ему закончить. Я поворачиваюсь к нему спиной и решительно ухожу прочь, понимая, что я поступаю неправильно. Ощущение, словно я сделала сейчас очень важную ошибку, что не оставалась и не выслушала его. Я ускоряю шаг, чтобы не дать себе времени подумать об этом, и со слезами бросаюсь на шею лучшему другу.

– Эмма, – шипит Тима. – Зачем ты заставляешь старого дурака волноваться? Ты себе представить не можешь, что я почувствовал, когда увидел... увидел...

– Ты не можешь себе представить, что там с нами случилось, Тим, – шепчу я.

– Было бы неплохо, если бы ты поподробнее рассказала нам. Кто такая Мари? – с несколько ненормальным выражением лица просит меня обалдевшая от всего этого Маргарита, как вдруг мне кажется, что я слышу откуда-то с неба грохот. Мы все умолкаем и задираем головы, видя, что к нам летит три вертолета. Они долго приземляются, потому что автострада очень узкая и нужно оставить место для того, чтобы смогла проехать машина. Мы как завороженные следим за ними, после чего, наконец, огромные винты перестают крутиться, и через минуту оттуда выбегают работники скорой помощи, с большими аптечками в руках. Я вижу отца Андрея, потом из вертолета выходит мой папа, и я наконец-то понимаю, что все плохое закончилось. Я в безопасности.

– Папа! – тихо шепчу я, чувствуя неприятную дрожь в ногах. – Папа! Папочка!! – я бегу ему на встречу и обнимаю. Запах его одеколона и дорогих сигарет заставляет меня расслабиться и дает ощущение защищенности. – Папа, как же хорошо, папа!

Папа ничего не говорит мне, но сильно-сильно сжимает в объятиях и целует в макушку, как всегда делал, если мне было очень плохо. Этот родной запах дома! У меня подкашиваются ноги, и мне не хочется отпускать его, потому что мне страшно. Я хочу к маме. К моей любимой дорогой мамочке, которая сейчас где-то далеко и совсем не знает, что со мной. Подошедший к нам врач скорой помощи просит меня сесть на землю и дать ему осмотреть мою ногу, рана на которой выглядит просто ужасно, но я не в силах оторваться от папы. Тот гладит меня по голове и велит делать то, что попросила доктор. Я послушно сажусь на землю, и женщина с добрыми глазами аккуратно снимает грязный бинт и достает из своей сумки чистые, а так же ножницы, мазь и какие-то другие лекарства.

Она промывает мне рану, и ногу начинает ужасно щипать, но я, зажав зубы, мужественно терплю. Папа еще раз гладит меня по голове и уходит куда-то. Помощь оказывают не только мне, скорая равномерным слоем распределяется среди нас. Я вижу, как кладут на носилки Мари и накрывают её белой простыней. Я стараюсь не смотреть в ту сторону, но это выше моих сил. Вижу, как рядом с ней стоит отец, смотрит на её бледное в крови лицо... Он стоит ко мне спиной, и я не вижу, как он плачет.

Перепуганной, но всё равно очень красивой Ольге два врача перебинтовывают голову, один занят Роминой рукой, и целых три человека крутятся вокруг Семёна. Потом я вижу, как Оле помогают встать и её сажают в вертолет. После чего тоже самое делают и с остальными. Нас всех сейчас доставят в больницу. Папа и отец Андрея и Олега позаботились о том, чтобы мы быстро получили помощь. Вот что значит быть уважаемым и богатым человеком. Не будь столько связей и денег у наших родителей, мы сейчас сто лет ждали помощь. Только Мари это уже не поможет... Врач заканчивает возиться с моей ногой и спрашивает меня, могу ли я самостоятельно идти. Я киваю и слишком быстро вскакиваю на ноги, отчего у меня перед глазами все начинает двоиться. Мне кажется, что я сейчас упаду, но двое людей в белых халатах быстро подхватывают меня и сажают в один из вертолетов, где уже сидит Ольга, припавшая губами к бутылке с водой Саша, Глеб и Олег со своим отцом. Последние двое садятся поплотнее, и я без сил падаю на свободное место.

– Спасибо вам большое, что вы прилетели так быстро, – говорю я.

Отец Олега быстро кивает мне и кричит пилоту, чтобы тот заводил мотор. К нам подсаживается один врач, на случай, если в дороге кому-то станет плохо. В салоне вертолета становится очень шумно, и только минут через двадцать я привыкаю к этому грохоту.

– Мы летим в больницу, где вас тщательным образом осмотрят и сделают все необходимое, – говорит отец Олега. – Главврач, мой друг, нас ждет, он освободил для вас несколько палат. Ваши друзья, все, летят на вертолетах вслед за нами.

– Мой папа тоже? – спрашиваю я.

– Он поедет на машине вместе с Андреем, забрать Рошель из аэропорта, она будет в Москве через два часа. Потом все трое приедут в больницу.

– Мама прилетит?!

– Мама, мама, – кивает он и звонит кому-то. – Они летят? Нормально? Сколько вертолетов? Десять? Что! О господи! – он бледнеет на глазах. – Какой ужас... Телевиденье уже знает? Нет, никаких интервью они давать не будут! Да! Я так сказал! Беркетов тоже считает, что им не следует пока... Вова примет нас в больнице, потом мы отвезем их всех по домам. Да! Никаких журналистов! Все! Пока!

– С нами хотят говорить журналисты? – спрашивает Ольга, не выпуская пластиковую бутылку «Бон Аквы» из рук ни на минуту.

– Да.

– Почему? – серьезным голосом спрашивает её брат.

– Ваш «Ручеек»... сгорел до тла. Весь. Никто не остался в живых, если только как вы не убежали раньше времени в лес. Спасатели и пожарные уже летят туда, но не факт, что кого-то кроме вас удастся спасти. Поэтому-то пресса и может заинтересоваться вами. Сейчас все новости будут гудеть только об этом пожаре, и пока вы не дадите интервью, они не оставят вас в покое.

Ольга издает протяжный стон и кладет голову на плечо к Саше, который незамедлительно обнимает её.

– Да, Оленька, – с сочувствием говорит мужчина. – Вы попали в настоящую беду, и, слава Богу, что все живы и здоровы...

– Не все, – тихо говорю я. Настолько тихо, что меня никто не слышит, а поправить отца Олега никто не решается. Я сижу в неудобной позе, у меня затекла шея, но мне почти плевать на это. Сердце так сильно стучит в грудной клетке, что мне становится больно. Я тяжело дышу и хочу пить. Тем временем за окном меняется пейзаж, и вместо бесконечных лесов я вижу город... Скоро мы все будем дома, в своих квартирах, с любящими нас людьми.

Глеб не перестает смотреть на меня. Зря я не дала ему закончить. Наверняка он хотел сказать что-то важное, а я поступила как всегда. Я больше никогда так не буду делать. Он хотел мне добра. И сейчас он желает мне того же. Ольга, сидящая рядом с ним, сейчас думает о чем-то своём. В углах больших карих глаз – блестящие маленькие слезинки. Она поднимает голову, и когда наши взгляды встречаются, она тепло улыбается мне. Так может улыбнуться только очень близкий человек, которым она смогла стать для меня за последние несколько дней. Я перевожу взгляд на Сашу, у которого меж бровей пролегла глубокая складка. Я никогда не видела его таким серьезным, и сейчас мне кажется, что этого парня с сережкой и небольшим ирокезом я вижу первый раз. Его взгляд тяжелый и тревожный. Он видит, что я смотрю ему в глаза, и не отводит взгляда. Мы не отводим взгляда, и Саша едва заметно кивает мне. Я слабо улыбаюсь ему. Да, я до сих пор помню все его слова, что он сказал мне, но сейчас они словно перестают быть важными. Это всё – прошлое. Все то, что мы когда-то сказали друг другу, это в прошлом. Глеб прав. После такого мы будем по-другому ценить друг друга и никогда сможем относиться друг к другу, как раньше. Мы увидели себя и других с настоящей стороны.

В больнице мы были уже через полчаса. Как выяснилось, вертолет с Мари прилетел раньше нас, и сейчас самые лучшие врачи Москвы пытались сделать всё возможное, чтобы её спасти. Всех остальных развели по разным комнатам, и нами занялся практически весь персонал этой больницы. Главврач позвонил нашим родителям, и пока нам оказывали помощь, наши мамы и папы, бросив все, приехали сюда и ждали нас на 1 этаже. Мне наложили шов на колене и сказали, что возможно останется рубец, но его потом можно будет удалить лазером. Я рассеянно слушаю врача, которая велит купить мне «Левомиколь» и постоянно мазать ею рану, и добавляет, что мне надо будет ходить на уколы.

– Ты мне слышишь, о чем я тебе говорю? Тебе надо сделать десять уколов, у тебя началось заражение крови, могут быть серьёзные проблемы. Я записала все на бумажке, не потеряй её. Ты меня слышишь?

Я рассеянно киваю и быстро спрашиваю:

– Что с моей сестрой?

– Врачи делают всё возможное, но у неё сильные внутренние повреждения и сломанный позвоночник. Если сейчас её смогут спасти, то она останется инвалидом на всю жизнь, – тихо говорит врач и по-матерински крепко обнимает меня. – Тебе лучше сейчас поехать домой. Твоё присутствие здесь не поможет ей, чудес не бывает.

– Я должна быть здесь, – сказала я тоном, которому невозможно возразить. – Я буду сидеть сколько нужно. Я не могу находиться дома, зная, что сейчас решается её судьба. Отведите меня к сестре.