Текст книги "Цепная реакция (CИ)"
Автор книги: Ая Баранова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)
– Маленький мудак!
– Не суть, сейчас это не главное. Так вот, после всего того, что он мне наговорил, я готова была убить любого за такое предательство. Я уже скорее вчера ночью, пока спала, поняла, что он нес чушь, что этого всего быть не может… Только не вы. Только не ты, не Рома, не Олег… Я просто не верю в это. Но, тем не менее, вчера, когда Олег видел, что я плакала, он спросил, что со мной… Я сорвалась на него! Сказала, мол, я знаю, как ты ко мне на самом деле относишься, и я ненавижу тебя за лицемерие! Он очень расстроился тогда, а я даже не придала этому значение.
Какой кошмар! Бедный Олег! Эмма очень обидела его, не зная даже об этом. Так вот почему вчера он допытывался нас с Глебом, мол, кто из нас двоих сказал об этом Эмме! Да никто ничего и не говорил, а в итоге вышла вот такая неприятная ситуация. Ужас какой-то. Это не отдых, а сплошная драма, тут даже любовный треугольник Оли-Семёна-Мари отдыхает.
– Ну и дела творятся, просто Санта-Барбара, – озвучивает мои мысли вслух Эмма. – Ты мне правду сейчас говоришь, Ник?
– Да, правду… Когда я тебя обманывала? Ты давно ему нравишься. Но я думаю, если ты поговоришь с ним, он поймёт, что это было недоразумение… Он из-за этой ситуации поругался с Глебом и со мной, потому что решил, что мы рассказали тебе о нём, а ты его послала таким образом.
– Дерьмо! – ругается Эмма и достает из пачки новую сигарету. – Вокруг меня одна большая ложь. Все лгут друг другу, что-то недоговаривают, а как все всплывет наружу, хоть вешайся! Я не успела прийти в себя, что из-за Семёна забеременела Мари, и родители развелись, так ты мне тут рассказываешь, что я разбила сердце Олегу, и вдобавок он поругался с двумя лучшими друзьями. Красота-лепота!
– Да, мы все здесь повязли в выяснении отношений. Я хочу, чтобы это всё поскорее закончилось, и я уехала домой. Сейчас мелькнула мысль, что мне нужен отдых, но думаю, что лучшим отдыхом сейчас будет просто на неделю остаться в своей кровати и ни о чем не думать…
Подруга не договаривает, потому что-то кто-то стучит в дверь. Так как мы уже поняли, что не всегда в эти дома приносят хорошие новости, мы идем открывать с некоторой опаской…
ЭММА
На фоне сильной головной боли боль в ноге уже кажется не такой сильной, и это не может не радовать. Тем не менее, голова у меня раскалывается, и я лезу в аптечку за «Ибупрофеном». Надеюсь, что три таблетки обезболивающего спасут меня от столь ужасного физического состояния. Ника тем временем открывает дверь в надежде, что это уже вернулись наша ребята. Однако на пороге стоит девочка, которая кажется мне знакомой, но я не помню её имени. Я выпиваю лекарство и приветливо машу ей рукой. Алина, так её зовут, вроде она заняла первое место тогда в слаломе? Да, точно, она. Одна из самых сильных роллеров здесь. Интересно, если бы Мари тогда не вмешалась, и я смогла с ней соревноваться, я была бы лучше, чем она? С другой стороны, Оля… нет, все-таки хорошо, что Мари тогда повела себя как сволочь. Я ставлю стакан в мойку и киваю ей, мол, не стесняйся, заходи, а она с некоторой опаской смотрит на мою коленку.
– С тобой что-то случилось?
– Вроде того. Ерунда, до свадьбы заживет. Ты как?
– Ничего себе, – удивилась девушка. Эх, ты еще не видела, как у меня там все в мясо разорвано, даже Рома остался под впечатлением от нашего похода в медпункт. – Ты дозвонилась, куда там тебе нужно было? Ой, или прости, это я твою сестру видела?
– Мою сестру, – мне кажется, что если еще хоть кто-нибудь перепутает нас с Мари, мои нервы сдадут. – Ты когда видела Мари?
– Да полчаса назад наверно, у телефона-автомата, – пожимает плечами Алина, глядя на часы. Она снимает куртку и вешает ее на спинку стула, после чего неуверенно садится за стол.
– Чего она там ковыряется, если не работает автомат, значит, не работает, – с недовольной интонацией говорю я.
– Нигде не работает, и мобильные тоже не ловят, – говорит Алина. – Я к вам собственно и зашла узнать, работает ли у вас телефон. Ну, так, на всякий случай. Сейчас вообще ни откуда нельзя позвонить, администрация просто в панике и не знает, что делать, – я сажусь напротив неё и закуриваю, и девушка невольно умолкает. Она едва уловимо поджимает губы, из чего я делаю вывод, что она не признает курящих девушек, а я делаю вид, что не заметила.
– Так уж не знает? – испуганно переспрашивает Вероника.
– Да. Мы отрезаны от всего мира. Теперь остается только надеяться на то, что к нам пришлют помощь те, кто уехали уже.
– Класс, – говорю я, снова затянувшись. Никогда бы не подумала, что буду столько курить. – То есть, как это отрезаны? Никто не знает, что у нас тут творится? Это что за блядство такое? – при слове «блядство» Алина поджимает губы ещё раз.
– Нет, знают, мы звонили родителям Филиппа и Влада, они едут к нам. Я их жду. Катя и Соня уехали вчера, просто у Катюхи своя машина, поэтому они не стали тут задерживаться.
– Сколько вы их уже ждете?
– Они не москвичи. Им из Мурманска ехать досюда дня два. Сегодня вечером приедут. Наверно. Не знаю.
– Мрак! – выдыхает Ника. – А с чем вообще связано, что мы тут сидим как в каменном веке и не можем, пардон, телефоном воспользовался?
– Говорят, что после грозы оборвало провода или что-то еще. Скажи спасибо, что электричество есть, а то совсем грустно было бы.
Да уж куда грустнее! На часах – два, мы сидим и не знаем, куда себя уже деть от безделья. Поболтали с Алиной, она много интересного рассказала о себе. Рассказала о подругах, Кате и Соне, рассказала про умерших мальчиков, даже про тех, что вчера упали с лестницы – она тоже их хорошо знала. Говорит, катала с ними в Сочи, подружилась, потом выяснилось, что все из Москвы, стали катать здесь. За время нашего разговора я насчитала, что она поджала губы двадцать восемь раз – интересно, сказать ей об этой привычке или вроде как она проявляет тактичность, что не осуждает меня за мат и курение?
Наконец, у крыльца слышится гомон голосов. Говорит сразу человек десять, да так громко, что слышно через закрытую дверь! Наши ребята. Мы с Вероникой соскакиваем со своих мест и несёмся к двери, но Олег, счастливый, как ребенок в новогоднее утро, оказывается быстрее нас. Дверь распахивается, и сначала мы видим Марьянова, потом Глеба, потом в полуприпадочном состоянии Ольгу, и, наконец Сашу и Рому, которые держат под руки Семёна… а тот… тот… я не могу поверить! Не могу поверить!
– Живой!! – вопит Вероника у меня над правым ухом и бросается сначала к Семену, потом ко всем остальным, а я стою, как вкопанная и не знаю, что делать. Оля суетится, велит нести Себу в его комнату, положить на диван и бежать за врачом, чтобы шел сюда со всеми лекарствами. Все парни ее слушаются, все чем-то заняты, а стою, как в воду опущенная, и не знаю, что мне делать. Я так счастлива, что я обозналась, что я приняла его обморок или что у него было, за смерть! Как же хорошо! У меня часто-часто бьется сердце, и потребуется какое-то время, чтобы я свыклась с этой мыслью – хоть бы забыть вчерашнюю ночь, как страшный сон!
Мы перекидываемся с Никой парой фраз. Рома с Глебом сразу же ушли за врачом Себе, Саша остается курить на кухне, вроде как свой мужской долг он выполнил, а мы с девочками облепили его со всех сторон и кудахчем, как курицы.
– Сем, тебе может воды принести?
– Сем, ты вообще в порядке?
– Сема! Не молчи!
– Сема, тебе может покурить принести? – одна из последних задаю вопрос я, на что Себа утвердительно кивает, и я приношу ему из кухни пепельницу и свою почти пустую пачку «Парламента». Я сажусь на диван рядом с ним, Семён с удовольствием закуривает, после чего переводит дыхание и говорит:
– Девочки мои, у меня всё нормально. Заживет как на собаке, правда… Я очень благодарен вам, что вы нашли меня и дотащили… Спасибо. Я люблю вас. Всех. Друзья.
– Какого черта ты… ты… ты знаешь, как меня напугал! – накидываюсь на него я и опрометчиво бью его по ноге. Семён немного морщится, но меня это не останавливает. – Ты дурак! Зачем ты в лес попёрся? Кретин! Зачем со мной попрощался, будто на тот свет планируешь отойти? Я, знаешь, как напугалась? Я тут всех напугала, что ты умер, мы с Глебом полночи не спали, не знали, как это всем сказать, да еще так, чтобы Мари и Ольга не передрались…
Тут его перекашивает – он с некоторым сожалением переводит взгляд на Олю, которой, кажется, совершенно по фигу, о чем сейчас говорят; она смотрит на него с немым обожанием.
– Я пошел в лес, чтобы подумать о том, что мне делать со всеми этими женщинами, и как мне выбраться из всего этого. Мне хотелось побыть с собой наедине. Потом я заблудился, и решил позвонить кому-нибудь, чтобы меня сориентировали. Никто не брал трубку, и последней надеждой была ты, Эм, но ты тоже не хотела со мной разговаривать. Потом началась гроза, мне показалось, что я нашел выход, но не увидел вовремя оврага, споткнулся и полетел вниз… Я продолжал тебе звонить, но… Как видишь… Получилось так, как получилось.
– Семён! Ты дурак! Ты кретин просто! – я продолжаю на него орать. Через некоторое время гнев проходит, я беру себя в руки и говорю более спокойно. – Но я все равно очень рада, что ты жив и с тобой все в порядке.
Мы курим все вместе – не проронившая ни слова Оля, я, Семён, после чего мы слышим в прихожей чужой голос.
– К тебе пришел врач, сейчас тебя осмотрят. Давай, поправляйся, – говорю я и хлопаю его по плечу. Я встаю с дивана – при движении в колене начинает неприятно пульсировать. Мне так больно, что на лице невольно все отображается. Семён смотрит на моё колено и кивает:
– Это у тебя из-за меня?
– Да.
– Я у тебя в долгу.
Лучше бы он тогда не говорил эту фразу. Этот долг, который он мне должен, ему некоторое время спустя пришлось отдать, и он принес что мне, что ему немало переживаний… Но тогда я об этом еще не знала. Даже не думала. Я пожимаю плечами и ухожу из комнаты прочь. Оля, Вероника и Алина идут за мной. В дверях мы встречаемся с хорошо знакомой мне медсестрой, у которой я за эти каникулы успела побывать дважды – не далее, чем сегодня утром, и когда сидела с Олей. Она кивает мне как старой знакомой и решительно заходит внутрь.
Все остальные собрались на кухне; мне кажется, что в последнее время я здесь живу. Вчера мы полдня ругались, потом ночью Глеб промывал мне рану, а вот сегодня я, да и все мы, снова застряли на ней. В кухне шумно, все о чем-то разговаривают, делятся последними сигаретами, потом Оля просит парней ребята прогуляться до ближайшего ресторана за углом и купили нам всем поесть и сигарет. Рома с Сашей оборачиваются минут за пять, и надо сказать, что они как раз успели обернуться до непогоды. Небо опять затянуло черным, вдалеке играют знакомые зарницы. Мы начинаем есть и слышим дальние раскаты грома. Раскаты становятся все громче, и во мне селится нехорошее чувство паники и страха. Я списываю это на стресс и голод, и поэтому быстрее впихиваю в себя кусок неаполитанской пиццы. Все уже вроде кажется хорошо, но через десять минут при очередном сильном раскате грома у нас во всем доме гаснет свет. Мурашки так и бегут по всей спине.
– Шикарно! – ворчит Ольга и начинает гневно трясти руками. – Я ненавижу этот «Ручеек», чтоб он сгорел до тла, вот приедем в Москву, я их по судам затаскаю, сволочи! У них тут все поломано, все черте что, пятеро человек умерли за время отдыха! Это нормально вообще! Криминал какой-то! Почему к нам помощь никакая не едет? Почему не едут журналисты, снять репортаж о том, какая тут чернуха творится!
Мы все прилипаем к окнам. Начинается очередной ливень. В кухне ужасно темно, а зажечь что-то хотя бы типа полевой лампы нет возможности. Хорошо, что пока был свет, медсестра успела промыть Семену все его многочисленные царапины, обработать их, и сейчас он более-менее в порядке.
– Да, ребятки, что-то тут совсем грустно становится, – говорит она и на ощупь моет руки. – Ваш друг в полном здравии. Он ударился головой и потерял сознание, у него вывих ноги и пара ушибов, это не смертельно. Отлежится пару дней, и все хорошо будет. Давайте, ребят, берегите себя, мне уже страшно здесь работать, я не могу дозвониться до мужа, чтобы он приехал и забрал меня. Здесь что-то очень нехорошее происходит.
Мы все сдавленно молчим и не знаем, что ей сказать. Каждый был в глубине души с ней полностью согласен, но говорить об этом вслух мы боимся. Алина, правда, поддерживает с ней разговор, и пока медсестра собирает свои вещи, они успевает обсудить все на свете. Наконец, мы прощаемся с приятной докторшей, с которой, как мы надеемся, правда больше не придётся встречаться. При всей её приятности.
Семёна мы решаем оставить в покое, чтобы он выспался и набрался сил. Про Семёна мы благополучно забываем, и вместо него нас сейчас интересует другое: где моя драгоценная сестричка? Наверняка сидит в каком-нибудь баре и напивается, скорбит по любимому парню. Это ей не в укор сказано, конечно, я сама была вчера в таком состоянии, что мне хотелось просто задушить себя и не мучиться. Просто все, что связано со всей этой историей «Мари-Семён-беременность» вызывает во мне чувство сильнейшего раздражения и злости. Сейчас я, как её сестра, должна идти и искать её, успокаивать, говорить, что всё хорошо, что Семёна принесли домой живым, что мать его, они будут вдвоем счастливы, что он её любит, только её, не Олю, не уж тем более меня…
Я бы, честно говоря, сейчас всё отдала, чтобы, например, остаться поговорить с Олей. Мне её намного больше жаль, чем Мари, и мне хочется сейчас поддержать её, а не тупую сестру, на которую мне просто плевать. Хоть пусть полбара там вылакает, мне плевать! Да, именно так! Мне плевать! Не пойду я никуда за ней, она что маленькая? И потом, в такую погоду, я бы наверно даже ради более близкого человека никуда не пошла, у меня при грозе и так всегда начинается дикая паника, а уж после вчерашней ночной прогулки я больше никогда не выйду на улицу в такую погоду. Никогда.
– Эм, может, все-таки поищем Мари? – говорит мне Ника, но я только морщусь на её слова.
– Она что, носок, чтобы её искать? Сама вернётся, когда ей будет нужно, – словно озвучивает мои мысли Оля, которой я сейчас благодарна за такую решительность. Ника лишь пожимает плечами.
Однако Мари нам искать не приходится. Ровно как и не приходится откуда-то её тащить. Сквозь очередной раскат грома мы слышим, что кто-то стучится в нашу дверь. Нам всем почему-то делается нехорошо, потому что мы уже привыкли, что если кто-то к нам приходит, то не всегда приносит собой добрый новости. Мы с ребятами переглядываемся, и я иду открывать дверь, думая, что это наконец-то пришла домой моя дорогая Мари. На пороге стоит Стас. У него за спиной хлыщет ливень и сверкают зарницы. У него на руках – девушка со светлыми волосами, приблизительно такой же комплекции, как я, такого же роста… Меня шатает, и в ногах появляется такая слабость, словно меня больно ударили по коленям… Эта девушка вся в крови. Крови так много, что практически не видно её лица, она залила все тело, руки, ноги, шею… Тем не менее, я уверена, что это Мари. МертваяМари. Её как-то раздавило чем-то тяжёлым… Я не в силах проронить и слова, закричать, заплакать, у меня просто ступор. Паралич. Шок. Слабость в ногах усиливается, пока, наконец, под чей-то отчаянный крик, во время которого до меня наконец доходит, что же случилось, я просто падаю в обморок…
ОЛЬГА
– Госспади! – я слышу собственный голос, после чего Эмма падает прямо на меня. Я успеваю сгруппироваться, чтобы её поймать, но кто-то из мальчиков оказывается быстрее меня и берет её на руки. У меня перед глазами все напрочь расплылось, и я не вижу ровным счетом ничего. К горлу подкатывает комок; через мгновение меня тошнит, и появляется ощущение, что и я сейчас, как Эм, просто свалюсь… Я не могу… Не могу смотреть туда, не могу смотреть на неё… Мне кажется, что я сейчас отключусь, но сильный запах крови меня словно отрезвляет, и заставляет вернуться к жизни, но мне так хочется… в такую реальность.
– Уведите девушек! – словно сквозь вату раздается чей-то голос. – Быстро все наверх! Зовите врача! Быстро! Быстро! Делайте, как я сказал!
Вокруг меня сеется паника. Все орут, галдят, спорят, Рома, Глеб и Олег говорят одновременно, Ника плачет, Саша матерится, а за окном тем временем продолжает бушевать непогода. У меня совершенно не работает голова, совершенно отключены мозги, я просто на грани того, чтобы не взять что-нибудь потяжелее и не разбить всем головы, а потом и себе, но я беру себя в руки и словно не своим голосом говорю:
– Что значит, нас наверх? Мы остаёмся… Мы здесь. Я здесь. Всем… без паники, – во рту привкус рвоты, и когда язык соприкасается с нёбом, мне хочется проблеваться еще раз. Мой голос тонет в общем потоке звуков, и меня никто не слушает. Почему-то сейчас меня это злит, я набираю полную грудь воздуха и громко ору на весь первый этаж этого проклятого дома: – Заткнулись всё немедленно!
Все замирают, и смотрят на меня, словно сейчас я мигом разрулю все проблемы, и скажу всем, что делать. В кухне повисла щемящая тишина, и все слышат очередной раскат грома. Стараясь не упасть в этой кромешной темноте, я иду к раковине, на полную включаю холодную воду и делаю несколько огромным глотков. У меня сразу же начинает болеть горло, и я кашляю.
– Сейчас мы… делаем все, что я сказала, – говорю я после минутного приступа. – Ты, – я показываю на Глеба, который сейчас стоял с Эммой на руках. – Приводишь Эмму в чувство. Быстро. Дай ей воды или чего-то там, не знаю.
Брат начинает что-то говорить мне в противовес, но я перекрикиваю его, не дав ему закончить.
– Тишина! Я тут говорю! Только я! Ясно? Всем ясно? Ты, Глеб, приводишь Эмму в чувство. Ника, ты идешь и будешь Семёна! Быстро! Ты поднимаешь его с кровати и тащишь сюда. Остальные все собирают вещи, которые могут пригодиться нам в дороге, и мы уходим! Всем ясно? Мы собираемся 10 минут и уходим, ясно? Стас, ты идешь с нами, если хочешь, это твое право, но все остальные делают то, что я сказала! Быстро! – под конец тирады я чувствую, что во мне появились силы, и паника почти сошла на «нет».
– Что значит, мы уходим? Куда уходим? В лес? Оля, ты больная? – спускает на меня собак Саша, отчего я не выдерживаю и даю ему затрещину. Парень смотрит на меня как на чокнутую, после чего я замахиваюсь и бью его второй раз.
– Это место убьет нас всех! Мы должны бежать! Бежать, как можно быстрее, лучше мы в лесу сдохнем с голоду, чем умрем здесь! Ты видишь! – кричу я, показывая на Мари. – Мы не смогли её спасти! Мы её убили! Я её убила! Я ей сказала, чтобы она пошла позвонить в телефонную будку, и её больше с нами нет! Поэтому мы должны убежать отсюда, иначе мы все умрем! Умрем!
Я кричу так громко, что мне кажется, что сейчас лопнут стекла в рамах. По этой причине Семёна будить не приходится, мои вопли сейчас бы разбудили даже покойника. Когда он появляется в дверном косяке, на меня вдруг нахлынивает чувство ужасного страха и стыда перед ним. Я ведь убила его любимую девушку. В смерти Мари виновата я. Только я. Как мне теперь… смотреть ему в глаза? Он ведь… любил её? Даже больше меня?
– Что случилось? – сухо спрашивает он и смотрит сначала на Эмму, потом на Мари. Его голос дрожит, и от выражения страха и боли на его лице мне становится еще хуже. Только бы сейчас ситуация не вышла из под контроля, и мы опять не начали все ругаться. – Эмма, Мари… что такое?
– Так… делаем то, что сказала Оля. У нас десять минут на сборы, – тихо говорит Рома и хлопает потерянного Олега по плечу. – Вынимайте ненужное дерьмо из сумок, берем самое необходимое и уходим отсюда. Саш, налей стакан холодной воды, нам Эмму надо как-то… разбудить. Давайте-давайте. Быстро.
Все молчат и быстро что-то делают. Ника, Алина и Саша занимаются потрошением своих и чужих сумок, Стас как вкопанный стоит с ужасно покалеченной Мари и не знает, что ему делать, я смотрю на Семёна, которому мне сейчас придётся все рассказать.
– Сём. Мари… она умерла.
Семён пошатывается и подходит к Стасу. По его телу проходит такая судорога, что она видна даже со стороны.
– Как это произошло?
– Мои ребята увидели её… Она была в телефонной будке, видимо, хотела позвонить… Её раздавило автобусом. Он зажал её так плотно, что у нее не было возможности выбраться. Она умерла мгновенно, она не мучилась, – тихо говорит Стас. – Я уверен.
Семён смотрит на нее. Я не могу прочесть то, что сейчас в его глазах, но это причиняет мне ужасную боль. Он где-то с минуту смотрит на неё, потом кивает, как бы принимая такой удар судьбы, и тянет к нему руки. Без капли брезгливости и страха он забирает у него Мари и прижимает к себе. Теперь и он весь в её крови. Её так много, что мне кажется, что она залила всю кухню. Ужасная смерть. Ужасный труп… Мне так страшно и стыдно на него смотреть, что я опускаю глаза в пол, на который падают маленькие красные капельки. Я беру Стаса за локоть и тихо говорю:
– Спасибо тебе большое, Стас. Ты очень много сделал для нас, и я этого никогда не забуду. Мы все этого никогда не забудем.
ГЛЕБ
Наконец, Эмма открывает глаза и смотрит на нас всех так, будто у неё не все дома. Я протягиваю ей руку, и она машинально встает на ноги, но при этом кажется, что она вообще не понимает, где она. Она смотрит на Стаса, потом на Семёна и медленно, очень неуверенно, подходит к Себе. Она смотрит на Мари, после чего… так бережно проводит пальцами по её лицу, потом словно что-то говорит. Я не могу понять, о чем она думает… Не могу даже представить, что творится у неё сейчас внутри. Я знал, что у них плохие отношения, знал, что Эмма любила Мари, но очень устала от неё. А сейчас она видит, что она мертва. Мы все молчим, потому что понимаем, что для неё это самая тяжелая и сложная утрата в жизни. У Олега в глазах слезы, но он держится. Ника плачет в-открытую, моя сестра сейчас очень напугана, но, даже не смотря на это, она похожа на дикую амазонку, готовую к бою. Пожалуй, что очень долгие годы я недооценивал её, считал её капризной, глупой, избалованной скандалисткой, но уже второй раз за день она поражает меня своей выдержкой. Оля берет себя в руки и находит в себе силы не поддаваться всеобщему настроению. Я совершенно изменил к ней отношение. Гордость. Я горжусь ей, что она потрясающе сильная, мужественная девушка, и это моя сестра.
На самом деле сейчас, стоя в этой комнате, я вдруг понял, что все эти люди на самом деле невероятно сильны духом. Они потрясающие. Все эти ребята, парни, девчонки – они все прошли со мной за эти дни такой путь, пережили такой опыт, который иногда не переживает человек и за больший срок. Сейчас я чувствую к ним всем невообразимую любовь, привязанность, и мне стыдно, что еще вчера, стоя в этой самой кухне, мне так ругались. У нас были глупые непонимания, совершенно глупые, детские, мы бесились с жиру и требовали друг от друга чего-то невозможного. Какого-то тупого беспочвенного уважения, любви, признательности, но на самом деле мы заслуживаем их сейчас. Сейчас, в этой кухне. Мы заслужили их слезами, что сейчас в наших глазах, этой ужасной щемящей болью в сердце, нашими ранами, этой смертью… Мы заплатили слишком высокую цену, чтобы научиться друг друга, слушать, слышать, понимать, принимать и любить. Слишком высокую.
Мы молчим долго. Только шум дождя сейчас не принимает участия в нашем мгновении молчания, чтобы проститься с девочкой, жизнь которой забрали слишком рано. Слишком. Мы молчим и ждем Эмму, потому что именно она сейчас должна смириться с её смертью и показать нам, что она в порядке, и мы можем идти дальше. Эмма долго гладит её по лицу, потом целует в лоб.
– Ребят, давайте продолжим собираться, и будем делать, как говорит Оля.
Саша закуривает. Эмма просит у него сигарету и курит вместе с ним. Потом к ним присоединяется Оля, Олег, пока, наконец, вся кухня не заполняется дымом. Щелкает зажигалка, пачка ходит по рукам. Стас тоже просит у Саши покурить, как вдруг рука его замирает в воздухе и он словно бы куда-то смотрит вдаль.
– Черт возьми! Мне кажется, или… – он стремглав несется к окну и одергивает занавеску. Я иду за ним и тоже начинаю присматриваться – из-за деревьев и темноты нам ужасно плохо видно, но кажется, будто вдалеке где-то… что-то горит! Черт возьми, да там пожар! Рома, сообразивший быстрее меня, несется к двери и мгновенно оказывается на улице. Он огибает дом и куда-то бежит, и возвращается буквально через полминуты, взмыленный, напуганный:
– Там пожар! Горят уже соседние дома! Мы окружены огнем! Нам надо быстрее выбегать из дома и бежать!
– Что значит пожар? – орет Оля. – Там идет ливень, как там может что-то загореться?!
– Не знаю, возможно, в дом попала молния, или коротнуло электричество, Оля я не знаю! Там стоит несколько автобусов с полными баками бензина, нам надо торопиться, пока они загорелись, и тут все не снесло к чертям собачьи! Нам надо бежать! Быстрее!
Все бросают свои сигареты и хватают сумки – первые, что попадаются под руку. У нас нет времени ни на что, мы огромной сумбурной толпой выбегаем на улицу; толкаемся сумками, локтями, топаем плохо одетыми кроссовками. На многих из нас одежда не по погоде, но это неважно! Совершенно не важно. Мы оборачиваемся и смотрим вдаль: в глубине «Ручейка» видны яркие всполохи алого пламени. Огонь скоро перекинется и на наш дом; он может перекинуться и на лес, но деревья сейчас такие влажные, такие сырые, что возможно, огонь быстро потухнет. Как бы там не было, нам надо бежать!
Бежать!
Мы огибаем дом и несемся к калитке, которая ведет к лесу. Семён под тяжестью тела Мари не может так быстро идти, и я постоянно останавливаюсь, чтобы поторопить его! Кажется, что времени у нас почти нет, потому что когда Оля, прибежавшая быстрее всех, возится в замке и пытается его открыть, я вижу, что наш с ребятами дом уже горит. А значит, что через пять минут будет гореть и дом девочек, а еще через пять он доберется до леса. То есть до нас.
– Оленька, скорее! – кричит Вероника. Оля пытается удержать ключи и выскальзывающий из мокрых дрожащих рук замок. – Оля!
Наконец, она сильно бьет ногой по калитке и просто выламывает её. Мы все смотрим вглубь леса и тяжело дышим.
Что там впереди? Дорога к спасению или новые испытания? Вернемся ли мы домой живыми или нет? В минутной паузе мы все смотрим друг на друга, после чего Рома решительно говорит:
– Главное, не теряйтесь из виду. Все остальное будет хорошо.
И мы бежим.
НИКА
Мы бежим. Бежим, бежим, без конца огибаем мокрые деревья, задеваем кусты, ноги по щиколотку в воде, по колено – в грязи. Мы бежим без остановки, царапаемся об острые ветки, капли падают нам на лица, одежду, волосы. Мы все промокли, вымазались в вязкой глине, но это не останавливает нас. Мы бежим. Мы убежали уже достаточно далеко от «Ручейка», но нам всё равно кажется, что алые всполохи преследуют нас. Вот-вот, и они обожгут нам плечо. Нам это точно кажется, потому что это невозможно. Лес мокрый насквозь. Даже воздух кажется таким сырым, что его можно пить. Никакой огонь не доберётся до нас, но мы все равно бежим. В какой-то момент я понимаю, что если я пробегу еще метров десять, я просто упаду, поэтому я резко останавливаюсь и чуть ли не врезаюсь в гладкий ствол большой берёзы.
– Ребят, я всё! Я не могу больше! Хватит! – кричу я, и остальные останавливаются на мои крики. Тяжелый портфель давит мне на плечи, и я кидаю его на землю. – Нам надо остановиться! Огонь не догонит нас! Давайте остановимся! Пожалуйста!
Я выдыхаю и сажусь на сырую землю. Моя одежда мгновенно намокает вплоть до белья, но мне плевать. Мне нужно посидеть. У меня ноют ноги, болят икры и сбито дыхание. Горло саднит из-за влажного воздуха. Легкие болят так, словно я бежала часа три, хотя это, конечно же, не так. Мы были в пути намного меньше, но все равно я слишком устала.
Стас резко останавливается и смотрит на меня. Он хочет что-то сказать, как вдруг его выражение лица меняется и он кричит ребятам:
– В самом деле, ребят! Нам нужен привал! Давайте остановимся!
Рома, отошедший вглубь леса на достаточное расстояние, кричит нам в ответ:
– Я согласен! Сбрасываете балласт, мы пойдем с Олей немного вглубь, может, найдем какую-нибудь поляну, чтобы мы могли расположиться.
Рядом со мной садится Алина. Эмма молча кидает на землю две огромные сумки, что висели у неё на спине, переводит дыхание (она запыхалась не как я), и достает из кармана шорт сигареты. Олег протягивает к ней руку, и Эмма отдает ему одну. У Семёна на лице не дёргается ни один мускул. Он все это время бежал, держа на руках тело Мари, и ни разу не отстал от нас. Сейчас он держит её так крепко, словно кто-то хочет её у него отобрать. Глеб мается; он ходит по кругу, пребывая явно в каких-то тяжелых размышлениях.
Хрустят ветки. Возвращаются Оля и Рома. Они о чем-то говорят, но о чем именно я не слышу.
– Ребят, там впереди плотный лес, лучше останемся здесь. Конечно, тесновато, но если вырвать эти кусты, то места нам вполне хватит, – решительно заявляет Рома.
– Как скажете, – пожимает плечами Олег. – Я думаю, огонь мы вряд ли сможем развести и греться мы будем исключительно от сигарет?
– Огонь не сможем. Но у меня есть что-то вроде большого куска клеенки, мы можем попробовать его расправить и как-то привязать к деревьям и сделать на подобии крыши, – задумчиво говорит Саша и начинает копаться в своих вещах. Через минуту он достает оттуда увесистый сверток и машет им. – Парни, поможете?
– Откуда у тебя с собой клеёнка? – удивленно спрашивает Глеб. – Только не говори, что ты настолько предусмотрителен, что знал, что мы попадем в такую задницу.
– Я по походам ходил полжизни, – ворчит Саша. – Я до знакомства с вами только и торчал на Сенеже, Селигере, один раз даже на Байкале был. Мужик, с которым я пару раз ходил, всегда меня учил, что в поход нужно брать с собой огромный кусок клеёнки, веревку, зажигалку, соль, ну и всякое такое. В общем, я, когда сюда собирался, по привычке всего этого гавна набрал, а потом все думал, на хрена? Но как видите не зря. Гроздей и молотка у меня не найдется, но верёвки полно и нож есть.
Почему-то сейчас я первый раз в жизни подумала, насколько глупая и неприспособленная к жизни. Мне даже стало стыдно. Стыдно за то, что ругалась с мамой, когда та говорила мне, что к взрослой жизни я не готова и мне надо бы поменьше качать права. Я ведь, правда, не готова. Конечно, сложно предположить, что нормального человека вот так судьба закинет в пустой лес, но ведь нас закинула? Парни дают добро на такую идею, и Саша приступает: разворачивает плёнку и отрезает лишние куски, после чего проделывает в ней несколько дырок. Они вместе с Олегом и Стасом прикидывают, к каким деревьям лучше всего её привязать, и они останавливаются на пяти больших березах – так можно добиться максимально большой площади. Тем временем Рома с Глебом вырывают с корнем несколько кустов, после чего образовавшуюся яму немного присыпают землей. Никогда любившая стоять в стороне Эмма тоже вызывается что-то делать, и Саша просит её проверить, хорошо ли они привязали пленку и на всякий случай завязать еще по узелку, чтобы ночью их «крыша» при случае сильного ветра никуда не улетела. Оставшуюся пленку мы расстилаем на мокрой земле, и острыми ветками прибиваем к земле. Дальше мы начинаем думать о том, что нам надо согреться и отдохнуть, а возможно попозже и попробовать зажечь огонь.
