Текст книги "Цепная реакция (CИ)"
Автор книги: Ая Баранова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)
Я что угодно готов терпеть в своём друге, кроме одного: я люто ненавижу паранормальную чепуху, в которую он свято верит, ибо имея диплом физика я могу объяснить любой процесс в природе, каким бы странным он не казался.
– Себа прав, Олег, – согласен я с другом. – Ты посмотри, жара какая стоит, чего ты удивляешься? Ты знаешь, сколько ДТП сегодня было? В четыре раза больше, чем обычно в это время года и суток.
– Глеб дело говорит, – поддерживает нас Рома. – Просто сегодня не наш день. Может это, по домам? Счёт попросим и разъедемся наконец, уже половина 12, мне вставать завтра рано, чуваки.
Мы оплачиваем наш обед, немного испорченный этим происшествием и выходим на прохладную улицу. До чего же приятно вдохнуть свежего воздуха после сидения в помещении, особенно учитывая, что последние сорок минут мы нюхали горелый провод. Рома и Саша машут нам и уезжают сразу, остальные во главе с моей сестрой толпятся около «Алейхана», курят и гудят, как возбужденный улей пчёл.
– Ладно, бывайте, – Олег кидает окурок куда-то в темноту и жмет мне руку. – Надеюсь, никто за завтра не умрёт, и мы все доберёмся до отдыха здоровыми и невредимыми, – при этом он так странно смотрит на меня, словно у меня было в планах перерезать всю нашу компанию.
– Олег, подожди, мы с тобой пойдём, – просит Ника, о чем-то до этого долго и возбужденно болтавшая со своей подругой. – Проводишь нас? Эмма у меня сегодня ночует.
– Пошли. А Мари не с вами?
– Нет, я домой, я по отцу соскучилась ужасно. Да ничего, я сама доберусь, спасибо.
Её скромность и тактичность до ужаса умиляют меня.
– Ладно, мы с Олей тебя проводим, – кричу я сестре, но та начинает ныть, что она очень устала и хочет домой, поскорее принять ванну и лечь в кровать.
– Езжайте себе, Коноплёвы, спите, – бубнит Себа нам и, докурив, бросает бычок прямо на тротуар. – Я её отвезу.
МАРИ
Год назад.
– Дурак, ты там долго любоваться собой будешь? Обычно девушки часами торчат у зеркала, но не парни. Или ты сменил ориентацию, милый? – улыбаюсь я, глядя на то, как Сёма старательно приводит себя в порядок, красуясь в зеркале. Я уже минут двадцать жду, когда же ему надоест собственное отражение (а видя, насколько он хорош, это будет не скоро), и иногда посматриваю на часы. Уже четыре часа, а он все возится, причесывает длинные роскошные волосы и протирает очки.
– Эй, милый, ну может, хватит? – уже жалобно прошу я. Сколько можно заниматься себялюбием, чёрт возьми. Это я самая красивая девушка школы, мне положено мазаться у зеркала, а ему держать вещи и терпеливо ждать, пока его любимая не налюбуется на своё прекрасное отражение. Мне бы подкраситься, попить кофе и поспать. Ну и сигаретку, другую, было бы идеально. Но нам сейчас часа два толкаться в общественном транспорте, ехать на день рождения его очередного друга.
У Сёмы столько друзей, что он почти каждые выходные где-то пропадает. То на каких-то дачах, вписках, квартирах – и без меня. Я, конечно, ни коем образом не даю себе скучать: у меня самой полно компаний, с которыми я могу провести время. У нас есть резон проводить выходные порознь, так как мы учимся в одном классе и недостатком общения не страдаем. Мы проводим вместе все время, но мне хотелось бы узнать его друзей вне школы, которых у него ну очень много.
Он перешел в нашу школу в 11 классе. Легко ли влиться в новый коллектив, который уже за 10 лет совместного существования сплотился крепче цемента и не желает принимать новеньких? Может у кого-то и были бы проблемы, но Семён к числу этих людей не относился: невозможно не поддаться его харизме, обаянию. Ребята мгновенно прониклись к Сёме симпатией, девушки же поголовно позабывали о вступительных экзаменах и стали думать только о новом парне в классе. Я не была исключением, но похоже, что запала на него сильнее прочих. Настолько, что моя влюбленность стала заметна для окружающих, но в итоге все сложилось благополучно, и мы стали встречаться. Вот уже 5 месяцев у нас все хорошо. Хотя ругаемся мы очень часто. Я очень его люблю, и мне льстит, что со мной встречается самый красивый парень в школе, но меня бесит, когда он вот так залипает у зеркала и не обращает на меня внимания. Я уже достаю косметичку, чтобы привести в порядок себя, как Сёма бросает на меня гневный взгляд:
– Кончай мазаться! На тебе и так слишком много штукатурки! Сотри лучше.
У нас слишком разные представления о том, как должна выглядеть девушка. Сейчас мне кажется, что я практически не накрашена, в то время как он смотрит на содержимое косметички с некоторой брезгливостью.
– Ну, хватит, правда. Ты перекрашена ужасно, ты похожа на манекен. Натуральная красота намного приятнее вот это вот... фигни из тюбиков.
Ему-то хорошо говорить – кое-кто уже родился красавчиком! Ему не надо мазать бледное лицо, чтобы придать ему более живой цвет, ибо оно загорелое и свежее от природы. Не надо выделять светло-серые глаза некрасивой формы, потому что у него они прекрасного яркого синего цвета и обрамлены густыми чёрными ресницами. Не надо красить волосы и мучить их щипцами для укладки, потому что они светлые и вьются самостоятельно.
– Ну конечно, обратил бы ты на меня внимание, если бы я ходила без косметики.
– Обратил. Я видел тебя без косметики и не бросил тебя. Это что-то да значит, а, Мари?
Он смотрит мне в глаза: я ему тоже. Это у нас игра такая, кто кого пересмотрит. Может затянуться надолго, потому что никто из нас не любит проигрывать. У нас так всегда: отношения как соревнования. Кто умнее, кто выше, кто красивее. Если я на каблуках с него ростом (он не маленького роста, это я высокая), значит, Мари не носит каблуки. Если накрашенная я выгляжу лучше него, то Мари не кладет на лицо косметику. Если Мари отлично владеет французским, а Семён – нет, то его знать не нужно, это тупой язык. По сути – мы одинаковые. Упрямые, наглые, знаем, чего хотим, неординарные и неуправляемые. Фривольные. Курим даже одни и те же сигареты, любим одно и то же пиво, «Балтику 9». Но я совершенно не могу принять его ролики, компьютеры и дурацкие майки кислотно-зеленого цвета. Ужасно. Яркая одежда – это хуже только клоунские наряды. Фиолетовый, голубой, зелёный, желтый – начинает рябить в глазах. Я ношу черный. Его всегда это раздражало, но заставить меня одеть что-то, кроме чёрного, ну на крайний случай белого или тёмно-синего, невозможно. И так целый учебный год – «я люблю тебя, Мари, но не могла бы ты не краситься так сильно, не носить больше эту чёрную майку и перестать говорить на своем ужасном французском».
Мы едем до вокзала, все ещё ругаясь из-за того, что я должна перестать краситься. Потом в таком же настроении сидим час в электричке, потом молча ловим машину и едем до этой самой дачи. Итак, мы наконец-то приехали. Не смотря на непозднее время звуки дня рождения слышны уже за два участка. Мы находим нужный дом, где припарковано несколько очень дорогих машин, и Семён смело заходит на участок, кажется, забыв про мое существование. Он бывал здесь много раз и чувствует себя как дома. Его с удовольствием приветствуют все парни, жмут руки, хлопают по спине, словно он мега крутой перец. Себа. Себа. Тупая кличка, но все произносят её с трепетом. Его так прозвали, потому что он один из первых купил дорогущие крутые ролики фирмы SEBA, и очень долгое время был единственным, кто на них ездил. Девицы, на высоких шпильках, в лоскутках одежды и с чуть ли не профессионально наложенным макияжем лезут к нему обниматься. Хорошо он время проводит. Такие все тут естественно-прекрасные, что удавиться можно.
На меня внимание никто не обращает – кто-то слабо кивает, один парень суёт стакан водки и велит выпить за именинника. На этом все внимание заканчивается. Девицы кого-то обсуждают, каких-то своих подруг, которых я не знаю. Чувствую себя ребёнком. Маленьким и глупым, которого по ошибке позвали на взрослую вечеринку. Все друзья Сёмы – студенты, четвертый, пятый курс. Даже старше. Он всегда любил дружить с парнями постарше, потому что очень престижно иметь взрослых друзей, и ими потом можно хвастаться в школе.
Я самая маленькая здесь. Школьница. Одиннадцатиклассница. По возрасту я даже Семена моложе, на целый год. Самооценка падает до уровня плинтуса. Настроение – туда же. Я забиваюсь в какое-то кресло, поджав под себя ноги. Мне кажется, что на всеобщем фоне я просто ничтожество. Первый раз со мной такое, обычно я всем нравлюсь. На вечеринки, которые ходила я, никогда не было ничего подобного. Мы смотрим фильмы, деремся подушками, готовим еду, пьем коктейли и танцуем. А здесь просто отвратительно, но уже слишком поздно, чтобы уезжать. Придётся переждать здесь ночь, среди этой ужасной музыки. Все бухают, как свиньи: водка пьётся литрами, вприкуску с соками или лаймом. К еде никто не притрагивается – литрами хлещется и пьётся алкоголь. Парни в явном неадеквате, только пара из них кажутся трезвыми. Несколько девиц в микроскопических платьях валяются на полу в некрасивых позах; на лоснящихся лицах смазанная косметика и слюни. Сёма, с которым я надеялась провести время, со временем становится похожим на всю окружающую массу. Со мной он не разговаривает с того момента, как мы приехали. Зато какая-то чернявая девица,то какаон не разговаривает с того момента, как мы приехали. жать. анцуем. рить на своем галимом французском. __________________ похожая на Мулан из мультика, составляет ему неплохую компанию.
– Чего не пьёшь, а? – напротив меня садится красивая блондинка лет двадцати.
– Не хочу. Настроения нет.
– Зря. Поэтому и настроения нет, что не пьешь ничего... Ой, лёли мои лёли! – красавица начинает горланить какую-то попсу, потом обрывает себя на полуслове и, кажется, что вполне трезво говорю: – Давай выпьем? За знакомство?
– Ладно. Мари.
Блондинка ловким движением наливает нам по рюмке.
– Людка! Бывай, Мари!
Спирт прожёг всё горло – от языка до неба. Я закашливаюсь. Из глаз текут слезы, и у меня перехватает дыхание. Блондинка делает обиженное выражение лица и наливает мне следующую стопку.
К ней подходит подруга – та самая брюнетка, которая танцевала с моим парнем! Моя голова вмиг потяжелела, и я едва ли разбираю, о чем они говорят. Кажется, что музыка становится агрессивнее, разговоры – громче, и меня начинает затягивать в противный сон. Еще немного, и меня будет мазать по стенкам. Мулан ласково обнимает Люду за загорелые плечи и что-то шепчет ей, потом ласково заправляет ей волосы за ухо и уходит. Люда лениво тянется к бутылке и снова обращается ко мне:
– Так, о чем мы? Да... не ссы, мне на полтора годка побольше, чем тебе. Да и в твоём возрасте я такая борзая была, что мне двадцатник давали..., – она наливает нам еще по стопке, и мы залпом выпиваем. О Боже. Моя голова. Сейчас она явно не на моих плечах. – Твой парень? – намекает Люда на Семёна, крикнувшего «Мудак!» в соседней комнате мгновением раньше. Мне уже кажется, что он кричит «Мулан» и зовёт эту противную чёрную японку.
– Да.
– Ты это. Не веди себя, как мелкая, а то милый твой мигом найдет себе даму позрелее. Они такие неверные в таком-то возрасте. Раз и всё. К тому же, моя подруга запала на него. А она любит получать то, что ей нравится.
Водка так сильно ударила мне в голову, что я не могу сдержать эмоции. В данный момент они сильнее моей силы воли.
– Да? – чуть ли не плача спрашиваю я. Почему-то сейчас я верю всему, что она говорю.
– Ага, – кивает блондинка, вытянув на стол длинные загорелые ноги. – Ещё беленькой?
Ещё. Ещё три раза. Потом ещё два. С каждым тостом я все больше и больше проникаюсь симпатией к незнакомой девушке. На 8 стопке я понимаю, что я не встану с этого кресла, даже если на меня будет лететь граната – мне так хорошо и так плохо одновременно, что с одной стороны хотелось радоваться этому состоянию, но с другой, я понимаю, что меня сейчас...
– Фууу! Госспади! Ну, ты и малолетка! – орет Люда у меня над ухом. – Выпила немного, и тебя блевать потянуло уже, фу!! Убери свою рвоту, а то кто-нибудь наступит в неё, фуу!!
Она начинает пить водку прям из горла бутылки. Её розовое платье задирается так, что видны стринги и задница.
– Ты сдурела? – к ней подлетает пара вполне трезвых экспонатов мужского пола и начинают махать крыльями вокруг неё. – Люд? Ты упала столько пить, дура тупая! – орёт один из парней и берет здоровенную девицу на руки. – Вов, а с этой девкой чё? Кто ей налил столько? Люд? Ну, ты балда, дура! Она же мелкая совсем, куда ей столько, вон её мажет уже как, – передо мной кто-то садится, но я почти не вижу его лица. Мне кажется, что у него тёмные волосы и это всё, что я могу рассмотреть. – Ты как вообще?
Это, кажется, спрашивают меня. Я не могу ничего ответить – я просто не понимаю, что он от меня хочет и что я должна сказать. В какой-то момент мне становится страшно – я не понимаю, где я, что со мной, кто держит меня за руку, почему у меня во рту кислый вкус, а на дорогом ковре некрасивая рвота?
– Эй, ты, – этот парень кричит Семёну. – Иди сюда! Твоей девочке плохо, иди, отведи её спать, она же никакая... Козел ты, а не парень! Что ты не смотришь за ней? И отвали от моей девушки, а то получишь!
Меня развезло ужасно. Мне хочется в кровать, хочется принять ванну, мне хочется, чтобы у меня ничего не болело, ничего не хотелось, чтобы мне было так же на все плевать, как и сейчас. Я не понимаю, кто все эти люди вокруг и почему они так смотрят на меня. Жжёт в животе, внутри огонь, словно камфары наглоталась. Голова очень тяжелая и неприятно режет глаза.
– Мари, что ж ты так пьёшь! – Семён, который час назад был пьянее всех пьяных, сейчас кажется мне почти трезвым. – Ну, ты даешь, ты даже пиво почти не пьешь, а сейчас? На кого ты похожа? Так, облокотись на меня, я тебя наверх отведу. Не можешь? Хорошо, обними меня, я отнесу тебя, раз ты даже стоять не можешь.
Лестница слишком крутая, почти вертикальная – как он дотащил меня на второй этаж, я не знаю. Я вообще не могу стоять – я сползаю по стенке и почти, что лежу на полу. Семён тянет меня за руку и еле-еле ставит на ноги. Меня шатает, как корабль в сильный шторм.
– Ну, Машка-неваляшка ты,– ржёт он и открывает дверь в какой-то комнате. – Давай ты тут поспишь, тут тихо, завтра утром тебе будет получше.
Он помогает мне лечь в какую-то кровать, но в комнате темно, и я бьюсь головой об спинку какого-то стула или комода. Семён опять хохочет надо мной, но теперь у меня болит ещё и голова. Однако в темноте, как ни странно, я чувствую себя лучше: громкой музыки и ора тут почти не слышно. Можно сказать, почти гробовая тишина. Интимная. Сексуальная. Меня явно тянет куда не следует, но я ничего не могу с собой поделать. Сейчас мне становится решительно все равно, что я делаю, с кем я это делаю – мне хочется секса. Которого у меня ещё не было, но мне его хочется. Даже без разницы с кем, хоть с девушкой. Я тяну Семёна за руку – я понимаю, что он трезвее меня, но не настолько, чтобы не сопротивляться. Но когда я начинаю слишком настойчиво его целовать, он отталкивает меня.
– Мари, не надо, ты сейчас слишком пьяна!
Я не хочу слушать этот бред – честно говоря, по мне так я уже и не пьяная. Эта чудесная тёмная комната почти вылечила меня, я почти хорошо соображаю. Я сильнее обнимаю его и целую так страстно, что он не может мне отказать – он же хочет меня, я знаю. Всегда меня хотел и сейчас хочет – так что пусть не упрямится, я этого не люблю. Я снимаю с него ужасную футболку – она всегда бесила меня, и уж лучше бы он ходил голый, чем в ней.
Последнее, что я помню за тот вечер это то, что застёжка от лифчика зацепилась за мои трусы, и мне стало немного грустно, потому что дорогие стринги с такой дыркой уже нельзя будет носить.
Наш первый раз мы не вспоминали – он быстро перерос во второй, третий, четвертый, и уже недели через три это стало самым обыденным делом, для него и для меня. Я ждала от этого процесса больше удовольствий и эмоций, впрочем, я теперь имела полное право поставить себе галочку в своей зрелости. Как-никак я уже не девственница. Однако через месяц приятная гордость начинает сменяться опасениями, стоило ли мне так торопиться в тот вечер, и не натворила ли я дел. Задержка была сначала на неделю. Потом на 10 дней. Когда я насчитала, что последний цикл был 50 дней назад, я пошла за тестом. По пути до аптеки я успокаивала себя тем, что в моем возрасте цикл еще может сбиваться. Мысль о том, что я беременна, казалась мне невозможной. Одиннадцатиклассница. Мне сдавать экзамены и поступать в вуз. Я не беременна, я не могу ею быть, просто не могу. Так только у алкашей бывает, а я девочка из хорошей семьи, конечно же, я не беременна.
Купила тест – фармацевт в аптеке смерила меня до того жутким взглядом, полным презрения и жестокости, что я невольно почувствовала, что дела мои плохи. Тест сейчас лежит у меня в кармане. Такой тяжелый, сложно прожигает карман. На меня с таким подозрением смотрят окружающие, словно я уже на 9 месяце. Такая пытка идти домой. Я вся вспотела; в горле пересохло – я хочу пить. Мне ужасно страшно! Я хочу умереть и никогда больше не волноваться, чтоб никогда не было так страшно, как сейчас... Но сначала попить.
Подъезд. Лифт. Входная дверь. Прихожая. Лает Джимми. Я не люблю собак. Кошки, на мой взгляд, более грациозные и ласковые. Шикнув псу, чтобы не поднимал шум, я бегу в ванну. Руки дрожат. Все в капельках пота. Инструкция, полоски… Быстро! Только не две полоски. Только не две полоски. Только не две, пожалуйста, миленькие! Ждать три минуты. Они тянутся слишком медленно. Я умываюсь, пью холодную воду из-под крана, умываю лицо, сижу на бортике ванны. Очень хочу курить, но я забыла купить пачку. Беру полоску в руку и приближаю к глазам.
Так точно.
Попала.
Две полоски.
Пора идти присматривать коляску и подгузники.
Беременна.
Мне кажется, что я в кошмарном сне. Этого просто не может быть! Я начинаю истошно реветь – ненавижу себя! Я заливаюсь слезами, которые идут вперемешку с икотой и каким-то диким смехом. Я не могу усидеть на бортике ванны и медленно сползаю на пол, свернувшись в позу эмбриона. Ничего под руками, кроме старой половой тряпки, и я так вцепляюсь в неё, словно это моя последняя надежда на спасение. Последняя ниточка, связывающая со счастьем.
– Мари? Мари? – испуганным голосом кричит сестра, стуча в дверь ванной. – Мари? С тобой все в порядке? – дверь начинают стучать требовательнее. У меня нет сил даже на то, чтобы ответить этой дуре, что со мной всё в порядке. – Мари, открой, пожалуйста, это я!
Моя истерика нарастает. Сестра копошится в замке и порывисто открывает дверь. Увидев меня, она в ужасе садится и поднимает меня с мокрого пола.
– Ну, ну, милая! Что такое? – она отыскивает в копне спутанных потрескавшихся от краски волос моё мокрое лицо и обнимает меня, как маленькую. Почему, когда плохо мне, она всегда рядом, но стоит заплакать ей, так я сразу начинаю издеваться и дразнить её? Я не заслуживаю сейчас её поддержки, совершенно не заслуживаю, но мне так приятно, что она сейчас рядом со мной. – Ну, ну, тихо, всё будет хорошо, милая, – близнец целует меня в макушку и ласково гладит по голове.
Около порога лежит тонкая узкая бумажка. Освободив одну руку, сестра берет бумажку и посмотрел внимательно. Ей вмиг становится понятно всё.
– Залёт? – тихо спросил она.
– Да. Два месяца задержки… Беременна, – словно чужим голосом выговариваю я.
– Твой парень... ну или от кого ты... в курсе?
– Я не желаю с ним разговаривать! Он мне всю жизнь сломал… Я не хочу рожать в семнадцать лет… Я не хочу делать аборт! Я не хочу этой… тупой беременности! Водка! День рождения, дача... Ненавижу!
Сейчас мне меньше всего хотелось разговаривать с ним – видеть его, слушать о том, что ему очень жаль. Резать будут меня, а не его. И его слова ничего не изменят. Госспади, зачем я тогда пила с Людой? Зачем? Зачем он повел меня туда? Я ненавижу его. Ненавижу себя. Ненавижу свою сестру, которая сейчас страдает вместе со мной, гладит меня по голове и плачет. Она любит меня, но я ничего не сделала для неё, чтобы заслужить эту любовь. Я всегда стучала на неё родителям, отбирала конфеты, ссорила её с друзьями – я не заслуживаю сейчас того, чтобы она плакала из-за моей ошибки. У неё-то сейчас всё хорошо. У неё появились какие-то друзья, и они любят её. Любят с ней эти ужасные ролики, любят проводить с ней время. Она умница. Она не беременна в 17 лет, она поступит в институт, потому что у нее умная голова, там найдет хорошего парня и будет жить с ним счастливо и заниматься безопасным сексом. У неё не будет проблем с беременностью, потому что она Эмма, а я Мари.
Как выглядит Семён и даже как его зовут, Эмма так и не узнала – наши родители, созвонившись, договорились, что их мы больше общаться не будем, его в колонию за изнасилование никто не посадит, и всё ограничилось суммой денег за операцию. В школу я больше не ходила. Родители купили мне аттестат и стали заниматься моим лечением, после чего мы с мамой уехали в Париж, к бабушке и дедушке.
Эм не горела желанием познакомиться с Семёном – она уже заочно ненавидела его и готова была убить его при первой встрече. Она молила Бога, чтобы тот миловал её встретиться с ним, и чтобы она до конца своих дней не пересеклась с этим человеком. Но тот благосклонен к ней только год, после чего, в «СтарМаркете» Эмма познакомилась с ним – и словно бы где-то на интуитивном уровне поняла, что ей с ним не по пути. Но судьбе, ей виднее, когда, кому и с кем встречаться.
Сейчас мы в гробовой тишине подъезжаем к моему дому. Наверно, покурим немного у подъезда, прежде чем я пойду домой. И сейчас мы либо сделаем вид, что между нами ничего никогда не было и проведём эти две недели в «Ручейке» как чужие люди, либо нас притянет друг к другу с такой силой, которая до самоиступления заставить нас сожалеть о годе, проведённом порознь.
СЕМЁН
Бог – самый циничный мужик из всех моих знакомых. Сначала он лишил меня любимой девушки, потом устроил рандеву аж с двумя. И именно тогда, когда я меньше всего ожидал и хотел её встретить!
Мари никогда не говорила мне, что у неё есть сестра. Даже словом не обмолвилась – я никогда не видел у неё фотографий с Эм, никогда не слышал, чтобы она где-то хоть словом обмолвилась, что она, пардон, не одна такая у своих любящих родителей. Я решительно не понимаю, к чему такая конспирация? Роллеры по ходу дела тоже о Мари ни сном, ни духом, судя по тому, как они вылупились на сестёр, когда те подошли к нашему столу. Дурь какая, это же родная сестра! Мне кажется, это одно из первых, что узнаешь о человеке. Как его зовут, где он живёт, потом рассказ невольно перетекает в братьев-сестер, собак, кошек и прочее. Я помню, что я первое, что узнал об Олеге, так это о его красивой сестренке Кате и старшем брате Андрее – я даже не знал ещё, что он роллер, но знал близких членов его семьи. Ольга тоже появилась в этой группе именно из-за того, что она сестра Глеба, которую он решил познакомить с нами. Поведение обеих Беркетовых мне, если честно, непонятно.
Я паркую машину около её подъезда – я знал, где она жила, но ни разу не был у неё дома. Мы слишком много времени проводим вместе, в школе, поэтому у нас не возникало желания проводить вместе вечера, отсиживаясь друг у друга в гостях. Мари у меня иногда бывала, но ей быстро становилось скучно у меня. Я в основном чинил друзьям компьютеры или возился в своем ноутбуке, а она ныла о своей жизни и глупых подругах.
Мари отвернувшись, выходит из машины, но не торопится уходить. Она садится на узкое ограждение, достает сигареты и закуривает.
Время около полуночи. С набережной долетает гул проезжающих машин. Если не считать этого, на улице довольно тихо. Тихо щелкает зажигалка, едва слышно потрескивает пепел в сигаретах. Мы молчим. Я запираю машину и встаю напротив неё, ища перемены в ней.
Мари изменилась. У неё огрубело лицо. Оно стало более одутловатое, более крупным кажется нос, широкими – скулы, хотя, не смотря на это, её до сих пор можно назвать красавицей. Она сидит в сутулой позе, наклонив голову вперед, и светлые волосы прячут почти всё её лицо.
Меня тошнит. Сильно. Я даже не могу вдохнуть: мне словно не хватает воздуха. Начинается удушье, у меня оно было пару раз, когда я слишком много курил. Сейчас мне хочется плакать от радости. Я стискиваю зубы, чтобы не давать воли эмоциям. Нельзя. Я запретил себе все эти проявления душевных порывов.
– Что ты смотришь на меня, как Гитлер на евреев? – говорит она, вынув из пачки новую сигарету и подняв на меня глаза. Она всегда курила по две сигареты. Надо же, не изменила привычке.
– Соскучился. Ну, не виделись же давно.
Хочу спросить, как она. Как её живот. Как здоровье. Почему она уехала? Почему она не дала мне извиниться? Не дала поговорить с ней, быть с ней рядом, поддерживать её. Почему она решила всё порвать, не захотев даже попрощаться? Я бы не бросил её после аборта. Я бы не бросил её во время аборта, я всё время хотел быть рядом с ней. И сейчас бы. Я и сейчас бы с ней встречался, но этот год без неё... Я нашёл другую. Девушку, которая смогла вернуть меня к нормальной жизни, в которой я смог как-то существовать без неё. Существовать. Не жить. Жизнь была ровно до того дня, когда Мари написала в аське: «не подходи ко мне больше. Ни о чем не беспокойся. Я о себе позабочусь. Пока».
Я же чуть с катушек не съехал, когда узнал, что она уехала во Францию – мне передали, что она улетела с семьей. Я не знал, что у неё есть сестра, поэтому я решил, что она улетела с обоими родителями. Потом её подруги, поддерживавшие с ней связь, сказали, что она не вернётся. Никогда.
Я не мог жить с мыслью, что у меня её больше нет. Я пил целую неделю, чтобы элементарно не сойти с ума. Я не знал, как жить; просто не понимал, я не видел смысла в чем бы там не было, если её, этой дуры, этой суки, этой девочки не было рядом. Без неё мне не хотелось жрать: элементарно не испытывал чувство голода, даже если не ел весь день. Меня тошнило от голода, и я силой запихивал в себя еду. Я не спал, всего на два, три часа в сутки закрывал глаза. Мне казалось это достаточным для того, чтобы поддерживать процесс жизнедеятельности. Два, три часа. Это вдуматься надо, что такое спать два три часа в сутки. Это была не одна ночь. Это тянулось месяцами, потом в какой-то момент прекратилось. Я адаптировался. Стресс прошёл. Я научился воспринимать действительность без неё. Я привык.
Я бросил ту компанию, чтобы она не служила мне напоминанием того дня, перестал ходить в те места, где бывал с ней, но каждый день листал её фотки, которые хранил на компе. У меня их много, разных. Больше сотни наверно, где была только она. Я постоянно требовал с неё фотографии, когда мы переписывались в аське. Я требовал, а она ныла. "Я некрасивая, я не накрашенная. Я устала, отвали от меня". Она не любила себя без краски, не смотря на все мои протесты. Я перечитывал нашу историю переписки часами. Делал перерывы, скуривая по полпачки, и продолжал. Моя жизнь стала сплошным аскетическим наказанием. Жестоким и добровольным. Мать меня не поддерживала: она просто не знала, что творится у меня на душе. Жив и жив, за остальное заплатим. Я в этом плане в неё пошёл. Меня интересует то, где есть деньги. Где можно заработать. Больше ничего. После нашего расставания я стал таким. Корыстным. Конъектурным. Деньги не могут обидеть. Они не причинят тебе боль. Я никому не верю, кроме денежных знаков.
– Как дела? – спрашивает она и, наклонив голову набок.
– Хорошо, – я вру ей уже сейчас.
– Как тебе Эмма?
– Да почти как ты, – вру снова.
– Давно вы с ней знакомы?
– Вчера познакомились.
– Понятно. Мило.
– Ага.
Она молча затягивается. Наверно, ждет, чтобы я что-то её спросил. Я много о чем хочу спросить. Я бы задавал ей вопросы в миллионном количестве и слушал, но словно меня что-то сдерживает, и я молчу. В такой момент! Я не могу не проронить и слова, хотя как же мне хотелось... сказать ей, как я счастлив сейчас.
– Расскажи мне о себе, интересно, как ты жил в это время.
– А есть ли смысл...? – вырывается у меня, и она резко поднимает голову наверх. Что-то мелькает в её взгляде, но я не могу понять, что именно.
– Наверно, нет, – неуверенно соглашается она и встает с ограждения. Она теребит в руках длинную цепочку, на которой висит её сумка, потом кивает мне и прощается: – Ну ладно, Сём. Была рада повидаться. Пока.
Три миллиона слов крутится на языке. Но говорю я только тридцать из них и далеко не те, которые нужно было.
МАРИ
Он сделал выбор. Самый правильный и самый логичный из всех возможных. Я понимаю, что это правильное и мудрое решение, но внутри меня все так и рухнуло. Я прислоняюсь к стене лифта, у меня дрожат ноги, и мне кажется, что сейчас я упаду. Около кнопок с этажами – надпись чёрным маркером, «Вова любит Катю». И сердечко. Как мило. Мы так тоже раньше рисовали, «Сёма любит Мари ». Сёма остался, Мари осталась, а «любит» стерлось. Видимо, маркер, которым мы «писали» наши отношения, оказался нестойким.
Лифт наконец-то доезжает до моего этажа. Непривычно ехать 10 этажей после того, как я год прожила в двухэтажном коттедже. Я в глубине души надеюсь, что отец уже спит, потому что мне необходимо побыть одной и подумать обо всем, что накопилось за этот огромный день. На худой конец, мне нужно подумать о нём! О нашей встрече! Но, увы или к радости, папа сидит в гостиной и смотрит какой-то футбольный матч. Услышав, что я пришла, он сразу же выключает телевизор и выходит ко мне в прихожую. Я не могу сдержаться и плачу от радости – как же так получилось, что я целый год не видела и не обнимала своего любимого папочку? Я так отвыкла от него, что он кажется мне непривычно высоким и спортивным. Мы с сестрой обе унаследовали от него атлетичную фигуру и высокий рост, но любовь к движениям и риску – только Эм.
– Папа, я так скучала!
– Я тоже, солнышко моё! Мари, детка, а где твоя сестра?
– Она осталась ночевать у подруги, Вероники.
– А, Вероника, любимая Вероника, – улыбается отец. – А чего ты с ними не осталась?
– Ну, Ника все-таки подруга Эммы, а не моя. К тому же я очень соскучилась по тебе! – я не могу сдержаться и обнимаю его второй раз, а он любимым жестом ерошит мне волосы на голове и предлагает попить чаю на кухне. Я быстро скидываю уличные туфли и бегу за ним; от меня не ускользнуло, что он погрустнел, когда понял, что мы с Эм опять предпочли провести время порознь. Отец всегда хотел, чтобы мы с Эм дружили и искренне радовался, если ему удавалось застать нас хотя бы не ругающимися. При нем мы специально изображали любящих друг друга сестёр, чтобы не расстраивать его, но всё равно все вечера, все выходные и каникулы мы проводили отдельно друг от друга.
