Текст книги "Цепная реакция (CИ)"

Автор книги: Ая Баранова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

– Дай угадаю, – кажется, я понял, когда это произошло. – Около 6 вечера?

– Да, – она кивает, по-прежнему не смотря мне в глаза. Ощущение, что она разговаривает не со мной. – Он... тебе рассказывал? Обо мне? – в её голос звучит надежда, из чего мне кажется, что и Эмма была к нему неравнодушна.

– Мы с ним встретиться договорились, а он опоздал... На тебя залюбовался, не иначе, – горько говорю я.

– Неа, – она ерзает. – Скорее обратил внимание потому, что я на Мари похожа как две капли воды. Только поэтому... Бедная Мари. Она же... не переживёт этой боли. Она любит его больше всех на свете... Она не сможет смириться с тем, что никогда не увидит его… Она теперь совсем одна.

– У неё есть ты.

– Я? – она наконец-то поднимает глаза и смотрит на меня так, словно я сморозил дикий бред. – Ты смеешься? Я для неё пустое место, она всегда с пренебрежением относилась ко мне, словно я так, «в семье не без урода». Она бы, не задумываясь, предпочла мою смерть его..., – тут в её ничего не выражающем лице происходит перемена, и она начинает плакать. – Она всегда была лучше меня, её все любили больше и ей всегда уделяли больше внимания... Родители, родственники, друзья, все! Это неправильно, дети для родителей должны быть одинаковыми... А её все любят... А меня... меня предавали всегда, никогда не любили! Все самое лучшее было отведено только ей, а я не имею право вообще ни на что в этой жизни... Она и здесь всем нравится, а меня... лучше бы меня не было! Лучше бы я не рождалась! Лучше бы я умерла вместе Семена, было бы лучше для всех!

От её слез у меня кошки на душе скребут: я совершенно сбит с толку, потому что я первый раз вижу её слёзы. Я даже не знал, что её, казалось бы такую независимую, может что-то так сильно обидеть? Сейчас я наконец-то вижу её настоящую: бедную, маленькую и обиженную девочку – ещё по сути ребенка! Ребенка, которого недолюбили родители, друзья, который вырос один и не привык никому верить... Я невольно обнимаю её: на неё это действует иначе, чем я ожидал, и она начинает плакать ещё сильнее.

– Она даже здесь меня предала... Предала... Все предали! Почему я не нужна никому, это неправильно... Я её люблю. Люблю! Я за неё жизнь готова отдать, как бы она меня не раздражала, я была рядом с ней, когда она узнала, что беременна, я готова была на все ради неё, ну почему так все? Почему так все нечестно? Почему?

Поток слез с её стороны постепенно уменьшается. Через некоторое время она словно засыпает, но мне не видно её лица. Дыхание у неё становится более спокойным – я обнимаю её сильнее и думаю о том, как бы скорее провалиться в сон самому. Но сон как рукой сняло, я лежу в неудобной позе, у меня затекла рука, но я не могу пошевелиться потому, что не хочу её будить. Кто бы мог подумать, что она будет спать у меня в объятиях. Вот эта девушка, которую я раньше просто на дух не переносил, и которая не менее тепло относилась ко мне. Сейчас ненависть к ней определенно прошла, но что я чувствую к ней сейчас, не могу понять.

В моей голове слишком много мыслей, я не могу заставить себя не думать ни о чем. Сейчас я почему-то вспомнил наше прошлое лето, такое светлое, доброе, беззаботное. Я встречался тогда с Никой, был счастливым и любимым, с самой лучшей девушкой, которую только можно представить. Оля тогда ещё не знала Семена, она встречалась с другим парнем, тоже была счастлива... Все были другими! Всё было другим! Я скучаю... по своему светлому прошлому. Я не хочу, чтобы страдала моя сестра, которую я люблю, я хочу, чтобы был жив Семён, я хочу все вернуть... всё вернуть...

В какой-то момент я проваливаюсь в тяжёлый сон и просыпаюсь уже около одиннадцати утра. Судя по шуму на первом этаже, все уже встали. Эмма спит. Дышит очень спокойно, ровно. Красивая. Даже в таком уставшем состоянии – красивая. Не настолько, чтобы влюбиться, но на неё смотреть приятно. Я пересекаю комнату и выхожу. Голова странно кружится и болит. Открываю дверь – и нос к носу сталкиваюсь с улыбающимся Ромой, вставшим в такой ужасный день в прекрасном расположении духа.

– Тааак, дружище! – слишком громко и возбужденно кричит он. Я быстро прикрываю за собой дверь, но думаю, сейчас от воплей Ромы проснутся даже девчонки в соседнем доме. – Кто там срач развел ночью на кухне, Глеб? Кто был у нас в гостях? У тебя там девушка, судя по женским кроссовкам в прихожей?

– Рома...

– Вы насрали там конкретно, вы чем там занимались? У нас скатерть в каких-то разводах и дырках, словно вы на нее кислоту вылили, везде бинты, кровь, брр, куски земли и травы на полу! Глеб, и самое неприятное, что мой виски...

– Блин, не кричи, – прошу я, устало потирая глаза.

– Нет, дай я закончу, Глеб! – Рома закончить не успевает, так как за спиной раздается негромкий щелчок, и дверь тихо открывается. Щурясь от яркого света, в коридор высовывается Эмма и спрашивает:

– Рома? Ты чего так орёшь?

Глаза у друга лезут на лоб.

– Опа! – ухмыляется он. – Какие люди! Эмма Андреевна! Вы... о, понятно, кто там пил на кухне мой виски! Уроды, вы отдаете себе отчет, что это был мой виски?

– Уймись ты со своим виски, Рома! Ты...– я предпринимаю вторую попытку все ему объяснить, но выспавшийся друг слишком напористо говорит, и у меня нет сил его перекричать.

– Ты сказал ему уже? – спрашивает меня Эмма.

– Да чего уж тут рассказывать, друзья! – теперь уже на-полную хохочет Рома, глядя, как мы несчастно переглядываемся и топчемся около моей комнаты. – Я всё и так вижу. Видимо, мои советы относительно друг друга вы поняли буквально... Ну, ладно, Глеб, я не скажу Ольге!

Толькой сейчас до меня доходит, что его так рассмешило. Кретин.

– Нет-нет! – Эмма краснеет как помидор и забавно поднимает брови домиком. – Мы не...

– Да ладно, я человек взрослый, я всё понимаю, – ржёт он. – Ты, барышня, уже совершеннолетняя, Глеб, а ты...

– Помолчи! – рявкаю ему я, ощущая новый прилив головной боли. Черт, говорить об этом оказывается намного труднее, чем я предполагал. – Эмма... иди... поспи еще?

– Я вниз пойду, – без агрессии отвечает она. Я ловлю себя на мысли, что у неё изменилась манера говорить. – Срач наш уберу, если он так раздражает Романа.

Рома смотрит ей вслед и как-то присвистывает:

– А ей идут твои вещи!

– Ром, помолчи! У нас несчастье вчера произошло большое, мы...

– Вы решили утешиться! Похвально, чувак! Слушай... но что ты там делал с ней, а, что у неё синяки на пол-лица и она как-то дико хромает... Госспади, да в гроб краше кладут, видать жесткая ночка у вас была!

Я бессильно выдыхаю.

– Эй, Глеб! Ну, ты секс-монстр просто.

– Мы потеряли одного человека.

Не проходит и секунды, как его лицо становится жестким и собранным. Приятель сразу же теряет свою приветливую обаятельность.

– У нас кто-то умер? – у него начинает пульсировать вена на виске.

– Да.

– Друг, меня сейчас, конечно же, больше всего волнует, кто это.

– Семён. Вчера, в лесу. Он попал под грозу. Упал с обрыва.

Рома бледнеет – он реагирует не так ненормально, как я, но видно, что он сильно потерян. Расстроен. Испуган. Зол.

– У нас умер Семён?

Киваю.

– Наш Семён?

Снова кивок.

– И Эмма тоже вчера пострадала, – уже не вопрос, а утверждение.

РОМА

В гробовой тишине мы с Глебом спускаемся вниз – я то и дело останавливаюсь, зачем-то стою на месте, потом иду дальше. Чувствую, как голову наливает свинцом – начинается мигрень! В какой-то момент мне становится так больно, что из глаз льются слёзы – не знаю от чего. От того ли, что внутри сейчас всё разорвётся и рухнет, или от ощущения, что мне стянули голову железным обручем. Глеб измучен: только сейчас я замечаю, что он невероятно бледен, не смотря на приобретенный за последние дни загар. Он знал об этом со вчерашнего вечера; не представляю, какой ужасной была для него эта ночь.

Лестница невероятно длинная. Кажется, что прошло сто лет, прежде чем мы попадаем в егокомнату. Он тут спал. Кажется, что он встал буквально только что: подушки смяты, одеяло ещё тёплое. Мне хочется верить, что он проснулся 5 минут назад, оделся, и такой яркий, такой ироничный сейчас курит на крыльце, ожидая, пока все мы соберёмся к завтраку. Мне хочется верить, что он обнимет Ольгу, пока никто не видит, перекинется с Сашей парой острот, встанет на ролики и будет учить меня слайдить. Мне хочется, чтобы он был сейчас со мной. Он мой друг. Мне хочется, чтобы это всё было неправдой!

Мы с Глебом немного мешкаемся перед входом в кухню – от страшной правды нас отделяет порог между комнатами. Глеб сжал губы в нитку и смотрит на меня. Он ждет от меня сейчас мужественного поступка – как всегда. Он устал. Он боится. Он боится говорить, я понимаю, и он хочет, чтобы сказал всю правду я. Я смотрю в глаза другу – почему-то первый раз за все время нашего общения, нашей дружбы я увидел в его глазах что-то детское. Я всегда считал Глеба не то, что ровесником – человеком старше и умнее себя, но сейчас он выглядит уставшим, напуганным подростком. Сейчас мне кажется, что между нами огромная пропасть в десятилетие. Я обнимаю его крепко-крепко, как брата и говорю:

– Глеб, вам с Эммой придется всё сказать. Я поддержу. Я рядом, Глеб, я рядом.

Чувствую, что его начинает трясти. Я не вижу его лица, но понимаю, что он плачет. Он всю ночь сдерживал эмоции, чтобы Эмма не видела, как ему на самом деле больно и какой он слабый. Он держался за них двоих, но сейчас выдержка ему изменяет. Первый раз я вижу, как он рыдает. И понимаю, что сейчас я плачу сам – от горя, бессилия и боли.

– Ольга, – говорит он одно единственное слово. Имя человека, любившего Семёна больше всех на свете; человека, которому сейчас тяжелее всего будет сказать о такой потере; человека, за которого Глеб переживал, переживает и будет переживать больше всех на свете.

На кухне раздаются голоса. Я с раздражением слушаю радостный смех Саши, ноющий голос Олега, который хочет есть.

– Я не могу это сказать...

– Глеб, друг, ты сможешь!

– Я не хочу говорить им, что их лучших друг умер! – рыдает он. – Я не хочу думать о том, что Семена больше нет! Понимаешь?

Неожиданно резкий вопль Саши заставляет меня и Глеба вздрогнуть:

– Беркетова, ты у кого эту майку украла? И что с тобой такое, тебя от***л кто-то что ли наконец-то?

– Глеб, пошли! – вытерев слёзы с лица Глеба, с жесткими нотками говорю я. – Пошли.

Беру Глеба за руку, сильно сжимаю её, и мы решительно входим в кухню, где наши друзья в шутку или нет, но уже готовы друг друга перерезать.

– Будь ты повежливее, а? – просит его Олег, курящий за столом. – Саш, ты очень много грубишь. Извини, но даже мне это противно слушать. Можно было бы хотя бы без мата обойтись. О, парни. Что с вами? Всё в порядке? – напрягается он, увидев наши лица.

Саша бухтит что-то в ответ, Эмма, непривычно ссутулившись, сидит на разделочном столе около раковины и нервно курит – я отмечаю, что первый раз вижу ее с сигаретой и уже хочу это прокомментировать, как мой взгляд снова падает на стол. Утром меня чуть не вырвало, когда я увидел эти бинты с кровью, куски глины, разлитую перекись, попортившую дорогую столешницу... Но я не понял, что это значит. Все неправильно понял. Не понял смысла выпитого виски, не понял, почему Эмма и Глеб ночевали вместе. Ничего этого не понял. А сейчас понял, пожалуй, слишком много.

– Дело есть. Разговор есть. Сядьте все. Эмма, не кури. Саша, закрой свой рот и не открывай, если не можешь говорить нормальные слова. Все сядьте, – беспрекословным тоном говорю я. Саша меняется в лице – он похож на щенка, которого несправедливо наказали, и чуть утихомиривается.

В кухне работает телевизор. Говорится, что в Подмосковье объявлено штормовое предупреждение. Это точно, шторм сейчас будет – в двух коттеджах. Настоящее стихийное бедствие. Ураган. Торнадо. Смерч. Цунами. Пожар. Землетрясение по 10бальной шкале. Всё сразу. Нажимаю на кнопку пульта, чтобы нас не отвлекали от нашей катастрофы. Глеб и Эмма сдавленно молчат; сейчас они почему-то кажутся мне очень похожими. Саша таращится на меня с тупым выражением лица; Олег неторопливо затягивается и смотрит вполне осознанно.

– Ребят, у нас беда. Большая беда, – я беру паузу и хочу уже продолжить, как Глеб, решив, что я замялся, вываливает все одним духом:

– Семена больше нет. Он умер. Вчера. Когда была гроза.

– Чего? – шокировано переспрашивает Санёк и пытается сесть на свободный стул у окна, но садится сначала мимо. Отшатнувшись, он хватается рукой за край стола и удерживает равновесие. – Чё значит, больше нет? Чё значит, умер?

– Семён? – Олег, не смотря на природную смуглость, бледнеет на глазах. – Где он сейчас? Как это произошло? Откуда ты это знаешь? – его руки дрожат, и сигарета падает из пальцев прямо на красноватый бинт. Ткань вспыхивает, и начинает гореть.

– Потушить надо. А то пожар будет, – говорит чей-то лишенный жизни голос, и мне кажется, что он принадлежит мне. Олег испуганно глядит на горящий бинт, потом переводит взгляд на всех, видимо, тоже озадачившись.

Бинт сгорает до тла, после чего пламя уменьшается в размере и гаснет.

– Я думаю, мне стоит прояснить ситуацию…– хриплым голосом начинает Эмма и кидает свой окурок в раковину. Она говорит тихо, сбивчиво, с какой-то извиняющейся интонацией. Когда она говорит о своей ране, я смотрю на ее ногу, которую видимо Глеб вчера как смог обработал и перебинтовал. Эм сейчас нужна медицинская помощь.

– Эмма! – говорю я, когда она заканчивает. – Тебе надо в больничный корпус. Причем как можно быстрее. Глеб умница и сделал все, что мог, но тебе нужна специальная помощь. Тебе нужно наложить шов, иначе рана будет заживать очень долго. Ты можешь самостоятельно ходить? Или помочь тебе?

– Раз она доковыляла до первого этажа, значит, может! – рявкает Саня. В его взгляде столько ненависти, что мне становится не по себе. – Дура ты, Беркетова!! Дура! Какая же ты тупая, ненавижу тебя! Что тебе ударило бежать за ним, а? Эмма! Почему ты нам не сказала? – он с такой скоростью подлетает к ней, что мне кажется, что сейчас он ее убьёт! – Почему не позвонила? Дура! Дура! Он из-за тебя мёртв, понимаешь? Из-за тебя! ТЕБЯ!!! Это только ты виновата в его смерти, ты его довела, он из-за тебя пошел туда гулять!

Меня пугает нахлынувшая на него агрессия, и я резким движением руки оттаскиваю его назад. Поддаваться эмоциям, тем более таким деструктивным, в такой ситуации нельзя.

– Ты бы помолчал, – рявкает на него Глеб. – Не ты был в той ситуации, не ты пережил тот разговор, перестань её винить в случившемся! Здесь никто не виноват! Никто! А ты сейчас делаешь все, чтобы всем было тяжелее, и все начали ссориться!

– Глеб прав, Саня, твои личные эмоциональные психозы здесь немного неуместны, – поддерживает Глеба Олег, при этом как-то странно уставившись на Глеба. – Нам надо сейчас сказать это девочкам, отвести Эмму к врачу и думать, что делать. Я сейчас позвоню Ольге, пусть девочки приходят все сюда...

– Нет, так нельзя, – громкой ноющей интонацией говорит Глеб и становится похожим на обиженного ребенка. – Олег, не звони никому. Нельзя собрать их вот здесь всех и вывалить это.

– А как ты это собираешься делать? Напишешь им письма и приложишь некролог? – с издёвкой интересуется Саня, а я сдерживаюсь от того, чтобы не треснуть ему.

– Помолчи,– со злостью в голосе говорит Эмма. – Прошу тебя, заткнись! Ты просто представить себе не можешь, во что может вылиться сложившаяся ситуация!

– Макака, я твоего мнения не спрашивал!

– Ты понятия не имеешь...,– она не договаривает и бессильно опускает руки. – Как я ненавижу тебя! Честно, я бы просто задушила тебя сейчас за то, что ты такой тупой и не видишь дальше собственного носа! – злобно шипит она и переводит дух. – Глеб, я поговорю с Мари. Это должна сделать только я. Ты скажешь... своей сестре. Рома, прошу, я знаю, что тебе очень горько, Семён был твоим другом, но побудь рядом с Никой. Да, она моя подруга, я ей близкий человек, но я должна быть со своей сестрой. Прошу, сделай это. Мы не можем сказать это девочкам всем сразу, потому что у Семёна были с ними... отношения интимного романа. Если они, будучи в таком взвинченном состоянии, узнают об этом, они перегрызут друг друга.

– Я что-то не знаю про Семёна? – напрягся Олег, а я в свою очередь насторожился, потому что как мне показалось, Эмма имела в виду не только... Ольгу. – Он с кем-то встречался?

– Семён встречался с Мари ещё давно, я тогда даже не была с вами знакома. Потом они поссорились, наши родители развелись, и мама уехала с Мари в Париж. Семён стал общаться с вами, и влился в вашу компанию. С ним я разминулась, потому что полгода валялась в больнице из-за травмы. Этим летом родители решили, что когда Мари приедет в Москву, она поедет с нами, в «Ручеек». Сейчас они решили восстановить отношения. Ну, вот в последнюю неделю.

– А в чем проблема? – не своим голосом спрашивает Олег.

– Проблема в том, что Семён после разрыва с Мари ужасно по ней скучал. Пока не встретил Ольгу. Они начали встречаться, но сейчас, когда обе девушки были здесь... В общем, он встречался с ними обеими. Тайно. Это было его преимущество, они с Ольгой не демонстрировали свои отношения в компании, и Мари в свою очередь не хотела подавать это огласке...

Я не успею понять, как мне реагировать на такие новости, как тут происходит то, чего я успел испугаться буквально за какую-то миллисекунду. Саша подлетает к Эмме и начинает трясти её за плечи.

– Чего?! – он орёт так, словно его режут. – Че, блять! Я не понял! Ольга спала с этим ушлепком? Говори! Я сказал, говори, Беркетова!

– Да, – в шоке выдавливает из себя она, но даже под таким агрессивным натиском она не выглядит испуганно.

– Ты знала! Ты знала! – он отталкивает её и трёт лицо руками.

– Я узнала об этом только вчера. Саша, перестань вести себя как истерик. Имей мужество.

– Заткнись, – сдавленным голосом говорит парень, и мне кажется, что он плачет. – Кто тебе сказал про Семёна и Ольгу? Кто! Глеб, наверно... Да... Он-то знал, конечно, с кем спит его дорогая сестрёнка...

– Саша, выпей воды, – советует ему Глеб.

– Кто еще знал про Ольгу?

– Саша, успокойся.

– Я как видишь, спокоен. Кто ещё знал про Ольгу? – он поднимает голову и очень нехорошо смотрит мне в глаза. Я чувствую себя неуютно.

– Саша, всё хорошо будет, – не к месту брякаю я, а приятель становится пунцового цвета.

– И ты знал? Да?! – он словно задыхается от злости и с истеричными нотами в голосе начинает орать. – Вы все издевались надо мной! Вы все! Все! Вы знали, что я её люблю?! Знали, что она любит другого парня. Вы все это знали!

– Да, это знал я! – тут уже я не могу сдержаться. – Потому что у меня глаза есть, понимаешь? Я вижу иногда немного дальше собственного носа! Я видел, как они смотрят друг на друга, когда ругаются, когда думают, что на них никто не смотрит, и этого было достаточно, чтобы всё понять! Понимаешь? Ты не хотел видеть, что она любит другого парня, не хотел понимать, что она счастлива с кем-то другим, ты целиком и полностью был занят тем, что упивался своей любовью к ней! Ты просто эгоист, Саня.

– Почему ты мне этого не сказал! – со слезами на глазах орёт он. – Зато ты мне тысячу раз сказал, чтобы я к этой идиотке тупорылой относился получше! Да? Ты мне читал нотации килограммами, что нужно то, нужно сё, но главного для меня ты мне не сказал! Как ты мог! Ты предатель! А ты... ты, дура! Я тебя ненавижу! Я тебя убить готов прямо здесь! И за Семёна, и за...

– Так слушай! – рявкает на него Глеб. – Что ты истеришь, как баба!? У нас горе случилось, у нас, в отличие от тебя, умер близкий друг! А если ты к Эмме подойдешь ближе, чем на метр, я с тобой разговаривать буду, ясно? Ясно?! Я не слышу?

– Да... вот ты какой Глеб. Эмма уже и хорошая, всего-то один разок она тебе дала и всё! Я смотрю, она уже молодец и так далее! Глеб, а мы ведь только вчера её с тобой от души гавном поливали, а бедный Рома её, как мог, отмазывал и пел песни, что Беркетова у нас супер-баба. Ром, чувак, ты шикарно справился... – Саша поворачивается к Эмме и с какой-то дикой злостью выпаливает. – И ты молодец, Беркетова, быстро подсуетилась!

– Саша, ничего не было! Мы просто спали вместе. И вообще, я думаю, сейчас надо не об этом думать!

– Что значит «спали»? – чужим голосом переспрашивает Олег, но его вопрос тонет в потоке брани.

– Бля! Конечно, ты же страшная, как моя смерть! Тебя чтоб трахнуть, надо либо нажратым быть в стельку, либо с глазами завязанными быть!

– Саш, ты не обозрел часом? – прерывает его Олег. – Ты рот свой закрой, а?

– Ебать, да тут клуб поклонников Эммы Беркетовой собрался что ли! Беркетова, ты тут всем дала что ли, чтобы тебя за человека начали принимать...?

Думаю, если бы в этот момент не постучали в дверь, кто-нибудь бы разбил Сане голову. В наступившей гробовой тишине раздается тихий, похожий на писк голос:

– Я открою.

ЭММА

Я с трудом открываю разбухшую от обильных ливней дверь. На пороге стоит озлобленная Ольга и, не заметив меня, врывается внутрь дома.

– Что вы здесь устроили? У кого из вас тут проблемы с психикой и для кого вызывать скорую помощь?! У кого тут припадки?! Парни, чего вы не поделили? Дебилы! Сколько можно орать? Вас слышно в соседнем доме! – она встречается взглядом со своим братом и начинает шипеть в его сторону. – Глеб, это ты тут дебош развел? Нам через 2 часа отсюда уезжать, а ты страдаешь непонятно чем! Позвони лучше в Москву, уточни, едет к нам такси или нет, у меня мобила не ловит! – для убедительности она трясет в воздухе своим дорогим телефоном. – У меня, Мари и Ники! Ни у кого не ловит! – она делает вдох и косится на наш кухонный стол, где все с минувшей ночи осталось нетронутым, и брезгливо передергивается. – Фу, какая грязь! Вы как свиньи живете, фу! Развели срач тут, хоть бы элементарно прибрали за собой! После этого вы удивляетесь, почему у вас нет девушек!

– Ну да, ты-то себе чистоплотного кобеля нашла, – цедит Саня, а Ольга злобно щурит глаза.

– Повежливее, молодой человек, а этот чистоплотный кобель и его любимая сука всадят тебе по первое число, – мгновенно реагирует Ольга, никогда не лезшая за словом в карман. Притом, что она не афишировала отношения с Семёном, сказать больше, она это скрывала, она не выражает и капли удивления об осведомленности Саши. Ей совершенно искренне на него плевать. На него и его мнение. Саша понимает этот нюанс и умолкает, и девушка поворачивается ко мне лицом. Сначала она словно смотрит сквозь меня, потом «узнав», меняется в лице.

– Эмма, это ты? – она мгновенно пересекает комнату и смотрит на меня так, словно меня переехал трактор, а я чудом осталась жива. – Госспади, да что с тобой? Ты в порядке? Эээ, почему на тебе майка моего брата?

Ответом на её вопросы становится тишина. Саша медленно проходит мимо неё, несколько секунд смотрит ей в глаза тяжелым, затравленным взглядом и выходит на улицу. Я облизываю губы, беру её за руку и как-то отчаянно бросаю:

– Ты только не нервничай.

– Не нервничай? – переспрашивает она и смотрит уже не на меня, а на Глеба – Что случилось, Эмма? Что произошло?

– Я упала с оврага и поранила ногу. Пустяки. Скоро пройдёт.

– Идиотка, что ты делала у оврага?

– Я спасала Семёна.

– Семёна? – в шоке переспрашивает она.

– Да. Он ушёл в лес, попал под грозу. Так совпало, что я ему позвонила и, в общем, он упал с обрыва и сломал... себе что-то.

– Как благородно. И где он сейчас? – в тихом бешенстве спрашивает меня она.

– Там, – роняю я. Слово падает тяжелым камнем.

– Где «там»?

– Ну... там.

Госспади, ну почему именно я должна говорить этой девушке, что её любимый молодой человек частично по моей вине сейчас лежит в лесу без признаков жизни, и она больше никогда не увидит его? Почему именно я должна расстроить её? Я мало пережила за последние дни?

– Ольга, Семён приземлился не так удачно, как Эмма. Он скончался на месте. Эмма не смогла притащить его на себе, потому что она сама была ранена. Она упала с оврага тоже и поранила ногу. Она, как смогла, добралась до нашего дома, я перевязал ей рану. Это было вчера поздней ночью. Его больше нет, Ольга, – встревает в разговор Глеб и ставит все точки над «i».

– Семён сейчас в лесу?

– Да.

– Мёртвый? – её голос срывается на крик, а в глазах, блестящих как дорогие камешки, появляются слёзы. – О Боже... Сейчас... Минутку,– она обмахивает рукой лицо и тяжело дышит.

– Я хотел тебе лично сказать, Оля, просто ты пришла,– начинает говорить Глеб, но Ольга нервно его перебивает.

– Нет-нет, всё нормально. Дайте мне стакан воды и покурить, и я буду готова,– отвечает она, сжав губы в ниточку.– Ну, не тормозите, люди, Ром, ты ближе всех к раковине стоишь, налей мне воды. Много воды.

Рома протягивает ей стакан, и она почти залпом выпивает воду, после чего закашливается.

– Можно было налить и не такую холодную, – со странной интонацией говорит она. – Что все так смотрят на меня? Видимо все уже в курсе, что мы встречались?

– Да. Оля, если тебе...

– Нет-нет, я пойду вместе со всеми.

– Куда пойдёшь, Оля? – опешивший хор голосов.

– Как куда!? В лес! За Семеном! Мы будем его искать! Ты же помнишь, где этот овраг, Эмма?

– Эмме надо к врачу, – начинает мяться Глеб, отчего Ольга приходить в ярость:

– Значит, блять, пусть кто-то поможет ей дойти до больничного крыла, чтобы ей оказали помощь! Что вы тормознутые такие! Действовать надо! Так, Рома сходи с Эммой до больничного корпуса, быстренько, все остальные если не начали еще собирать вещи, то советую быстро этим заняться! Когда Эмму осмотрит врач, мы идем искать Семёна! Все, разошлись все по комнатам! Живее!

– Оля, как ты? – тревожно спрашивает Глеб, хотя по-моему он немного запоздал с таким вопросом.

– Я вполне нормально. Мне надо побыть одной. Всех жду здесь через час, – резко говорит она и уходит прочь.

Она, страдая больше всех нас вместе взятых, приняла этот удар с огромным мужеством, которого прочим явно не хватает.

ОЛЬГА

Едва я договариваю последнюю фразу, как понимаю, что крепость в моем голосе пропадает и еще чуть-чуть, и я сорвусь на дикий плач. Ощущая дрожь в коленках, я стремглав бросаюсь на улицу. Мной овладевает чувство страха смешанного с недосыпом, тошнотой и удивлением. Во рту у меня вкус чего-то кислого, словно я после сна не почистила зубы, и мне кажется, что меня сейчас вырвет. Я не успеваю дойти до нашего дома, как меня тошнит прямо на улице. Обильно и много. У меня кружится голова и плохая координация движений, и мне необходимо лечь. Меня давят слезы, боль под ребрами и рвота. Сильное чувство неимоверной тоски оказывается сильнее моего разума, и едва я повернула ключом в дверной скважине, мой внутренний стержень ломается пополам. Я чувствую резкую боль в области сердца и рёбер, похожую на сильный приступ неврологии. Я обо что-то спотыкаюсь и падаю на пол, после чего на меня обрушивается лавина чувств, мыслей, воспоминаний, килограммы боли, тоски, ревности... Меня дико трясет, после чего вспышка гнева проходит... и остаётся одиночество. Я плачу. Я закусываю зубами щеки, чтобы остановиться, но боль становится такой сильной, что я отдаюсь ей вся. Я продолжаю лежать на полу и рыдать, без конца рыдать, кричать, плакать, бить руками по деревянному полу, пока кто-то заботливо не поднимает меня с пола.

– Оля! Оля, Оленька, что случилось? Ты так кричишь, что произошло? Скажи мне! – я вижу светлые волосы и знакомое красивое лицо и быстро думаю, что это Эмма. Но та не стала бы задавать такие вопросы. Это Мари пытается меня поднять, но мне так больно, что хочется продолжать так биться в истерике, пока не умру я сама. Потому что я не представляю, просто не представляю, как я буду жить без него... Без моего Семёна, который... умер! Бросил меня! Одну! Я... хочу думать, что он не умер, потому что это просто невозможно! Никто не может так быстро отобрать у меня Семёна! Моего Семёна! О Боже! Меня передергивает от воспоминаний, передергивает от моментов, когда мы были близки, ещё буквально вчера, когда разговаривали, вместе курили, дрались, целовались, спорили, перемывали кости моему брату... Мне кажется, что меня разыграли. Пошутили. Злобно пошутили. Если шутка, я прощу, улыбнусь, только бы он был рядом... Сейчас ко мне подойдет дебил Глеб или Рома и скажут мне, что это неудачный стеб.

Я сумасшедшая. Я хочу верить в то, чего нет.

– Семён, – рыдая, говорю подруге и сильно сжимаю её руку. – Семён... он в лесу... упал с обрыва, умер... Умер, он умер... Его больше нет... – от слова «умер» у меня начинается усиленное сердцебиение.

– Как умер? – чуть ли не в крике переспрашивает Мари, отпрянув от меня – Семён! Семён?!

– Мари, ты бы только знала, – давлюсь я слезами и прячу лицо в руках. – Мари... Мари, мы... встречались! Он любил меня! А его больше нет теперь! Нет! Я не верю! Эмма сказала, что видела, что он умер, но он... он... О боже, нет! – до меня с каждой минутой начинает доходить все больше и больше, и ощущение дурного сна испаряется, оставляя место жестокой реальности.

– Вы встречались?

– Да, Мари, да! Мы уже 6 месяцев вместе... у нас все хорошо... так... было. Так... здорово. Такая любовь. Почему? Сейчас... почему? Почему?

– Что случилось? – раздается голос Вероники, спускающейся по лестнице вниз. Замерев, она в ужасе смотрит на нас. – Оля, Мари, что случилось?

Мари, игнорируя её обеспокоенность, пищит не своим голосом, что сейчас режет мне слух:

– Вы и сейчас... здесь... встречались? В «Ручейке»?

– В ручейке, в речке... какая разница! – закусив губу до крови, стону я. Ника с ужасом смотрит на меня и повторяет свой вопрос, медленно спускаясь по лестнице и садясь на корточки рядом со мной. Она дотрагивается до моего плеча теплыми пальцами, от чего меня передергивает.

– Но как... – словно рыба, выброшенная на берег, Мари начинает открывать рот. – Как... ты и Семён? Он же мой... парень,– её голос крепнет, и тихого сипа как и не было. – Вы встречались? Ольга! Я что-то не поняла, ты встречалась с моим парнем? С моим Семёном?!

Я в какой-то момент понимаю, что она говорит неправильные вещи, но я воспринимаю реальность, словно сквозь пелену. Когда до меня доходит, что она называет Семёна «своим молодым человеком», сильная злость ударяет мне в голову, и я больно толкаю её за плечи.

– Что?! – истерично ору я, а Ника испуганно отскакивает назад и пятится к входной двери. – Что значит, это твой парень? Мари, ты головой ударилась, что у тебя за больные фантазии в башке?!

– Это ты чокнутая! – так же громко орет мне в ответ моя некогда «лучшая подруга и приятный человек, который так легко меня понимает». – Он не твой парень, а мой! Мой! Был моим, мой сейчас и будет моим всегда!! Он меня любит! Только меня! Я не знаю, что ты там с ним полгода делала, но его любимой девушкой была, есть и буду только я!