Текст книги "Двадцать невымышленных историй"

Автор книги: авторов Коллектив

Соавторы: Ростислав Самбук,Григорий Глазов,Василий Глотов,Анатолий Стась,Дорошенко Мария,Юрий Звягин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц)

Двадцать невымышленных историй
Перевод на русский: Е. Р. Сова

От издательства

В книге двадцать рассказов. Эти правдивые истории, в которых лишь изменены фамилии, написанные по материалам милиции, прокуратуры, народных и товарищеских судов, штабов народных дружин; события происходят в послевоенные годы. В каждой истории фигурируют большие или меньшие нарушители общественного порядка и законности. Но читатель понимает, что не они являются героями данной книги. Настоящие герои это те, кто смело и самоотверженно, с энтузиазмом борется за порядок и спокойствие родного города, против великого зла, пережитка капитализма – преступности.

Мы с гордостью говорим о таких представителях нашей милиции, воспитанниках Коммунистической партии, которые показаны в рассказах «Тяжёлая наука», «С чужим паспортом», «Следы не исчезают», «На вахте капитана Хоменко» и других. Мы проникаемся чувством благодарности к нашим мужественным, настойчивым комсомольцам, лучшим народным дружинникам, представителям общественности. Нас не могут не радовать их благородные поступки, нетерпимость к ворам, хулиганам («Стражи общественного порядка», «Преступник пасует перед мужеством», «Цветистый тюль», «Скорая помощь»). Часто благодаря помощи простых советских людей следственным органам удаётся предупредить, вовремя раскрыть намерения преступников.

На наших фабриках и заводах ныне добросовестно работают некоторые юноши и девушки, которые когда-то споткнулись в жизни, были судимы, но навсегда порвали со своим преступным прошлым («Выход из тьмы», «Путёвка в жизнь»). Эти люди с благодарностью вспоминают талантливых воспитателей трудовых колоний, внимательных следователей, они на собственном опыте убедились в большой воспитательной силе коллектива, в том, что в честном творческом труде – настоящая красота жизни.

Наша страна уверенно шагает в коммунизм. Чтобы достичь заветной цели, нам нужен качественный скачок не только в экономике, но и в сознании людей – строителей коммунизма. Вспоминаются слова Н. С. Хрущёва:

«Чтобы прийти к коммунизму, самому справедливому и совершенному обществу, когда полностью раскроются все лучшие нравственные черты свободного человека, нам надо уже теперь воспитывать человека будущего. Надо развивать у советских людей коммунистическую нравственность, в основе которой лежит преданность коммунизму и непримиримость к его врагам, сознание общественного долга, активное участие в труде на благо общества, добровольное соблюдение основных правил человеческого общежития, товарищеская взаимопомощь, честность, правдивость, нетерпимость к нарушителям общественного порядка.»

В этих словах – большая программа работы всех государственных и общественных организаций. Им надо ещё энергичнее бороться за нового человека, воспитывать у него такие морально-политические качества, которые отвечают идеалам коммунистического общества.

Издательство просит читателей присылать свои пожелания и замечания к этой книге по адресу: Львов, улица Подвальная, 3.

И. Лобуренко, М. Борисенко
Тяжёлая наука

Получив от капитана милиции Захара Сухенко задание и маршрут патрулирования, а также подробный инструктаж, автоинспектор Червоноградского отделения милиции Степан Стецькив направился в читальный зал библиотеки, чтобы за время, которое оставалось до начала службы, посмотреть новый номер журнала «Советская милиция».

Регулярное ознакомление с этим журналом было для него служебной необходимостью. На страницах журнала освещалась жизнь личного состава органов советской милиции, их борьба за сохранение общественного порядка. Много полезного можно было позаимствовать для своей работы.

Степан Маркович открыл раздел из «Истории милиции». Сколько выдающихся фактов, событий. Да, это действительно героическая история. Вот и он, Степан, прошёл нелёгкий путь жизни. Коммунистическая партия воспитала из него достойного сына родной Отчизны. Вспомнилась беспросветная нищета в детстве, которая заставила его ещё подростком искать работу. С большим трудом поступил в типографию. Хозяин её был тяжёлый на руку, ударит – не скоро встанешь на ноги. Познакомился Степан в типографии с рабочими-подпольщиками – членами КПЗУ. Там же получил первое поручение – доставить в подпольную типографию бумагу, шрифты. Радостно было на душе, когда успешно выполнил поручение. Правда, работа оказалась не сложной, хотелось чего-то героического.

В подполье изучали произведения Владимира Ильича Ленина, читал их и Степан. Скоро за распространение газеты «Голос труда» его арестовали и на три года бросили в тюрьму. Но ни тюремный режим, ни холод, ни голод не сломили боевого духа юноши. Выйдя из-за решётки, он продолжал активно участвовать в революционной борьбе.

В сентябрьские дни 1939 года, сразу же после освобождения от капиталистического гнёта, партия послала Степана Марковича на очень ответственный участок работы – в органы советской милиции. С того времени он не менял своей профессии и, хоть такая она сложная и тяжёлая, полюбил её на всю жизнь.

Годы проходили в постоянной борьбе – сначала с уголовными преступниками, выпущенными польской полицией из тюрем, потом с бандами буржуазных националистов. В день вероломного нападения гитлеровской Германии на Советский Союз из работников милиции Львова был сформирован полк, который охранял беженцев от пуль бандитов, уничтожал диверсантов, сброшенных на парашютах с самолётов. Долгие переходы, печальные дни отступления, ожесточённая борьба с националистическими шайками на Северном Кавказе. Много тогда погибло его товарищей.

В 1944 году Советская Армия освободила Львов. Вместе с передовыми воинскими частями и родным полком милиции вступил в город и Степан Маркович Стецькив. И снова борьба с бандами украинских буржуазных националистов, кулаками, деклассированными элементами, борьба за победу нового, социалистического строя.

Трудящиеся Львовщины уверенно шли указанным партией путём. Построили мощные фабрики и заводы, организовали колхозы, создали большой Львовско–Волынский угольный бассейн, закладывают новые города... Вот Червоноград. Когда–то это был посёлок, а теперь – большой шахтёрский город. И он все растёт, развивается...

На лице Степана Марковича появилась улыбка: приятно, что в успехах родного народа есть и его доля труда. Поднялся из-за стола, закрыл журнал. Пора! Он вышел из читального зала библиотеки, проверил мотор мотоцикла и уже собрался ехать по своему маршруту выполнять патрульную службу, как его вдруг позвал дежурный отдела милиции лейтенант Кухно.

В комнате, куда зашел Стецькив, уже собрались оперативные работники. Среди них заметил и проводника служебной собаки. Дежурный говорил коротко, чётко. Только что он получил сообщение по телефону, что на соседней шахте водитель самосвала № 35-41 ранил машиниста растворного узла и исчез. Об этом сообщено начальникам Забугского, Радеховского и Нестеровского райотделов милиции, дежурному Управления внутренних дел области, руководителям и секретарю партийной организации строительства. Из Львова в Червоноград отправляется оперативная группа во главе с начальником уголовного розыска Голованевским. Далее лейтенант передал приказ начальника отдела милиции Сухенко: госавтоинспектор Стецькив должен немедленно выехать для розыска и задержания преступника. Направление движения – по шоссейному пути, который идёт мимо шахты № 2. Оперативная группа под руководством старшего оперуполномоченного Дахно и проводника собаки Коломийченка отправляется на место происшествия.

Задача была ясной. Выйдя из комнаты дежурного, Степан Маркович быстро выкатил мотоцикл на дорогу, с силой нажал на педаль стартера, вскочил на седло. Скоро Червоноград остался позади. Вокруг всё застилала серая пелена предрассветного тумана. Только впереди на смоченном недавним дождём асфальте бежала неширокая полоса. Промелькнули сбоку поручни моста. Где-то слева должна быть шахта № 2, впереди – перекрёсток. Степан Маркович немного затормозил. В свете фары появилась фигура человека. Подъехав ближе, автоинспектор узнал знакомого дружинника – шахтёра Василия Воронова – и остановил мотоцикл.

– Добрый день, друг, – поздоровался первым, – дежуришь?!

Воронов ответил шуткой:

– Доброй ночи... День сейчас в Волгограде, сюда не дошёл.

– Не видел самосвала 35-41? – прервал Стецькив охочего до разговора горняка.

– 35-41? – переспросил Василий Кузьмич и засунул руку в карман пиджака. – Как же... как же... проходил тут, вернее, пролетел. Я потому и взял его на карандаш, что мчался как бешеный... – Он развернул лист бумаги, на котором были записаны номера автомашин, прошедших здесь за время дежурства дружинника. – Так, вот, есть. Пустой на Радехов подался.

– Кузьмич! – попросил Степан Маркович, – немедленно извести дежурного отдела милиции, что я наткнулся на след преступника и теперь отправляюсь дальше, чтобы задержать его. Только быстрее...

– Есть! – сказал горняк и исчез в тумане.

Мотоцикл будто летел, не касаясь асфальта. По обе стороны стояли высокие стены смешанного леса, и путь был похож на узкий коридор. Ветер забивал дыхание, свистело в ушах, а Стецькив всё прибавлял газу. Наконец ручка достигла упора – больше не выжмешь. «Только бы «вий» не свернул куда-то в сторону, – думал об одном автоинспектор, – Только бы не свернул...»

Дорога круто пошла вверх, потом резко вниз. Далеко впереди Стецькив увидел белое пятно. «Он», – мелькнуло в голове. – «Не сбавлять скорость.»

Расстояние сокращалось. Уже отчётливо стал виден № 35-41. Степан Маркович дал сигнал и попытался обогнать, но навстречу шла какая–то другая машина, и пришлось немного затормозить. Через несколько минут на поляне леса он снова догнал самосвал.

– Стой, буду стрелять! – предупредил, поравнявшись с кабиной.

Водитель отшатнулся от окна и круто повернул машину вправо, на грунтовую дорогу, прибавил газу. Стецькив сразу почувствовал, что потерял своё основное преимущество. Мотоцикл бросало на ухабах, разъезженная, залитая дождевой водой, колея грозила аварией. Значит, нужны решительные действия. Степан Маркович выхватил пистолет и выстрелил в скат, но самосвал не останавливался. Снова выстрел, и тоже безрезультатно. Тогда, увеличив скорость, Стецькив вырвался вперёд и выстрелил в угол радиатора. Машина будто споткнулась, мотор затих. Водитель выскочил из кабины и, петляя, бросился к кустам.

– Стой! – крикнул Стецькив, резко тормозя.

В ответ из-за куста сверкнули колючие вспышки. Степан Маркович почувствовал, как обожгло его обе ноги, упал и тут же откатился в сторону. Поднял голову. Метров за пятнадцать-двадцать мелькнул тёмный силуэт... Стецькив, не целясь, нажал на спусковой крючок и, превозмогая боль, пополз к толстому дереву. Под кустом послышался стон, но как только автоинспектор выглянул из–за ствола, его щеку обожгла пуля, вторая сорвала с дерева кусок коры.

Громкие выстрелы то и дело пугали предрассветную тишину. Так продолжалось около часа. На дороге появились огни грузовой машины. Она подкатила поближе и остановилась. Из кабины выскочили двое.

– Сюда! – крикнул Степан Маркович, увидев дружинника Воронова и водителя–отличника Очеретяного.

– Сдавайся! – приказали бандиту.

Над кустом поднялись руки.

– Обыщите его и заберите оружие, – обратился к своим друзьям автоинспектор, – я не могу идти.

Воронов и Очеретяный отобрали у задержанного пистолет, подвели к Степану Маркевичу.

«Ну и рожа!» – удивился Стецькив, бросив взгляд на бандита, – «Красная как варёный рак.» Вслух приказал:

– Берите его на машину! Ты, Кузьмич, веди! Очеретяный мне поможет, – и упал, потеряв сознание.

* * *

Просторная палата клиники Львовского медицинского института неотложной хирургии залита солнцем. Степан Маркович чувствует его тепло у себя на щеке и удовлетворённо жмурится.

– Приятно? – слышит он голос сбоку и открывает глаза.

С соседней кровати на автоинспектора смотрит худой, бледный мужчина лет тридцати–тридцати пяти.

– У вас что? – спрашивает сочувственно.

– Раненые ноги, – отвечает Стецькив. – А у вас?

– Из груди врачи пулю вынули. Говорили: немного в сторону – и была бы в сердце...

– Вы со второй шахты? – догадывается вдруг Степан Маркович, – Это вас тот бандит из самосвала ранил?

– Да... – удивляется сосед, – А вы откуда знаете?

Стецькив не успевает ответить. В дверях появляется медицинская сестра.

– Больные, не разговаривать! – говорит она строго. – Вас, Федя, это особенно касается. И не двигайтесь. Лежите спокойно.

«Фёдор», – повторяет в уме имя своего соседа Степан Маркович, – «Машинист растворного узла.» И когда сестра выходит, закрывает глаза. Какое–то мгновение царит тишина. Первым нарушает ее Фёдор.

– Вы не слышали, поймали того бандита или нет? Скажите, как вас зовут, кто вы?

Степан Маркович удовлетворяет его просьбу, полушёпотом рассказывает о стычке на лесной поляне.

– Хорошо! – восклицает Фёдор, – Хорошо, что поймали... Хвалили его на работе, я думал: может, и вправду честным человеком стал. А он – враг. Меня чуть в болото не затащил...

Фёдор говорил отрывисто, и Стецькив много чего не мог понять. Ясно было только одно: машинист растворного узла знал бандита раньше, но не решался решительно выступить против него.

– Когда увидел врага – будь бдительным, а то пропадёшь, – сделал вывод Степан Маркович.

– Э, если бы я сразу это понял, – согласился Фёдор, – а то так всё запуталось в жизни... Теперь я уже научен. Вот я вам расскажу...

Он закашлялся, на его устах появилась кровь, и автоинспектор прекратил разговор.

Состояние Фёдора было очень тяжёлым. Стецькив боялся, выдержит ли его товарищ. Но проходили дни, раненый поправлялся и всё чаще возвращался к начатому разговору. Перед Степаном Марковичем вставали картины волнующей, поучительной истории.

* * *

По квартире разливалось благоухание свежей хвои. Фёдор переступил порог комнаты и как стоял – в ватнике, стоптанных юхтовых сапогах, – протянулся лицом вверх на полу, раскинул руки. Полной грудью вдыхал тёрпко-сладкие испарения дерева, которые приятно забивали дух, расходились по жилам. Эта сосна едва ли не больше всего радовала его в новом жилище. И потому, что от неё веяло родными лесами, которые словно вспомнили бывшего своего друга-пастушка и пришли теперь в гости, и потому, что под его ногами был твёрдый пол: его никогда до этого не знала старая хата Фёдора.

Повернулся набок, провёл ладонью по гладким, плотно пригнанным доскам.

– Так ты здесь? – раздался вдруг от двери голос жены Софии. – Ищешь чего-то? Эй же – испачкаешь всё! Иди, сполоснись в воде... Заблудишься в этих покоях, пока тебя найдёшь.

Софья говорила строго, а у самой от уголков глаз разбегались по сторонам прищуры–стрелочки. Видно, не так уж и боялась она «блуждать» в этих трёх комнатах, в которые перебрались вчера вечером. Не терпелось, вероятно, показать мужу, как обставила и убрала жилище, «обжила» новое место.

Фёдор сразу разгадал нехитрые намерения жены и охотно пошёл за ней следом. Хозяйственная женщина София. Умеет навести лад, лишь бы было чему. Это он знает. Утром, когда шёл на работу, все стояло как попало, а теперь... Вот стол у окна уже застелен скатертью. И букет цветов в чашке. Вот старый сундук... Деревянный, кованый железом, он выглядит забавно, не подходит к этой расписанной ёлочным трафаретом стене. Пусть пока стоит, как и кровать – пересохшая, скрипучая.

Одна комната была совсем пустой. Только в углу на полу лежала расстеленная одежда: вытертый кожух, осеннее пальто Софьи и ещё какие-то шмотки.

– А это что? – показал пальцем Фёдор.

– Здесь – детская комната! – охотно отозвалась жена, – Инженерша посоветовала.

– Вот как! – понял Фёдор, откуда набралась жена такой культуры, и с его лица исчезло выражение удивления. «А мебели всё–таки маловато», – решил про себя. – «Придётся в этом же месяце махнуть во Львов. Раньше дети на печи спали, а теперь и печи нет – плита на кухне.»

Мылся холодной водой, которая струёй била из крана в белую, словно натёртую мелом, квадратную раковину. Сжал ладони, набрал полную пригоршню, напился. Вода хорошая, из Буга, над которым прожил столько лет. Снова подставил руки под кран, засмотрелся на прозрачный ручей, а перед глазами заискрились, заиграли радугой речные плесы, окружённые зубчатыми дугами ивовой заросли. «Прощай, Буг! Скоро ли буду купаться в твоих тёплых желтоватых водах, или проплыву ещё на лодке вдоль твоих стремительных берегов?" А вода шумит, плещется, возражает. Жалко ему, да что же сделаешь – душа позвала на шахты, в горный посёлок. Бьётся, рвётся вода на реке, разливается, бежит следом в его новый дом, прижимается к рукам, к лицу.

Фёдор взмахивает головой, отгоняет мысли. С длинных чёрных волос обильно спадают крупные капли. Как будто искупался. Получается, что действительно река пошла за ним, пробралась подземными путями-трубами в его квартиру. Да и лучше, не надо воду носить вёдрами.

Жена уже накрывает на стол. Быстро справилась у плиты. Видно, не такая уж плохая эта вещь в доме – возле печи дольше приходилось возиться.

Фёдор садится есть. Детей не зовут, их София накормила раньше. Так заведено с деда-прадеда, чтобы не крутились за столом, не мешали взрослым.

– На утро что приготовить? – спрашивает жена, беря чемоданчик Фёдора, который он всегда носит с собой на работу, – Может, рыбы жареной? Купила вот карасей в магазине.

– Успеешь ещё. Завтра выходной, а мне в понедельник – в ночную смену.

– Так ложись отдохни.

Не ответил. Не хотелось ложиться, когда так вдруг увеличилось, возросло его поле деятельности – и дома, и на шахте. Теперь у него новые заботы, новые дела, о которых надо думать и за которые следует немедленно браться. Захотелось побыть в одиночестве.

Приоткрыл стеклянную дверь, вышел на балкон, уверенно, как, бывало, на холку лошади перед прыжком, положил руку на железные перила. Отсюда, со второго этажа дома, стоявшего на самом высоком месте в посёлке, было видно далеко–далеко, словно раздвинулись, расширились горизонты, словно он сам поднялся над миром, который покорно простилался внизу; глаза, казалось, сделались зорче, а мысль – острее, быстрее. Фёдор поймал себя на мысли: и квартира, и дом, и весь посёлок, и шахты, копры которых выглядывали из густой зелени лесов близ Червонограда или болтались чёрными треугольниками среди необозримых хлебов, – это всё его, возделанное и взлелеянное им самим великое добро. Сердце наполнилось гордостью. Он подмигнул, бросая взгляд на шумную улицу: мы ещё и не то, мол, сделаем, это же только начало.

Вот теперь он, Фёдор, можно сказать, закладывает новую шахту, её не видно отсюда за стеной ольх с серой корой, да, собственно, и видеть там нечего. Только площадка среди леса, а на ней – машины, которыми, будто в бездонную пропасть, горняки всё накачивают и накачивают глубоко в землю цемент. Шахту уже, было, начали строить, но вдруг наткнулись на трещиноватый песчаник с мощными источниками, который не так просто проходить. Поэтому и решили зацементировать ствол, чтобы остановить воду, преградить ей путь. Работа ответственная, но Фёдор знает свое дело, не зря же кончал специальные, хоть и короткие, курсы машинистов-бетонщиков; теперь один справляется едва ли не за десятерых. Только бы вовремя подвозили цемент, а он уже подготовит смесь, сделает всё как положено.

Правда, водители самосвалов стараются. Вот и сейчас колонна их мчится по улице в направлении шахты. Один почему-то остановился. Ага! – догадывается Фёдор, – водитель хочет заглянуть в чайную, что напротив. Так оно и есть. Открыл дверцу, выскочил на мостовую и шмыгнул в чайную. Кто-то, видно, из новых, незнакомый. Но нет, кажется, встречал Фёдор это красное лицо с синим, как луковица, курносым носом.

Подождал, пока водитель вернётся. И только взглянул на него снова, пронзило что-то острое в сердце, спутались, смешались мысли, а через всё – металась только одна: видел, встречал!

Краснолицый быстро вскочил в кабину, газанул с места и исчез.

«Видел! Но где? Где встречал этого пьяницу?» – болезненно билась мысль, а ответ не приходил... «Только чего это жутко, нехорошо становится на душе, будто страшно? Видел, встречал!»

Фёдор оторвался от балкона, неуверенным шагом вернулся в комнату. Глаза не видели ничего, кроме синей луковицы; пол, казалось, шатался и выскальзывал из-под ног.

Со двора в дом вбежали дети – сын и дочь. Пятилетний Богдан (Бобусь, как его, лаская, называл Фёдор), весь вымазанный в глине, с разгона выбрался на колени к папе.

– Водичка там... Много-много! – сообщил он, раскидывая руки.

– Мы плотину запрудили, – добавила старшенькая Стефка.

– Плотину? Зачем? – взглянул на детей Фёдор, – идите, к маме, бегите, – отослал их от себя. «Где же это я его видел?» – лихорадочно думал.

Дети, удивлённые поведением отца, который каждый вечер любил забавляться с ними, неохотно попятились из комнаты. Без них стало пусто и ещё более тоскливо. Угнетала тишина. Фёдор подошел к приемнику, повернул, но за шкалой не загорелся свет. «Ах! Батареи же не подключены. Разъединил, как перевозили, так и остались.» Машинально потянулся к коробке с батареями, стёр с них рукой пыль, принялся зачищать концы. «Вообще, приёмник уже старый, батареи слабые. Да и зачем они теперь, когда в квартире электричество? Другой надо, «Балтику» например... Наверное, это показалось только, что знакомый, ну откуда мне его знать? Только душу разбередила эта чёртова кирпичная харя!»

Наконец шкала приемника засияла красным, жёлтым, зеленым цветами, из динамика послышался свист, шум, скрежет. «Нет, не годится он здесь», – рассуждал дальше Фёдор. – «Видишь, как моторы мешают, их полно в посёлке, на шахтах. В лесу чище приём был... Вот дурак! Увидел незнакомого человека – и уже душа в пятках!.. О, песня: «В роще зелёной клён рос...»»

Услышав любимую мелодию, в комнату в сопровождении детей зашла София. Фёдор полностью успокоился, а вскоре и вовсе перестал думать о случае, после которого почувствовал, будто теряет навсегда своё, казалось, уже уверенное, навеки добытое счастье. О нём вспомнил только через день, под вечер, когда пришёл на работу, да и то невольно, увидев валку самосвалов, которые с шумом катились по недалёкому шоссе на другие шахты.

Принял смену на растворомешалке. Рабочие, наработавшись за день, покидали строительную площадку, и на ней стало необыкновенно пусто и тихо. Только в компрессорной приглушённо гудел двигатель, словно набирался силы, чтобы через несколько минут начать и потом всю ночь гнать по трубам цементную массу в ненасытные песчаниковые пропасти.

Фёдор критически осмотрел запас цемента, решил, что для начала работы его достаточно, а там – подвезут, и принялся готовить смесь. Внимательно следил, чтобы раствор был высококачественный, отвечал всем техническим требованиям, проверил ещё и ещё раз и только после этого подал сигнал в компрессорную: «Можно накачивать!»

Механизмы заработали, сжатый воздух погнал приготовленную массу в цементационные скважины. Теперь Фёдор должен был только следить, чтобы не было перебоев, и он с тревогой поглядывал то на кучу цемента, которая таяла прямо на глазах, то на шоссе, откуда должны были появиться самосвалы.

За навесом растворного узла потемнело. Из-за леса подул ветерок; он раздвинул высокие мутные облака, и на тёмно-синем, почти чёрном шатре неба кое-где появились мелкие, слабенькие пятнышки звёзд. От них не стало светлее, но вот над близким горизонтом легла белая широкая лента, на строительной площадке закачались длинные тени деревьев, а через мгновение в глаза Фёдора ударил яркий свет; он невольно приложил руку ко лбу.

Машина подкатила ближе, заскрипели тормоза, с грохотом распахнулась и снова звонко лязгнула дверца, но шофёр – не подходил.

– Где ты? – щуря глаза, нетерпеливо окликнул к машине Фёдор. Его возмущало такое промедление, когда дорога была каждая минута. – Разворачивайся и ссыпай!

– А-а-а! – раздалось радостно в ответ, и от кабины самосвала оторвалась широкая приземистая фигура. – Старый знакомый... Приветик!

Водитель неторопливо вошёл в полосу света, и Фёдор отшатнулся: он отчётливо увидел синюю луковицу.

– Сколько лет и сколько зим! – продолжал водитель, перекручивая украинские и русские слова. – Что, не признаёшь старого друга? Жаль-жаль. А я знал, что ты здесь, да вот когда довелось встретиться. Перевели меня сюда. Значит, на пару теперь будем работать? Хорошо, хорошо, хорошо получается. Ну, рассказывай, как живёшь?

На Фёдора повеяло приторным перегаром, и от этого сильнее закружилась голова. Но он нашёл ещё в себе силы оборвать обрадованного болтуна, возразить навязываемому знакомству.

– Цемент давай! – сказал строго. – Видишь, работа станет скоро... Друг мне нашёлся...

Водитель будто ждал этого.

– Ты прав, ты прав, – затарахтел он снова. – Работу надо ценить. Мы работаем по–передовому. А насчёт друга, – голос его перешёл в тихое шипение, – ты не очень сторонись... Перевязку, которую ты мне делал в своём собственном доме, помнишь? Тёмная ночка такая была. Вот, вот вижу – вспомнил. Вот и всё в порядке. Теперь принимай цемент.

Не оглядываясь, он двинулся к машине, почти на месте развернулся и перебросил кузов на площадку. Потом снова подошел к Фёдору, который всё ещё стоял будто вкопанный, помахал пальцем возле его носа:

– И смотри – только пискни... – Он сделал выразительный жест вокруг шеи... – Это – первое, а второе – ты мой давний пособник, и, в случае чего, тебе тоже не поздоровится. А будешь другом – тебе же лучше. Ну, чего стоишь, как невинная овца перед волком? Еще думаешь? Что ж, я не спешу, только...

Фёдор почувствовал, как кровь из всего его тела хлынула к голове, в глазах потемнело; руки сами потянулись к лопате-копалке, стоявшей рядом под стенкой. Замахнулся, сколько имел силы, не примеряясь, прямо на голос и... опустил своё «оружие». Оглянулся – нигде никого: «синюю луковицу» как ветром сдуло.

В самосвале неистово заревел мотор. От этого Фёдору стало безудержно весело. Он бросил лопату, схватился руками за живот и аж согнулся от смеха:

– Ха–ха–ха! «Старый знакомый!» Ха–ха–ха! Стреляный воробей, трус... По-русски загибаешь, проклятый, маскируешься...

В машине «сбросили» газ, и неожиданная тишина охладила Фёдора. Он услышал:

– Нервы, нервы! – голос звучал всё спокойнее, – они всегда нас подводят. Моли бога, что не прикончил я тебя сгоряча. Истерика же, не беспокойся, пройдёт... В машинисты выбился, своим умом жить хочешь?! Ну, поговорим потом, а пока что – пусть живёт!

Самосвал зарычал снова, подмигнул красно–кровавым глазом заднего фонаря, ударил в лицо Фёдора сухим песком и растаял во тьме, только жёлтая полоса плясала ещё некоторое время вдали.

Тяжёлая задумчивость, как чёрная ночь, придавила Фёдора. Вернулся под навес к растворомешалке, обозначил в журнале дежурных час приёма цемента, проверил работу машины, но покой не приходил. Одиночество становилось всё невыносимее, остро захотелось услышать чьё-то дружеское, приветливое слово. Наконец, не выдержал, отправился на компрессорный участок, попросил закурить.

Машинист компрессора молча протянул пачку папирос, подождал, пока Фёдор вытащил себе одну, и так же молча сунул руку в карман.

– А спички нет?

Фёдор зажёг, глубоко затянулся, закашлялся. Машинист скептическим взглядом смерил его с ног до головы, – мол, если не можешь, то не берись; а сказал, как всегда:

– Ну, как работа?

– Да так себе, – ответил Фёдор и подумал: «Сказать ему всё?», но машинист перебил:

– Так смотри, смотри там.

Разговор был исчерпан. Фёдор ушел.

И снова он один на один с собственной бедой. Время тянется медленно, кажется, никогда не закончится смена. Провалилась бы сквозь землю та «перевязочная» в ту «тёмную ночку»! Каким опрометчивым был его поступок. А причина? Страх за собственную шкуру или обычная человечность, простой долг помочь другому в беде? Да – сначала второе, а потом первое. А покойный отец тогда сразу сказал: «Эх, плохо мы сделали с тобой, сынок. Спасли зверя, и он же будет пить нашу кровь.» В их семье шло всё так спокойно и слаженно! В тот вечер он, Фёдор, привез из колхоза полную телегу мешков зерна. Старик как раз пришивал заплатку на сапог, услышал ржание лошадей под домом, бросил шило, дратву и, хромая, вышел на порог и аж развёл руки. «Это всё наше?» Даже дверь забыл захлопнуть, затопал к стогу за забором, набрал охапку сена, положил перед лошадьми: «Ешьте, сивые, ешьте, дорогие!» А сам заходил возле мешков. «Сколько же здесь его, Федя?»

«По корцу (корец это мера сыпучих, на территории Галиции равняется 123 литрам – примечание переводчика) в каждом, но это ещё не всё. Сейчас должна быть вторая телега», – ответил, – «Вы, папа, сами не тужьтесь, лучше подайте мне на плечи.»

Пришлось согласиться отцу, и он, Фёдор, носил в дом. Скоро и вторая телега подкатила. Мальчишка соседский пригнал. Тяжело было, спина болела, но не жаловался, не охнул ни разу, только шире расставлял ноги, ниже склонялся и крепче хватал пальцами за ткань мешка. Сбрасывал в угол, на кучу. А когда принёс последнее, совсем маленькой показалась единственная комнатка – только и можно было пройти от дверей под стеной к столу.

Отвёл лошадей на колхозную конюшню, вернулся домой. Мать как раз с поля пришла, начала готовить ужин. Полыхали в печи дрова, дым стелился по дому, но всем было хорошо, уютно. Отец развязал один мешок, пересыпал с ладони на ладонь пшеничные зерна. «Видишь, сколько можно вместе заработать добра», – сказал рассудительно, – «и я наживал, и мать наживала, а твоего здесь больше всего, Федя!»

Радовался, что смог принести счастье родным, и хотелось, чтобы так было всегда, вечно.

Поужинали, уже почти выгорел керосин в лампе, а ложиться никому не хотелось. Старик планировал, сколько хлеба надо оставить для семьи на зиму, сколько продать, что в первую очередь купить за вырученные деньги.

Ночную тишину вдруг рассёк выстрел, потом – второй и, уже более слабый, третий. Задребезжало оконное стекло в окне. В селе завыли псы. «Свят, свят, свят! Помилуй, царица небесная!» – перекрестилась в угол мать. «Чья же это душа кому мешала?» – сказал отец.

Прошло несколько минут. Со двора донёсся тяжелый топот, что-то заскребло в двери, и они открылись. На пороге, переводя дух, остановился незнакомый мужчина. Он держал руку на шапке, крепко прижимая её растопыренными куцыми пальцами к голове. По его давно не бритой рыжей щетине с виска за воротник синего суконного пиджака сползали капли крови.

– Быстрее! Гасите свет, – осмотрев пронзительным взглядом хижину, приказал нежданный гость.

Подтолкнутый силой тревоги, Фёдор дунул в стекло лампы. В тот же миг где-то на улице громыхнули выстрелы, кто-то прогудел по дороге, послышались невнятные голоса, и всё стихло.