Текст книги "Contra Dei 2"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 25 страниц)

OLEGERN. САТАНИЗМ И БУДДИЗМ: ВОЗМОЖНЫ ЛИ СИМПАТИИ?

В силу неких причин сложилось так, что к буддизму у достаточного количества сатанистов более лояльное отношение, чем к большинству других растиражированных мировоззрений, в особенности религиозных. Однако, часто такая симпатия поверхностна и основана на контрасте с христианством, исламом и т. п.

Центральная идея буддизма не менее отвратительна, чем доктрины семитических религий. В ней жизнь предстаёт назойливым явлением, повторяющемся раз за разом и полным страданий, в каком бы качестве она ни протекала. От неё следует стремиться избавиться. Но это не так-то просто, если в результате реинкарнации после смерти вновь возвращаешься к жизни, т. е. снова к страданиям.

Нужно, чтобы остановилась не одна текущая жизнь, а вся вереница перевоплощений. Если в локальном варианте это суицид, то в метафизическом – нирвана.

Этого можно добиться, если полностью, на всех уровнях сознания, преодолеть желание жить. И для этого рекомендуются средства, по направленности идентичные уставам религиозных извращенцев, ориентированные на подавление витальных инстинктов и личности. Первоосновы эти сформулированы в тезисах, громко названных «четырьмя благородными истинами». Это траурный писк ничтожества, капитулирующего перед действительностью.

Сам основатель сего учения при пристальном рассмотрении не вызывает симпатий. Воспитанный в тепличных условиях, он был так шокирован законами жизни, что погрузился в глубокую депрессию, пока не просветлился идеей о метафизическом харакири, т. е. нирване.

Всю жизнь он существовал за счёт спонсоров, которые были по его терминологии «омрачёнными», так как сам он с последователями никакой производительной деятельностью не занимался, боясь подмочить карму. Бывало, что он поступался своими принципами. Например, провозглашая равенство всего живого (т. е. не только людей, но вообще всей живности), он всё же был вынужден закрыть доступ в буддийские общины рабам, а то не видать бы ему спонсорских подачек… Тем не менее, к чести данного учения, можно сказать, что оно никому не навязывалось, и вообще было очень лояльным. В буддийских монастырях Бирмы или Таиланда, как отмечали многие наблюдатели, можно хоть Коран зубрить, хоть наукой заниматься. Впрочем, это вообще характерно для мировоззренческих систем восточной части Евразии, между тем как «Истина на острие меча» как манера характерна почти исключительно для семитской культуры и ею заражённых.

Собственным свойством буддизма была его феноменальная способность к мутациям. Часто отмечают, что Шакьямуни, основатель буддизма, избегал теологических вопросов и оставил без ответа вопрос о своём отношении к богам.

Впрочем, недоговаривал он не только это. И в этом умолчании отчасти и было заложено многообразие дальнейших модификаций буддизма – традицию продолжали каждый на свой лад.

Разные направления теряли кое-какие идеи первоначального буддизма, а также обогащались за счёт новых и заимствованных идей. Амплитуде этих изменений способствовало и то, что буддизм легко смешивался с другими системами. Проникая на новую местность, он, как правило, ничего не уничтожал, а только дополнял. В результате ничто так не отличается от буддизма, как буддизм другого направления. Если изначальная доктрина разила мертвечиной, то некоторые из поздних направлений изменили аромат.

Есть мнение, что вся эта разноликость буддизма – следствие его упрощения для нужд толпы. Это не так, уровень не понижался – увеличивалась амплитуда и усложнялся узор. И наряду с тем, что отвечало потребностям широких масс, под всей этой мишурой всё же можно найти глубокую и разнообразную философию и мистику.

В Китае буддизм разветвился на ряд философских школ и смешался с очень мощной туземной системой – даосизмом.

Этот гибрид, именующийся чань, получился самой китаизированной школой буддизма. С буддизмом его связывает лишь название и тонкая нить терминологии, а по содержанию он гораздо ближе к даосизму. Как писал У Цзинсюн: «Чань можно рассматривать как наиболее полное развитие даосизма путём его соединения с близкими по духу буддийскими проникновениями. Если буддизм – отец, то даосизм – мать этого удивительного ребёнка. Но нельзя отрицать, что этот ребёнок больше походит на мать, нежели на отца». С другой стороны, один из наиболее заметных представителей школы чань, Линьцзы, однажды заявил, что даосы – буддисты, даже если не знают об этом. Ввиду этого, в дальнейшем мы будем опираться как на буддийские, так и на даосские источники.

В чань тенденция буддизма к развитию ещё более усилена даосским влиянием. Эта общая характеристика некоторых восточных направлений – они не цельны. «Я живу в мире смутном, подобном вечерним сумеркам», – говорил основоположник даосизма.

«Здесь сходятся крайности и уживается несовместимое. Ничто не кажется чужим и не воспринимается как своё. Здесь всё возможно – и не случается ничего неожиданного», – писал В. В. Малявин в «Сумерках Дао».

Нецельность, противоречивость, размытость – эти свойства рассматриваемых систем на Западе принимаются за существенный порок, но на Востоке нередко рассматриваются как достоинство и хороший стиль. Эти системы созданы не для того, чтобы им следовали, а для того, чтобы ими пользовались.

Чань и даосизм кишат не только недосказаностями, но и явными противоречиями. Например, в одном месте Дао Дэ Цзин можно прочесть: «Мудрый живёт себе спокойно, свободный от необходимости заниматься делами», – а в другом: «Узреть все возможные тайны мира, можно ли этого достичь, освободившись от дел?»

В результате разновидностей чань-буддизма столько, сколько самих чань-буддистов (я встречал такую фразу и по поводу сатанизма[129]129
  Фраза крайне заезжена и трактуется чаще всего несовместимым с сатанизмом способом, приблизительно как «я назвал себя сатанистом, и, что мне нравится – то и есть сатанизм». – прим. ред.


[Закрыть]). Можно сказать, что это непременное требование, заложенное в основе чань.

Если сам этот принцип не считать учением, то в Чань вообще нет никакого учения, никакой доктрины. Но «где нет ни одной готовой формы, течёт источник творчества всех форм». Последователи чань могут иметь свои теории, но они носят сугубо личный, индивидуальный характер и не обязаны своим возникновением чань. Какие бы учения не содержались в чань, они исходят только из умов их создателей.

Чань-буддизм бурно возражал даже против того, чтобы его самого воспринимали как доктрину, содержащую в себе «истину». В точности как тёмные направления, чань не завлекал к себе последователей, а отгонял их, как только мог. Тогда как почти все окружающие были единодушно озабочены «спасением», адепты чань смотрелись так, будто оно у них уже в кармане. И это привлекало некоторое количество соискателей, надеющихся здесь обрести «абсолютную истину», «путь освобождения» и «чистую землю».

А чань бил по рукам, готовым вцепиться в него, как в спасательный круг. Выражалось это в том, что собственные святыни, собственные идеи, обряды и институты сакрального характера чань-буддисты высмеивали и подвергали другим формам отрицания в гораздо большей степени, чем конфуцианские. Как замечают исследователи китайской культуры, в этом заключается существенное отличие чаньской психокультуры от даосской.

Вариантов было много. Например, это могло быть прямое отрицание основ буддизма вообще и чань в частности. «Нет Будды, нет священной доктрины, нечего практиковать, нечего доказывать, Бодхидхарма (легендарный основатель чань) никогда не появлялся на востоке и не передавал никому никакого учения», – так говорил Хуэй Нэн, 6-й патриарх чань-буддизма. Трудно представить себе лидера какого-либо другого направления, говорящего так о нём – например, папу римского, прямо отрицающего всё, о чём говорится в «Символе веры».

«Безупречные йоги не погружаются в нирвану, а нарушающие обет монахи не попадают в ад», – вторит Хуэй Нэну Линьцзы, – «Вы намерены искать Будду, а Будда – это просто одно название. Знаете ли вы, в поисках чего вы носитесь?»

Суть в том, что дух чань сидит не в его форме. «Только мирские люди, не понимая, что всё это значит, могут пытаться найти истину вне себя. К глубокому сожалению, они топчут ногами то, что так старательно ищут», – заканчивает свою мысль Хуэй Нэн.

А докопаться до этой сути порой очень мешает авторитет. И против оного чань-буддизм не устаёт выступать.

По легенде, когда Будда родился, он заявил: «Над небом и под небом Я единственный достоин почитания!» Один известный чань-буддист на это сказал: «Если бы я находился с ним рядом в тот момент, когда он произносил эти слова, я убил бы его одним ударом, а тушку швырнул бы в пасть голодной собаке!»

«Если вы хотите обрести взгляд, соответствующий дхарме, то не поддавайтесь заблуждениям других… Пятясь назад и униженно сгибаясь в поклоне, вы говорите про себя: „Я профан, а он святой человек“… Послушайте, вы, „искатели истины“, если вы хотите понять чань, не позволяйте другим обманывать себя. Что вы ищете в доме соседа? Эх вы, слепцы. Вы пытаетесь пришить себе вторую голову. Чего вам не достаёт в себе?… Ведь сперва сам наставник посмел пренебречь Буддой, пренебречь патриархом… С моей точки зрения, мы ничем не отличаемся от Шакьи. Не делайте из Будды конечный предел. Всё это лекарства, действующие лишь однажды. Не связывайте себя и тем, что я вам проповедую.

Если у вас на пути встретятся какие-либо препятствия, как внешнего, так и внутреннего характера, устраните их. Если попадётся будда – убейте будду, встретите патриарха – убейте патриарха, столкнётесь с архатом, родителем или родственником – убейте их всех без колебания. Только тогда вы избавитесь от уз». Линьцзы Лу.

«Обретёшь свободу движений тогда, когда утратишь связь с тем, кто тебя породил», – Дао Дэ Цзин.

Доставалось и отдельным элементам. Само слово «чань» – это искажённое индийское «дхьяна», означающее медитацию. И в чань-буддизме уделялось достаточно внимания этому приёму. Сам основатель чань-буддизма, Бодхидхарма, согласно легенде, несколько лет провёл за этим занятием, сидя лицом к стене. Тем не менее, Линьцзы назвал медитацию «занятием упорных идиотов». Грубое замечание. Изысканнее выразился по этому поводу Хуайжан: «Разве можно сделать зеркало, полируя кирпич?»

Иногда адепты просто молчали о направлении, которое представляли, что озадачивало неофитов.

– Почему вы так не любите говорить о Чань? – спрашивали они своего наставника.

– Потому что от этого тошнит, – бывал ответ.

Для тупых применялось и вовсе брутальное буддохульство, выраженное в сортирной лексике, когда священные для буддистов понятия приравниваются к говну, толчку или подтирке. В чаньской графике можно встретить такие сюжеты, как монаха, греющего зад у костра, в котором горит изрубленная деревянная статуя Будды.

Если дурак не поймёт смысла такой демонстрации, то хотя бы уйдёт прочь. Разъяснение данного вопроса пошло у меня слишком серьёзным тоном, дабы побыстрее ввести в курс читателя, который не собирается хотя бы на время окунаться в атмосферу чань с головой. В самом же чань-буддизме буддохульство обычно проходило весьма весело.

Смех был своеобразным чаньским «антиритуалом». И распространялся он не только на священное, но и на обыденное, что, впрочем, самими чань-буддистами не разделялось. И не было предмета, застрахованного от осмеяния.

Не был чужд и чёрный юмор, в том числе и шутки с собственной смертью. Дэн Иньфэн подкараулил смерть, стоя на голове. Его сестра, тоже монахиня, находившаяся рядом, сказала: «Когда ты был жив, то всё время пренебрегал правилами и обычаями, и вот теперь, даже будучи мёртвым, нарушаешь общественный порядок».

Ничего святого нет. И кто-то уже, ухватившись за эту идею, требует стёба, например, над Сатаной, попрекая сатанистов в слишком серьёзном отношении к ключевым пунктам своего мировоззрения. Только если кого прикалывает жлобство на манер «Под знамёнами рогатой жопы», то, боюсь, он просто не увидит, когда смеюсь я.

Говоря о чань-буддизме, не стоит обходить стороной существование двух направлений, которые на Востоке называют тантрой и йогой. Чань-буддизм, как и даосизм, относится к тантрическому направлению. Оба этих понятия на слуху в изрядно профаническом толковании. Поэтому стоит пояснить, в чём между ними разница.

Строго говоря, разница существует только в поверхностном рассмотрении. При глубоком подходе она окажется всего лишь разницей этих поверхностных взглядов.[130]130
  «Это не два разных пути, а два взгляда на одно и то же. Причём один внешний, а другой – внутренний. Снаружи смотрят: „О, как он себя многого лишает! Как он себя насилует! Борется с собой! Какая сила воли!!!“ А йог, если бы ему было до того дело, подумал бы: „Да я делаю то, что хочу. Есть мотивы, которые вы не видите, но для меня перед ними становятся несущественными все ваши жлобские удовольствия и развлечения“. Люди не могут вообразить себе многое, что слишком контрастирует с их мирком. Например, им трудно представить, что кто-то может не бояться смерти или запросто отодвигать на второй план половой инстинкт. Для них жизнь йога – одна борьба с собой и никаких послаблений, а для йога его жизнь и есть „следование своей природе“. Точно также криво воспринимается другой взгляд, тантрический – в понимании обывателя это „жрать, пить, трахаться“. Впрочем, и знаменитый Закон Кроули часто воспринимается той же категорией как „что хочу, то и ворочу“…» – Olegern, Warrax «Princeps Omnium» – прим. ред.


[Закрыть] Но в данном случае нас интересует вопрос, что имеют в виду, когда называют чань тантрическим учением, и сходится он в этом с сатанизмом или отличается. Поэтому соблаговолим опуститься до поверхностного взгляда на этот вопрос.

В данном приближении йога – это «преодоление себя», тантра – следование своей природе». Даосский и чаньский термин «недеяние», который не очень приятно звучит для нашего уха, означает как раз не нарушение закона естественности, реализацию «своей природы».

В такой формулировке сатанизм, казалось бы, относится к йогическому направлению. Но всё оказывается несколько глубже.

Точка зрения тантры заключается в том, что не следует ставить цели в антагонизме к природе. Всегда следует учитывать материал, из которого лепишь. Нельзя добиться успеха с помощью насильственного исправления своей природы, с помощью преднамеренных усилий. Преодоление себя бывает успешно, только если оно заложено в природе, если стремление к развитию – приоритетный мотив. Одних их природа зовёт обратно на пальмы, других же – в чёрное небо. Чань-буддисты относятся к последней группе, к тем, в чьей природе заложено стремление к развитию. Сатанисты находятся там же.

Для большинства других тантра – яд, оправдывающий стремление развалиться в тёплой луже и пускать пузыри. Яд, надо сказать, очень для них вкусный. Видимо, именно поэтому у большинства тантра – это трахаться, завязавшись узлом, как учит Кама-Сутра.

Упускается одна важная особенность: связавшись с тантрой, нельзя быть снисходительным к себе. Как говорится в одном месте Дао Дэ Цзин: «Он [мудрец по версии даосизма] не борется с собой и потому достигает успеха. Не испытывает жалости к себе и потому может совершенствоваться». Йогическое усилие постоянно даёт течь. «Ураганный ветер не может дуть с утра до вечера. Буря с дождём не может продолжаться целыми днями», – Дао Дэ Цзин.

Ярким примером таких усилий может служить христианское подвижничество, борьба с грехом, с влиянием плоти, приводящая к наваждениям и заканчивающиеся «падением», лицемерием или совсем клиническими нарушениями психики.

Ввиду того, что с самого рождения на нас кто-то уже имеет свои виды и, исходя из них, навязывает нам некие правила, потом бывает непросто доверять «своей природе». Робость мешает критически подойти к ставшим привычными нормам и правилам приличия. Чтобы рассеять их, требуется усилие, преднамеренное усилие ради преодоления искусственных преград. Тут просматривается элемент йоги, но побуждается он врождённым стремлением к развитию и самореализации, находящимся в угнетённом состоянии за стеной из идеологического хлама.

Момент, когда этот этап, на котором используются йогические методы, а в сознании разворачиваются иногда очень даже острые конфликты, оказывается пройден, обычно запечатляется, как значительное событие внутреннего плана. Мы называем это, например, «осознанием себя сатанистом». У буддистов для этого есть термин «сатори», буквально означающий «просветление». Хотя описывается то и другое в совершенно разных словах, что, конечно, имеет культурную обусловленность, в главном моменте прослеживается общность. Это воспринимается как устранение внутренних препятствий, выход «на чистую воду», приобретение цельности. Буддологи, описывая сатори, испускают множество фраз, ласкающих сатанистское ухо: «отрицание всех привычных ценностей», «устранение затруднений интеллектуального, морального, ритуального и любого другого плана» и т. п. Присутствует здесь и мистический элемент: «множественность уступает место тождеству»…

Но всё-таки на данном этапе проявляется в полной мере специфика различных направлений. Чань-буддизм ориентирован на интуицию и чувствование, а гносеологической основой его, как и буддизма в целом, является субъективный идеализм. Это обуславливает эффекты подобного рода: «исчезает дискурсия, концептуализация и вербализация непосредственного чувственного опыта, разделение на субъект и объект» и т. п.

Здесь я сделаю небольшое личное отступление. Когда автор данного эссе ещё не дружил с собой и воспринимал в себе Тьму как нечто не вполне здоровое, он вошёл в чаньское русло, и чань стал его официальной идеологией (точнее сказать, одной из). Благодаря своей гибкости он почти нигде не жал. Что-то в его репертуаре можно было задвинуть, что-то доработать… Чань, как я уже говорил, вовсе не против такого отношения к себе. Именно так я себя и идентифицировал какое-то время. Увлечение «всякой чертовщиной» рассматривалось как частный интерес. Мизантропические проявления оправдывались «тяжёлым детством», выдавались за аристократическую спесь или вообще скрывались. Но когда случилось «сатори» (или нечто похожее), оно оказалось сатанинским «осознанием».

Интересен вопрос о том, считать ли буддизм религией. Если в качестве критерия взять наличие в системе богов или каких-либо сверхъестественных сущностей, то у основ своих буддизм просто игнорирует такие вопросы. Иногда даже встречается такой эпитет буддизма, как «атеистическая религия». Впрочем, основатель не засветился и с идеями, которые можно было бы назвать атеистическими. Только дальнейшие модификации буддизма, накрыв собой различные религиозные системы, воспроизвели в некоторой степени их форму. Однако уже ранний буддизм напоминал религию своей догматикой. Но это ни в коей мере не относится к чань, что, надеюсь, заметно из сказанного о нём выше.

Идеологии, распространённые в Китае до буддизма – даосизм, конфуцианство – также не являлись религиями в полном смысле этого слова. Они как бы накладывались на религиозные представления и взаимодействовали с ними. Религия как совершенно несносное явление опять же характерна для области распространения семитской монотеистической религиозной системы. До неё и без неё религия вполне может быть достаточно милым, интересным и ненавязчивым явлением.

Иногда религия даже не требует к себе серьёзного отношения со стороны образованных субъектов. Именно так обстояли дела и в Китае. Как отмечает Владимир Малявин, видный русский китаевед, имперские чиновники, прошедшие добротную конфуцианскую выучку, снисходительно относились к богобоязненному простонародью. Религию они считали чем-то вроде полезной иллюзии, нужной, чтобы воспитывать в тёмных мужичках законопослушание и доброе отношение к окружающим. Знаменитую фразу Вольтера: «Если бы бога не было, его следовало бы выдумать», – они сочли бы не образчиком салонного остроумия, а мудрым девизом государственной политики.

Вот что говорил один чиновник, Ван Хуэйцзы (XVIII в.), о том, как следует относиться к религиозным культам: «Боги сами по себе не божественны, но они воздействуют божественным образом на души тех, кто в них верит. Что ж плохого в том, коли чиновники будут исправлять нравы и обычаи народа, опираясь на веру людей в богов?»

Для даосов боги народной религии и фольклорная магия относились к сфере «позднего Неба», подлинные же божества «первичного Неба» были, по их представлениям, только масками бесформенного Хаоса. Служа по заказу молебен в храме локального божества, даосский священник в действительности не поклонялся ему, а укрощал его, включая его энергию во всеобъятную пустоту «тела Дао».

Кстати, даосское понятие Пустоты, несмотря на имеющуюся специфику, весьма напоминает Тьму…

Очень приятно, что чань, как и буддизм вообще, исходно не ориентирован на людей. Человек там всего лишь представитель одного из разрядов всей совокупности живых существ, и внимание не замыкается исключительно на нём. Примечательно, что к живым существам там относятся и растения, и даже камни.

Правда, из такого замечательного посыла в рамках буддизма обычно делаются весьма непрактичные выводы. Вместо того, чтобы относиться к человеку как к животному, он оставляет ценность человеческой жизни на прежнем уровне и пытается дотянуть до этого уровня всю прочую живность. В некоторых направлениях буддизма последовательное применение данного принципа привело к совершенно абсурдной практике, направленной на предупреждение трагической гибели головастиков и других существ, связанных с людьми цепью реинкарнаций.

К чести чань-буддистов, уж они-то старались избегать крайностей бережного отношения ко всему живому и щадили природу лишь по мере возможностей, осознавая, что невозможно прожить, не убивая.

Школа чань – одна из немногих, которые сознательно и открыто игнорировали все трудовые запреты, бытующие в буддизме, в том числе и самый строгий из них – запрет на сельскохозяйственные работы (в результате которых гибнет много червячков и букашек). Представители же большинства других школ полностью сидели на иждивении своих соплеменников, которые вследствие своей «невежественности» и «омрачённости» занимались производством и подкармливали бритоголовую братию.

Помимо понятного каждому сатанисту приравнивания людей и червей, имеющему место, пожалуй, во всех направлениях буддизма, в чань проблема отношения к человеку иногда встаёт и вовсе в тёмном ракурсе. А именно – в стремлении переступить через человеческое. В чаньских и даосских текстах можно встретить и такие замечательные фразы: «Существо, очистившись, перестаёт быть человеком» (можно читать – «очистившись от невежества») или «Истинное достижение – это освободиться от того, что обычно свойственно человеку», – как написано в Дао Дэ Цзин, в другом месте которой сетуется на то, что «Люди не стремятся стать лучше, ведь кто сам захочет избавляться от того, что имеет?»

В области морали чань обнаруживает противоречия. С одной стороны, имеются совсем слюнявые представления. Например, чего стоит унаследованные от махаяны представления о бодхисаттвах. Это такие субъекты, которые могли бы уже стать буддами и погрузиться в нирвану, но жалко им остальных, копошащихся в сансаре, и они решили из милосердия остаться и помогать другим достигать нирваны. Это даже напоминает мотивчик из Андреевской «Розы мира»: вот не будет мне хорошо, пока самый последний гактунгр не перевоспитается. Но эти слюни можно прихлопнуть, опираясь на другие места из буддийских и даосских источников: «Небо и Земля лишены сострадания, вся тьма вещей для них подобна соломенному чучелу собаки. И мудрый не имеет сострадания, он понимает, что все люди – и родные, и близкие – подобны чучелу собаки», – Дао Дэ Цзин.

К общебуддийским моральным принципам, например, «не убей» применительно к любой живности, чань-буддизм относился весьма снисходительно. Можно заниматься каким угодно делом, не совершая никакого «греха». Будет ли человек наказан – зависит от него самого, т. е. от его отношения к содеянному.

«Если вы хотите видеть суть, отныне вы сами должны стать великими мужами. Но если вы будете проявлять слабость и нерешительность, покорно подчиняться внешним обстоятельствам, то у вас ничего не получится. Будьте хозяином любой ситуации, в которой вы окажетесь, и тогда, где бы вы не находились, всё будет правильно», – Линьцзы Лу.

В даосских притчах в качестве образцов для подражания иногда фигурируют и воры, и палачи. Вообще в системообразующем даосском каноне очень много замечательных формулировок, касающихся морали.

Нравственный релятивизм: «Когда все узнают, что добро – это добро, тогда и возникает зло». «Пытаясь оказать добро другим, мы причиняем им зло».

Отношение к страстям: «Великая страсть иссушает, непоколебимая решимость наполняет силой. Великая страсть делает тебя слабым, непоколебимая решимость – могучим. Великая страсть калечит, непоколебимая решимость возвышает дух. Великая страсть завладевает тобой, непоколебимая решимость делает тебя свободным». Персонально к «самой главной» страсти: «Любовь и благосклонность причиняют одни беспокойства. Любовь делает тебя зависимым…»

Индивидуализм: «Мудрый придерживается собственных правил и не отвечает за других». «Мудрый действует, но не надеется на других, достигая успеха, не останавливается на этом». И ещё о развитии: «Ведь только тот, кто не останавливается, ничего не теряет».

Или вот здесь, можно сказать, определены поощряемые личные качества:

«Если перестанешь испытывать жалость к себе и оставишь милосердие, если не будешь действовать грубой силой, если избавишься от важности и самодовольства, она [удача] придёт сама собой…»

«Тот, кто лишь пытается начать, никогда не начнёт. Тот, кто слишком торопится, ничего не достигнет. Тот, кто виден всем, не может быть ясным. Тот, кто считает себя правым, не может стать лучше. Тот, кто заставляет себя, не достигнет успеха. Тот, кто жалеет себя, не может совершенствоваться».

«Будь внимательным и осмотрительным, как если бы со всех сторон тебя окружали опасности. Соблюдай такое достоинство, которое подобает путнику, обретшему лишь временный приют».

«Если вы хотите добиться согласия с дхармой, то знайте, только великие мужи могут добиться этого. Если же вы будете нерешительны, то ничего не достигнете», – это уже Линьцзы Лу.

«Внутренняя наполненность чувством автономии, свободы, самодетерминации и творчества – вот конститутивные принципы личности с точки зрения Чань».

Весьма тонкий вопрос – отношение даосизма и чань-буддизма к гордости. Иногда слышится мнение, что там её нет. Действительно, найти её там сложно. В европейской культуре она видна невооружённым глазом благодаря тому, что обычно сопровождается другим явлением морально-психического плана – честью.[131]131
  Здесь – в понимании Шопенгауэра. См. статью «О терминах». – прим. ред.


[Закрыть] Гордость—интровертная функция, честь же, как и слава, ориентирована на публику. Гордость не нуждается в доказательстве, её не нужно «защищать», как это требует честь.

Даже в официальной конфуцианской традиции представления о чести сильно отличаются от европейских (не буду подробно освещать, чем именно – это уведёт нас от темы). Ну а в таких интровертных направлениях, как чань и дао, гордость вовсе остаётся без освещающего её фонаря.

Парадоксально, но гордость у представителей чань становится видна именно тогда, когда они допускают помарки, греша против своих принципов. Движение «за чистоту рядов» в чань-буддизме никогда не носило агрессивного характера и вообще протекало весьма вяло. Ошибка в самоидентификации была проблемой только ошибающегося. С другой стороны, «состояние Будды не может само провозглашать: „Я есть состояние Будды“».

Однако чаньские истории полны сюжетов, когда настоящие мастера опускают шарлатанов. А это было бы невозможно, если бы они не знали себе цену.

Достаточно пространно однажды высказался на эту тему Линьцзы: «Со всех сторон вы слышите, что есть такой старикан по имени Линьцзы, и приходите сюда с намерением задать трудный вопрос, чтобы я замешкался… Но когда я действую…, вы бессмысленно таращите на меня глаза и не можете раскрыть рта. Тем не менее, где бы вы ни были, везде и всюду вы стучите себя в грудь и говорите: „Я познал чань, я познал Путь!“ Увы! Таскаясь повсюду, вы болтаете всякую чепуху, обманывая доверчивых простолюдинов. Лысые дураки! Зачем вы в такой спешке надеваете на себя чужую львиную шкуру, хотя сами тявкаете, как дикие лисицы?! Великие мужи не должны воодушевлять себя чужой доблестью!»

И напоследок наиболее действенный аргумент: в Японии дзен-буддизм (так там называется чань) школы Риндзай (а так звучит по-японски имя Линцзы) вошёл в идеологический фундамент самурайского сословия (хотя это – уже в значительной степени профанация первоначального духа чань). А гордость невозможно исключить из бусидо.

Закрывая эту тему, хочу сказать, что в даосизме и чань есть место гордости, но вам она подойдёт только тогда, если вы не собираетесь ею мерятся. «Лишь тот, кто не стремится оказаться впереди всех, может освободиться от ошибок».

А сейчас хотелось бы перебрать недостатки и неудобства чань. Их можно разделить на два вида: те, что относятся к самому чань и унаследованы им от буддизма, и те, что касаются собственных доктрин тех, кто провозглашает себя чань-буддистом и следствий кривого понимания.

Для начала можно отметить, что у чань есть противопоказания. Эмоции там не в чести. Хотя сатори (просветление) часто описывается, как эмоциональный всплеск, думается, что это драматизация позднейшей эпохи. Логика в чань также постоянно подвергается нападкам, как функция, недостаточно адекватная реальности. Только то, что чань позволяет делать с собой почти всё, что угодно, надстраивая над собой индивидуальную концепцию, делало его пригодным для меня. Я пытался внести в него изрядную дозу логики. Ему было тяжело это переварить… Т. е. это мне было непросто примирить чань и свой образ мышления. Поэтому я никогда не мог сказать, что я полностью умещаюсь в концепцию чань-буддизма. Но, по счастью, он это и не просил. Ведь, повторюсь, это системы (чань и даосизм) не для следования, а для пользования. Они вполне прощают измену себе в частностях, а под конец – и в общем.

От первоначального буддизма чань отчасти унаследовал весьма странное отношение к эго. Оно как бы третировалось, однако из этого вовсе не следовал альтруизм. Просто именно в эго основатель буддизма видел причину сансары.

Именно оно является причиной всех страданий. И именно его следует победить, постичь его нереальную преходящую природу, чтобы достичь нирваны, которая буквально означает «угасание».

Само по себе эго или «я» – весьма туманное понятие. Если не эго, то что же вожделеет нирваны, которая видится высшим достижением? Высказывалась идея тождественности нирваны и сансары. Всё зависит от точки зрения конкретного субъекта в конкретный момент. Либо он фиксирует внимание на своей личности, которую буддизм не устаёт называть иллюзией, либо устраняет оболочку личности, расплескав, всё, что было там сосредоточено и становясь «разлитым повсюду». В отношении последнего было сказано немало рекламных слов: «единобытие со всем миром», «выход за пределы самого себя»…

Что касается отношения к эго и привлекательности нирваны для чань-буддиста, то тут всё обстояло сложнее. С одной стороны, многое было сказано в унисон общебуддийской концепции. Но с другой – чань-буддизм обычно нагонял столько тумана и неоднозначности, что можно было дать практически любую трактовку. Фактически он оставлял данный вопрос, как и многие другие, на усмотрение самого адепта. Как говорил всё тот же Линьцзы Хуэйчжао: «Если вы сможете понять это, то обретёте полную свободу уходить или оставаться, снимать или надевать одеяние жизни». Это достижение выглядит привлекательнее. Нирвана—это состояние, начать стремиться к которому никогда не поздно. Но стоит ли запускать этот процесс, если мы ещё не опустились до такого страха и неприязни к жизни, которые испытывал Шакьямуни? Неудобством мне видится и та самая пуповина, которая связывает чань с буддизмом – терминология. Буддийская терминология громоздка, культурно обусловлена и варьируется от направления к направлению.