Текст книги "Выбор Донбасса"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 31 страниц)

и нечего делать, и не во что верить,

и некуда умирать.

* * *

Давайте верить телевизору,

как откровениям Талмуда,

и регулярно ставить клизмы

неприхотливому уму,

пусть всё исполнится по слову

во славу этих или тех,

нет, ни за что не смолкнет сволочь,

в башку вколачивая текст…

Так, потерявшись в настоящем,

ополоумевши сполна,

играет в говорящий ящик

приговорённая страна.

* * *

у солдата был пуленепробиваемый живот

мама говорила до свадьбы заживёт

папа говорил пока ты живой

береги в себе государство

твой живот покрыт виртуальной бронёй

двадцать лет ты кормился специальной хернёй

и теперь тебя ни фига не проймёт

ни холера ни харакири

если с трёх сторон наступают враги

то хватайся за сердце мастурбируй под гимн

но не сдавайся и не беги

престиж не купишь за сало

родина не забудет и не простит

всё что хрустит и тает в её горсти

это не кости это замёрзший стикс

розовый как ладошка

нет у солдата имён голосов могил

праздновать будем винтовку печь пироги

будем любить одни твои сапоги

слава отцу и сыну

* * *

Мне снится снег,

зелёный снег повсюду,

лоснится творческий узбек

с улыбкой будды,

следы заплёванных солдат

 хромают в кузов,

и мировая благодать

 нисходит юзом.

В зелёнке потонул рассвет

в оконной раме,

бинтами пеленает смерть

дома с дворами,

Тебе, мой солнечный ошна,

светло на Невском,

и не увидеть ни рожна

степи донецкой.

Мети свой мокрый тротуар

неторопливо,

Ашан и в Африке – акбар,

косей от пива,

живи, не ведая, дружок,

вражды блошиной…

а мой испорченный божок

застрял в машине.

* * *

Разгоняясь, оглядись по сторонам,

ветер в харю, вехи, вывихи, стена,

под стеною то песок, то наст, то хлам,

то страна.

Не страна, но протяжённая межа:

то измена, то засада, то пожар,

хочешь жить – умей божиться и бежать,

балансируя на лезвии ножа,

гражданином скудной, выжженной земли,

в диком поле на краю большой зимы

в сонме ликов подставных внеземных

позывных.

У зимы пустые, сонные глаза,

у зимы есть автозак и кинозал,

где хранятся те – кто против, те – кто за,

кто считает барыши, кто новый залп.

Поднимая смету сбывшихся примет,

не находишь в ней ни слова о войне,

время – самый ненадёжный инструмент,

как по мне.

Инна Левитан (Израиль)

* * *

Однажды Ангел по земле ходил,

Всем раздавая радость и надежду.

Тепло, мечту, последнюю одежду,

Которую еще не оплатил.

Однажды Ангел по земле ходил —

Невидимый, неслышимый, прозрачный.

Он слишком много понимал иначе —

Искал, но никогда не находил

Другого, кроме вычурной улыбки,

Напыщенной никчемной болтовни,

Где ангелы, наверно, не нужны.

И он сюда спустился по ошибке.

Где слово Долг – пустой невнятный звук,

Где само Слово ничего не значит.

А он – всего лишь странный неудачник,

Который ничего не изменил.

* * *

Раздень меня – до сердца, до души,

До каждого несказанного слова,

Тобою недосказанного снова,

До мыслей абсолютной пустоты.

За каждый день, прошедший мимо нас,

За каждый шаг, проделанный вслепую,

За каждый след, оставленный впустую —

Коснись меня. Не завтра, а сейчас.

Коснись меня – и тела и души,

За каждую минуту ожиданья,

За годы бесконечного молчанья —

Коснись меня. И душу обнажи.

Наталья Лясковская (Москва)

* * *

а вдруг это не я убита под Донецком

в овраге у куста роса на волосах

и кофточка моя и рюкзачок простецкий

и мой нательный крест и стрелки на часах

стоят на пять ноль пять как раз сверкнуло солнце

когда снаряд влетел в отцовскую «газель»

что ж не прикрыли нас герои оборонцы

что ж дали помереть среди родных земель

да вон они лежат вповалку кто как падал

с простреленной главой с распоротым нутром

а с краю я тычком с пригожим парнем рядом

иваном василём георгием петром

и это я добыть семье воды и хлеба

не смогшая опять в халупе ледяной

лишь об одном молю безжалостное Небо

пускай они умрут в единый миг со мной

и это тоже я весь покалечен катом

стою под минный вой на проклятом мосту

а смерть в лицо орёт давай отборным матом

меняй скорее жизнь на лучшую на ту

и старики чей мир опять войной разорван

погибшие в боях отцы и сыновья

и матери в слезах и дочери по моргам

все эти люди я

все эти люди я

* * *

И сошлись однажды наши да враги,

призывает каждый: «Боже, помоги!»

Все несут иконы, крестятся пучком,

все кладут поклоны, падают ничком...

Магазин заряжен, через грудь калаш,

наши в камуфляже, вражий камуфляж.

Если глянуть с неба – как одна семья!

Что вам: мало хлеба, люди-братовья,

нету в реках рыбы, зверя нет в лесах,

овоща в садыбах, солнца в небесах?!

Не сыскали слова, чтобы мир сберечь —

чи скiнчилась мова, аль иссякла речь?

Голубые очи, светлые чубы —

и никто не хочет утром лечь в гробы.

Серые, зелёные… в ранней седине —

словно спепелённые в проклятом огне,

чёрные да карие, волосы как смоль —

всем одно мытарить, всем едина боль.

Завтра снова битва, затишь недолга.

Слышится молитва в лагере врага,

наши в храмах тоже, наших не сломать...

Вот кому Ты, Боже, будешь помогать?

Полынь

Я не хочу моих святынь,

Мои обеты я нарушу —

И мне переполняет душу

Неизъяснимая полынь.

О. Мандельштам

Полынь цитварная, цветы обоеполые!

О, как манит меня твой запах дарминоловый,

плывёт, пьяня, средь сырдарьяловых долин

сесквитерпеновый лактон твой сантонин.

И вдоль полей – полынь, и вдоль песков – джунгарская,

кивая цацками соцветий, nutans царская,

свои владенья расширяешь, войско высеяв,

дочь Эукариота, Артемисия!

И меж белёных хаток на Черкасщине,

где кровный род мой, прекращённый от «покращення»,

растил детей на землях предков, где отныне —

лишь дым емшановый клубящейся полыни.

Полыну в край родной, вдохну – и с плачем заячьим

в ладонь полынную уткнусь... а чем – не знаю, чем:

бедой последней или детскою обидою.

Впитай печаль мою, трава солянковидная,

абсента, вермута, тархуна кровь зелёная,

терпенья терпкость, в бочке мира растворённая…

Полынь – любовь моя, другой уже не надобно,

ты и постель, и платье вдовие, и снадобье,

что пить – не выпить мне теперь до края дней:

чем горше —

                        тем

                                   воспоминания сильней...

Инне Кукурудзе

чем дольше длится это искупленье —

                                   тем мне страшней что ноши не снести

боль пригибает голову к коленям —

                                   прости меня родимая прости

не дай забыться Господи в покое

                                   пока там люди умирают так

кто б мог подумать что придёт такое —

                                   обстрелы мины шквал ночных атак

укоротила жизнь мне Украина —

                                   как тут заснуть во всём себя виня

глаза закрою – предо мною инна —

                                   она всё смотрит смотрит на меня.

Больничное

Юре Юрченко

уйди поганка бледная луна и так уже подушка солона

ну что приливом да отливом душу маешь

уж лучше вены мне поддень да вынь

а то (тут мат – врачебная латынь)

ширяют в кисть аж тихо подвываешь

мятутся тени ночью на стене

взрывают сердце мысли о войне

что свет налечит темень накалечит

и только облик сына как магнит

к рассвету снова тянет и манит

и слово «жизнь» укутывает плечи

я думаю о том кто там в плену —

и вновь своё бессилие кляну

сердито плачу и взываю – помоги же

мученья здесь не стоят ни гроша

когда в железной клетке чуть дыша

ты смерти ждёшь – и вот она всё ближе

а знаешь брат когда б я там была

то тоже бы себя не берегла

что нам беречь в такие наши годы

чем в закутке с болезнями стареть

уж лучше бы в сраженье умереть

за наши два любимые народа

я написала так и вспыхнул страх

что за привычка говорить в стихах

о том о чём подумать даже больно

но на свободе чудом ты – и вот

Господь тебе вторую жизнь даёт

звучит под сердцем оклик колокольный

рассвет медсёстры с топчанов встают

в далёком крае петухи поют

что за окном – россия украина

нет просто родина – одна она у нас —

и я лечу над нею в судный час

на крыльях утра и новокаина

Омич

Другу

Что ж не жилось тебе, Серёжа Свирский,

зачем покинул город свой сибирский?

Рюкзак, аптечка – пластырь да бинты,

нож боевой да камуфляж зелёный,

бумажник с карточкой, где мама возле клёна

стоит и смотрит

как уходишь ты…

Такой красивый – девичья отрада,

тебе б жениться, молодому, надо,

а ты упёрся, бросил институт…

Вот оглянулся – и перекрестился,

и целый мир под сердцем уместился,

его обычно Родиной зовут.

Ты пролетал во снах, по Божьей воле —

над степью, взоранной войной, над Диким Полем,

(хранитель-ангел справа за плечом),

над городами в горе и разрухе,

где горько плачут дети да старухи —

родные, хоть рождён ты омичом…

Твой прадед был солдатом, дед – солдатом,

из тех, что победили в сорок пятом,

из тех, на ком земля стоит, мужчин.

И ты солдатский выбрал путь, Серёжа:

теперь кевлар – твоя вторая кожа,

защитник русский – твой военный чин.

Следить, чтоб люди мирным сном заснули,

закрыть собой их от беды и пули

да отразить смертельный взмах секир.

Ты в этот край страдающий приехал

не поиграть в кровавую потеху,

а встать за мир – за Новоросский мир!

За Вадима Негатурова

спасибо Господи что не причастна я

к возне писательской вокруг посмертной боли

того кто заживо на Куликовом поле

сожжён под злобный гогот воронья

не осуждай твердят – пошли-ка вон

я обличаю всех кто варит бизнес

на том огне что погубил отчизну

и всё горит горит со всех сторон

а вам бы только подрубить бабла

да пожюрить да пропихнуть бабёнок

да в жэзээл скорее тиснуть томик

сжигали сволочи и вы из их числа

души-то нет у вас – она и не болит

по трупам прёте перегнив в вине и блуде

очистки человечьи вы не люди

когда ж вас огнь всевышний попалит

* * *

Я сама себе – Украина!

Вы уж там, за таможенным тыном,

без меня разбирайтесь: кто чей?

У меня здесь два сына и Нина,

бабынастина греет ряднина

в знобизне московитских ночей.

Вы открыли католикам брамы?

Здесь мои православные храмы,

их любой предпочту я родне.

Полюбила Россию сердечно

и верна ей останусь навечно.

Где мой Бог – там и родина мне.

Час придёт – за зелёным оврагом

на Николо-Архангельском лягу

рядом с дочкой, за то и держусь.

Рай земной мне – хрущёвская двушка.

А что я – не скрывать же! – хохлушка —

так я этим безмерно горжусь.

Не ношу вышиванки и плахты,

но увидев меня, всякий «ах ты!»

вскрикнет, глазом по торсу скользя:

и изогнуты бёдра, как лира,

и за пазухой вложено щиро,

так что не заглядеться нельзя!

Я пою «цвитэ тэрэн» прекрасно,

юмор уманский (своеобразный)

приправляет тщету здешних щей.

А любить – так что дым коромыслом!

А работать – так с толком и смыслом,

чтоб трещали зажимы хрящей!

Разделила граница нас с мамой:

связь по скайпу, звонки, телеграммы

заменили свиданий живьё.

Но уж если домой вырываюсь —

милой мовой своей упиваюсь,

аж пьянею от звуков её…

И в Москве духовитейшим салом

украинским пропахли вокзалы,

рынки, стройки, бордели, ворки.

Только что-то не очень стремятся

на Москве украинцы брататься.

Друг пред другом молчат земляки.

Видно, в каждом – своя Украина...

Мне, конечно же, не всё едино:

не хочу, чтоб бугристый урод

(или кто там подходит вдогоны)

сфасовал её землю в вагоны,

И отправил Америке в рот!

Я молюсь: сохрани её, Боже,

и меня, её часточку, тоже.

Хай живэм, Батькивщына та я!

Мир в умы, на столешницы – хлеба

ниспошли, Милостивое Небо,

нам в нелёгкие дни бытия.

И отсюда, из русской столицы,

Вспоминая любимые лица,

(в сердце – светлая боль, в горле ком),

Припадаю к иконам, как птица:

Да укрыет родную землицу

Божья Матерь Цветастым Платком!

* * *

Поэт живёт. В окно с утра глядит,

молчит, стихи читает, ставит чайник…

А он давно, давно уже убит

под Иловайском пулей неслучайной.

Бесплотен он, ему не постареть,

в глазах – бензин безумия сияет…

Он уезжал туда, чтоб умереть.

И умер. Но живёт. Вот так бывает.

Душа его осталась на войне,

где ясно всё: дорога от порога,

а сердце – женщине, а жизнь – родной стране,

честь – никому, а душу – только Богу.

Вернулся он в наш вроде мирный мир,

а тут лютей война чем в Диком Поле.

Здесь каждый третий друг твой – дезертир,

брат брата продаёт в ярмо неволи.

Ты думал: верная подруга – предала.

Ты думал: государство не оставит,

а у него таких нас – несть числа,

оно ещё догонит и добавит.

И что ни день – то свист подлейших слов,

и что ни час – то нож летит из мрака…

Слетает позолота с куполов,

когда бесовский полк идёт в атаку.

Но в чьём обличье вновь ни грянет смерть —

одесской девки или ушлого кавказца,

не поколеблется твоей защиты твердь.

Тебя, Поэт, убить им не удастся.

* * *

Как будто мы вошли в библейскую главу,

где звон мечей и стон, по слову Самуила,

дрожит покров земли, подъемлет булаву

вождь филистимлян – он был назван в честь светила:

оно, в зенит взойдя, палит хлеба долин

и что живое есть на пажитях цветущих.

«Пошли нам, Бог, дождя!» – молил Вениамин,

узрев златых мышей в вефсамисянских кущах.

Но все погибли. Вот – ещё живую кровь

вбирают виноград, оливы и толстянки.

Копьё пронзило влёт насурьмленную бровь —

прощай, красавец-сын кефто и ханаанки!

Плач матерей разбил стеклянный свод небес

и полетели вниз осколки, перья птичьи,

Архангел вострубил, ждал Израиль чудес —

и явлены они в Давидовом обличье!

О, как пригож пастух: светловолос и юн,

как в голубых глазах сияет сила духа,

а чуть коснётся вдруг рукой кифарных струн —

все чувства только тень возвышенного слуха.

Но этот же певец безжалостен в бою,

нацеленней клинка, выносливей верблюда —

расплавленный свинец залил в пращу свою

и возвратил ковчег завещанного чуда!

Я оглянусь – вокруг всё та же брань и вновь

всё тот же стон земли окрест вселенной слышен,

а на руках бойцов вновь пузырится кровь…

или они полны в раю созревших вишен?

Наталия Мавроди (Луганск)

Жизненных коллизий виражи

диптих памяти А.С. Пушкина

1. «Прекрасен наш союз»

«Прекрасен наш союз» – воистину прекрасен,

Рождаются стихи стараниями муз,

И нет ещё в душе обиды чёрных пятен

И светской клеветы нет тягостных обуз.

В умах витает дух лицейских трубадуров,

В сосудах – нет, не кровь – игристое вино,

Ещё надзора нет державных самодуров,

А всё, что происходит – беспечно и смешно.

Всё будет лишь потом: и слава, и признанье,

Терзанья страстных чувств, балы и кутежи,

И вечные долги, и боль непониманья,

И жизненных коллизий крутые виражи.

Всё будет лишь потом… Сейчас же – мир прекрасен,

Прекрасен, как союз младых наивных душ,

И на любой вопрос, ответ и прост, и ясен,

И далеко ещё до мглистых зимних стуж.

2. Земное время без него течет…

В молчаньи ночи тихое «Прости» —

Фонарь мерцает, дроги отъезжают,

А впереди даль зимнего пути,

Снег колкий леденяще обжигает.

Окончен жизни беспокойной бег,

Все уложилось в этой скорбной тризне:

Поэт, бунтарь и просто человек —

Что было Пушкиным в его короткой жизни.

Что стало после – все уже не счёт,

Мчат кони резвые к последнему жилищу.

Земное время без него течет

И без него другие ветры свищут.

Хорошо!

Как хорошо душой свободной

Вдруг вознестись над суетой,

Над завистью, всегда голодной,

И над убогой клеветой.

Как хорошо, раскинув руки,

Парить, парить за кругом круг,

Над паутиной чьей-то скуки,

И надоедливых услуг.

Там в небесах под облаками,

Вновь полюбить земную твердь,

И песнь в терновнике с шипами,

И жизни пёстрой круговерть.

Как аукнется...

Нам равнодушные глаза

Остудят душу и состарят,

И грубых окриков гроза

На сердце лишний шрам оставят.

Всем воздаётся по делам:

Поступки наши к нам вернутся, —

Улыбки луч и в сердце шрам

Когда-то эхом отзовутся.

Добро вернётся к нам добром,

А зло, уж как тут не старайся,

Вернуться может только злом,

Хоть сожалей потом, хоть кайся.

Юрий Макусинский (Санкт-Петербург)

Утренняя пресса

Никого не волнуют донецкие дети.

Есть важнее дела в двадцать первом столетии.

Например, где-то там пристрелили шерифа,

а еще где-то там распилили жирафа.

Кто-то яйца пришпилил к брусчатке для кайфа,

Кто-то высек Адама из камня Сизифа,

Кто-то верит в политиков, кто-то в них метит.

Никого не волнуют донецкие дети.

Дымовая завеса бесплодной эпохи:

футболисты, банкиры, певцы-скоморохи,

эмигранты, расисты, красотки в доспехах,

самолеты без крыльев и юмор без смеха.

Жизнь без смысла и совести, словно без звука

и без цвета кино. Просто так – показуха.

А война – это где-то там, и воюют там – эти,

для кого что-то значат донецкие дети.

Дончанки

Знаю – слезы, долги, пеленки,

муж, воюющий спозаранку,

не котлеты на завтрак – пшёнка,

не хоромы порой – землянка.

Взгляд пленительный, голос звонкий,

гибкий стан, шелк волос – славянки!

До чего же милы девчонки,

наши верные однополчанки!

Не страшны вам ни «град», ни танки,

ни бандиты в густой «зеленке»,

ни чудовища в вышиванках —

все привычно для вас, сестренки.

Ах, пленительные дончанки —

новоросские амазонки!

Война

И снова война. Даже если никто не стреляет.

Погибшие души вопят по ночам от души.

В кровавом тумане эпохи не слышно рояля,

одни лишь литавры звенят во вселенской глуши.

На третьей планете системы, что где-то там с краю

забытой галактики, звезды в ночи хороши:

по братьям и сестрам убитым Псалтырь я читаю

и жалуюсь Богу, что волею вновь согрешил.

Мне ненависть гасит рассудок и сердце сжимает:

ненужные мирные вещи продам за гроши,

куплю пулемет и гранату. Заря золотая

меня не застанет за завтраком в томной тиши.

И верная муза – подруга моя боевая,

мне точит как пики последние карандаши.

Президент войны

Господин президент не моей страны,

Вы в большом почете у сатаны:

он Вам льет инфернальные бредни в уши,

и Вам нравится музыку эту слушать.

Например, про меня. Я – из той шпаны,

похороненной наспех в полях войны

вместо сучек, смакующих ром и суши,

что с утра на Крещатике бьют баклуши.

Господин президент! Вы душой больны,

и лицом приветливым так черны

от того, что дом мой вчера разрушен,

а мой сын-младенец пожары тушит.

От того, что нет у меня весны,

и снаряды нынче ценней, чем души.

Дума про Опанаса

по мотивам поэмы Э. Багрицкого

Сизый месяц в ночи скукожился,

над Днепром – золотые звезды.

Мы на Млечном Пути прохожие,

нам любая эпоха – поздно.

Чумаки, казаки – холопы мы!

Плачем горько, как от цибули, —

мы такую страну прохлопали,

нас опять паны обманули.

Хуторяне ушли в наемники,

бормоча наизусть Багрицкого,

они быстро и жадно вспомнили

сладкий смысл ремесла бандитского.

Комсомольцы давно повешены,

даже ленинов спьедесталили,

возвели в атаманы бешеных

и безбашенных, чтоб скандалили.

Опанас разлюбил субботники

и парады в строю по праздникам,

не пошел он в простые плотники —

у него сапоги со стразами.

Отплясал Опанас с маричками,

отмайданил мозги с рогулями,

извалялся в грязи коричневой

и отбегал в степи под пулями.

Он гниет уже год под Горловкой,

а жена его ждет под Жмеринкой.

Все гадает – вернется скоро ли:

на погост или так – подстреленный?

Сизый месяц в ночи над кладбищем,

и Чумацкий Шлях – над могилами,

травят душу дымами капища,

и – мою Украину милую!

Вновь она голосит отчаянно —

круто взнуздана, щедро взболтана.

Половина страны голубая, но

есть другая. От горя желтая.

Каин

Что шепчет, Каин, сатана тебе?

– Убей, убей, убей родного брата!

Ты нищ, оборван, голоден – в судьбе

твоей невзрачной святость виновата.

– Мне поклонись – и будешь ты богат,

любим красавицами, обожаем чернью:

убей же Авеля – тебе не нужен брат,

угоден Богу он, а значит – виноват,

так пусть же плоть его терзают черви!

Прошли века. И снова шепчет бес

Народу-каину: – Твой брат тебя богаче,

он в Божьем Промысле имеет смысл и вес,

и слово братское его немало значит.

– Покинь его, с улыбкой обмани,

убей по-братски вероломно – в спину,

в кровавый спор друзей его втяни,

насилуй жен его, детей его гони,

и преврати страну его в пустыню!

Бес все шептал, а Каин месть лелеял,

без отвращения внимая сатане,

ночами нож точил, от зависти хмелея,

и брата ласково он хлопал по спине.

Униаты

Потомков гайдамаков удалых,

наследников Мазепы и Бандеры

я узнаю в мальчонках пожилых

и в тертых лицах бывших пионеров.

И те и эти – ищут непрямых

путей и слов: кадило пышет серой.

Нас меряют они высокой мерой

высокомерия – как зрячие слепых.

Нет ничего желаннее для них

веками обожаемой химеры:

высокий слог латыни – для святых,

и для живых – безбожие, как вера.

Судьба, призвание, традиция, карьера:

быть проституткой – в кольцах золотых.

Дневник обывателя

Зима на Подоле – разбой и разнос,

и пуще неволи повальный склероз.

Булгаковский демон крышует дома:

ни света, ни денег – пусты закрома.

Наш статус на бирже немного подрос.

Сумеем ли выжить? Бестактный вопрос.

Ни хлеба, ни водки – сума и тюрьма,

и голод не тетка, но сводит с ума.

Крещение скоро – крепчает мороз.

Из Харькова скорый ушел под откос.

Во Львове – поминки. В Одессе – шторма.

Не тают снежинки на лицах – чума,

замерзли молитвы – настала зима,

гранитный Крещатик снегами оброс.

Новости

Мы умрем, а новости останутся:

вечен идол – серый шпиль останкинский,

а вокруг шаманы – бубны с танцами

или танцы с пушками и танками.

Мне, конечно, нравятся красавицы

в телевизоре: славянки с мусульманками.

Но кому они потом достанутся —

после танцев с пушками и танками?

Репортера речь, как тропка пьяницы

от борделя к храму – между пьянками:

так привычно вечно врать и каяться,

быть юлою или ванькой-встанькою.

Вот возьмет, и всех отправит к пра2отцам

командир наш пушками и танками.

Александр Марфунин (пос. Лесной Московская обл.)

ОПОЛЧЕНЕЦ

Ему за пятьдесят…

Уже давно не молод…

Немногословна речь…

Открытый добрый взгляд…

Потёртый камуфляж…

Подвыгоревший ворот…

Иконка… На груди —

Бинокль и автомат…

«Дед» слушает эфир,

Нахмурившись сурово…

В наушниках доклад,

Что «цель поражена»…

Он в прошлом – агроном

Из славного Тамбова…

Работал бы и впредь,

Когда бы не война…

Когда бы не война —

Преподавал бы в школе,

Высеивал бы хлеб,

Выращивал бы сад…

И ездил бы с семьёй

Купаться в Чёрном море,

И помогал жене

Воспитывать внучат…

Он посещал бы храм,

Пусть и не богомолец…

И стопку б выпивал,

И пел бы под гармонь…

Но только вот сейчас

Он – русский доброволец,

Крестясь, даёт приказ:

«За Родину – огонь!..»

В ЗАТИШЬЕ

Прикрою веки в тишине —

И мир реальный не со мною…

Я вижу сон, где на ремне

Нет автомата за спиною…

Ещё не выжжена трава,

Не снесена отцова хата,

Ещё семья моя жива,

И пёс не прячется от «града»…

Пекарню не накрыл снаряд,

Не заминировано поле,

И не разрушен детский сад,

Ещё нет госпиталя в школе…

А ротный, в прошлом – пианист,

С женой кружится в вальсе венском…

И небосвод – безмерно чист…

И только птицы над Донецком…

* * *

Россия! Я – Донбасс,

Колени не склонявший...

Не смеющий молчать,

Молю душою всей:

Прими, Отчизна, нас —

Живых… И тех, кто павший…

Как привечает мать

С чужбины сыновей.

Сквозь вёрсты и года

Ненастною порою,

Чрез боль и нищету,

Лихие времена —

Прими к себе, когда

Бессчётной чередою

Шагают за черту

В бессмертье имена…

У Жизни на краю —

Распятый, но свободный

Народ... под пеленой

Трёхполосных знамён...

Прими в свою семью

Никем не покорённый,

Истерзанный войной

Имперский легион!

Мы всё перенесём

С надеждой, что дождёмся,

И, слыша не во сне

Твой долгожданный глас,

Под грозовым дождём

Домой навек вернёмся

Пешком иль на броне…

Прими, Отчизна, нас!..

Виктория Мирошниченко (Луганск)

* * *

У событий есть ночь и есть день,

Есть подкладка, изнанка, лицо.

Есть у гениев злобность и лень,

Притягательность – у подлецов.

Есть в тылу всяких славных властей

Окаянных голов арьергард,

И у каждой из спящих страстей

Есть свой Нельсон и свой Трафальгар.

Есть у каждой строфы свой размер,

А в огне безутешных утрат

Каждый близким своим – Робеспьер,

Каждый сам для себя – Герострат.

У воздвигнутых памятью стен —

Осаждающих яростный стон:

Есть у каждого свой Карфаген,

И для каждого свой Рубикон,

И тихонько шипит на ушко

Каждой Еве назначенный Змей,

И находится слишком легко

Свой Везувий для новых Помпей.

Для волхва – непременно звезда,

А для Авеля – посланный брат,

Непременно для Ноя всегда

Вновь отыщется свой Арарат.

На скрижалях горят письмена,

Остывая с течением дней:

Каждой крепости припасена

Пара-тройка троянских коней,

Непременный для счастья – гефест,

Для Икара – свободный полет!

Есть у каждого собственный крест,

Да не всякий его донесет…

* * *

Мы только первый круг прошли, —

И сдали нервы, —

Рискнув вращением Земли

На круге первом…

Теперь заходим на второй,

Взяв темп andante.

– Что посоветуешь, герой?

Безмолвен Данте.

Пусть сплав амбиций – наш вожак

И кодекс спеси,

Свои сомненья, как пиджак,

На стул повесим.

На круге, на очередном

Расправим плечи.

Повозку совести – вверх дном!

И станет легче.

Вмиг зубы сцеплены и вмиг

Ладони сжаты.

Без путеводных карт и книг,

Без провожатых,

Без пунктов следованья, мест

И без билета…

Что тяготит и надоест —

Уносит Лета!

Безликость сомкнутых рядов,

На душах – камень.

Пусты глазницы городов,

Набитых нами.

И Провидения рука

Дрожит в испуге…

Все обойдется. Мы пока

На первом круге.

* * *

Мы – Донбасс, нам сетовать негоже!

Погасив огни, в кромешной мгле

Боль и горе мы впитали кожей

В двадцать первом веке, на Земле...

Нам в лицо стреляла Украина,

Множила бесславье на бои...

А потом легко, по-братски, в спину

Добивали «близкие» свои:

Все, кто наживался на разрухе,

Разбивал, громил и «отжимал»,

Воровал тушенку у старухи

И спускался зверствовать в подвал...

Будем жить...Не ради звонких мифов —

Жалок сфабрикованный заказ!

Мы соединились с русским миром,

Слов «мама» молвив в первый раз.

Ради тех, кто в плохонькой землянке

Ждал свой первый и последний бой,

Кто вставал с «лимонками» на танки,

Чтоб хоть пядь земли закрыть собой.

Тех, кто раны шил своим и пленным,

Открывал в блокаду закрома,

Кто о сводках сообщал военных,

Свет и воду возвращал в дома,

Кто скончался от битья и пыток,

Без вести пропал в недобрый час...

Видимо «свидомости» избыток

Украина бросила в Донбасс!

Ради всех, кто – верю – не напрасно

Обрели покой в моей земле,

Звездами горят огни Донбасса,

Освещая путь в кромешной мгле.

* * *

Я не люблю пустых зевак,

Бродящих в праздном любопытстве,

На раны города с бесстыдством

Поглядывая просто так.

Слывя заложником в АТО,

Мой город плакал мне в ладони,,,

И не было обид бездонней,

Когда он повторял: «За что?»

Он – не преступник, он – солдат,

Он, не стыдясь своих увечий,

Пытался так по-человечьи

Осмыслить: «В чем я виноват?»

И не прося прощенья, нет,

А просто зубы сжав покрепче,

Набросив камуфляж на плечи,

Он подготовил свой ответ...

Ты пережил со мной грозу,

Мой город, раненая птица.

Храню твой сон, сомкни ресницы,

Смахнув дождинку, не слезу..

* * *

Любовь покинула страну,

А может, землю...

От безысходности вздохнув,

Планета дремлет.

А сны страшны и тяжелы,

И в них упорно

Трясет безумие войны

Штандартом черным.

Заупокойную живым

Там служат мессу,

А разум разъедает дым

Карманной прессы,

И тьма не ведает границ...

Но вдруг однажды

Ворвется стая белых птиц

Лучом отважным

И опояшет шар земной

Теплом и светом.

От колыбели ледяной

Спасет планету.

И вспыхнут дали впереди

Ясней и проще,

Узнают летние дожди

Ее наощупь.

И тихо по аккордам фуг,

Под смех прелюдий

Любовь вернется к нам, мой друг,

Вернется к людям.

Драгана Мрджа (Белград)

Марш

Дон-басс!

Дон-басс!

Дон-басс!

Отголосками – марш войны.

C презрением, с силой – ударом ноги —

                                                           и двери уже снесены.

«Много на вас вины!»

Виновны за слово, виновны за букву,

                                               за то, что остались в живых!

Виновны, и тени, стоящие возле вас —

и их боятся, и их!

Дон-басс!

Немилосердный, оглохший мир смотрит на землю, на нас.

Далеко! И здесь не слышны мне снарядов удары.

Как будто бы цирк покинул мой двор,

                                                           уехав туда, где пожары.

И что я могу? По воле великого Бога мир забывает,

как быстро последний становится первым,

                                               как каждый что-то прощает,

все, кроме капельки детской крови, пролитой хоть раз.

Дон-басс, Дон-басс…

Неужели пойдет брат на брата? Неужели таков итог?

– Нет, ты мне больше не брат,

                                               не род мой, ты мне – никто!

Наши пути разошлись, когда были сорваны маски,

потому что ты хочешь, чтоб меня не было,

потому что не хочешь, чтобы я был,

и смерть посеять повсюду – теперь в твоей воле,

как семенами весной засевали мы прежде поле.

Дон-басс!

Дон-басс!

Знаю, поднимут из пепла добрые руки, стараясь,

школу и почту, дом и крыльцо, и дорогу в мир за сараем,

но не вернет никто детскую жизнь, оборванную сейчас…

Дон-басс!

Дон-басс!

Знаю я все, я сама родилась на распутье

в дальнем краю, что на пути меча,

где гибнет тот, кто его возьмет сгоряча,

но и дитя там гибнет под маминой юбкой.

Дон-басс!

С тобою сегодня делюсь я хлебными крохами,

шахтерскими – вместо подарка, вместо просфоры,

чтобы собравшись с силами к третьей Пасхе,

с сердцем геройским, с верою, без опаски —

мир ваш, распятый, познавший столько горя и слез.

воскрес, как воскрес на кресте однажды распятый Христос.

перевод с сербского – Серафима Славицкая

Елена Настоящая (Луганск)

* * *

Я больше не плачу —

наверное, разучилась

за время, которое нас разлучило

и развело —

по разные стороны баррикад.

Мы больше молчим,

мы не пишем письма,

и где-то в Сети безнадежно виснем,

кому-то назло

постим килотонны пустых тирад.

Затёрты до дыр

и банальны слова о мире,

и мечется время в разбитой летней квартире,

как белка – вперед, и ни круга назад.

И кажется, если его окликнуть,

заставить забыть, заставить отвыкнуть

от мысли, что всё своим чередом,

от мысли,

что всё идёт так, как надо,

что вышла вся кровь, что нет нигде ада,

то можно вырвать кого-то у смерти.

И если кричать хоть немного усердней,

То пуля вернется к тому, кто все начал.

Тогда я смогу.

Тогда я заплачу.

Марк Некрасовский (Луганск)

* * *

День был такой погожий —

Не умирать бы, а жить.

Телом своим прохожий

Младенца успел закрыть.

Плотью своей и кожей

Осколки сумел сдержать.

День был такой погожий —

Не хочется умирать.

Миной лежит убитый.

Рядом убитая мать.

С властью теперь вы квиты —

Не будете «бунтовать».

Нас не поймёт иноземец —

Что же мы за страна?

Надрывно плачет младенец.

Жизнь его спасена.

* * *

Мины свист и все застыли дружно,

Словно смерть нам прокричала «Хальт!»

Каждый знал стоять совсем не нужно,

Но один я рухнул на асфальт.

Взрыв – и птицами летят осколки,

Мёртвых отделяя от живых.

Девушку узнал я по заколке

И не смог я опознать других.

Крепко бутыли обняв руками,

К маме прибежал домой с водой.

Мама с изумлёнными глазами:

«Ты ж, сыночек, стал совсем седой…»

* * *

Владимиру Крислянскому, протоиерею, смертельно раненному при обороне Луганска. Умирая, он молился о спасении луганчан.

Наш город в кольце блокады

Нет дома вне обстрела.