Текст книги "Выбор Донбасса"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 31 страниц)

Annotation

Сборник «Выбор Донбасса» – художественное свидетельство глубинной подвижки в сторону единства русского народа, устремленного к миру, творческому созиданию и счастью людей.

Альманах издан при содействии писателя, ветерана войны в Афганистане, телеведущего Первого канала Артёма Шейнина, Государственного информационного агентства «Луганский Информационный Центр», сайта современной военной литературы okopka.ru

Правда выбора

Поэзия

Влада Абаимова (Оренбург)

Вера Агаркова (Старобешево – Санкт-Петербург)

Алина Башта (Луганск)

Марина Бережнева (Донецк)

Юрий Беридзе (Москва)

Анна Вечкасова (Краснодон)

Людмила Гонтарева (Краснодон)

Анна Долгарева (Луганск)

Григорий Егоркин (Челябинск)

Елена Заславская (Луганск)

Лариса Класс (Луганск)

Виктор Куллэ (Москва)

Лидия Купцова (Омск)

Александр Курапцев (Старобешево – Санкт-Петербург)

Инна Левитан (Израиль)

Наталья Лясковская (Москва)

Наталия Мавроди (Луганск)

Юрий Макусинский (Санкт-Петербург)

Александр Марфунин (пос. Лесной Московская обл.)

Виктория Мирошниченко (Луганск)

Драгана Мрджа (Белград)

Елена Настоящая (Луганск)

Марк Некрасовский (Луганск)

Иван Нечипорук (Горловка)

Виктор Плешаков (Луганск)

Виктор Полупан (Горловка)

Виктория Полякова (Горловка)

Сергей Прасолов (Луганск)

Анна Ревякина (Донецк)

Екатерина Ромащук (Горловка)

Владислав Русанов (Донецк)

Александр Савенков (Горловка)

Светлана Сеничкина (Луганск)

Александр Сигида (Молодогвардейск – Атамановка)

Александр Сигида–младший (Краснодон)

Владимир Скобцов (Донецк)

Вадим Степанцов (Москва)

Александр Сурнин (Краматорск – Луганск)

Вячеслав Теркулов (Донецк)

Елизавета Хапланова (Макеевка – Казань)

Лаура Цаголова (Москва)

Андрей Шталь (Краматорск)

ПРОЗА

Николай Иванов (Москва)

Ирина Бауэр (Донецк)

Ирина Горбань (Донецк)

Иван Донецкий (Донецк)

Геннадий Дубовой (Донецк)

Алексей Ивакин (Одесса)

Андрей Кокоулин (Санкт–Петербург)

Андрей Кузнецов (Луганск)

Анна Матвеенко (Донецк)

Татьяна Маховицкая (Донецк)

Владимир Спектор (Луганск)

Александр Сурнин (Краматорск – Луганск)

Вениамин Углёв (Ростов–на–Дону)

Александр Цыба (Енакиево)

Кирилл Часовских (Крым – Луганск)

Драматургия

Юрий Юрченко (Москва)

Влад Суворов (Ярославль)

Константин Ковригин (Симферополь)

Глеб Бобров (Луганск)

notes

1

2

3

4

5

6

7

8

9

Правда выбора

Время перемен приходит не со сменой вывесок и плакатов, а с глубинным, тектоническим изменением массового сознания людей. Это качественный процесс, неспешный и трудно уловимый для торопливого взгляда, скользящего по ленте новостей.

«Русская весна» только кажется пришедшей неожиданно и даже внезапно. На самом деле она результат, итог суммы сложившихся обстоятельств, где главным было то, что Пушкин называл «мнением народным». Защита своей истории, своего языка, достоинства и будущности – вот нехитрый секрет массового движения русского народа, определенного его направленностью к единству. Чем больше и дольше, чем агрессивней и беспардонней было внешнее давление, тем сильней освободившаяся энергия. И прежде всего духовная!

Время перемен поставило жителей Донбасса на острие выбора политического, культурного, ментального. За сохранение себя в качестве русских им пришлось заплатить страшную цену. Трагедия гражданской войны пришла практически в каждый дом. А на дома непокорных донбассцев с запада полетели снаряды и мины. А на людей шквал огня и лавина лжи. Но, как и в Великую Отечественную, непокорные остались непокоренными.

Содержание и смысл происходящего сегодня на Донбассе лучше всего, точнее и правдивей отражает литература – сокровенное свидетельство человеческих душ и сердец. Это не только свидетельство мужества и испытаний, трагизма и драматизма жизни, её сложности, но и того главного тектонического сдвига в миропонимании людей их общности и единства судьбы. Свидетельство духовной неразделенности русского народа. Об этом говорит каждая строка, каждый художественный образ сборника «Выбор Донбасса». В этом един голос литераторов народных республик и литераторов России одним языком и одним дыханием. И в каждом произведении сборника в стихах, прозе, драматургии – заклинание и мечта о мире, созидании и любви. Мире, который придет после победы. А побеждает всегда Правда. Потому что она всегда только с народом. Так победим!

Владимир Олейник, кандидат педагогических наук, литературный редактор сайта okopka.ru

Поэзия

Влада Абаимова (Оренбург)

* * *

Хоть я была «чужа дитина»,

В голодный девяностый год

Меня кормила Украина,

Не разбирая квот и льгот.

Не помнящие зла – святые,

Не помнящий добра – подлец.

Придет зима, и кровь застынет,

Как стынет Северский Донец.

Когда умру, тогда узнаю,

Где на лугу пасется ко,

Где синеглазка разварная,

Кровянка, хлеб и молоко.

Встает Егор на подвиг ратный,

Услышав с неба трубный глас.

…Где нет войны,

                            где младший брат мой

Не вступит в батальон «Донбасс».

 * * *

И вы, свет знания несущие

Во тьму землянки и скита,

И эти люди, кровью ссущие

В сени тернового куста,

На желтом ситцевом халатике

Рассыпанные васильки,

Премудрой аглицкой грамматике

Обученные Васильки,

Руины древней Украины, и

Весна красна, и ночь нежна...

А родина – она невинная

И невиновная она.

 * * *

Боже, я все отдала бы: талант,

Пряники, дачу, машину, халву,

Если б доверил ты мне автомат...

Боже, я втуне на свете живу.

Но не замай на окошке свечу!

Плачет свеча, словно ангел в раю.

Боже, я не о том говорю,

Боже, я жить на земле не хочу,

Когда на костях не мешает плясать

Иным родовая травма.

Боже, мне стыдно стихи писать

После второго травня.

* * *

Со станции Шевченко

Отходят поезда,

Со станции Шевченко —

Неведомо куда.

Быть может, в стольный Киев,

Где есть бистро, метро,

Где слезы, очи выев,

Вливаются в Днипро.

А может быть, в Одессу,

Где на стволах смола,

Где не читают прессу

Сгоревшие дотла.

А может быть, в Черкассы,

А может быть, в Херсон.

Стоит народ у кассы

И длится страшный сон.

Следят глаза пустые

За стрелкой на часах.

Но ангелы святые

Живут на небесах.

На землю посмотрите

Из белых облаков,

В Россию заберите

Детей и стариков.

Им нечего поставить

В отсек для багажа,

Их некому избавить

От злого грабежа.

Пускай они на полки

Улягутся свои

И спят до самой Волги…

А в Курске – соловьи.

Вера Агаркова (Старобешево – Санкт-Петербург)

* * *

будь осторожен друг

город изрядно болен – в лицах людей испуг

горлом выходит осень горлом выходит муть

будь осторожен – путь

может быть слишком долгим и одиноким – дом

город тебя не ждет люди тебя не ищут

люди надели маски люди заводят пляс

не открывая глаз не размыкая рук не издавая звуков

люди вступают в танцы

будь осторожен друг

призраки где-то тут

все кто включился в пляску все кто надели маски

слишком больны и слепы

город заклеит окна город откроет склепы выпустит вороньё

нет ни тепла ни света нет ни глотка воды

друг не ходи за реку не доставай ружьё

тихо ступай по пеплу

тихо считай следы

* * *

они скажут вам: вечер свят

кто нас помнит, тот будет рад

мы голодные и хромые, мы замёрзшие и нагие

мы из выгоревших окопов, из расстрелянной в лоб пехоты

наши ружья достались небу, наши годы – воде и ветру

наши матери – степь и камень, плачут камни в степи слезами

наши сёстры взрослее лета, вяжут в косы цветные ленты

наши жёны рожают молча, наши дети – подобье полчищ

мы, забывшие род и племя, из костей, из хрящей, из тлена

собираем родное имя —

                            нашей родины —

                                      и не сложим!

оно билось у нас под кожей,

                   оно было на лбы нанесено,

                            но во лбах у нас светят месяцы

в Рождество, ближе к лунной полночи

вам дозвонятся ваши братья, позабывшие мир и свет

братья станут молить о помощи

это мясо – родные мощи, этот голос – шуршанье недр,

                                               эта память – кромешный страх

осторожно снимайте трубки, осторожно дышите в такт

* * *

Ирка, милая, снег идет

ты смеешься и в шубу прячешься…

Помнишь, Ирка? На Новый год

мы купили две пинты пражского

и болтали до петухов

ты срисовывала с открыток

Лондон, Питер, развод мостов

ночью, пьяные от признаний,

мы читали под звук часов

«Сон во сне» и «Путями Каина»…

Всё закончилось, фотка выцвела

стихло эхо былых стихов

в парке, где мы с тобой бродили

снова снег, но по снегу – кровь

грозно пишет свои картины

в год войны, в черный год потерь…

Ирка, как ты живешь теперь?

* * *

Вот оно – время тревоги

время слабых дрожащих рук

лентой красной стянули шею

духота маета испуг

я без крика кричу, не смею

сыну прямо в глаза взглянуть

в круговой беготне зрачка

где-то в сути самой, под кожей,

в долгой памяти ДНК

в шевелении губ «о Боже!» —

липкий ужас грядущей бойни

всех нас сгонят на злую сходню

всех нас пустят под ржавый нож

руки слабнут – и не-воз-мож-но

жить, писать, говорить, любить

время милости, время казни

время помнить и всё забыть

время пить и поить водой

время – лучшая в мире бритва

занесенная над страной

мой сыночек, сыночек мой…

* * *

«Цей дощ надовго…»

Дождь – неистовый, плотный, длинный

холод – лезет за воротник

дождь не стихнет, пока не сгинут

в поле тощие колоски

ветер свалит их, изувечит

ветер вывернет им нутро —

мясо жаркое, человечье

поле русское обожжет

Дождь – блаженный, болящий, стонущий

как юдоль моя – на юру

бесноватая, Богу молится

этот дождь – не пройдет к утру

этот год никогда не кончится

этот град обмолотит рожь

лягут рядом в родное полюшко

брат мой колос и брат мой нож

* * *

Когда-нибудь придется умирать

и в общем надо прекращать стесняться

морщин и живота и лопнувших подошв

и каждого стиха что не похож

на стих

когда-нибудь придется провалиться

в петлю

            и в тень петли

и в тень стены, хранящей тень петли

и тень страны накроет наш погост

на мирном кладбище в немирный год

распустятся цветы как и сейчас цветут

когда-нибудь

                        придется всем уйти

так что же так тревожит ум беда:

когда уйти и главное куда?

нам всё равно не жить а выживать

нам всё равно полынь-траву жевать

и горевать и горечью блевать

и помнить всё

                        и ни-че-го не знать

* * *

Зачем нужны стихи

зачем растет трава и по траве

                                   роса стекает длинно, сонно

и падает на землю как звезда

слова слова слова

торопятся толпятся в глотке

зачем нужны глаза не видящие чётких

граней

зачем так гладко тканный

на плечи свод небесный кладет тяжелый плат

зачем так дивно свят

обычный колокол в обычном сельском храме

и так свободой пьян и свеж тот воздух

которым дышишь трудно через раз

когда ты ранен

                        тишиной

                                   любовью

безумной чехардой безумных фраз

зачем так чист мой лист

и мною же распят

во имя Слова, злого к глупым чадам

зачем добро всегда превыше лжи

                                                           во благо

затем что мы идем и попадаем в такт

неровно дышим говорим некстати

затем что мы с тобой —

                                   пока что – живы, брат

пока что живы и пока что братья

* * *

Всё начиналось помимо воли и слов

по дороге в сельскую школу —

                                   кладбище без крестов

коровы жуют траву прямо с древних могил

я – стриженый мальчик, худенький херувим

трогаю теплое, губами хватаю вымя

мама ты помнишь меня —

                                               как моё имя?

каждый день я собираю капли времени-молока

каждую ночь оно проливается

                                   через дыры в моих боках

каждой луною ко мне приходят усталые братья

поубивать в войнушки, попрятаться в прятки

белых испить капель

теперь их на всех хватит

коровы молча жуют масличный лен

в этих степях мама – все мы Иваны

не помнящие имен.

Алина Башта (Луганск)

* * *

Держи меня за руку – крепко-крепко,

Пусть ночью у нас не звучит канонада,

Пусть летние шорохи, дождь и ветки,

Пусть только не взрывы, не залпы «града»!

Луганск – моя боль, в небе бьют самолёты,

Отпустит и снова... То громче, то тише.

«Как жаль стало песен, – мне скажет вдруг кто-то,

Которых никто никогда не услышит».

* * *

Не прячьте глаз, Бог знает ваши души.

Оставьте лгать, ведь нет на то нужды.

Покажет час, кто искренне был нужен...

И тех, кому вы были бы нужны.

Оставьте страх, он прошлого не лечит,

Оставьте боль, что было – не вернешь.

С собой лишь то, с чем жить вам станет легче,

В один рюкзак сложить, не пропадешь!

И верьте, люди, верьте! Доверяйте!

Узнать свое возможно только так.

Сказал старик: «Вот церковь, а вот паперть,

Не разменяй же злато на медяк!»

Марина Бережнева (Донецк)

ДОНЕЦКАЯ АВГУСТОВСКАЯ

Зноем напившись, ярится бессонница.

Отзвуки «плюсов» бредут по квартире.

Третье уж лето военное клонится

В осень, а всё лишь Е2-Е4.

Клетки-квадраты давно уж пристреляны,

Не говоря о фигурах постарше,

Пешек в размен – ещё полные горсти,

И не испытаны нами все горести,

И не оплаканы нами все павшие,

Те, кто прилёг среди выжженной зелени.

Август асфальтами плавит терпение,

Август – подвешен над минными «минскими»,

В чаше зенита – столпотворение,

Звёзд, перемешанных с душами близкими.

* * *

Когда случится новая зима,

И мир, оцепенев, дождётся снега,

Сжигая в печках старые тома

Июльских дневников,

Из Виннипега

Неспешно к югу тронется обоз

С сушёной рыбой за кубинским ромом,

Между невиданных доселе зимних гроз

Дымы отчизны собирая комом,

Наматывая их на обода,

Потащит за собой,

Чтоб в междулетьи

Их обошла всеобщая беда,

Безумия раскинувшая сети.

Из древних, точно гунны, закромов,

Достав НЗ и пачечку LMа,

Закурят, не увидевши домов,

А только стены, туловом Голема…

Укутанные снегом и плющом

И осыпью усталой штукатурки,

Поужинают вяленым лещом,

И разотрут подошвами окурки,

И повернут,

Чтоб рассказать своим

Увиденное, и, слагая саги,

Смотреть в огонь, глотая горький дым

Чернеющей берёзовой бумаги…

СЕРЕДИНА МИРА

В середине – всегда тесно.

По краям – гораздо просторней.

Ход времён – он порой крестный,

И ведёт нас тропой горней,

Моисеевой тащит пустыней —

Автобаны на нём редки.

По обочинам спят дыни,

Или солнца в цветной сетке.

Но к обочинам – не приближаться,

За побег чтоб не подстрелили,

Это было – скажу вкратце,

Это было – в Москве и Лилле,

В Магадане или под Ниццей,

На Камчатке и Занзибаре —

Ты пытался с толпой слиться,

Но тебе этого не давали.

Потому, что в толпе – тесно,

Потому, что толпа чует —

Ты чужой, – и тебе это лестно:

Это ранит, но и врачует.

Для неё ты – как Тузику грелка,

Или как против шерсти – волку,

Но толпа – всегда скороспелка,

С ней пытаться ладить – без толку,

Лишь оскомины жгут дёсна

От попыток с толпой ладить,

Ты глотаешь её блёсна,

Нагружая на горб клади,

И бредёшь позади чуть и с краю,

От потока, гонимого шагом,

А овчарки времён – лают,

А охранники – пьют брагу...

* * *

У деревенских – собственная гордость!

Прогоним оккупантов городских,

И заживём... Ведь наша Кемська волость

Она для нас, а вовсе не для них!

И что с того, что померли от скуки

Все мухи в ближней лесополосе,

Зато не будут лапать вражьи руки

Того, что нам давно святее всех:

Корову Зорьку – ведь одна осталась.

Пусть молока, зараза, не даёт,

Нам и не надо, тоже, эка жалость.

Зато мы любим всем селом её...

За хлебом в тыл к проклятым оккупантам

Вчера мы посылали наш обоз.

С последними ударами курантов

Пришёл обоз, но хлеба не привёз.

Проклятые враги в коварстве злобном

Споили всех в обозе – вот те на!

И остаётся, римлянам подобно:

– О, нравы! – восклицать. – О, времена!

Юрий Беридзе (Москва)

Побелите хатку

Я капля крови в желтом поле,

блакитно небо надо мной,

и ни над чем уже не волен

я, бестелесный и немой…

Теперь я семо и овамо,

и мне легко, как во хмелю…

Вы побелите хатку, мамо,

бо я уже не побелю…

Не уберёг...

Прилетело на исходе дня —

и не стало друга у меня…

Я приник к земле, но поднимусь,

побегу к воронке, что в дыму,

и среди разрывов и огня

все осколки обойдут меня,

отведёт их милостивый Бог…

Только друга он – не уберёг…

Веселуха

Клюнет пуля на излёте,

не убьёт – не хватит сил.

Весело вы тут живёте, —

медбратишка пошутил.

Это да – веселья вдоволь,

тут ведь все весельчаки,

за веселье платят вдовы,

растрясая кошельки.

За веселье наше дети

тоже платят – и сполна.

Несусветен, лихолетен

выставляет счёт война…

Надежда

И нас убивали, и мы убивали,

и так постепенно мы все убывали.

Но жизнь продолжалась – своя и чужая,

и бабы зубами скрипели, рожая,

в неистовой вере не в промысел Божий,

а в то, что не всех мы, убийцы, положим.

В надежде на то, что, омыты кровями,

застынем у нами же вырытой ямы,

куда полегли превеликие тьмы,

и ляжем вот-вот неубитые мы.

Вина

Приходила нянечка,

лоб отёрла – взмок,

из кармана – пряничек:

угостись, сынок…

Ох, похож на Лёнечку,

Ну, почти точь-в-точь, —

и, всплакнув тихонечко,

уходила в ночь.

Чуял я всегдашнюю

боль в её груди,

и о нём не спрашивал,

ран не бередил.

Без того огромнейшей

полон был виной,

матери напомнивший

Лёнечку её…

Госпитальное

простыни серы как день за окном

тусклы плафоны в палате

то что осталось уже не равно

бывшему что невозвратно

бывшему сплывшему темной водой

в дальние дальние дали

чай госпитальный чуть теплый спитой

это детали

это не самое важное здесь

здесь вообще всё неважно

тычется в окна туманная взвесь

мордою серой и влажной

и неотвязна как будто лишай

мокнущий выцветшей кровью

тычется тычется словно спеша

стать к изголовью

Трубач

Я сдуваю с губы

след сигнальной трубы,

штучный след, штучный,

медно-мундштучный...

Всё, отпела труба,

нынче дело – труба...

Дело, вот дело,

в небо взлетела

не ракета – судьба,

налетай, ястреба,

рви на клочья, трепи,

разноси по степи...

Богово – Богу,

прах – по дорогам,

разбросай там и здесь...

Был трубач —

вышел весь...

А война, горяча,

найдет другого

трубача...

Стране

Если бы тело

твоё живое

кромсали

и рвали на части,

ужас бы миру

небо застил,

мир был бы

в ужасе, видя такое,

видя,

как в смертном оскале

таешь, тонешь

в небытии…

И только собственные

выродки твои

этому бы

рукоплескали…

Вразуми

Господи, вразуми меня

на исходе дня,

хотя бы на исходе

моих строк и мелодий,

таких нелепых,

что нет для них

ни окопов,

ни землянок штабных,

ни простора,

ни темного угла,

ни парусов,

ни худого весла —

только голос мой,

что тих и слаб…

Анна Вечкасова (Краснодон)

* * *

Открой, умоляю, глаза!

Услышь меня! Я же Твой раб

По Образу создан, но слаб.

А слабого трогать нельзя.

Как хочется жить и любить!

Да в небе летит самолет.

Гадаю – в кого попадет?

С тоской понимаю – бомбить...

И взрыв отдается в ногах!

Молю, просмотри на меня!

В осколках и смерче огня,

О, Господи, Яхве, Аллах!

* * *

Грохот! Страшный, дикий, злой!

Вспышки, блики, чей-то вой!

Навзничь, на пол! тру глаза —

Август, ночь... идет гроза...

* * *

До боли сжимаю руки.

В окно проревел раскат.

Сканирую кожей звуки:

гроза, «ураганы», «град»?...

И вновь задрожали стены.

Диспетчер дает добро.

Летим, не включив сирены,

там – раненная в бедро.

Она родилась в рубашке.

Везем её через дым

с бессменным шофером Сашкой,

что стал мне почти родным.

* * *

Возможно, забуду не скоро я:

смертельной объят пеленой

мой город. Осталась «скорая»

у края передовой.

В застывшем безводном мареве

работали за троих.

Смотрели ночами в зарево,

не ведая: кто и чьих…

Последние силы изношены

И думали – смерть обойдет.

Убитый. И ранена. Брошены?

Кто помнит – меня поймет

* * *

Где ты, стая моя, стая белая,

моя дерзкая, гордая, смелая,

где следы твои, верстами меряны,

неужели навеки потеряны.

Голоса, будто струны звенящие,

за игривой луной уводящие —

все бежали на зов оголтелые

по весенней земле волки белые…

Людмила Гонтарева (Краснодон)

* * *

Ветер рвет провода,

с крыш летит черепица,

и скрывает вода

наших улиц границы.

Над степным городком

собирается лихо.

В зазеркалье окон

напряженно и тихо.

Надвигается сушь,

невзирая на грозы.

Мясорубка из душ

на пределе угрозы.

На прицеле – покой,

не задавшийся, в общем.

Мы уходим в запой,

не куем и не ропщем,

и не мелем зерно,

не читаем молитвы…

Мы попали в сезон

мировой шоу-битвы.

* * *

Лечь в траву и закрыть глаза.

Вжаться раной открытой в почву.

Снились алые паруса.

Оказалось – земля кровоточит.

Тих Господь… Только он с креста

видел мир без прикрас и фальши.

Ветер уксусом жег уста,

шли иуды победным маршем.

Сквозь меня прорастет трава.

Мир с войною в хмельном застолье.

Мы теряем в бою слова,

чтоб разлиться немою болью…

* * *

Да пошли вы все со своей светобоязнью

куда подальше! Из грязи – в князи

не получается, как ни старайся:

лебези, заглядывай в глаза, улыбайся,

заходи с лёгким трепетом,

 заваривай чай с корицей…

А рядом, за стенкой, такие же полулица,

полулюди, на полусогнутых, полуправдочки…

День расписан на век вперёд: от этой лавочки,

что у подъезда дома – до заветных

 дверей службы,

где ты гвоздик, винтик, гаечка, но,

 вроде как нужен.

И не вздумай шаг в сторону:

 там великан-мельница.

Можно с ней спорить, что-то доказывать,

 а она вертится

и с треском ломает копья наивные дон кихотов.

Загляни в мясорубку жизни. Тебе охота?

Тебе это нужно? Футболы, борщи, тапочки —

здесь все понятно и как у всех:

 ВСЁ – до лампочки!

Кто-то в ящик почтовый раньше

 подбрасывал письма счастья:

перепиши сто раз – и ты ни к чему не причастен.

Рядом шагали в ногу успех и благополучие.

Те, кто остался без писем, понятно —

 увы, невезучие…

Уже не срабатывает.

                                   Что-то внутри сломалось.

Душа-конструктор нарушена временем.

 Что осталось?

Верить в спасенье, спеша на ковчег,

 что построен Ноем,

или клеить бумажные копья надежды,

 готовясь к бою?..

* * *

Припорошило землю суетой.

В кармане Вечности тревожный холод.

В зрачках столетий заплутал покой,

на афоризмы мир людей расколот.

Бессмысленны и мудрость, и тоска,

что с неба градом-листопадом льется.

Останется ли время для броска,

Чтобы спасти наш мир от миротворцев?

* * *

Меня вчера столкнули с облака

руками матери-земли.

Не нож в ребро, не в лоб – а по боку

досталось лету от зимы.

Ведь говорили – я не слушала,

бесстрашно ноги свесив вниз:

казалось море черной лужею

и родинкою – Симеиз…

Придёт пора печатной осени,

и взрослых строчек листопад —

зачем-то мы на землю посланы,

как в цель – замедленный снаряд.

От перегрузок и увечностей

стих разбивается порой,

чтоб стать в конце начала вечностью,

шагами, шепотом, травой…

* * *

Это было вчера…

Да и было ли это?

Мимо мчат поезда,

и уходят поэты.

А на карте времён

лишь распутье и камень;

нет ни дат, ни имён,

только боль за стихами.

Только горечь и грусть —

все награды пиита.

Что останется? Пусть

будет всё позабыто:

пусть забудется век,

популярность, портреты…

Станет суетный бег

достоянием Леты.

Мы же будем всегда

на планете разлуки,

где живая вода

и сомнения муки,

где средь строчек живёт

кроткий донор печали,

обрывая полёт,

чтоб его замечали.

В переплёте души

не согреть, не согреться.

Но торопимся жить

с перевязанным сердцем…

Анна Долгарева (Луганск)

* * *

Ничего не знаю про ваших

Полевых командиров

И президентов республик

На передовой до сих пор

Шаг в сторону – мины

И снайпера пули

Его звали Максим

И он был контрабандистом

Когда началась война

Ему было тридцать.

Меньше года

Он продержался

Недолго.

Под Чернухино

Он вывозил гражданских

Его накрыло осколком

Мне потом говорили тихо:

Вы не могли бы

О нем не писать?

Все-таки контрабандист

Бандитская морда

Позорит родину-мать

Ее звали Наташа

Она была из Лисичанска

Прикрывала отход сорока пацанов

Ей оторвало голову

Выстрел из танка

Они говорят о ней

Губы кривят

Чтобы не плакать снова

Она была повар и снайпер

У нее не было позывного

Ее звали Рая

Художник

Ей было семьдесят лет

Жарким августом

Перед всей деревней

В обед

Ее били двое

По почкам и по глазам

Черный и рыжий

Искавшие партизан

Она ослепла

Но все-таки выжила

Даже успела увидеть

На улице тело рыжего

...а с тем

Кто предатель

А кому давать ордена

Разбирайтесь пожалуйста

Как-нибудь без меня

* * *

1

друг мой, друг мой

(друже),

Когда вы развернете на нас оружие

(коли запалає сніг)

промедли пару мгновений

(помовч хвилину)

и вспомни меня (звернися до мене),

и помни, что куда бы ты ни стрелял

(пам’ятай, коли будешь стріляти),

у тебя под прицелом будет моя земля

(перед тобою будуть зморщені хати),

у тебя под прицелом буду я – растрепанная,

с черным от боли лицом, как эта земля

(пам’ятай, моє сонце, коли ти стрілятимеш,

бо стрілятимеш в мене, куди б не стріляв).

потому что я – эта земля и ее терриконы,

и ее шахтеры, взявшиеся за оружие.

(пару хвилин зачекай,

а потім все одно,

все одно стрілятимеш в мене, друже).

2

Потому что я – террикон,

                                   сосок на груди земли,

Потому что я – разбитый танк на дороге,

Потому что я —

                        это яблони, что отцвели

и впустую роняли свой урожай под ноги.

Потому что я —

                        этот тощий пацан с Донбасса,

с черенком от лопаты вышедший на автоматы

защищать свою землю

                        от управленцев среднего класса,

защищать ее магию, правду и ароматы.

Потому что я – ребенок, живущий в подвале,

чтобы прятаться от обстрелов,

                                   и еще я другой ребенок,

тот, что спрашивал, куда, мол, руки девали

после того, как взрывом их оторвали,

и улыбки не было, и голосок был тонок.

Потому что я – старушка,

                        идущая в церковь среди блокады,

где по-братски делится собранным с огорода.

Потому что все это я – эта жизнь после ада.

Потому что назад – ни секунды,

                                               ни метра, ни года.

Потому что я – израненная земля.

Так давай же, мой друг,

                                   стреляй же по мне, стреляй.

* * *

Таким, как мы, похоже, не показан

Милонов, бланки, штампы, документы,

кредитный «форд», карьеры горизонты,

уменье четко следовать приказам,

молчать, приспособляться или ждать.

Минздрав уже устал предупреждать.

И даже эскапизм, секрет успеха

тех, кто бежит, отодвигая это,

подальше; бог ролевиков, поэтов, —

нам не подходит. Тут уж не до смеха

и сказок. Мы есть плоть и мы гранит.

И нас одно отчаянье хранит.

Нас аккуратно выдернут из мира,

нас соберут по весям и квартирам,

от пробок в улицах; проколотой брови;

официальных браков без любви;

отправят на войну; подальше, мимо

диванных воинов, которых стонет рать,

поскольку помереть необходимо

бывает, чтоб себя не потерять.

Мы соберемся, где огонь и кровь.

Возможно, с пользой. Это скажут позже

(сейчас не скажут командиры даже),

и двинем дальше, в неба серебро.

Покоя тем и мира, кто ушел.

Мы встретимся. Все будет хорошо.

* * *

В гильзу от АГС помещается 20 грамм

в данном случае – виски. Мы пьем без звона,

ветер с востока хлопает дверью балкона.

Пьем за тех, кто более не придет к нам.

Пьем за любовь, за свою мирную жизнь,

за наше большое будущее, поскольку все мы

относительно молоды;

                        неубедительнейшим «держись»

пытаемся поддержать друг друга на время.

Сентябрь начался, с востока идет гроза,

молчат минометы, автоматы притихли даже.

Один комроты, смотря на меня, сказал,

что мечтает увидеть женщину не в камуфляже.

Здесь земля отверженных,

                                   нам уже от нее не деться,

ветер степной пахнет смертью, мятой и медом.

Мы пьем за любовь, за правду,

                                   за счастливое детство,

пьем не чокаясь из гильз от гранатомета.

* * *

Хороших новостей больше не будет.

Хорошие новости отменили.

Октябрь наступает запахом гнили

и дыма. Листьев осенних груды

слипаются, мокнут под дождь ночной

и превращаются в перегной.

Перечеркнули. Похоронили.

В отчетах указано: нас не стало.

Хорошие новости отменили,

остался последний из всех каналов,

рекомендуют учиться смирению,

рекомендуют учиться принятию.

Полночь и водка, постель несмятая.

Что там сегодня? Мы не смотрели.

Нас отменили, и мы уходим

в небо, и октябри оставляем

тем, кто, возможно, будет свободен,

непобедим и непотопляем,

тем, кто родится сегодня и завтра.

Утро и ветер. Пельмени на завтрак.

Холодно, дымом пахнет в квартире.

Шаг за порог. Патроны в кармане.

Мы растворяемся в этом мире,

и этот мир становится нами.

* * *

В город пришли незваные. Стало тише:

голос и пенье караются по закону,

также не одобряются игры мальчишек.

В город пришли, и в городе стало сонно.

Город стал ноябрем и запахом дыма,

через который ветра иногда обнажат

абрисы старых домов, где сто лет назад

мы хохотали и целовали любимых.

В город пришли незваные, люди в черном,

тени из-за холмов, страшилки из детства.

И затаился город, и хлынули горлом

клочья тумана, глушащие грохот сердца.

Город притих, себя обхватив за плечи.

Встали часы на период полураспада.

Только трава и листья упорно шепчут:

«Мы вам не рады. Мы вам не рады. Не рады».

«Мы вам не рады», —

                                   асфальт говорит беззвучно.

«Мы вам не рады», —

                                   на стенах домов проступает.

С северо-запада туча идет слепая,

город припал к земле, больной и измученный.

«Мы вам не рады», —

                        молчит обезлюдевший дворик,

где рисовали мы солнце и классики в детстве.

Светится город через туман и горе.

Мой Арканар, мой Харьков, моя Одесса.

* * *

Проходили эпохи, генсеки, цари,

разгоняйся же, ветер, и пламя – гори,

саранча проходила и плыли века,

и текли времена, как большая река.

Оставались земля и деревья на ней,

деревянные домики между дождей,

оставалось сплетенье размытых дорог,

оставались сады, что никто не берег,

одичалые яблоневые сады,

оставались старухи да их деды,

потемневший портрет да икона в углу,

черный хлеб да похлебка из лука к столу.

Перемешаны чудь, татарва и мордва,

разгорайся, огонь, разрастайся, трава;

все цари да чиновники тенью пройдут,

ну а мы–то навеки останемся тут,

от курильских морей до донбасских степей

в эту землю врастем и останемся в ней.

И когда ты по черной дороге придешь

через мокрое поле и меленький дождь —

будет теплая печь, будет хлеб на столе,

и не спросят, какой нынче век на земле.

Григорий Егоркин (Челябинск)

СПА-БРА

Мы тащили его сквозь зелёнку —

Не балетных калибров мужик.

А по веткам и стеблям вдогонку

Вжик...

                        Вжик...

Балки, взгорки, подъёмы и спуски...

«Я живой?» «Не несли, был бы труп».

У сержанта под драной разгрузкой

Хлюп...

                        Хлюп...

Тянем ношу – траншейное племя,

До смертельной свинцовости рук.

Автоматным прикладом о темя

Тюк...

                        Тюк...

Прикипели к лопаткам тельняшки,

Льёт напалмовым жаром июль.

Пять минут передыха. Из фляжки

Буль...

                        Буль...

В догонялки играем иль в прятки,