Текст книги "Выбор Донбасса"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 31 страниц)

В утро Телицкий всплыл как с глубины, задыхаясь. Чужие слова, чужие люди. Прочь! Домой, домой! Пока не свихнулся.

Дверь из кладовки в общую комнату была распахнута. Старики и старухи сидели на лежаках, обложенные подушками и одеялами. С одного из окон Свечкин снял фанерный щит, и было светло. Ветер шелестел целлофановой пленкой, закрепленной на раме.

Телицкий сел, нащупал ботинки.

Вчерашний чай в кружке остыл, но и холодный живительно протек в горло. Еще день. Будет возможность, он сорвется и раньше. Хрен ли тут за хосписом наблюдать, за домом престарелых со сторожем?

Телицкий поднялся. Поясница выстрелила болью. Вот же ж! Он поводил плечами, чувствуя на себе взгляды всех жителей комнаты, и натужно выпрямился.

– Доброе утро.

– Да, спасибо, – Телицкий поискал глазами Свечкина. – А где Юрий?

– На улице он, – ответил ему старик, следивший вчера за готовностью гречневой каши.

– Я тоже тогда... – кивнул на полог Телицкий.

Он вздрогнул, когда обнаружил, что ему, наскоро одевающему куртку, молчаливо и не мигая смотрят в спину. Странно смотрят.

– Что?

– Так вы украинский журналист? – прошамкала старуха, которую Свечкин именовал Ксенией Ивановной.

– И?

– Сука! – выкрикнул, надувая щеки, старик с родимым пятном. – Мы таких!.. Я тебя сейчас!

Он заелозил на лежаке, всем своим видом показывая, что вот-вот встанет.

– Я, между прочим, никого не убивал, – сказал Телицкий, осторожно пробираясь к двери. – И вообще не имею отношения ни к СБУ, ни к войскам, ни к батальонам всяким. Я этим не занимаюсь. Совершенно, понимаете?

Ксения Ивановна заклекотала, словно он сказал что-то смешное.

Дурдом! Другие люди! Куда они хорохорятся? Что себе думают? Телицкий скрутил полог и выскочил в двери.

Солнце ослепило его. Он остановился, поморгал, оглядывая из-под ладони буйные заросли сорняков. Горка не колотых чурбаков, забор, огородик с усиками выбивающегося из земли лука.

Свечкина не было видно.

Телицкого на мгновение обожгла мысль, что его интервьюер попросту сбежал, оставив стариков и старух на его попечение. Боже ж ты мой! Все эти слова про заботу, про свет в душе, про тьму на Украине, были лишь отвлекающим маневром. Усыпил внимание – и деру! Двадцать семь километров...

Сука!

На ватных ногах Телицкий выбрался к проезжей части и пошел краем, топча траву и выглядывая вдалеке худую фигуру. Ну, все. Донецкие теперь посчитают, что это он подговорил. Подбил. Сподобил.

Может, самому в бега?

В кустах через улицу затрещало, и, наклонившийся, а потому неопознанный сразу, на дорогу задом выступил Свечкин.

Телицкий едва успел стереть испуг с лица.

– Э-э... Здравствуйте.

– Да, доброе утро.

Свечкин неуклюже повернулся. Из плотно прижатых к груди рук выскочила, шлепнулась в колею картофелина. Телицкий поднял. Картофелина была сморщенная, холодная, с бледными, синеватыми ростками.

– Это откуда?

– Из земли. Здесь если порыться... спасибо, – Свечкин принял от журналиста беглянку и прижал ее подбородком. – Старики говорят, под каждой избой подпол был. Подспорье, знаете, какое? Банки, конечно, многие померзли да полопались, но вот картошка там, свекла, если подпол остался относительно целым... Первое-то время, скажу вам, только запасами Ксении Ивановны да Людмилы Захаровны спасались. Теперь уж, наверное, что-то только по счастливой случайности раскопать можно.

– Но вам, смотрю, везет, – сказал Телицкий.

Они повернули к дому.

– Это я с дальних домов перенес. Извините, у меня сейчас все...

Свечкин, не договорив, засеменил к крыльцу, но, как он не торопился, длинный морковный палец все равно выскользнул из его рук.

– Выпало! – крикнул в спину ему Телицкий.

Но Свечкин, потеряв еще что-то (луковицу?), уже исчез за дверью.

Телицкий повертел морковь в руках, хотел выбросить, но передумал. Вдруг лишит последних витаминов?

Небо было чистое. Дождь, если и пролился, то ночью и слабый. А как пыжился! Как густел тучами! Вот-вот, сейчас-сейчас...

Как Петр Алексеевич просто!

Телицкий усмехнулся. Ох, СБУ на меня нет. Так ведь больно за Украину. Что из нее выращивают? Гомункулюса. Все говорят на русском и его же запрещают.

Дурдом.

Хорошо, еще статьи не требуют на мове писать. Он ведь и двух слов связать не сможет. Впрочем, глядя на отдельных депутатов...

Да провалились бы они все!

Телицкий порылся в карманах и вытащил мятую пачку, упрятав на ее место морковь. Три целых сигареты, две ломаных. Пока живем.

– Алексей, – выглянул из двери Свечкин.

– Что?

– Нам бы вынести...

– Сейчас, – кивнул Телицкий, мысленно желая всем передохнуть.

Не покурить спокойно! Найдут дело.

Полог был завернут к притолоке, на пороге Телицкого встретил лежак, на котором, нахохлившись, уставилась в пустоту совиными глазами Ксения Ивановна. Свечкин приподнимал лежак с дальнего конца.

– Давайте вынесем, Алексей, – сказал он.

– На улицу?

– Разумеется.

Телицкий взялся за дощатую перекладину. Не слишком тяжело, разве что неудобно – доска резала ладонь.

– Заворачивайте, – показал головой Свечкин.

Телицкий забрал вправо. Боковина лежака уперлась в косяк и скрипуче выгнулась.

– Так не пройдем.

– Пройдем, – сказал Свечкин. – Я вытаскивал и один.

– Ну, не знаю.

– На себя потяните.

– Сейчас, перехвачусь.

Телицкий взялся за перекладину снизу.

– Тяните.

– Тяни, балбес! – вдруг скрипуче сказала сидящая на лежаке старуха.

Телицкий потянул.

Сантиметров тридцать маневр выиграл. За Свечкиным замаячили лица ждущих своей очереди переселенцев.

– Сейчас приподнимите, – сказал Свечкин.

– Высоко?

– От балбес! – прокомментировала старуха.

Телицкому захотелось оставить лежак вместе с ведьмой в проходе. Он не носильщик, в конце концов!

– Вы же грохнетесь! – сказал он, надувая щеки и подставляя колено под перекладину.

– Ты тащи.

– Я тащу.

Телицкий поднял свой край, Свечкин довернул, и лежак действительно прошел из дверей в двери, слегка мазнув корявой ножкой по рейке, исполняющей роль наличника.

– Теперь налево, – сказал Свечкин на крыльце.

Телицкий повернул, но, оказалось, в другое лево, неправильное. Ксения Ивановна была готова лопнуть от его тупости.

– Налево!

Сообразив, Телицкий взял правильную сторону, и они вынесли лежак на солнце, на участок расчищенной земли и поставили рядом с одноногим столиком.

– Вот так, – сказал Свечкин.

Ксения Ивановна умиротворенно легла.

– Солнечные ванны? – ухмыльнулся Телицкий.

– Почему нет? – пожал плечами Свечкин. Он помог старухе расправить и подоткнуть одеяла. – Пошли за следующим?

– И так каждый день? – спросил Телицкий, обстучав ботинки о крыльцо.

– Когда просят.

– Кошмар!

– Ну почему же?

– Вы же не нанимались...

Свечкин посмотрел на журналиста.

– Как вы думаете, почему я это делаю?

– Видимо, потому что вам это поручили, – сказал Телицкий. – Возможно, эти старики – условие вашего освобождения.

– И что бы вы сделали на моем месте?

Телицкий посмотрел на далекий лес, прозрачный, едва обросший листвой.

– Наверное, сбежал бы.

– Жалко мне вас, – сказал Свечкин.

Они зашли в дом.

Обитатели двух следующих лежаков предпочли выбраться на улицу на своих двоих, и вытащить легкие деревянные сооружения ни Свечкину, ни Телицкому не составило труда. Макар Ильич и языкастая Людка, прижимая одеяла к груди, посеменили за ними наружу.

– Юра, – подала голос Ксения Ивановна, – соку бы сюда.

– Сейчас, – кивнул Свечкин.

– А хорошо! – сказала, устраиваясь на лежаке, Людка.

– Когда не бомбят, всегда хорошо, – вздохнул Макар Ильич.

Пациенты на выезде.

Телицкий все больше не понимал Свечкина. Возится, как с маленькими. Камер, что ли, скрытых понатыкано?

Заимевший на журналиста зуб, награжденный родимым пятном Всеволод покидать комнату отказался наотрез. Лысый Михаил Степанович проявил солидарность и настоял, чтобы подтопили печь, холодно.

Их лежаки они сдвинули к стене, чтобы добраться до худой и бледной старухи, все еще сжимающей в кулаке бумажку, отданную водителем Колей. Она почти не шевелилась. Только один приоткрытый глаз и жил.

– Беритесь, Алексей, – сказал Свечкин. – И осторожнее.

– Я понял, – сказал Телицкий.

– Мария Никифоровна, не пугайтесь, – предупредил Свечкин старуху.

– Меня Бог... хранит, – ответила та, поклекотав горлом.

– Я взял.

Телицкий поднял лежак. Пятясь, он медленно прошел в дверной проем. Свечкин чуть завернул в сторону. Руки у Телицкого устало заныли. Он едва не выпустил перекладину.

– Дьявол.

Старуха неожиданно села. Шея ее оказалась замотана бинтом в коричневых йодных пятнах.

– Не зови сатану, – сказала она Телицкому.

– Я понял.

– Сатана на Украине.

Телицкий вздрогнул.

– Вы ложитесь, Марья Никифоровна, – сказал Свечкин.

– Ушел Бог, сатана тут как тут.

Старуха легла.

– Все будет хорошо, – проговорил Свечкин.

– А еще б не хорошо, – отозвалась Марья Никифоровна. – Праведников встретил Господь у Врат Небесных. Остальным – Страшный Суд.

Повозившись, они вынесли ее наружу, соседкой к остальным. Свечкин подал Ксении Ивановне прихваченную бутылочку сока.

– Что теперь? – спросил Телицкий.

Возня со стариками ему уже казалась безумной, бессмысленной и бесконечной. Он не медбрат, не нянечка, не военнопленный, в конце концов.

Ладно бы еще свои родители. За мамой сестра присматривает – и слава богу. Подай, принеси, накорми, сготовь, вымой. Свихнуться можно.

Он и ездит-то к матери на квартиру поэтому все реже раз от разу. По телефону спросил: все хорошо? И ладно, и дальше денежку зарабатывать.

Даже если не хорошо...

– Что? – Телицкий, задумавшись, пропустил реплику.

– Принесите воды, – повторил Свечкин.

– Откуда?

– Колодец вон там, под крышкой, – показал на тропку к бурьяну Свечкин. – Только будьте осторожны, там бортиков нет. Сруб своротило, а ворот я кое-как приспособил. Возьмите.

Он подал Телицкому мятое жестяное ведро.

– А вы?

– А я пока полы буду мыть.

Телицкий скрипнул зубами.

– И много воды нужно?

– По минимуму – два ведра. По максимуму – еще ванну наполнить.

Ванну! Они тут баре!

– И где ванна? – спросил Телицкий, заходясь внутренней дрожью от ненависти ко всему вокруг, к небу, земле и людям.

– Там, – Свечкин показал на дальний от дороги угол дома, обсыпанный землей.

– А интервью?

– После обеда. Сначала обед, потом я ваш.

– Хорошо.

Телицкий поколебался, но ведро взял. Сделали мальчиком на побегушках!

Он по тропке углубился в бурьян, больше всего желая запулить ведро в воздух и пойти прочь куда-нибудь в сторону Украины.

Старичье смотрело в спину.

Ну, да, потому их во двор и вынесли, чтобы следить и контролировать. Хитрожопость донецкая вся тут. Чуть что не так – давайте сигнал, Юрий!

Зеленую ракету! По журналисту, по врагу!

Колодец был прикрыт щитом из серых досок. Колода ворота сидела на низких козлах. Телицкий размотал цепь, посадил ведро на крючок, сдвинул щит. Ловись, рыбка.

Вода блеснула глубоко внизу, через два, кажется, бетонных кольца. Сука, не свалиться бы! Он отпустил ведро.

Дум-м-брям-м! – зазвякало, застучало в стенки.

Цепь размоталась, послышался негромкий плеск. Телицкий схватился за железную ручку ворота, и козлы заходили ходуном.

Ведро поднималось с великим скрипом и весило, казалось, килограмм под двадцать. Наконец показалось, повисло, и Телицкий, не отпуская ворота, потянулся за ним свободной рукой.

Зря.

Дернина, будто живая, поехала из-под ноги, и долгую (все, господа хорошие) секунду он балансировал на бетонном ободе, уже видя себя вместе с ведром и цепью летящим на дно колодца.

Как устоял, хрен знает.

Подтянул ведро, снял с крючка, отступил, подступил, изучая миновавшую его глубину. Любопытно же! О-у, есть там кто?

И только после этого сердце дернулось, в ноги напихали ваты, и Телицкий выполз из бурьяна на полусогнутых. В голове выстраивались фразы исключительно из мата и междометий.

Воды принеси...

Сейчас бы принес. Еще бы и шею свернул. А не свернул бы, так все равно поломался. Упал и ведром накрылся.

Рука тряслась, и вода плескала налево и направо, будто на освящении нечисти – обильно, купно. Изыди. Изыди.

Телицкий запнулся на крыльце и омыл водой доски, принес в дом едва половину от начального объема.

– Юрий, куда перелить?

– А видите, ведро стоит? – ответил Свечкин.

Голый до пояса, он работал шваброй у фанерной перегородки. Темная вода бежала от тряпки, вымытый пол поблескивал.

– У вас там грохнуться можно – только влет, – сказал Телицкий. – Я сам чуть сейчас...

– Вы уж осторожнее, – сказал Свечкин.

– Там хоть перекладину, что ли...

– А поищите доски за домом, может, найдутся подходящие.

– Я? – удивился Телицкий.

– Вам же сподручнее.

– Вы думаете, у меня других дел нет?

– А есть? – повернулся Свечкин.

Телицкий посмотрел в карие бесхитростные глаза, плюнул и, выходя, со злости грохнул ведром о косяк. Баун-нг!

– Товарищ журналист, – окликнули его от вынесенных лежаков.

Не одна напасть, так другая!

– Что?

– Вы не могли бы нам помочь?

Похож, похож был на отца Макар Ильич, а со своей просьбой обратился невпопад. За такие подходы хотелось уже в морду бить.

– Не мог бы, – резко ответил Телицкий. – У меня – ведро.

– А вы на обратном пути чайку нам захватите.

– Наверное, с чашками?

– И сахаром, – добавила бойкая Людка.

– Юру зовите, – сказал Телицкий, – Юра вас обслуживает. Я и воду-то вам по своей доброй воле ношу, не нанимался.

– Балбес! – каркнула Ксения Ивановна.

– Да хоть кто!

У колодца Телицкий раздраженно достал телефон и, прикрывая экран ладонью, попытался рассмотреть, есть ли связь. Связи не было. Заряд батареи к тому же показывал всего одно деление. Завтра гавкнется. А он, Телицкий, кукукнется.

Впору молиться на водителя Колю, чтоб доехал и увез. Это ж понятно теперь, что у Свечкина за просветление – знает, как припахать.

Телицкий посмотрел на бетонное кольцо, на след своего ботинка и, бросив ведро, пошел в обход дома за доской. Подальше от отдыхающих.

В бурьяне доживала свое разломанная теплица, попрятав в траве куски целлофана, прибитые ржавыми гвоздями к рейкам. Обогнув ее, он наткнулся-таки на ванну, предлагаемую к заполнению. Чугунный монстр возвышался на кирпичах, подложенных под коротенькие ножки. Доминантный самец, ни дать ни взять. Брюхо чернело копотью, белая эмаль внутри потрескалась и облезла.

Телицкий прикинул, какая прорва воды необходима, чтобы залить ванну до краев. Ведер двадцать. То есть, литров двести. Он же сдохнет, пока наполнит. Ой, пожалуйста, если вас не затруднит...

Хрен вам всем!

Лично он никому ничего не должен. Он еще ведро принесет, ну, ладно, может десяток в ванну закинет. Гуманитарная помощь, так сказать, чтобы не говорили, что украинские журналисты ни на что не способны.

Обойдя дом, Телицкий заметил груду досок, сваленных без всякого порядка. Некоторые были с гвоздями, некоторые держались вместе, прибитые поперечинами, часть темнела опалинами. Видимо, Свечкин, как крохобор, натащил отовсюду. А что власть донецкая, куда смотрит, ау! Могла бы и помочь.

Телицкий свернул одну доску, отбраковал, длинная, взялся за другую.

Что за люди? – думалось ему. Полгода уже непонятно чем занимаются, а проложить мосток, чтоб элементарно не сверзиться вниз, не в силах. Выше их разумения. Все дядю ждут, что он придет, разберет, по головкам погладит.

Уроды немощные.

Подальше бы от вас, пода... Телицкий сморщился от наплывшей вони. Ну, ясно, выгребная яма прямо под домом.

Он торопливо переворошил кучу, выдернул три доски, сбитые наискосок четвертой, видимо, часть двери, и поволок их к колодцу.

Шевелил траву ветер. Подкараулив на углу, солнце брызнуло в глаза, и несколько мгновений Телицкий шагал вслепую.

И все! – звенело в голове. Все!

Он сбросил доски поперек бетонного кольца, попробовал ногой – чуть пружинят, но вроде бы вес держат.

Ведро закачалось на крючке и, оббив дно о крайнюю доску, ухнуло вниз, в прохладную тьму. Телицкий закрутил ворот в одну сторону, потом в обратную. Поймал стальную дужку в пальцы. Значит, одно он уже отнес, это второе. А считать надо обязательно, он в Донецке потом предъявит.

Чуть перекосившись, Телицкий зашаркал к дому. Ведро жестяным боком, прикасаясь, холодило голень.

– Вы не свалились там? – спросила его Людка, поднимая голову с подушки.

– Нет, – выдохнул Телицкий.

– А мы уж хотели Юру звать. Колодец– то глубокий здесь. Думаем, вдруг вы утопли. Или сломали чего.

– Спасибо за заботу.

– Вы чаек по доброй-то душе на обратном...

Телицкий остановился.

Колкие слова так и вертелись на языке. «Сука старая» – было самым приличным словосочетанием. Лежат они, разлеглись...

– Христа на нем нет! – сказала Мария Никифоровна. – Убийца он!

Вздрогнув, Телицкий с ведром подступил к лежакам.

– Я ни в чем не участвовал, – процедил он, чувствуя, как пылают щеки. – Ни в чем! Нигде! Мне вообще похрену! И область ваша тоже! Как хотите. Вы – сами по себе и я – сам по себе. Я ни с кем не воюю!

– А что вы тогда здесь делаете?

Похожий на отца Макар Ильич, нацепив очки, смотрел на Телицкого подслеповатыми глазами. Мир дробился по краям толстых линз.

– Ничего, – сказал Телицкий, отворачиваясь, – воду ношу.

– Вот и носи, сынок.

– Вот и ношу!

Свечкин успел вымыть всю комнату и возил шваброй уже у самого порога.

– Куда? – спросил Телицкий.

– В кастрюлю, – показал Свечкин. – И в бак, что останется. Нет, погодите, у вас ноги грязные.

Он отобрал у Телицкого ведро.

От стены, не мигая, смотрел Всеволод.

– Я не воевал, – сказал ему Телицкий.

Всеволод сжал кулак.

– Я журналист, – сказал Телицкий. – Вы слышите меня? Этим враждебным отношением вы никому лучше не сделаете. Тем более, что всюду декларируется курс на сближение, на общее единение какое–то.

Свечкин перелил воду в кастрюлю, стоявшую на печи.

– Всех вас... – процедил вдруг Всеволод, краснея трясущимся лицом. – Всех вас в землю, в ад, в самое пекло!

Ненависть его была оглушительной.

– Вот спасибо, – холодея, сказал Телицкий, – а я вам воду тут...

– Не слушайте его, Алексей, – сказал Свечкин.

Он наполнил стоящий на табурете бак едва на треть, вода, во всяком случае, закончилась быстро, и передал ведро журналисту.

– Еще? – глянул исподлобья Телицкий.

– Если можно.

– Там, во дворе, чайник просят.

– Возьмете?

Телицкий нехотя кивнул.

– А чашки я им сейчас вынесу, – сказал Свечкин.

– Они могли бы и сами.

Свечкин улыбнулся.

– Алексей, они старые, им тяжело.

– А я? – повысил голос Телицкий, снимая горячий чайник с подставки. – Мне, получается, легко? Просто порхаю!

– У вас что, родителей нет?

– Есть, мать. Желает донецким и луганским гореть в аду, вот как этот ваш... – Телицкий дернул подбородком в сторону Всеволода.

– Простите ее, – сказал Свечкин.

Просветленный!

– Да бог с ней, – сказал Телицкий. – Я уже не обращаю внимания. Так, звоню иногда, интересуюсь, жива ли. Пойду я.

Он вздохнул, досадуя на то, что, возможно, наговорил лишнего, и выбрался наружу. Молча бухнул чайник на стол и завернул к колодцу.

Еще одно ведро.

Мышцы плеча заныли от непривычного напряжения. Ворот скрипел – да-вай, да-вай. Телицкий давал. Выловил, отцепил, понес.

Свечкин оделял стариков чашками.

– Я бак придвинул к порогу, – сказал он. – Сразу и лейте.

– Деньги бы с вас брать, – выдохнул Телицкий.

– Украина пенсии зажала.

– Да я так.

Телицкий зашел в дом, сдвинул плечом полог и, оставляя грязный отпечаток, встал одной ногой на тряпку. Желтый эмалированный бак вобрал ведро воды и не подавился.

– Эй, господин украинец, – позвал лысый Михаил Степанович с лежака.

– Я – журналист, – сказал Телицкий.

– Да мы знаем. Ты объясни, чего вы за нас цепляетесь?

– Я – не цепляюсь.

– Разве ты не украинец?

– Украинцы все разные.

– А кто ж нас бомбит тогда?

– Не знаю, я не участвую, это без меня. Понимаете, без меня! Не коснулась мобилизация! Не скачу, не стреляю!

Михаил Степанович наклонил голову, выпятил губу.

– Точно украинец.

– Вы знаете... – Телицкий стряхнул грязь с ботинка на чистый пол. – Мне воду носить надо. Между прочим, для вас.

– А совести нет.

– Вы сговорились что ли? – взорвался Телицкий. – Это я разве виноват, что у вас тут ни света, ни хрена нет? Что вас все бросили, и только Свечкин надрывается и обихаживает эту богадельню? Блаженный выискался тоже! А где власть ваша? Где эти... Захарченко, еще там... Где? Я вот здесь, а они – где?

– Алексей, – Свечкин, появившийся за спиной, тронул его за плечо.

– Да идите вы! – дернулся Теплицкий. – Я-то что?

Он выломался из тесных сеней на крыльцо, плюнул, в последний момент сдержал руку – а так бы взлетело ведро в зенит и ухнуло вниз, на отдыхающих. Потом приписали бы подлое преступление против жителей Донбасса.

В бурьяне, у колодца, ему стало полегче.

Дергало сердце: вот какого хрена претензии – к нему? Он – Порошенко? Яценюк? Климкин? Кто там еще?

Трава успокоительно шелестела: забудь. Завтра ты уже будешь в Киеве. А эти старики, Свечкин, водитель Коля останутся дурным сном. Пути разойдутся, и ты просто вычеркнешь командировку из памяти.

Он устало поднялся.

Дзон-н! – поехало ведро. Что бы ни говорили, а воды он им наносит. Чтоб захлебнулись. Полную ванну!

Телицкий представил, как Свечкин сгружает в гигантское чугунное корыто всех этих немощных любителей свежего воздуха, сверху еще Всеволода на лежаке, а снизу, потрескивая, начинают одеваться ярким огнем дрова. Тепло ли вам, девицы? Тепло ли вам, старые?

Да, кровожадно, да, апокалиптично. Довели.

Ведер десять Телицкий относил на автомате – крутил ворот, снимал с крючка, шел к ванне, отпихивая тепличный целлофан, и вливал воду в ненасытную утробу. Свечкин мелькнул было на периферии зрения, но ничего не сказал. Мог ведь сыронизировать, мол, чудо чудное, украинец – и работает.

Хотя сам он тоже... Или он уже не украинец? Перепрофилированный украинец? Переобувшийся в прыжке?

Воды в ванне словно и не прибавлялось. Пробка вроде бы держала. Насмешливо плавали по поверхности листики и травинки.

Телицкий вспотел.

Он сделал еще четыре ходки, уже задыхаясь и на подгибающихся ногах. Чугунный монстр наконец соизволил заполниться на треть. Телицкий даже похлопал его по черному боку, безбожно пачкая руку.

Распогодилось. Небо сделалось синим, светлым. В него бессильно пыхала дымом печная труба. Где-то далеко бухнуло, но Телицкий даже не обратил внимания. Ну, бухнуло. Мало ли придурков на свете?

Пот полз по лбу и по щекам, ветерок остужал кожу.

Телицкий стоял и смотрел, как лежат старик и старухи. К ним вышел услужливый Свечкин, поставил на стол баночку гуманитарного варенья, подсел к Марие Никифоровне. Она, приподнявшись, обняла его за шею.

А не геронтофил ли он? – подумал Телицкий.

Но все оказалось проще – Свечкин подхватил старуху под колени и на горбу потащил ее в дом.

Я – маленькая лошадка, завертелось у Телицкого в голове.

Нет, это от души. Он их, наверное, и в туалет и по прочим делам так таскает. Еще бы за раз двоих брал. Особая областная кавалерия. Нет, такси. А сейчас я покажу вам наши достопримечательности...

И-го-го!

Телицкий шагнул к колодцу.

– Алексей, – услышал он голос Макара Ильича, – вы не могли бы...

Это был подлый, прицельный, беспощадный вопрос в спину. Интересно, можно ли накрыться ведром и отползти туда, где бурьян погуще?

– Да? – выдохнув сквозь зубы, повернулся Телицкий. – Вы тоже претендуете на перевозку на закорках?

– Нет, что вы! – отклонился на лежаке Макар Ильич. – Я за Ксению Ивановну попросить хотел. Вот ее бы...

Телицкий вздрогнул. Ему почему–то вспомнился Гоголь с его «Вием». Ездила, ездила на честном парубке Хоме Бруте ведьма, пока не заездила.

Перекреститься что ль?

– Я лучше воду, – криво улыбнулся он. – Сейчас Юрий появится, отнесет, как он умеет. А я с лежаками подключусь.

Вдалеке бухнуло снова.

– Вот чего они стреляют? – подняла голову Людка и выпростала руку из-под одеяла. – Вот чего? – она направила ее ладонью в небо, словно обращаясь к кому-то там живущему. – У них расписание или так лупят? Или пьяные там все? Они по кому бьют?

– По Горловке, кажется, – сказал Макар Ильич.

– Зачем?

– Дьяволы, – подала голос Ксения Ивановна. – Вот и весь ответ.

Телицкий предпочел вернуться к колодцу.

Перевернул ведро, сел, достал сигареты. Закурил, наблюдая сквозь бурьян, как появляется блаженный Свечкин и подхватывает Ксению Ивановну. Ее он бережно понес на руках, видимо, не уверенный, что она удержится на спине.

Телицкий скривил рот.

Сука, подумалось ему. Какое, к чертям, интервью? Что спрашивать-то? Не хотите ли вернуться? Ага, хочет он, аж торопится! Каким видите свое будущее? Что пожелаете читателям нашей газеты? Дружите ли вы с головой?

Телицкий выдохнул дым и понял вдруг, что тошно ему вовсе не от вопросов, которые надо задавать, а от предполагаемых ответов.

И ведь не ясно, кто будет выглядеть идиотом.

Он затянулся. Вопрос: а такие ли они другие? Все люди разные. Свечкин – просветленный. Бусыгин – сука. Старики – слабые.

Нет, все же донецкие и луганские – упертое дурачье. А мы тогда? Может мы тогда... Если с другого ракурса?

– Алексей!

Телицкий вздрогнул и поднялся.

– Что?

Свечкин махнул ему рукой.

– Давайте лежаки занесем.

Лежаки были пусты. На столе, в окружении чашек, топорщила золотистый край распотрошенная пачка печенья.

Обтирая носки ботинок о траву, Телицкий подошел. Они взялись за перекладины.

– Много наносили? – спросил Свечкин.

– Ведер пятнадцать.

– На ванну около сорока нужно.

Телицкий стукнул каблуком о крыльцо.

– Кому нужно?

– Им, – качнул головой на дверь Свечкин.

Телицкий промолчал. Синхронно приподняв лежак, они втиснули его в дверной проем.

– Ну а кто, если не мы? – спросил Свечкин.

Одеяло упало, Телицкий едва не наступил на него.

– А других нету?

– Видите же.

Они поставили лежак у печки. Свечкин вернул одеяло на место. Старики и старухи, рядком сидящие за придвинутым столом, ели вареную картошку, кто ложкой, кто руками. У Марии Никифоровны размотался бинт и лежал в миске экзотическим гарниром. У Всеволода в жуткие складки сбивалось родимое пятно. В двух банках краснели маринованные помидоры.

Вышли за следующим лежаком.

– Не понимаю, с какой радости, – сказал Телицкий, – никто ж ничего, ни Россия, ни Захарченко. Какой-то мазохизм.

Свечкин вдруг светло улыбнулся.

– Я расскажу. Они лягут после обеда, и у нас будет время.

– Я надеюсь.

Они занесли и расставили лежаки. Запахи еды мешались с запахами лекарств, белья и слабого, идущего от полов лимонного аромата.

– Перекурим? – спросил Телицкий.

– Вы идите, я сейчас, – сказал Свечкин.

– Ясно.

Телицкий вышел на крыльцо, подставил лицо нежаркому солнцу, ощущая, как мягкая усталость разливается по плечам. Наносился. Обслужил. И где хоть слово благодарности? Жди до морковкина заговенья.

Курить расхотелось.

Телицкий достал телефон и побрел к дороге, пытаясь поймать хоть одно деление на значке связи. Мимо и мимо.

Он свернул, поднялся из низинки в разбомбленную пустоту. Не ловило. А к вечеру, пожалуй, и разрядится.

Телицкий зигзагом прошел чуть дальше, и деление вдруг вспыхнуло и погасло. Шаг назад, шаг в сторону – ничего. Он поднял трубку над головой, прошел назад к домам в низинке.

Загорелось.

Почему он набрал номер матери, а не редакции – бог знает. Видимо, среди стариков подныла душа: она-то там как, без тебя? Забыл?

– Мам?

В телефоне шипели помехи.

– Алло?

Голос матери был резок. Он представил, как она, привстав на кровати, хмурит лицо, пытаясь разобрать сквозь шипение, что ей говорят.

– Мама, это Леша. Как ты?

– Я – хорошо, – несколько отстранено сказала мать. – А ты где?

– Я в командировке, на Донбассе.

Телицкому приходилось кричать, он почти физически ощущал, как слова продираются сквозь расстояние.

– Где?

– В командировке! Под Донецком!

– Убивай их, – сказала вдруг мать. – Они не достойны... Это другие люди... они сами... дох...

Связь прервалась коротким гудком.

– Алексей.

Телицкий обернулся, пряча телефон в карман.

Свечкин, стоящий у одноногого столика, показал ладонью на расставленные тарелки.

– Пообедаем?

– Да, – кивнул Телицкий, возвращаясь, и смущенно объяснил свою отлучку: – Матери звонил.

– Дозвонились?

– Нет.

– Здесь плохо ловит.

– Я понял. И электричества нет, не зарядиться.

– Подкиньте чурбачок, – попросил Свечкин.

– Ага.

Подпнув один чурбак Свечкину и взяв из кучи второй себе, Телицкий запоздало сообразил, что куда-то сюда вчера вечером мочился.

В тарелках лежало по три небольших картофелины, по куску тушеного мяса из банки, в осколках жира, и по помидоринке.

– Не густо, – сказал Телицкий, обтирая ладони о джинсы.

– Чем богаты.

Свечкин подал ему тонкий ломтик хлеба.

– И хлеба у вас – в обрез, – констатировал Телицкий.

– Завтра Николай привезет.

– А вы как наседка.

Свечкин пожал плечами.

Несколько минут они молча ели. Картошка уже остыла, а мясо так и вовсе было холодным. Помидорка понравилась Телицкому больше всего.

– В зоне разграничения нас покормили гречневой кашей, – сказал он. – А в Киеве стало много бомжей.

– Бывает, – сказал Свечкин.

– Мне кажется, мир катится ко всем чертям.

– Умирает то, что должно было умереть.

– Вы про Украину?

– Про то, во что она превратилась.

– Хорошо, – Телицкий отставил тарелку, – во что же она превратилась? Во что я превратился вместе с ней?

Свечкин посмотрел на него, сосредоточенного, напружинившегося, своими теплыми, светлыми глазами и подвинул бутылку минеральной воды на ноль-пять литра. Телицкий скрутил колпачок, отхлебнул из горла.

– Ну же. Честно.

– Вас никогда не пытали, Алексей?

Телицкий на мгновение задохнулся.

– Кх-что?

– Всеволода вот пытали, – тихо проговорил Свечкин. – Он увидел, как нацгвардейцы тащат к себе в грузовик двух девчонок и сказал фашистам, что они фашисты. Ну, его, значит, ногами отбуцкали и погрузили тоже, всех вместе отвезли.

От копчика к загривку Телицкого продрал холодок.

– Мы рядом стояли. Они в четырех домиках, мы в поле, в палатках. Их человек пятьдесят, нас сорок при пяти гаубицах. Все свои, ходили друг к другу.

Лицо у Свечкина осунулось.

– Пил я тогда много, – сказал он с глухим сожалением. – Поймали, мобилизовали, оформили, приставили подносчиком снарядов. Мне что? Майдан! Свобода! Украину не любите? Ночью лупим куда–то, днем пьем. Как в дыму...

Он накрыл ладонью глаза, отнял. Телицкий поразился, какой болью вдруг сжало его лицо.

– Мы же и сюда куда-то лупили. Не знаю... Весело было, придурку. Орешь: «За ридну Украину!», вокруг такие же черти скачут, скалятся, гаубицы бухают, двадцатикилограммовые гостинцы шлют. Думаешь, по войскам?

Свечкин усмехнулся.

– Это не пропустят, – сказал Телицкий.

– Дальше рассказывать?

– Да.

Свечкин повертел в пальцах пластиковую ложку.

– Там уже и не просыхаешь. Голова гудит, голоса шепчут, тебя все время тащит куда–то, как на чужих ногах, а земля из-под них выворачивается, будто тоже участвует в этом... в конкурсе «Кто не скачет, тот москаль». У гвардейцев чуть в стороне погребок был вырыт, яма листами железными накрыта и землей присыпана. Электричество, печка-буржуйка, койки деревянные. Пыточная. Тропка еще такая, натоптанная...