Текст книги "Окопники"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 39 страниц)

Однажды, незадолго до выхода в море на боевое задание, наш корабль стоял в Ваенге у причала, а на другой стороне причала стоял эсминец «Деятельный». И вот мы в море. Вскоре соединились с транспортами для их конвоирования. Идем с погашенными огнями. Глубокая темная ночь. Сильный мороз. Море штормит, и корабль постепенно обледеневает. Покрылись сплошным льдом леерные ограждения, обледенели и отяжелели, грозя оборваться провода антенн. Все свободные от вахт на верхней. палубе обкалывают лед. Я на вахте внутриэскадренной связи, при которой работаю на УКВ радиотелефоном. Прошло более 8 часов, как мы в море. В радиорубке мягкий свет, тепло и уютно. Ничто не напоминает о том, что творится за бортом. В наушниках радиостанции негромкий шумок. И вдруг в этой, казалось, мирной спокойной обстановке раздался как бы сильный металлический удар по нашему корпусу. Мы уже знаем – значит, где‑то недалеко произведен подводный взрыв, ударную волну от которого почувствовал и наш эсминец. Через короткое время в наушниках раздался взволнованный голос. «Корабль торпедирован, торпеда попала в район второй турбины, пытаемся укрепить водонепроницаемые переборки и завести пластырь, чтобы закрепить пробоину». Я тут же обо всем этом доложил на мостик командиру. Рация «Деятельного» молчит. И вдруг снова голос в эфире: «Водонепроницаемая переборка не выдерживает напора воды, пластырь завести не удалось, вода поступает очень интенсивно, корабль потерял ход и погружается. Начинаем опускать спасательные плавсредства. Прощайте, товарищи». Это были последние слова радиста. Мы увидели, как на одном из спущенных катеров зажгли огонь, чтобы их было видно, но корабли, не обнаружив подводной лодки, продолжали ходить противолодочными курсами. Остановиться для спасения было смерти подобно, корабль сразу же становился мишенью для необнаруженной и находящейся где‑то рядом немецкой подводной лодки. Через некоторое время огонь погас, и все погрузилось в сплошную темноту. Радиолокационным и аккустическим установкам лодку обнаружить не удалось. В чем дело, почему ее не слышно? Возможно, она легла на грунт и ждет пока один из кораблей остановится и приступит к спасательным работам. Но боевым корабельным Уставом кораблям запрещена остановка, пока не обнаружена и не уничтожена вражеская лодка, иначе может быть поражен любой остановившийся корабль. Радиолокатором наблюдаются только корабли конвоя. Через 50 минут после торпедного поражения локатор прекратил показывать «Деятельный». Корабль пошел ко дну. И все же одному из наших кораблей удалось спасти 7 человек, всего семерых из двухсот членов экипажа. Это были сигнальщики, рулевые и старший помощник командира корабля, то есть те, кто ушел с корабля самыми последними. Они были на мостике до тех пор пока корабль не стал погружаться почти вертикально и тогда они сбросили спасательный понтон, сели в него и отошли от борта погружавшегося корабля. Командир с мостика не ушел и утонул вместе с кораблем. Сесть на понтон он отказался, считая это бесполезной мерой, но оказалось, что когда они немного отошли от тонущего корабля, мимо, выполняя противолодочный зигзаг, проходил один из наших эсминцев, который услышал крики, находящихся на понтоне моряков, рискнул остановиться и поднять их на борт.

А жизнь продолжалась, до конца войны было еще далеко, и еще много боевых эпизодов отложилось в памяти об этих грозных годах. Однажды в составе экипажей эсминцев «Разумного» и «Дерзкого» мне довелось участвовать в уникальной операции, которая называлась свободным поиском вражеских подводных лодок. Глубокой темной ночью идем с погашенными огнями. Наш «Разумный» ближе к берегу, а «Дерзкий» чуть мористее. В это время суток вражеские подлодки обычно всплывали на поверхность для подзарядки своих аккумуляторов. Боевая задача состояла в том, чтобы имеющимися средствами радиолокации и акустики обнаружить их и уничтожить. Первым фашистскую лодку обнаружил «Дерзкий». В это время я находился на вахте и принял от «Дерзкого» сообщение по внутрн– эскадреиной связи: «Вижу подлодку визуально на очень близком расстоянии. Выхожу на таран». Обнаружил он лодку перед самым свои носом и у него не было другого выхода для атаки кроме тарана. И командир повел корабль на таран. Перед этим он дал команду повесить над лодкой осветительные ракеты и было хорошо видно, как корабль своим носом врезался в подводную лодку, сбавил ход и даже застрял в ней, хорошо были слышны автоматные очереди. Там шел настоящий ближний бой. Потом было видно как «Дерзкий» дал задний ход и отошел от лодки, она сразу же скрылась под водой, а он снова пошел в атаку и теперь уже сбросил на протараненную лодку серию глубинных бомб, после чего на поверхности появились обломки этой лодки. 3 эту же ночь и наш экипаж запеленговал лодку локатором, она сразу же погрузилась под воду, тут же обнаружили ее акустической установкой, после чего вышли в атаку и сбросили несколько серий глубинных бомб. Вскоре увидели большое соляровое пятно и всплывшие обломки, что подтвердило, что наши бомбы достигли цели. Через некоторое время потопление лодок подтвердила и наша разведка. А чуть позже газета «Правда» сообщила, что «корабли Северного флота уничтожили две подводные лодки противника».

Потом было много еще других эпизодов, других ратных дней, и память цепко держит события тех лег. День Победы я встретил в Мурманске, когда служил на американских тральщиках, которые мы привели на Северный флот из США в начале 1945 года. Для меня война в тог день не кончилась.

С наступлением мирного времени началась боевая работа для тральщиков. Во время войны и нами, и нашими союзниками, и нашим противником были установлены многочисленные минные заграждения. Причем все минные поля были строжайшим образом засекречены. И вот после войны все карты с минными постановками легли на стол победителей, районы минированных заграждений были во всех международных лоциях объявлены запрещенными для мореплавания, и каждая страна – победительница в своих территориальных водах должна была ликвидировать минные поля и открыть эти районы для мореплавания. Эту колоссальную работу должны были осуществить боевые тральщики или, как их называли моряки, «пахари» моря. До самой демобилизации в 1950 году, долгих пять лет продолжалась эта работа. И после она велась еще несколько лет. Очень много минных полей было на главных морских путях в Арктике. Тральщики – «пахари» моря – действительно по много дней буквально круглосуточно «пахали» на море.

И это была не просто будничная мирная работа. Все пять лет после войны были ее продолжением, так как мы вели боевое траление, которое для нас, его исполнителей, несло смертельную опасность.

Мне за время моем службы пришлось, особенно во время войны, попадать в разные ситуации, но никогда я, даже в мыслях не думал, что погибну.

28 июля 1972 года во время памятной встречи на Соловках, в один нз счастливейших дней моей жизни, глядя на счастливые лица моих товарищей – бывших юнг, я понял, что флотская жизнь и закалила и воспитала людей, сделала их намного богаче духовно, щедрее, добрее и еще тогда я подумал, и это чувство не покидало меня потом никогда, о том, что если бы мне пришлось выбирать свою судьбу заново, я выбрал бы только этот путь и никакой другой.

Годы идут. Морская слу жба давно позади и возможно я что‑то упустил, что‑то забыл, но все это второстепенное, главное же – события и люди, открывшие так много для меня, навсегда останутся в моем сердце. На Соловках в те памятные дни 1972 года я встретился со своим прошлым, со своей юностью, увидел многих своих товарищей, услышал их рассказы. Передо мной пронеслись судьбы моих друзей и, может, только тогда впервые я понял, что от самого человека зависит насколько насыщенной будет его жизнь, какой курс изберет он для жизненного плавания, как воплотит он в свою жизнь, все то, что было заложено в него флотом, морем, будет ли до конца он предан морю. А море – море не обманет. Оно должно сделать тебя Настоящим человеком.

Соловецкие юнги выполнили свой воинский долг перед Родиной. Всюду, где бы ни сражались, они показывали образцы мужества и воинской доблести, в огне боев закаляли свои характеры.

По разному сложились житейские судьбы моих юных друзей. Одни из них погибли, отдав свою жизнь «не ради славы», – ради жизни на земле. Другие по окончании службы разъехались, кто домой на свою родину, кто на большие стройки страны, а кто и подался учиться уму – разуму в вузы и техникумы.

Последняя наша встреча произошла в Мурманске в Доме офицеров, куда со всех частей и кораблей привезли воспитанников школы юнг, отслуживших по 7–8 лет на флоте. Мы подлежали демобилизации, и Мурманский Дом офицеров был пунктом сбора доя погрузки в эшелон для демобилизованных моряков. Многие из нас увидели друг друга впервые после окончания школы на Соловках. Почти сутки перед погрузкой провели мы вместе, и это было прекрасное время. И вот мы, как восемь лет назад, снова в теплушке с нарами и печкой посередине вагона, по мы уже не те, которые ехали сюда в далеких 1942–1943 годах. В эшелоне ехали домой бывалые матросы, знающие себе цену, ехали в незнакомое, но влекущее к себе будущее. Вот уже позади осталась Мурманская земля – земля работящих и думающих людей.

Прекрасно сказал о нас бывший юнга Валентин Пикуль: «До сих пор я иногда ду маю о себе, как о юнге. Это высокое и почетное звание дает мне право быть вечно молодым. Юнгам флота не угрожает старость».

Несколько дней пути и вот я сошел с поезда на станции Бузулук. Здесь живет моя мать, и здесь мне суждено начать новую незнакомую мне гражданскую жизнь.

Но на этом не окончились мои встречи с морем. Мне предстояла новая встреча с юностью. Я был приглашен на празднование 50–летнего юбилея школы юнг. Наконец подошел этот день, 24 июля 1992 года. Короткий перелет, и я в Архангельске, городе моей юности, на судне «Свирь». У трапа нас встречают бывший комиссар школы юнг капитан I ранга Сергей Сергеевич Шахов и сын нашего начальника школы юнг вице – адмирал Ю. И. Авраамов. Нарядно одетые юнги готовятся к праздничному построению. Наконец колонна их выстроилась на причале. Звучит команда, и мы рассаживаемся по автобусам. Мы едем туда, где впервые столкнулись с флотской жизнью. Здесь мы участвуем в торжественном открытии мемориальной доски, на которой золотистыми буквами высечены слова: «Здесь в 1942 году была открыта школа юнг ВМФ». Затем торжественное собрание в Архангельском доме моряков. В зал внесено боевое знамя школы. Никто не забыт и ничто не забыто. На призыв Сергея Сергеевича Шахова почтить минутой молчания память павших героев – юнг зал отозвался звоном серебра и бронзы медалей – это встали те, кто носил высокое звание юнги флота. Вечером мы на судне идем на Соловки. Разговорам и воспоминаниям нет конца. Утром торжественное построение на корме судна. Команда – «Матросам, старшинам, офицерам действительной службы и находящимся в запасе колени преклонить, флаг приспустить!» Все преклоняют колени, звучит траурная мелодия, под которую в море опускают два венка памяти. А потом на берегу у каменной стены Соловецкого монастыря, там, где уже

несколько лет стоял памятник погибшим юнгам – бывшим морякам, воспитанникам единственной в нашей стране Соловецкой школы юнг от имени Российского правительства были вручены боевые награды – медали Ушакова.

И всякий раз, когда я беру в руки эту самую дорогую для меня флотскую боевую награду и смотрю на якорь с цепью на лицевой стороне медали, я вспоминаю свои корабли, как будто вижу их наяву. И сегодня бороздят моря старые мои знакомые «Разумный», «Гремящий», «Грозный», «Громкий», правда, это не те корабли, что были кораблями моей юности. Теперь это совершенно другие ракетные и противолодочные корабли, но и сегодня, когда я их вижу наяву, мне вновь хочется сказать словами Валентина Пикуля: "Там, где клубится пар над теплынями Гольфстрима, там, где ветер раскачивает воду, вздымая ее до мостиков, – там прошли, сверкая бортами, корабли моей юности.

Юность на эсминцах – не зря проведенные годы.

С этих узких и теплых палуб, залитых мазутом, я научился строже смотреть по сторонам…

Теперь мне пятьдесят, и мне не снятся корабельные сны.

Где они, легкокрылые корабли с широкой трубой, продутой сквозняком ревущих, как г роза котельных отсеков? Где они, эти лихие наездники морей, которые из мрака полярной ночи, из любого ненастья вынырнут, поразят и опять сгинут во тьме, свистя обтяжкой антенн и такелажа?

Мне уже не снятся сны моей юности.

Увы, не снятся.

Но стоит закрыть глаза, и я снова вижу их как наяву. Вот идет горделивый и статный днвизион – один.

Строем фронта, порывист и резок, следует дивизион– два: «Разумный» и «Разъяренный» во главе с лидером «Баку». Режут волны как лемехами плугов, и стылая вода отваливается на сторону, отступая прочь с пути ветеранов.

За ними – «Доблестный», «Дерзкий», «Достойный».

В ярком сиянии дня проходят корабли моей юности. Как мальчишка, я снова хочу кричать от восторга: – Это они… это они! Я люблю их, эти корабли, любовь моя к ним неизбывна как и все, что любишь по – человечески – чистым сердцем».

БУЯЛОВ Иван Сергеевич

Родился в 1921 году в крестьянской семье. В десять лет потерял родителем, воспитывался в колхозе. Работал пастушком, ездовым, трактористом. Закончил семилетку, переехал в город Краснодар, работал литейщиком на заводе «Октябрь».

В 1939 году посгупил в Краснодарское пехотное училище и успешно его завершил за десять дней до начала войны. Войну встретил у стен Брестской крепости в должности командира зенитно – пулеметного взвода. Командовал стрелковой ротон. В октябре 1941 года был назначен командиром стрелкового батальона в легендарной 6–й стрелковой дивизии. С ней прошел по полям боев Белгородчины, Орловщины, Брянщины, Белоруссии, Воронежа, Украины. В Корсунь – Шевченковском сражении командовал подвижным отрядом кавалерии, артиллерии, подразделении автоматчиков и пулеметчиков.

Перенес зри тяжелых ранения, контузию. Награжден орденами и медалями. Ему присвоено звание Почетного гражданина Харьковской, Кировоградской и Николаевской областей. Окончил Усть – Лабинское педагогическое училище, а в 1953 году Краснодарский государственный учительский институт, инвалид Великой Отечественной войны 2–й группы.

Более пятидесяти лет работал педагогом в школе и в Кубанском государственном университете.

В настоящее время является председателем Совета ветеранов шестой стрелковой Краснознаменной Орловско – Хинганской орденов Красного знамени и Суворова второй степени дивизии. Член Краснодарского городского комитета ветеранов войны.

* * *

ЗАПИСКИ КОМБАТА

Взвод зенитных четырехствольных или как говорили счетверенныx пулеметов «Максим» оказался весьма грозной силой в составе групп 6–й стрелковой дивизии в районе Брестской Крепости. Для отражения атаки пехоты и авиации это было мощное оружие.

Я не раз при налете вражеских самолетов сам становился за пулемет и всегда убеждался в действенности его огня. После тяжелых боев одну из уцелевших установок счетверенных пулеметов сняли с повозки и закрепили на полуторке. Получилось так, что этот пулемет оказался единственным на всю дивизию, выходившую из окружения. И, чтобы показать врагу, что мы вооружены, приходилось беспрерывно переезжать с одного места на другое. Благо, что местность была лесистой. Шум мотора и постреливание создавало иллюзию нашего надежного вооружения.

В напряженных боях мы не заметили, как наступила осень. Дивизия начала получать пополнение. Из групп стали формироваться роты, батальоны и полки. Я командовал уже стрелковой ротой. Как‑то перед вечером заглянул к нам командир дивизии полковник М. Д. Гришин. Подошел ко мне, поздоровался, сказал: «Придется тебе, старший лейтенант, принимать командование батальоном 84–го стрелкового полка».

Это было так неожиданно, что ошарашило меня. Мне веда только двадцать лет. На командира взвода – роты я подходил, но батальон… Это ведь почти пятьсот – шестьсог человек, полсотни командиров, люди старше меня по возрасту, званию. Я попытался отказаться. Зашел к председателю партийной комиссии В. и. Воробьеву, рассказал ему о своих сомнениях. Выслушал меня Василий Никитич внимательно и сказал: «Смотри, старший лейтенант, как работает командир полка, учись у него, а за возраст и звание не беспокойся, это придет само собой».

Первые уроки в должности командира батальона я провел в трудных условиях зимы 1941–42 годов, сдерживая танковые атаки врага, при острой нехватке даже стрелкового оружия. В таких условиях 6–я стрелковая дивизия приняла участие в Елецко – Ливенской операции. К исходу дня 26

декабря дивизия выщла на реку Тим в районе Вышне Долгое и перешла к обороне до конца марта…

…20 июня 1942 года войска противника перешли в наступление. Прорвав оборону дивизии на реке Кшень, они устремились на Касторное – Воронеж. Мы вынуждены были отступать в разных направлениях: одни – на Касторное, другие – на Старый Оскол. К исходу 5–го июля линия фронта подошла к окраинам Воронежа.

Командующий фронтом приказал командиру дивизии перебросить части дивизии в восточную часть Воронежа (Придачу), занять оборону на широком фронте.

Пока полки дивизии с боями отходили к Воронежу, я должен был сформировать отряд из своего батальона и спец– подразделений дивизии и направиться форсированным маршем в район Придачи – пригорода на восточном берегу реки Воронеж. Комиссаром батальона назначили капитана Орджоникидзе, племянника бывшего Наркома СССР Серго Орджоникидзе.

Снялись мы с позиций на заре и целый день, пыльный и знойный, шли без передышки. Переходили Дон вброд где‑то в районе Семилук. Брод показал нам один из местных жителей, сам перешедший первым от берега до берега. В это время у брода на западном берегу собралось большое количество отходивших солдат и обозов. Справа в предвечерней дымке слабо был виден семилукский железнодорожный мост. Раскаты взрывов сотрясали землю, накал боя заметно нарастал. Согласно приказу наш путь отхода лежал сев^)нее Воронежа на Отрожку. Раньше я не был в Воронеже и здесь впервые увидел величавые и неповторимые сосновые рощи, светлые пригородные здравницы и больничные городки.

От прибывшего к нам офицера оперативного отдела штаба дивизии узнали свою дальнейшую задачу: занять оборону на восточном берегу реки Воронеж. Мы должны были с танковым батальоном, в составе трех машин, держать оборону на этом участке до выхода из окружения основных сил дивизии. Для усиления отряда были собраны все бойцы и командиры из вышедших вспомогательных подразделений. Вот в таком составе мы несколько дней сдерживали напор врага, стремившегося занять Придачу. Вначале нам удавалось сдерживать натиск противника. Малочисленный отряд защитников Придачи не мог организовать сплошной оборонм на таком большом участке. При отсутствии артиллерии очень большая роль отводилась имеющимся в нашем распоряжении танкам. Они круглые сутки не глушили моторы и появлялись там, где угроза была наиболее вероятной. И устояли только благодаря мужеству и отваге танкистов.

Через два – три дня из немецкого тыла начали выходить наши полки. Немцы заметили прибытие пехоты и огневых средств на участке дивизии и, опасаясь нашей контратаки, решили взорвать мост. Мы приняли все возможные меры дтя охраны моста и подступов к нему. Однако имеющихся сил было недостаточно. Еще через два дня оборону у моста полностью заняли наши полки, а мой батальон должен был оставить свой участок обороны и перейти на новый рубеж. В ночь передачи участка обороны, когда надзор за мостом был несколько ослаблен, немцы заминировали его и перед рассветом взорвали.

…Наши части, вышедшие из кольца, сумели сохранить основные силы. Поэтому дивизия сразу перешла от обороны к наступлешпо. Под сильным артиллерийским огнем противника форсировали реку Воронеж и закрепились в районе Вогресовского моста и дамбы, откуда потом начали развивать наступление на город. В это время на северном склоне Вогресовской дамбы прямым попаданием крупнокалиберного снаряда в штаб первого стрелкового батальона 125 полка были убиты комбат, все командиры штаба батальона. Командир дивизии приказал мне объединить мой батальон с первым батальоном и войти в подчинение командира 125 полка на правах стрелкового батальона. Днем в пойме реки всякое движение прекращалось. Только южнее Вогресовского моста под прикрытием обрушившихся в воду мостовых ферм была натянута проволока от берега до берега, получилась «канатная» переправа, и ею пользовались только в исключительных случаях и преимущественно ночью. Немцы, видимо, все же хорошо просматривали ее и поэтому постоянно обстреливали. Сидеть на этом плацдарме под мостом было невозможно да и бессмысленно Потери наши росли. Нужно было идти в город.

Собрал нас к себе командир полка на левом берегу (его штаб находился в многоэтажном доме на углу Сталинского проспекта и начала Вогресовской дамбы) и поставил задачу штурмом взять Чижовку. Саперные подразделения должны были сделать проходы в минных полях и проволочных заграждениях противника. Командир полка пообещал мощную артиллерийскую поддержку. До этого мы достаточного количества артиллерии на своем участке никогда не имели.

Майор Куракин совсем недавно был политруком роты и командиром батальона, но в одной из операций на подступах к городу Ливны он проявил себя умелым и отважным командиром, и вскоре его назначили командовать стрелковым полком. Отдавая приказ о наступлении, он напомнил о боеприпасах и продовольствии.

С приближением темноты мы занялись подготовкой к наступлению. Ночь выдалась туманная, темная. К рассвету к началу атаки все было готово. Началась артиллерийская подготовка. За проволочным заграждением, в немецких окопах, по улице Свободы, от разрывов снарядов стояла сплошная стена огня и дыма. Но вдруг над нами как‑то по– особому зашипело, а потом один за другим разрывы потрясли всю округу. От неожиданности мы прижались к земле, а ее трясло, как при землетрясении.

– Что это? – спрашивали бойцы.

– Крупнокалиберная, наверно, – отвечал я.

Артподготовка прекратилась внезапно, как и началась. В туманной пелене взметнулись несколько ракет. Это был сигнал атаки. И я впервые увидел, как вся атакующая цепь поднялась, спокойно одолела заграждения, и у самых домов прокатилось «ура». По атакующим не ударил ни один выстрел. Такого никто не ожидал. Врываясь на улицу Свободы, я вначале подумал о замешательстве в окопах противника. Мы быстро прошли улицу Свободы, взяли церковь, и я решил заглянуть в немецкие блиндажи.

– Неужели немцы разгадали наш замысел и отвели солдат на запасные позиции?

В первом блиндаже я обнаружил группу немцев. На мой крик «Хенде хох!» они молчали и даже не шевелились. Я подошел к первому, легко толкнул его, он повалился на пол. Присмотрелся – они были мертвы. Как потом мы узнали, обработать передний край помогли реактивные установки, проходившие испытания па нашем участке, которым наши бойцы дали ласковое имя «Андрюша». Это была простая установка. Ее агрегат чем‑то напоминал крестьянскую борону. Устанавливался он прямо на землю зубьями вниз. На этот агрегат укладывался ящик со снарядом. Полозья, по которым снаряды вылетали, закреплялись прямо в ящиках. Попавшие к нам в плен немцы говорили: «Рус домики бросал». Преимущество же «Андрюш» было в их мощной взрывной волне, которая вызывала смертельную контузию.

Батальон быстро продвигался вперед. Вскоре кончился овраг, а атакующие вторглись в район Розариума. Еще четверть часа – и мы на улице Кирова. Вдруг повернувшийся назад Орджоникидзе молниеносным ударом свалил меня в известковую яму и навалился на меня сверху. В этот миг вокруг все загудело, озарилось светом.

– «Катюши», – как бы виновато объяснил комиссар.

Я повернулся посмотреть, как далеко мы ушли, и, увидев знакомые языки пламени, понял: нас приняли за немцев и дали залп по нас. Действительно, мы очень быстро и далеко прошли. Я попытался установить связь с соседями. Соседей близко не оказалось, они далеко отстали. Немцы стали нас обходить с флангов, и нам пришлось с боем отойти.

…Бои за Чижовку особенно ожесточились, когда по фронту прошел слух, что в район Придачи прибывает танковый корпус генерала Пушкина.

Наши наступательные бои, не дававшие покоя врагу, вынудили его активизировать ответные действия. Как потом мы узнали, до немцев гоже дошел слух об ожидании на нашем участке танкового пополнения, и они решили любой ценой сорвать наше предполагаемое наступление. Над Придачей все чаще стала появляться «Рама». Пользуясь слабостью нашей противовоздушной обороны, она буквально заглядывала в каждый окоп, в каждую коробку разрушенного дома. Немцы осмелились атаковать наши позиции ночью, что раньше делали очень редко. Вражеские поисковые группы стали чаще просачиваться в наши боевые порядки, рвали линии связи, нападали на наше охранение.

Но особенно много неприятностей нам приносили немецкие бомбардировщики. По заведенному у них порядку, каждое утро появлялась «Рама». После тщательной разведки она улетала, а через полчаса над нашими позициями повисали два – три десятка пикировщиков, и начиналась бомбардировка. Черные с крестами и неубирающимися шасси одномоторные стервятники выстраивались гуськом и один за другим шли на цель. При этом один бросал мелкие бомбы, другой обстреливал из пулемета, а третий, пикируя, включал сирену. Это были психические атаки, рассчитанные в первую очередь на моральное подавление наших воинов. Атаки повторялись ежедневно с интервалами в 20–30 минут уже третью неделю. Зарывшись в землю, мы потерь почти не несли, и мы как‑то уже привыкли к этим налетам.

Обстановка осложнялась активизацией действий противника не только с воздуха, а и на земле и днем, и ночью. Не оставалось времени для отдыха, некогда было поспать. Измученные бессоницей, бойцы падали в изнеможении. Нужно было что‑то предпринимать. И выход был найден.

По предложению Орджоникидзе, во всех подразделениях создавались четверки из бойцов и младших командиров. В каждой четверке один должен спать в любой обстановке, а его товарищи в это время должны нести службу. И положение быстро начало изменяться. Вот только у командного состава долго ничего не получалось, не хватало времени на отдых, потому, что некем было заменить командиров взводов, рот, батальона.

В это время здание строительного института наполовину оказалось в руках немцев. Такое соседство и особенно в здании главного корпуса создавало много неудобств. Трудно было своевременно доставлять пищу, боеприпасы. Нередко ч^эез оконные проемы и потолочные провалы мы взаимно обменивались одиночными, а то и целыми связками гранат. Мы старались выбить немцев из этого здания и всего квартала, немцы тоже предпринимали атаки против нас, но успеха не имели. Нередко в здании, как в довоенное время, по вечерам слышалась музыка. Через усилитель передавалась то русская, то немецкая речь. Это начинали свою работу агитаторы из политотдела дивизии, или немцы вели свою пропаганду. А однажды вечером за стеной, в аудитории, где находились немцы, мы услышали плач ребенка и женские голоса.

– Что это? – переглянулись мы с Орджоникидзе.

– Жди, комбат, очередной провокации, – сказал комиссар.

Прошла еще пара часов. Когда же летнее солнце упряталось в туманном закате, фашисты начали действовать. Громкий голос в ночной фронтовой тишине передавал очередную провокационную речь. Человек говорил по – русски, без усилителя, но его было слышно, потому что все было рядом. Он требовал немногого. Оставить здание и двор института, убрать огневые точки и далее последовал ультиматум: если мы этого не сделаем, фашисты обещали казнить несколько советских женщин и детей, находящихся в здании института, голоса которых мы так хорошо слышали. Всякое мы могли ждать от фашистов, но то, что они жизнью советских женщин и детей выторговывали у нас удобные позиции на передовой, мы не могли поверить.

А когда наступило утро, в проеме одного из окон на выставленном бревне мы увидели висящую фигурку мальчишки. Ему было всего 12–13 лет. Значит, свою угрозу фашисты выполнили. Это зверство вызвало священную ярость у бойцов, удвоило ненависть к врагу.

Жажда мести за убийство ни в чем не повинного ребенка, за мучение женщин и детей, собранных в главном здании института, не покидала нас. Тело мальчика продолжало висеть в квадратной глазнице окна.

В это время капитан Орджоникидзе, согнувшись калачиком на битом кирпиче под лестничной площадкой, дрожащим от гнева голосом, излагал свой план карающей операции против фашистов. Это была операция местного значения, и мы ее решили провести ближайшей ночью. С наступлением темноты я собрал к себе командиров рот и поддерживающих подразделений. План комиссара понравился всем, но, зная наши возможности, мало кто верил в его успешный исход: уж больно малыми силами мы собирались провести ночную операцию. Я собрал основные силы во дворе института. Они должны были неожиданно атаковать врага с криком «ура!», а затем при поддержке минометов и пулеметов очистить двор и прилегающий к нему квартал от фашистов. Наш ночной бросок для немцев оказался неожиданным. Они не думали, что русские решатся на штурм в эти дни. Мы в считанные минуты достигли намеченного рубежа. Противник отступил, оставив на поле боя несколько убитых солдат и офицеров.

Утром мы сняли повешенного фашистами мальчика и похоронили маленького героя во дворе института под старым каштаном, так и не узнав его имени. Женщин и детей, которых немцы пригнали в институт для шантажа, они успели увести, и о их дальнейшей судьбе мы ничего не узнали.

Обстановка на фронте продолжала накаляться. Слухи о нашем предстоящем наступлении дополнились желанием наступать, и нам уже слышался где‑то в тылу нарастающий гул моторов. «это они, наши танки," – думали мы все и ждали приказа о наступлении. Но меня беспокоили немецкие самолеты. Мы зарылись в землю, и нам были не страшны ни бомбы, ни пулеметы, ни вой сирен. Я думал о наших танках, слышал, что танкисты получи™ несколько машин, но в бой пока их не вводили и на западный берег не перегоняли.

Пойма реки Воронеж между Придачей и Чижовкой очень хорошо просматривалась с обеих сторон. И хотя бон уже шли в районе Розариума, днем в долине никто не ходил.

По меркам войны, с комиссаром мы были уже давно знакомы. В самых тяжелых условиях он был всегда рядом, мог в любое время меня заменить, поддержать, выполнить любое поручение. Он был прекрасный учитель и воспитатель. В своем родном селе Гореша Орджоникидзевского района Грузии работал он учителем. Учительствовал бы и дальше, но над Родиной уже сгущались тучи войны, Александр решил пойти в армию. Закончив Брянское военнополитическое училище, он встретил войну в числе первых. Был несколько раз ранен, но после выздоровления возвращался в свою 6–ю Краснознаменную дивизию.