Текст книги "Окопники"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 39 страниц)

Курсант снял вещмешок, бережно положил на него одну винтовку, другую приставил к ноге, выпрямился и обратился к Кареву:

– Разрешите отлучиться на пять минут?

– Куда? – строго сдвинул брови Карев.

– Навестить земляков. Они здесь, в доте лейтенанта Берестова.

– А – а… А я думал, в туалет. У меня, брат, на этот счет строго. Все по расписанию… – Обернулся к курсанту, разрешил: – Идите! – Проводив его нахмуренно – подозрительным взглядом, вдруг улыбнулся каКОй‑то своей мысли. – А ты

знаешь, какая краля сегодня передо мной появилась… – Карев от удовольствия даже прищелкнул языком.

– И просила запомнить свой голос? – насторожился

Иван.

– Не только голос… Фигурка у нее, я тебе скажу…

Со стороны противника, из‑за подожженных вечерней зарей туч, вынырнул немецкий самолет – разведчик. Он летел так низко, что можно было различить головы летчиков.

На рокот мотора выскочил Бугорков:

– До чего же обнаглели!

И вскинул к плечу винтовку.

Не успел Иван крикнуть «отставить!», как хлестнул выстрел. Трассирующая пуля пролетела перед самым носом «рамы». Самолет взвыл, сделал горку, пролетел вдоль фронта, развернулся над селом и улетел.

– Как можно! – возмутился Карев.

– Вы о чем? – не понял Берестов.

– Как можно стрелять без приказа?

Он был прав, но Ивану не хотелось с ним соглашаться.

– Ну брат, – продолжал Карев, – я такого бойца живо на гауптвахту отправил бы. У меня, брат, на этот счет строго. Я даже своему сердцу не всегда и не все позволяю. Впрочем, уж очень она хороша. Говорят, и близко никого к себе не подпускает?

– Это точно, – подтвердил Иван.

– У меня не сорвется, – Карев потер ладонью о ладонь.

– Ну это вы бросьте! – оборвал его Иван и вскочил с

земли.

Карев тоже поднялся, удивленно окинул Ивана с ног до головы, спокойно сказал:

– Она что, твоя зазноба? Так и скажи. Я никогда друзьям поперек дороги не становился.

– Она моя землячка, – сказал Иван.

– Если только землячка… – Карев недоверчиво посмотрел на Берестова, скосил черные, как угли, глаза на затухающую зарю, примирительно сказал:

– Чтобы мы, да из‑за девушек мужскую дружбу теряли… Нет уж, извините.

5

Засунув руку за ворот расстегнутой гимнастерки, Стахов с наслаждением растирал грудь, разгонял в ней кровь

после сна и с грустью смотрел на село Ва! сильевка, сгрудившееся мазанками на голом взлобке. Ни кустика, ни деревца…

Первый луч солнца, вырвавшийся из‑за далекого холма, разбился об оконные стекла крайней хаты, рассыпался искрами на лезвии речушки.

Младенчески чистое солнце. Неоглядная ширь вокруг дота. И тишина. Глубокая, степная…

Там за речкой, в селе приветствовал утро петух.

– Ты гляди, не эвакуировался, значит, – удивился Стахов.

И опять прокричал петух. И крик этот, как голос детства, тревогой отозвался в сердце Ивана.

Он приподнялся на локте и увидел звено пикирующих бомбардировщиков. Крылатые, черные, они издали походили на стаю ворон. Это впечатление усиливалось длинными неубирающимися шасси. За эти шасси с обтекателями красноармейцы прозвали их «лаптями».

Донесся и гул «юнкерсов».

Они развернулись и стали по кругу заходить на беззащитно замершую Васильевку. Головной «юнкере» сорвался в пике, включил сирену и с душераздирающим воем ринулся на мазанки.

От крыла отделились две бомбы. Блеснув на солнце, они заверещали так, словно были живыми существами.

Над селом взметнулись два черных фонтана. Земля охнула. И потом на каждый взрыв отвечала тяжким стоном.

Берестов бросился в дот, схватил станковый пулемет. Сам, без помощи курсантов взвалил его на плечи. Тридцать четыре килограмма, а выжал лепсо.

– Ленту! – крикнул он Стахову.

Лейтенант Карев, проведший эту ночь в доте Берестова, спокойно наблюдал, как Берестов и Стахов ладили пулемет для стрельбы по самолетам.

– Зря стараетесь, – заметил он. – Все равно пулемет до самолетов не достанет. Не над нами же они. А до села отсюда ого – го…

– А что ж, прикажешь любоваться на них! – огрызнулся Берестов и прикрикнул на Стахова: – Скорее же!

У Стахова, от волнения дрожали руки, и он никак не мог попасть углами коробки в пазы.

– С перекосом суешь, с перекосом… – подсказывали толпившиеся у пулемета курсанты.

– Готово! – наконец доложил Стахов.

Иван со злостью нажал на гашетки. Длинная полоса трассирующих пуль потянулась в небо. Изогнувшись дугой, огненная строчка гасла в черноте дыма, клубившегося над селом.

– Здорово! – сказал Бугорков. – Правда, здорово?

Никто ему не ответил.

Конечно же, не достать станковому пулемету до бомбардировщиков. Это понимал и Берестов. И все равно он нажимал и нажимал на гашетки. Самолеты отбомбились. Ушли. Ни один из них не упал и даже не задымил в воздухе. Берестов сорвал пилотку, зло швырнул ее на землю. Кусая губы, в бессилии опустился на бруствер.

Горела подожженная деревенька. В дыме и копоти угрюмилось над нею посеревшее небо.

Самолеты скрылись за горизонтом. Шумел паленый ветер в ковыле. Саднило под ложечкой у Ивана.

Лейтенант Карев втоптал в землю окурок, взял вещмешок и пошел к своему пустому доту, не попрощавшись с Иваном.

6

Бугорков исподлобья взглянул на Берестова и сказал:

– И кого тут высматривать? Какие могут быть тут фрицы? Ведь вы же сами говорили, что впереди нас дерутся две дивизии.

Берестов молчал. Он заметил вдали у горизонта двух человек и теперь разглядывал их в бинокль.

– Должны же отступить сначала те две дивизии… – все никак не мог успокоиться Бугорков, недовольный тем, что его вытащили из прохладного дота в открытый окоп.

Иван и сам не против был переждать жару на сквознячке у амбразуры. Хоть бы легкий ветерок проскользнул мимо и на одну – две минуты занавесил разъяренное солнце каким‑нибудь заблудившимся облаком. В такую жару только в реке по шею сидеть. Но реки близко не было, если не считать худосочного ручейка, который, впрочем, на карте назывался речкой Мышкова.

Берестов опустил бинокль, сдул с губ пот.

Бугорков что‑то мрачно пробубнил себе под нос, умолк, пристроил голову под жидкую тень сплетенного из полыни навеса, успокоился. Безмолвствовал и огромный

разомлевший мир. Молчала степь, залитая расплескавшимся по горизонту дрожащим маревом.

Те двое, что шли в степи, то вырастали, вытягиваясь до высоты корабельных мачт, то сжимались в серые шары. И тогда казалось, что по полю катятся два курая.

– Никак идет кто‑то? – удивился Бугорков.

Бойцы спустились в противотанковый ров, вынырнули из него. Они шли прямо на дот.

– Откуда идем? – встретил их вопросом Берестов.

– Не идем, а бежим, – поправил его боец с лычкой ефрейтора в петлице. – От фрицев убегаем. Еле – еле ноги унесли.

– А где же те две дивизии?.. – как бы сам себя спросил Берестов.

– Вместо двух дивизий – два бойца! – удивленно вскинул брови Бугорков.

– Мы каждый за дивизию сойдем, – задиристо сказал ефрейтор.

Он кинул на землю тощий вещмешок. В нем, кроме обоймы патронов, брякнувших металлическими орехами, кажется, ничего не было.

Боец постарше хмыкнул в рыжие усы, чиркнул по Бугоркову угрюмым взглядом, проговорил:

– Посмотрим, что от вашей дивизии останется… – Помолчал, глядя на дот, и сказал как бы в продолжение каких– то своих мыслей: – Кажется, по – настоящему за дело беремся, а то… – Он с упреком взглянул на своего спутника. – Бежим… Не бежим, а отступаем…

– А те две дивизии? – не унимался Бугорков. – Куда же они отступали, что мы их не видели?

– Если бы они бежали, тогда бы вы их видели, а то ить они отошли.

– Выходит, вы все‑таки, значит бежите, коль мы вас увидели, – упрекнул Бугорков.

Рыжеусый, вглядываясь в накаленное августовским солнцем небо, сказал:

– Неужто ты думаешь, наши командиры глупее тебя? Будут отрываться от противника днем, при ясном солнышке?

– Он поднял кверху палец. – Они ведь ночью отвели свои части, да так, что тебе и в нос не клюнуло.

– А вы чего же от своих частей отстали? – спросил Берестов.

– Прикрывали отход… Да вот только от нас, почитай, осталось в живых – раз два и обчелся. Танки прут – не шутка.

– Документы! – потребовал Берестов.

Бойцы протянули красноармейские книжки. Иван полистал их, но возвращать не торопился. Ефрейтор – Букреев Алексей Михайлович. Иван мельком взглянул на него. Молодой, худющий, он стоял над вещмешком, как вопросительный знак над точкой. Боец постарше – Пров Трофимович Рожков.

– Товарищ лейтенант… – Рожков укоризненно уставился на Берестова. В его глазах застыла застарелая усталость.

Берестов устыдился своей подозрительности. Однако попросил телефониста, чтобы тот связал его со штабом полка.

К телефону подошел майор Лабазов.

– Что там у тебя? – спросил он.

– Да вот, приблудились два бойца – Рожков и Букреев. Говорят, прикрывали отход.

– Всего только двое? – переспросили в трубке. Жидковатое было у них прикрытие… Впрочем, это фронт, а не тактические занятия… Нас предупреждали, что будут отходить разрозненные группы. Если будут еще такие, пригрей! Народ это бывалый…

– А те две дивизии? – вырвалось у Берестова.

– Они на новых оборонительных рубежах.

– Вы же говорили…

– На фронте обстановка меняется каждый час. А этих обстрелянных…

Берестов посмотрел на худосочного Букреева: «И это – обстрелянный?!»

– Тут времени в обрез. Немец вот – воТ нагрянет, а мы… – озабоченно сказал Пров Трофимович и стал спешно оборудовать себе окоп.

Иван приложил* глазам бинокль.

Тихо и мирно колыхалась в мелких волнах шелковистого ковыля степь – широкая, открытая.

Пров Трофимович аккуратно, по – хозяйски расчетливо разложил патроны, гранаты, устроил прочно на бруствере винтовку, нацелив ее в степь. Подсказал напарнику, куда поставить бутылку с зажигательной смесью, чтобы сподручнее было схватить ее, когда понадобится, и только после

этого присел на дно окопа. Вынул из кармана кисет с вышитыми словами «Я люблю тебя, папа», стал закуривать.

– А вы словно7 сватов на свадьбу ждете, – заметил он Берестову. И, пустив дымок от цигарки в рукав, пояснил: – Дым в эту несусветную жару ой как виден. А вы пулемет как на выставке подняли на треногу.

– Это временно, по зенитным целям… Ведь мы не ждали немца так скоро, – попытался оправдаться Берестов.

– Вот – вот, не ждали… – Пров Трофимович примочил окурок слюной. – То‑то и оно, что не ждали. Его раньше и повыше тебя рангом тоже – не ждали. А надо было… Вы из* виняйте меня, товарищ лейтенант.

Рожков поднялся. Огромный, неуклюжий. Мохнатые чбровц, с горбинкой нос, рыжие усы – все это породисто, к месту. Только теперь Иван заметил, что Пров Трофимович ранен. Из‑под ворота рубахи проглянул бинт. Шатко, словно 'его подкашивало хмелем, Пров Трофимович спустился в дот, стал все по – своему там переставлять, переиначивать.

– А как ты гранату будешь хватать, за головку, что ли?.. – покрикивал он на курсантов и поучал: – Ее надо поставить так, чтобы она сама ложилась тебе в ладонь.

– Ну и дает ПТР, – вылез из дота взмокший Подзоров. – Вот тебе и Пров Трофимович Рожков – и – Т-Р…

– Машина для набивки патронов разве здесь должна стоять? – гудел Рожков в доте.

– Так лейтенант приказал, – оправдывался Стахов.

– Ты делай, как я тебе сказал. Лейтенант не будет возражать. Он у вас парень толковый. Понимает, что к чему.

Берестов не перечил.

Покончив с делами в доте, Рожков устало привалился к стене своего окопа, стал свертывать самокрутку, но, не успев послюнить край обрывка газеты, замер, глядя вдаль.

– А вот и они, немцы. Кажись, пожаловали, – сказал он.

Берестов уставился вдаль. Немцев не было видно.

– Чай, не на параде они, чтобы выставлять себя напоказ, – утрамбовывая под локтем землю, ни к кому не обращаясь, говорил Пров Трофимович. – Ишь, как неумело замаскировались. Разве полынь такими кустами растет?

Теперь уже и Берестов видел в бинокль, как шевелились навязанные на каски полынные венки.

– Немецкая ГПЗ, – не совсем уверенно сказал Пров Трофимович. И, приставив ладонь козырьком, уточнил: – Так и есть: головная походная застава.

– Так скоро? – усомнился ефрейтор Букреев. – Мы же от них оторвались еще под Громославовкой.

– Они‑то на колесах, а мы… – Пров Трофимович бережно ссыпал с газетного листа табак в кисет, спрятал туда и клочок газеты. Не торопясь, развязал вещмешок, вынул ломоть хлеба, прикинул на глаз, разломил, половину протянул ефрейтору.

– Это же ваша доля. Я свою давно съел, – заупрямился Букреев.

– Бери! – сказал Пров Трофимович. – Теперь неизвестно, удастся ли нам еще когда поесть. Если там выскочили живыми, то тут… Не все ж будет фартить…

Берестов распорядился выдать им банку консервов и кусок сала. Обычно прижимистый Подзоров, ведавший продовольствием, на этот раз молча принес из блиндажа – каморки дополнительно к салу и четвертушку хлеба.

– Перед боем не повредит, – не стал отказываться Пров Трофимович.

К вечеру, там где в знойной дымке умащивалось на ночлег усталое солнце, полыхнуло яркое пламя. И сразу же в глубине загустевшей синевы, путаясь в разметанных жарой облаках, зашуршал невидимый тяжелый снаряд. Он разорвался за хребтиной рыжего от поникшей пшеницы холма.

Вновь молнией вспыхнул горизонт, проскрежетал снаряд тяжелого калибра.

На третий выстрел противника ответила залпом наша батарея. Завязалась артиллерийская дуэль.

Иван не сводил с неба глаз. Ему почему‑то верилось: он может увидеть летящий снаряд.

– Куда палят?.. Наши‑то, наши зачем палят из пушек? – возмушался Пров Трофимович. – Нешто не понимают, что фриц прощупывает оборону, ведет разведку боем. А мы и рады…

Пров Трофимович не досказал, замер с открытым

ртом.

В поднебесье, где кроме подкровавленных снизу редких облаков ничего не было видно, загрохотало так, словно по небу, как по мостовой, прокатились тысячи пустых железных бочек.

– Что это? – спросил Иван.

Он впервые слышал этот вдавливающий в землю рокот. Там, где над горизонтом вспыхивали молнии вражеской батареи, взметнулся огненный вал, будто разверзлась земля и выплеснула из себя раскаленные комья.

– Это наша «катюша» заиграла, – сказал Пров Трофимович и с крестьянской рассудительностью предположил: – Никак мы всерьез здесь зацепились. – Помолчав и, очевидно, решив, что и правда – всерьез, заключил: – Быть тут боям грозным! – Глянул на лейтенанта Берестова, как бы извиняясь, добавил: – Значит, не зря палила наша артиллерия, тоже выявляла огневые средства противника. «Катюше» – то цель нужна. Снаряды на ней дорогие.

Он натянул на голову пилотку, выгоревшую, с белесыми разводами соли, стал всматриваться в густеющую ночь.

«Катюша» всего только раз рыкнула, однако немецкие пушки умолкли.

Ночь обволакивала землю. Угомонившиеся было сверчки снова взялись за свои свирели. Переговаривались в окопах курсанты. Под их говорок Иван подводил итоги дня. Дважды ему звонил по телефону лейтенант Карев, сообщал о том, что мимо его «монашеской кельи», как он называл свой дот, прошла Валя. «Ее курс пролегал от дота на расстоянии звуковой связи, но, учитывая, что она твоя землячка, я даже не попытался ее окликнуть. Хотя зуд был такой, аж ладони щекотало». Во второй раз он радостно кричал в трубку: «Живем, лейтенант! Сегодня ночью получаю «кроликов». (Это значит – войско).*Они уже на подходе». «Успели бы…» – обеспокоенно подумал Иван. Он ясно представил, как неуютно Кареву сидеть одному в пустом доте вблизи противника, который наверняка ночью будет шарить – по передовой в поисках языка. Иван покосился на ящик полевого телефона. Что‑то молчит Карев, даже залпу «катюши» не порадовался… Жив ли он там? И не успел Берестов подумать, как телефон зазуммерил. Значит, жИв!

– «Синица» слушает, – поднял трубку Иван.

– Говорит «Орел», – послышался в трубке незнакомый

голос.

– «Орел»? – переспросил Иван, не совсем веря, что с ним говорит командир батальона. А поверив, облегченно вздохнул: – Наконец‑то прибыли «кролики»! Пришел тот баталь

он, которому был придан в качестве огневого средства пулеметный взвод лейтенанта Берестова. А то «придан», а – кому?

– Возьмите с собой одно отделение с пулеметом и немедленно ко мне на КП! – требовательно прозвучал в трубке незнакомый голос.

Берестов насторожился: какое же пулеметное отделение без пулемета? И потом – все передано открытым текстом… Беспокоило Ивана и то, что он должен оставить взвод в столь ответственный момент первого соприкосновения с противником. Народ‑то еще не обстрелянный. Но приказы командира не обсуждаются, тем более на передовой. Иван спросил:

– Как я вас найду?

– Пойдете по телефонному проводу.

Дзинь – нь, фьють, фьюить… – нежно тенькали пули. И опять: дзинь… печально, тоскливо, как комар над ухом.

Немцы пугали выстрелами темноту.

Перед тем, как выйти из дота, Иван посветил светом сигнального фонарика, чтобы лучше видеть в темноте, но все равно ничего не различал впереди себя. Непроницаемым был черный войлок ночи. Берестов осторожно вел за собой пулеметный расчет. В ладони Ивана скользил телефонный провод. Взвод он оставил на Подзорова. А Прова Трофимовича попросил:

– Вы уж тут присматривайте!

Колеса пулемета глухо постукивали о комья сухой земли. Кто‑то из курсантов споткнулся, загремел коробкой. Пули запели веселее. Одна звонко тенькнула о щит пулемета. У Ивана в груди похолодело: не задела ли кого?

– Тише! – прошептал он.

Курсанты подняли пулемет на руки.

Комбат встретил Берестова при спуске в окоп. За его спиной горел каганец из пэтээровского патрона. Окоп был прикрыт сверху плащ – палаткой.

У огня сидели двое, рассматривали карту – знакомились с местностью, на которой предстояло вести бой.

– Одно ваше отделение будет охранять КП батальона, – обращаясь к Берестову, распорядился комбат. – Позицию для пулеметного расчета выберете на расстоянии звуковой связи, чтобы я мог окликнуть. Сами потом зайдете ко мне.

Сухой и длинный, как жердь, комбат юркнул в щель окопа, опустил за собой плащ – палатку. Берестов даже лица

его не разглядел. Увидел только острые кончики усов, когда тот повернулся на свет. И все. Каганец в окопе задули.

Берестов огляделся: где он, что за местность перед ним, какой сектор обстрела выбрать, просматривается ли впереди степь? Ничего не видно. Темень. Звезды. Светлячками пролетают шальные пули. По их трассам Иван определил, что слева должен выситься небольшой каменистый холм: пули, ударившись о него, взмывали вверх и гасли, врезаясь в склон. Справа, очевидно, тянулась лощина. Пули здесь, не встречая препятствий, протягивали за собой длинные светящиеся нити.

Берестов приказал рыгь окоп на склоне холма.

– Опять… – вздохнул Стахов.

– Только и знаешь, что копать, копать… – заныл Бугорков.

– Ты что, противнику докладываешь, где оборудуешь окоп? – шикнул Берестов.

Уходя, он слышал, как Бугорков, врезаясь лопатой в сухой дерн, отводил душу солеными словами.

На КП опять зажгли каганец. Комбат сверкнул черными глазами на Берестова, потребовал:

– Вашу стрелковую карточку!

Берестов расстегнул новую планшетку, уловил взгляд командира батальона.

– Видимо, недавно произвели в лейтенанты? – поинтересовался тот.

– В пути…

Берестов мельком взглянул на порядком потемневшие от времены шевроны на рукавах комбата.

– А я батальон принимал на марше, – сказал капитан. – Иван только сейчас разглядел в его полевой петлице зеленую шпалу. – А теперь вот оборону принимаю вслепую. Что ночью разглядишь?.. Хорошо, если противник даст завтра осмотреться. А если с рассветом двинет в атаку? А что я о нем знаю? То, что он успел уже увести у меня языка?..

– Как – языка?

– А так. Здесь, в доте, ждал нашего прихода… – комбат полистал записную книжку, – лейтенант Карев. Бойцы только хрип его услышали, когда немцы волокли лейтенанта к противотанковому рву. Кинулись на выручку – натолкнулись на группу прикрытия. Конечно, всю ее перестреляли, но было поздно. Такие‑то наши дела.

Берестов обиженно огляделся, но ни офицеров, склонившихся над топографической картой, ни связиста, дремавшего у зеленого ящика полевого телефона, – ничего он не видел. Был Карев – и нет его. Вот стоял он, потирая ладонью о ладонь, и нет…

Желтой косичкой трепыхался над пэтээровским патроном огонек, разгоняя мрачно пляшущие тени.

– Не за что и зацепиться, – сказал, глядя на карту, сидевший в углу лейтенант с петлицами артиллериста. – Ни кустика, ни деревца, ни одного мало – мальски заметного ориентира.

Косая поперечная морщина рубцевала его покатый

лоб.

Берестов подошел к карте, с минуту разглядывал ее, потом, ткнув пальцем, сказал:

– Вот здесь, где противник, стоит прошлогодняя скирда.

Посыпались вопросы:

– А вообще‑то как местность здесь выглядит?

– Где танкоопасное направление?

Иван ответил на все, как мог, обстоятельно и подробно.

– Вы остаетесь на КП батальона! – приказал ему комбат.

– А как же мой взвод?

Командир приданного пулеметного взвода должен быть на КП! – голосом, не терпящим возражений, повторил комбат.

Приказ есть приказ. Иван вышел, расчехлил лопатку, принялся рыть себе окоп.

7

Берестов до рези в глазах всматривался в темноту. Что‑то черное метнулось и застыло шагах в пяти. Потом стало вспухать и разрастаться. Вот оно закрыло уже весь горизонт. Берестов протцэ начавшие слезиться от напряжения глаза. Степь безмолвна. Курсанты тоже прекращают стучать лопатами о грунт, прислушиваются к тишине.

К утру, когда сквозь черное сито ночи начал скупо процеживаться рассвет, напряжение несколько ослабло. Иван улегся навзничь в окоп, закрыл глаза. Сквозь сон услышал, как кто‑то басом спросил:

– Что это у тебя?

– Где?

– А вон – торчит над бруствером?

– О!.. Это станковый пулемет. Меня теперь голыми руками не возьмешь.

В хвастливом тенорке Иван узнал голос комбата.

– Пулемет?! – возмутился густой бас. – Ты никак первый раз на передовой? Как только заговорит твой пулемет, все немецкие мины прилетят к тебе в гости!

– Лейтенант! Берестов! – негромко позвал комбат.

Иван слышит, но нет сил открыть глаза.

– Вы что, спите? – повысил голос комбат. – Немедленно убирайтесь со своим пулеметом.

Толчок недалекого взрыва вскидывает Ивана на ноги. Он озирается по сторонам. Голос комбата доносится из‑за бруствера. Берестов высунулся из окопа и сразу присел. Над головой прожужжал рой пуль.

• – Да убирайтесь же вы наконец! – крикнул комбат.

Иван выскочил из окопа. Пробегая мимо своего пулеметного расчета, скомандовал:

– За мной!

Стахов развернул пулемет. Бугорков шарахнулся в сторону от пролетевшей трассирующей пули.

«А ведь рассвет‑то с тыла. Немец сейчас видит нас, как на ладони!» – мелькнуло у Берестова.

Немцы начали артподготовку.

Иван упал в воронку. Гул взрывов нарастает. Иван почувствовал, как вдруг натянулась на отвердевших скулах кожа.

Холодные земляные брызги, хрусткие на зубах, ливнем сыпятся на Ивана. Ни степного простора, ни неба – все смешалось с поднятой вверх землей. «Неужто тут и конец?» – Иван пошарил руками, попытался найти выход на воздух и уперся ладонью в мокрую от пота щеку Стахова. Смотрят друг на друга и не видят. Землю раскачивает, как палубу корабля. Грохот – хоть уши затыкай. Кажется этому аду и конца – края не будет. Стахов что‑то шепчет побелевшими губами. Никак с жизнью прощается. Иван и сам уже не раз вспомнил маму. И в том – ничего удивительного. Ведь им было по восемнадцать лет.

Наконец артналет стих.

Взошедшее солнце невозмутимо оглядывало обезлюдевшую степь.

Пули сшибают головки у полыни, и она дымится сизой пылью.

– Вперед! – командует Иван и первым выскакивает из воронки.

Надо пробираться к своему доту.

Поднявшиеся навстречу черные фигурки немцев вновь залегли, прижатые огнем. По переднему краю обороны захлопали разрывы мин. Они для пехоты опаснее снарядов. Снаряды землю долбят, а мины своими низкостелющимися осколками секут все, что встретится на пути. Даже ковыль под корень скашивают.

От минометного огня одно спасение – бросок вперед. Иван оглянулся, чтобы поторопить курсантов. Увидел зеленый шит пулемета над голубой проседью низкорослого бурьяна.

– Вперед! – крикнул он и кинулся к доту. Метров сорок пробежал. Пуля цокнула, перебила ремешок каски у самого уха. Каска покатилась, подскакивая на кочках.

В траншее Иван встретился с незнакомым сержантом– санинетруктором. Молодой, с белесыми коротко стриженными волосами, по которым из‑под пилотки струился пот, он, тяжело пыхтя, волочил за собой на плащ – палатке раненого бойца.

– Это во время артналета… – сказал санинструктор. – Прямо возле его окопа снаряд разорвался.

Боец смотрел на Берестова темнеющими от боли глазами.

Ноги у Ивана подламывались. Он кинулся на Подзорова:

– Почему молчат пулеметы?

Подзоров с укоризной зыркнул в сторону Прова Трофимовича.

– Вам лишь бы стрелять, а куда, зачем… – вздохнул Пров Трофимович. – Для того, чтобы раньше времени себя обнаружить? Так это в нашу задачу не входит… А вот когда они поднимутся в атаку, тогда мы огонька и всыпем…

Берестов раздвинул кусты чилижника, оглядел степь. Ни души. Прижались немцы к земле, постреливают.

– Наверное, танки свои ждут, – сказал Пров Трофимович. – Без танков немцы в атаку редко ходят. Прятаться не за что…

За спиной кашлянул Бугорков.

– А где Стахов? – спросил Берестов.

Бугорков, виновато моргая глазами, вытянулся, ожидая разноса за то, что оставил Стахова одного с пулеметом, и вдруг заискрился радостной улыбкой: увидел Стахова живым.

– Собственной персоной!

Стахов спрыгнул в окоп и с!>ал быстро подтягивать к себе обмотку, на другом конце которой был привязан пулемет…

– Все‑таки я их перехитрил, гадов! – сказал Стахов. Он дышал тяжело и отрывисто, как загнанная лошадь. На поясе у Стахова болталась каска.

– Ваша, – передал он каску Берестову.

Иван долго, по – мальчишески удивленно рассматривал ремешок, обрезанный пулей.

На бруствере разорвалась мина.

– Из ротного миномета пуляет, – сказал Пров Трофимович. – Значит, близко где‑то сидит.

Берестов вновь слегка раздвинул кусты чилижника. Метрах в двухстах увидел «грудную цель». Приподнявшись над ковылем, немец высматривал, куда послать следующую мину. Не спуская глаз, Берестов протянул руку за спину. Бугорков подал ему винтовку. Иван прицелился. «Вогнать пулю в живого человека?!..» Опустил винтовку. И тут же обругал себя: «Вот еще жалостливая русская душа!.. Он по нас – минами, а я…» Прицелился вторично. Сухой, как удар кнута, выстрел хлестнул по ушам.

Немца скрыла волна ковыля.

– Есть один, – отметил Бугорков. Он взял из рук лейтенанта свою винтовку и надрезал ножом насечку на ложе.

– А их там!.. – выглядывая из‑за спины Ивана, воскликнул Стахов. И кинулся к пулемету.

Иван теперь уже и сам видел, как густо отливали в ковыле солнечными бликами каски.

– Как саранчи!.. – протянул Бугорков.

– Огонь! – подал Иван команду пулеметным расчетам.

Ду – ду – ду – ду… тру – ду – ду… – вперебивку застучали все

три станковых пулемета. И сразу же на дот посыпались мины. Лес взрывов вырос над холмом. Треск такой, словно над головой распарывали прочное парусиновое полотно. В просвете между столбами взрывов Иван увидел летящую на

дот гранату с длинной деревянной ручкой. Она вспыхнула черным клубом дыма, далеко не долетев до бруствера.

– Никак фрицы уже рядом? – угадал Берестов вопрос на бледных губах Бугоркова.

– Огонь! – громче прежнего скомандовал он.

Ивану казалось, что его пулеметы уже всплошную косят ковыль, и он удивлялся, почему немцы все ползут и ползут.

– Ну, гады!.. – потянулся он к гранате. – Я вот вас доста…

И осекся на полуслове. Услышал, как один пулемет поперхнулся и смолк. И в эту же минуту из двери дота – она была рядом с НП – к ногам лейтенанта повалился Андрей Шафорост, первый номер пулеметного расчета, тихий и незаметный во взводе курсант. По виску Шафороста текла тоненькая струйка крови. Блеск остекленевших глаз из‑под полуопущенных век поразил Берестова. Он еще раз посмотрел на Шафороста, на его неподвижную остывающую улыбку, на его гладкий лоб… Еще раз увидел стеклянный блеск глаз. Все понял – и не поверил. Окликнул:

– Андрей!

Щит на пулемете был расколот. Видимо, снаряд угодил в амбразуру.

Шафорост лежал, неудобно подломив под спину ногу. Иван крикнул санинструктору:

– Перевяжите!

Санинструктор подался было вперед, но вдруг стал медленно сползать на дно окопа. По его гимнастерке от плеча стекала кровь. И все же он нашел в себе силы добраться до Шафороста.

– Умер, – выдохнув, сказал санинструктор.

– Так они нас всех перебьют, – процедил сквозь зубы Иван и с надеждой взглянул на Прова Трофимовича.

– Отступать‑то не велено, – строго проговорил тот.

Берестов посмотрел в сторону огоньков стрекочущих

немецких автоматов, скомандовал:

– К атаке! Приготовиться!

Пров Трофимович перестал целиться, собрал над бровями в густой узел морщины. Берестов встретился с ним взглядом.

– Приготовиться к атаке! – ожесточеннее повторил Иван. И Стахову: – В случае чего, останешься за меня! А сейчас поддержишь нас.

Оставив у пулеметов по два человека, Берестов собрал остальных к брустверу. Оглядел всех, словно пересчитал, предупредил:

– Выскакивать – одновременно!

Сухим языком коснулся губ, собрал в одно усилие всю

волю, крикнул:

– За Родину!..

И рванулся из окопа, будто нырнул с разбегу в холодную воду. И сразу всплеснуло осатанелое «Ура – а!»

Сжимая в руке пистолет, бежал и падал, и перепрыгивал через воронки, стремился туда, где поднимались с земли и бросались навстречу фашисты.

Высокий белобрысый немец с наползшей на глаза каской кинулся наперерез Берестову. На солнце блеснуло лезвие его широкого штыка. Берестов едва увернулся. Молниеносный удар Прова Трофимовича. Белобрысый выронил винтовку и, ухватившись за цевье трехлинейки Прова Трофимовича, перебирал по нему скрюченными смертной судорогой пальцами.

Иван упал, едва поднялся, увидел, как вдоль наспех вырытого перед атакой неглубокого окопа, будто обеспамятев, бежал немец. В одной его руке была зажата винтовка, в другой – пилотка. Иван видел его загривок, мокрую у шеи полоску воротника. Вот он обернулся, стал рвать с пояса гранату. Иван, сжав занемевшими руками ложе винтовки, нанес фашисту удар в грудь и согнулся под тяжестью оседавшего тела. Выдернул штык, оглянулся на застывший в воздухе крик Алексея Букреева, напарника Прова Трофимовича, которого подняли на штыки два немца. Он видел, как один из них осел, в упор застреленный подбежавшим Бугорковым. Другого достал штыком красноармеец стрелковой роты.

Иван перепрыгнул через окоп, выбежал на пригорок. Знойная волна дохнула в лицо. В тот же миг ослепительный луч солнца, выглянувшего из дымной тучки, резанул по глазам.

– Назад! Назад! – закричал кто‑то Ивану.

Перед ним вырос огромный, весь багрово – красный, с черными, выбившимися из‑под съехавшей набок пилотки

волосами капитан. Тот самый, с которым Иван впервые встретился ночью в правлении колхоза.

– На кого взвод бросил? – налетел он на Ивана. – Кто фланг будет прикрывать? Латай дыру! Не видишь – прорвали!