Текст книги "Окопники"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 39 страниц)

С правого фланга фашистские автоматчики хлынули в образовавшуюся брешь. Отрезвев от хмеля удачной атаки, Иван оглянулся, увидел, как за ближним пулеметом курсант ткнулся головой в щит. Иван оттащил его, сам лег за пулемет. Фашисты попятились, теснимые огнем. Вот белыми облачками вспыхнули над ними и шрапнельные разрывы нашей артиллерии.

Иван разжал пальцы на рукоятках пулемета.

Пехота еще постреливала, но уже лениво.

Разбросанные по степи, горели передки немецких орудий. Чадила, упершись в стену противотанкового рва, немецкая танкетка. Огонь злобно догрызал брошенный в лощине фашистский обоз.

И тогда Иван понял: выстояли! Ему хотелось крикнуть, подбодрить изнемогших курсантов, обрадовать их, но он едва смог пошевелить запекшимися губами.

– Выходит, бить немцев можно… – сказал капитан, подсаживаясь к Ивану. – Кури!

– Можно, – согласился Иван.

Капитан скосил глаза на Берестова, сказал:

– И чему вас только учили?.. Разве можно кидаться в такую бессмысленную атаку… Это неразумно.

– По – разумному, мой взвод должен был сидеть в доте?..

– вскинулся Иван.

Кйпитан усмехнулся, притушил окурок о каблук сапога, поднялся:

– По – разумному – так нам в атаку не следовало бы подниматься…

Следом за Подзоровым шел немец. И непонятно было, кто кого ведет. На Подзорове китель и брюки изодраны, словно их терзала свора собак. Пленный шел в аккуратно подогнанном обмундировании мышиного цвета. Рукава засучены, в руках автомат, правда без магазина,

– Это он так располосовал тебе китель? – спросил Иван у Подзорова, кивнув в сторону немца.

– Не – е… – устало сказал Подзоров. – Те богу душу отдали, сволочи. Этот бросил автомат – и лапки кверху. Ну, я его, значит, и прихватил с собой.

Подзоров взял у немца автомат, передал Берестову.

– Пригодится. Хорошая штука.

Капитан о чем‑то спросил пленного по – немецки.

Тот быстро залопотал. Берестов понял только два слова: «рус Иван».

– Я его спросил: что он скажет о нашей атаке? – перевел капитан. – Немец ответил, что «рус Иван» совсем не умеет воевать. И что немецкое командование никак не ожидало такой рискованной атаки.

– Это их командование не ожидало, а они? – спросил Берестов.

– Они подчиняются командирам. У них дисциплина. А у нас… Недаром они нас называют Иванами.

– А разве это оскорбительно – называться Иванами? – обиделся Берестов.

– В следующий раз я запрещаю вам оставлять взвод на произвол судьбы, товарищ лейтенант! И потом эта ваша атака могла стоить жизни всему батальону. Скажите спасибо, что к ним танки не подоспел!..

Хмуря брови, Берестов отвернулся. «Кто ты такой, что будешь мне указывать?»

– С сегодняшнего дня я ваш командир батальона. Моя фамилия Дерюгин. Федор Михайлович Дерюгин.

– А тот комбат, что… убит? – Иван глянул на капитана, не его тонкие губы.

. – Нет. Он – заместитель командира полка… Так что хотите вы или нет, а придется подчиняться мне. И вот вам мой приказ: ваш взвод должен немедленно и как можно более скрытно возвратиться в свой дот.

– Слушаюсь, – Иван вскочил и взял под козырек.

– Немец вот – вот опомнится, и тогда нам здесь, на открытом поле, несдобровать, – уже мягче пояснил свое решение капитан. И вновь, посмотрев на пленного, сказал ему что‑то по – немецки.

Немец с торопливой готовностью щелкнул каблуками, пошел вслед за ним.

Возвращаясь в дот, Иван наткнулся на труп немецкого минометчика, которого он убил еще до атаки. Минометчик лежал вниз лицом. Иван окинул взглядом бездыханное

тело врага. Ему было жаль этого белокурого, с прилипшими к шее завитушками волос, парня…

В доте, как награда за удачную атаку, курсантов ждали заплутавшиеся в пути письма.

– И вам письмо, – крикнул ему Стахов.

«От Тани?» – у Ивана перехватило дыхание.

Письмо было от сестры Ани. «У нас все хорошо…» – писала она. «Хорошо… – подумал он. – А по сообщениям Совннформбюро, бои идут уже под Тихорецком. Успеет ли отец эвакуировать семью?» Иван заглянул на другую сторону письма: не черкнула ли сестра чего‑нибудь о Тане… Ни слова. Обидно. Ни одной весточки от Тани!

Он вышел из дота.

Над холмом таял белесый, с грязными подпалинами, дымок. Это догорала фашистская танкетка.

Иван вдруг заново пережил те скоротечные минуты боя, когда он кинул в атаку кучку курсантов своего взвода… А если бы не поддержали?..

Он тогда еще не знал, что в это время Вилыельм Адам (первый адъютант Паулюса) в своем дневнике записал рассказ немецкого ефрейтора: «… Задал нам Иван жару… Я от их «ура!» чуть не спятил! Откуда берется эта удаль и презрение к смерти? Разве такое может быть только от того, что за спиной стоит комиссар с пистолетом в руке? А мне сдается, есть у русских кое‑что такое, о чем мы и понятия не имеем…»

8

Загишье. Лишь изредка нет – нет да и заноет оборванной струной, срикошетившая от бруствера, пуля.

«И кому там неймется?» – недовольно подумал Иван, зябко поежился в предутреннем холодке и опять было хотел прикорнуть в своем окопе, но тут же вскинулся: не уснули ли там, у пулемета? И не успел еще как следует протереть глаза, как в окоп свалился курсант со второго взвода Николай Волканов.

– Ты?!.. – удивился Берестов не столько тому, что это был Волканов, сколько тому, что тот был в новенькой с иголочки лейтенантской форме. Хотя все курсанты 13–й пулеметной роты и были без пяти минут лейтенантами, но Волканов?!.. Будущая слава России?!..

Дело в том, что Волканов обладал природным даром художника. Его картины не единажды были на выставках.

Волканова попридержать бы где‑нибудь при штабе, хотя бы даже незаметным писаришкой, сохранить для России.

– Мне вчера только звание присвоили, – пояснил Николай Волканов.

– А это?

Берестов указал на винтовку с оптическим прицелом.

– У снайпера отобрал. Носатого, с видом рохли… Ему приказали снять немецкого снайпера. А тот, немецкий снайпер, сразу же и засек его. И ну по нему шмалять… Так я этому рохле сунул винтовку нашего курсанта.

– Ну, и?..

– Сейчас увидишь.

Николай прицелился и не успел сделать и трех выстрелов, как немецкий снайпер слегка высунулся из своего укрытия, чтобы посмотреть: кто это из его соплеменников пристрелялся к русскому снайперу?

В это время Волканов и снял его.

– Когда‑то Толстой сказал, что в искусстве есть то самое «чуть – чуть», которое отделяет истинный талант от посредственности. Это «чуть – чуть» надо иметь и здесь, в бою. «Чуть – чуть» терпения сверх терпения, «чуть – чуть» хитрости сверх хитрости, «чуть – чуть»…

Николай не досказал. Его окликнул связной.

– Вас вызывают на рекогносцировку, – послышалось из‑за бруствера.

Волканов вымахнул из окопа и ящерицей скользнул в ковыль.

Вскоре такой вызов получил по телефону и Берестов.

«Какая еще может быть рекогносцировка», – недовольно подумал Иван и тоже ящерицей пополз к месту вызова.

… Ковыль насквозь прошит лучами только что взошедшего солнца. Берестов в задумчивости мял меж пальцами соломинку.

Где‑то рядом майор Лабазов указывал комбату – два:

– Ваша полоса наступления…

Берестов слушал его и не слушал. Он был весь во власти неба – глубокого, бескрайнего. Из зарослей ковыля ему ничего не видаю, кроме черенка собственной лопатки, воткнутой в изголовье. Иван вырыл себе ячейку для стрельбы лежа и теперь любовался глубиной небесной синевы, да изредка косился на черенок лопатки, открытый всем шальным

пулям и осколкам. Если какая пуля угодит в него, то, чего доброго, щепки могут и глаз выбить.

Иван потянулся к лопатке, свалил ее, снова стал смотреть в небо. Из его тихих и чистых просторов вдруг всплыли воспоминания о первой бомбежке. Это случилось в Котельникове.

То утро выдалось сухим и ярким. Берестов лежал на крыше вагона, думал о Тане. И вдруг гудки: прерывистые, жалобно – тоскливые, словно паровозы заранее кого‑то оплакивали.

Курсантский эшелон стал медленно вытягиваться со станции в поле.

Берестов посмотрел вниз, увидел Лабазова. Мимо бежали куда‑то красноармейцы, белыми голубями мелькали женские платки. Но майор ничего этого не видел. Он строгим взглядом смотрел вдоль эшелона. Ни один курсант не осмелился на виду у него бежать в укрытие: ведь первые бомбы будут нацелены на железнодорожные составы…

Потом рассказывали, что на том месте, где стоял майор Лабазов, пробуравила перрон неразорвавшаяся двухсоткилограммовая бомба. Всего за каких‑нибудь пять секунд до этого майор вскочил на подножку последнего вагона.

Не зря в песне поется: «Смелого пуля боится!

«А этого, – Иван взглянул на Лабазова, – этого даже бомба обошла».

Лабазов лежал на взлобке и поочередно подзывал к себе командиров, проводил рекогносцировку местности, ставил перед ними задачи.

Иван перевернулся на спину и вытянулся на теплой и нежной траве. Малый, казалось бы, пустяк, но было – такое ощущение, будто в детство окунулся.

Справа сельцо Васильевка. Откуда ветерок наносит запах гари. Слева – всхолмленная, пожелтевшая под солнцем степь. В овраге дымят полевые. кухни. Туда стягиваются резервы полка. Ближе – две ветлы смотрят в тихое безмятежное течение реки. Курится над родником парок. Этот родник на переднем крае противника.

И такая запустелая тишина кругом!

В указаниях майора Лабазова все чаще и чаще встречается слово «наступать».

После вчерашней, «спровоцированной» Иваном атаки, немцы так и не решились в свою очередь атаковать курсантов. Соседние части противнику все же удалось потеснить за речку. Чтобы облегчить их положение, курсантскому полку был дан приказ вновь атаковать немцев, но теперь уж не одним батальоном, а всем полком.

Минувшей ночью в тыл противника была направлена усиленная и>уппа разведчиков.

Валентина Левина сама комплектовала разведотряд. Очевидно, по ее предложению вызвали в штабную землянку и Берестова.

– Вам придется немного раскошелиться, – сказал ему майор Лабазов.

– Как это? – Иван огляделся по сторонам.

Землянка была освещена тусклым светом электрической лампочки, запитанной от автомобильного ' аккумулятора.

– Лейтенант Левина решила взять с собой вашего курсанта Бугоркова.

Левина сидела в углу и смотрела на Берестова так, словно не Бугоркова у него просила, а приценивалась к нему самому.

– Бугоркова – в разведку? – удивился Берестов. – Да если немец прижмет его ногтем к земле, от Бугоркова мокрое пятно останется. Не лучше ли – Стахова? Этот, если понадобится, и языка притащит.

Левина усмехнулась:

– В разведке не сила нужна, а ловкость и хитрость.

– Стахову и в ловкости не откажешь, – начал было Берестов, но Лабазов перебил:

– Стахова я знаю. Пришлите Бугоркова!.. – И – Валентине Левиной: – В общем, Бугоркова – в разведку!

Берестов вздохнул.

Тогда Ивана позвали в штаб, чтобы забрать у него Бугоркова. А для чего сегодня вызвали?

– Видите: правее стога – маленькая копешка? – повернулся к нему Лабазов.

Иван приподнялся на локтях.

– На этом участке, между копешкой и стогом, будет возвращаться наша разведка. Ваша задача – поддержать ее в

случае необходимости пулеметным огнем. Только, чур, по своим не стрелять!

Где‑то далеко в небе застучали авиационные пушки. Все посмотрели на восток. Там, в бездонной сини, кружился рой самолетов.

С надсадным ревом гонялись истребители друг за другом. И не разобрать – где наши, где фашисты?

Воздушный бой катился на запад, подпирая небо на своем пути дымными столбами свалившихся на землю горящих самолетов.

Мало кто из летчиков выбрасывался с парашютом.

В бинокль Иван увидел, как наш «миг» наседал на «мессера». «Мессер» выжимал из мотора последние обороты. С неменьшим напряжением звенел мотор и нашего «мига». Расстояние между самолетами быстро сокращалось.

– Да бей же ты его, гада! – не сдержался Берестов.

Он даже вскочил, чтобы громче крикнуть. И, сообразив, что он на виду у противника, оглянулся. Поднялись майор Лабазов, комбат Дерюгин и комбат – два. Офицеры стояли, смотрели в небо. Курсанты высунулись из окопов.

Выползли на бруствер и немцы.

Иван вскользь глянул на черную россыпь фигурок немецких солдат и снова уставился в небо.

«Мессер» свалился на крыло, задымил. Летчик, прорвав белой точкой парашюта черный шлейф дыма, опускался на позиции нашей батареи.

Огонь по летчику открыли немцы.

– Ложись! – резко скомандовал Лабазов.

Немцы тоже нырнули в окопы и бешено застрочили из пулеметов. Несколько огненных трасс потянулись к куполу парашюта.

– По своему лупят! – чуть не задохнулся от ненависти Берестов.

– Спасают, – пояснил капитан Дерюгин. – Геббельс нас каннибалами своим воякам представляет. Вот они и не хотят, чтобы он живым попался, спасают от мученической, так сказать, смерти.

Срезанная пулей мутовка чапыжника царапнула Ивана по щеке. Он отмахнулся от нее, как от мухи:

– Они, сволочи, и в нас шмаляют.

Иван расчехлил свою лопатку и поднял ее над ковылем. Лопатка стала рваться из рук. Иван опустил ее, ахнул: вместо лопатки – дуршлаг.

– Вот это плотность! – подосадовал капитан Дерюгин. – Нелегко нашим разведчикам придется.

Лабазов приник к стереотрубе:

– Однако немало сил они стянули на наш участок. – И перевел взгляд на Берестова: – За это мы должны благодарить вот его. Здорово мы их вчера напугали атакой. – И не понять было, то ли упрекал Берестова, то ли в пример его ставил. – Ну да ничего. Бог даст, и с ними управимся. – Он швырнул в ковыль сломанную тростинку, сказал обращаясь к Берестову: – Разведка будет возвращаться сегодня ночью, между двадцатью тремя – двадцатью четырмя часами…

9

Берестов смотрел на Большую Медведицу. По наклону ее ковша, как учили курсантов в военном училище, он пытался определить время.

– Пора бы уж… – волновался Стахов.

Нет – нет, да и высунется он из‑за бруствера. Вслушивается в ночь, нервничает. Бугорков – его друг…

Вспарывают ночь автоматные очереди, разрывают темень яркие ракеты.

– Боятся немцы ночи, вот и пошумливают, – вполголоса говорит Пров Трофимович.

Где‑то на левом фланге в стрекот коротких автоматных очередей вплелся длинной строчкой пулемет.

– Фрицевский. Частит‑то! На «счастливчика» фугует. На того, кто в рост по степи пойдет… – бубнит Пров Трофимович. – Нешто им жалко патроны. Им вся Европа – арсенал. Вот и швыряются боеприпасами.

Пров Трофимович шуршит полынной подстилкой, перематывает на ноге портянку.

Равнодушно мерцают звезды. Безучастный ко всему, нехотя кланяется ветру татарник.

– Пора разведчикам возвращаться. А их ни слуху ни духу, – шелестит губами Стахов.

Татарник все кланяется, кланяется… То заслонит звезду, то откроет. Тянутся минуты, тянутся…

Немецкий пулемет оборвал свою длинную строчку. Смолкли автоматы. Перестали дырявить небо ракеты. Наступила тишина.

– К чему бы это? – насторожился Стахов.

Кто‑то щелкает затвором – так, на всякий случай.

Иван припадает к брустверу, вслушивается в ночь. Все

оцепенело в тревожном ожидании. Даже ветерок затаился.

Но вот в степи зародился глухой не то стон, не то

хрип.

– Фрицы громкоговоритель настраивают, – догадался Пров Трофимович. – Будут крутить пластинку… Стеньку Разина играть. Спонравнлась им эта песня.

Но вместо песни четко и ясно раздалось откуда‑то сверху:

– Ахтунг! Ахтунг!.. Внимание! Внимание!.. Сейчас перед вами будет говорить ваш солдат Бугорков. Он не хотел зря про. ливать кровь. Он хочет, чтобы и вы не проливали свой кровь.

– Бугорков?! – не поверил Берестов и толкнул Стахова в бок. – Слышишь?

Стахов вытянул шею, словно ему стал тесен воротник. Не ответил.

В репродукторе щелкнуло. Кто‑то кашлянул, прочищая горло, и вдруг – виновато, с запинкой:

– Товарищи… Друзья… Сопротивление бесполезно…

– Не может быть! Это не Бугорков! – простонал Стахов.

– Как же не он? – возразил Подзоров. – Он и есть.

– Я знаю, какими силами располагаете вы… – продолжал голос.

– Уже и не «мы», а «вы», значит, – глухо сказал Подзоров.

Берестов опять толкнул локтем в бок Стахова, как бы спрашивая у него: да Бугорков ли это?

Стахов беспомощно отвернулся.

– У германцев – сила: танки, много орудий, шестиствольные минометы…

– Уже и не немцы даже, а германцы, – подал голос Пров Трофимович.

– Врет, поганец! – возмутился Подзоров и кинулся к пулемету.

По всему фронту защелкали винтовочные выстрелы, откуда‑то с тыла ударила пушка.

Голос Бугоркова стан выше, напряженнее.

– Мой совет: не бейтесь лбом о бронированную стенку!

– Ну и ну! – Берестов был, как во сне.

Зазуммерил телефон.

– Слышал? – раздался в трубке голос майора Лабазова.

Берестов молчал. Каждый чувствовал себя в чем‑то виноватым. Ивану что ответить?.. Тяжело дышал в трубку и майор.

– Так… – наконец сказал он.

И больше – ни слова.

Иван долго держался за телефонную трубку, словно это было звено ускользающей мысли. Вчера Бугорков стоял с винтовкой рядом, за его спиной, делал насечку на ложе – открывал счет убитых врагов. И вот… Он держался за трубку, как утопающий за соломинку. Трубка молчала.

Рассвет разорвало взрывом крупнокалиберного снаряда. Гул накатывался с неба. И долбил, и долбил вздрагивающую в ознобе землю.

Прижавшись к стенке окопа, Иван глянул в серое лицо Стахова и понял, что, может быть, вот здесь, на дне окопа, и – конец. Ни ему, ни Стахову, ни Подзорову, который сидел, опустив голову, будто вслушивался в нутряной гул земли, ни тем парням, что замерли у станкового пулемета, ни тем, кто не успел спрятаться в дот и теперь, прижавшись друг к другу, с опаской смотрели из окопа в закопченное небо – никому им не выбраться отсюда.

Взрыв раскалывает ход сообщения пополам. Над окопом чей‑то испуганный крик.

– Ить дети еще… – с огорчением вздыхает Пров Трофимович.

Уду шливо пахнет серой.

А когда дым рассеивается, парней, что жались друг к другу, уже не было. В окопе остались только'ремень от винтовки, да кусок алюминевой фляги.

Гул взрывов схлынул к тылам, а на передний край накатывался рокот десятков моторов.

– Та – анки! – ахнул Стахов.

– Какой – танки?!.. Хуже. Немцы в психическую атаку двинули, – поправил его Пров Трофимович.

Берестов выглянул из окопа и не поверил глазам.

Немцы шли во весь рост. Одеты во все черное (а может быть это с перепугу так показалось Ивану), с засученными по локоть рукавами, без касок, с развевающимися волосами на ветру, полупьяные, с автоматами на животе. Идут и поливают свинцом впереди себя.

Между ними в цепи – танки. Мрачно – пятнистые, грузные. Степь вздрагивает под их тяжестью. Ползут и лижут небо языками огня.

Иван знал, что такую психическую атаку надо встречать кинжальным пулеметным огнем не далее четырехсот метров, чтобы раньше времени не обнаружить себя, не отдать дот на растерзание вражеской артиллерии.

– Что ж… – Посмотрим – кто кого? – Пров Трофимович неторопливо берет бутылку с зажигательной смесью, взвешивает на ладони.

– Хоть бы одно завалящее ружье противотанковое, – сокрушается Подзоров.

Его пальцы намертво, до синевы в ногтях, сжимают рукоятки пулемета. Он ждет команды. Но Берестов, вцепившись в бруствер, выжидает, прикидывает расстояние до противника.

– Пэтээр бы, – вздохнул Подзоров.

– Сюда б «катюшу» не мешало, – Пров Трофимович потрогал гранату: так ли она стоит, как надо?

Перед танками взметнулись взрывы. Горизонт заволокло дымом, и теперь движение танков можно было угадать лишь по всплескам огней их пушек.

– Длинными очередями – огонь! – командует Берестов. И сам не слышит себя в грохоте разрывов.

Немцы в черном залегли.

Но танки… танки. Вот они уже рядом.

– Огонь! – кричит Берестов. И вдруг, словно обессилев, оглядывается. Ему хочется о что‑нибудь опереться. Он слышит, как Стахов дышит открытым ртом.

Из дыма выныривает танк. Берестов чувствует, как кровь приливает к сердцу. А лицо и руки леденеют. Только бы крепко стоять на ногах! Только бы не дрожали руки!.. Сжимая противотанковую гранату, Иван выпрямился. И тут увидел, как вслед за танком поднялась другая цепь немцев.

Эти немцы были уже в мышиного цвета френчах и в касках. Они, наверное, ночью подползли так близко.

Немцы припугнули русских «черными», а в рукопашную бросили «серых». Это‑то и вывело «иванов» из себя. Они всем полком выпрыгнули из окопов навстречу фрицам.

– В атаку! Вперед!

Над степью раскатисто всплеснулось ошеломляющее

«Ура!»

Теперь попробуй, попытайся остановить русскую пехоту, она заряжена ненавистью и прет напропалую…

Перескакивая через окоп, капитан Дерюгин крикнул Берестову:

– Не вздумай самовольничать! Поддерживай огнем!

«Огнем – в своих?!..» – в недоумении передернул плечами Берестов, и как бы для оправдания своего решения вспомнил наставления лейтенанта Крышки: пулеметы должны двигаться в цепи наступающих или даже впереди!

– За мной! – скомандовал он и ринулся вслед за атакующими.

Немцы опешишь Они не ожидали такой рискованной наглости русских. Кинулись врассыпную.

На их плечах курсантский полк и ворвался в село.

Путешествие в составе вермахта с путеводителем Бе– деккера в кармане: чужие страны, другие женщины… – такая была реклама вербовки в немецкую армию.

Фашисты собирались в Россию, как в интересное путешествие.

… Шли уличные бон. Грозненский курсантский полк выбивал «путешественников» из села Коптинка. Собственно от села остались только печные трубы.

На разбитом окне рухнувшей стены колыхалась занавеска. В уцелевшем углу висела люлька и в ней мертвый ребенок с запекшимся пятном крови на лбу. Под люлькой ощупью ползала слепая струха. На стене – ходики. Время сошло с ума.

В пустом сожженном селе гулял ветер, гремя оборван– ными листами крыш. И в этом скрежете послышался сдавленный, оттого и безмерно – горестный мужской всхлип.

Иван заглянул в пролом двери.

Старик приговаривал над бездыханным телом внучки.

– Страдалица ты моя, – стонал над нею дед.

А страдалице не больше семнадцати. Она лежала с закушенными до крови губами, будто тот неимоверный стыд и боль до сих пор казнят ее.

– Крохотка ты моя, слеза моя… – отыскивал старик для нее самые ласковые слова.

– Всех сейчас перестреляю… – захлебнулся в гневе Подзоров.

Иван оглянулся и не узнал своего помкомвзвода, так было перекошено в святой ненависти его лицо.

Скреготнув зубами, Подзоров зло процедил:

– Уж я им покажу кузькину мать!

И по – медвежьи грузно перевалился через останки

стены.

Иван легко перескочил вслед за ним.

– Где они?

Высокий, тяжеловатый в походке Подзоров, от перехватившего горло гнева, слова не мог вымолвить. Саженными шагами пересек улицу, наконец сказал:

– Вон, белый флаг выставили… Ишь, как пекутся о своих жизнях… А их там, раненых в подвале, с роту наберется… Они мне за все ответят!

И вскинул автомат наизготовку.

– В белый флаг?!.. Тем более – в лежачих?!.. – остудил Иван пыл Подзорова.

– Не мешай, лейтенант!

– Отставить! – резко скомандовал ему Берестов и встал поперек дороги.

Подзоров набычился, сердито засопел. Наконец нашелся:

– А как же комиссар соседнего полка Берт только за то, что они убили его ординарца, весь немецкий госпиталь приказ расстрелять.

– Ты видел?

– Говорили.

– На войне ни «слышал», ни «говорили» – не в счет. Есть только – «видел», – чеканно отрубил Берестов.

– Но фашисты никогда наши госпитали не миловали, – не сдавался Подзоров. – А мы?..

– То – фашисты!.. А мы – русские. Русские в белый флаг никогда не стреляли…

К вечеру был дан приказ: «Ночью отойти на прежние позиции!»

– И правильно, – одобрил такое решение Пров Трофимович. – Танки Гудериана с нами шутить не станут. А там все‑таки ров…

10

На этот раз утро началось без психической атаки. Видимо, немцы поняли, что этим «иванов» не застращать. И они придумали более мерзостную пакость.

Двум курсантам, захваченным «языками», фашисты отпилили ножовкой кисти рук, связали проволокой локти за спиной. На шею повесили таблички с надписью: «Красных юнкеров в плен мы не берем», И отпустили: мол, идите, покажитесь своим… __

Об этом рассказал старшина Назаренко. Его прислал лейтенант Крышка, узнать в чем еще нуждается взвод лейтенанта Берестова.

– В злости, – недовольно буркнул Подзоров.

Он все еще не мог простить своему командиру за то, что тот не дал ему расправиться с немцами.

Берестов не успел огрызнуться, как в окоп спрыгнул капитан Дерюгин.

– Как вы тут?

– Мы‑то – что… А вот «красных юнкеров» жалко, – сказал Берестов.

Дерюгин строго зыркнул на старшину Назаренко:

– На немцев работаешь?.. Панику сеешь?..

– Наоборот, злости добавил, – вступился за Назаренко Берестов. И примиряюще – Подзорову: – Выходит зря я не дал тебе переколошматить их.

– Ладно. Не время выяснять взаимоотношения, – по– мягчал сердцем Дерюгин и пригласил Ивана наверх.

Отползли в кусты полыни.

После артиллерийской ночи – полк отходил на свои позиции под огнем противника, – Иван упал навзничь, расправил усталые плечи, глянул в небо. Ему захотелось захлебнуться этой ясной, чистой синью, раствориться в ней, стать облачком, гонимым ветром.

– Немец готовится завтра взять реванш, – приземлил Берестова Дерюгин. – Подтягивает такие силы на наш участок, что нам не сдобровать. Так что учти. Ни шагу назад!

Берестов молчал. Его не надо об этом предупреждать. Он со своим взводом не только с места не сдвинется, а еще и покажет немцам, где раки зимуют, за все с ними расплатится.

Долго молчал и Дерюгин, тоже глядя в синь неба. И вдруг спросил:

– Ты так и не получил письма от Тани?

Берестов приподнялся на локоть, озадаченно посмотрел на Дерюгина: откуда он об этом знает? Курсанты – другое дело. Они вместе с Иваном тяжко переживали молчание Тани. Но Дерюгин?..

Недалеко разорвался снаряд.

Немцы не стали ждать до завтрашнего утра. Решили начать сегодня.

Земля вздрогнула от лавины взрывов.

Берестов поспешно юркнул в окоп. Дерюгин кинулся к своему КП.

«Успеет ли?» – озабоченно подумал о нем Берестов и огляделся. Заметил, как в глазах Прова Трофимовича заметался страх. И было отчего.

Немцы слишком уж близко укладывали снаряды вокруг дота. Пристреливались.

Но дот – не окоп, не сменишь.

Пытаясь успокоить Прова Трофимовича, Берестов сказал:

– Лить бы в амбразуру снаряд не угодил.

Пров Трофимович промолчал. Вел себя так, будто вокруг него никого не было. Берестов тоже почувствовал ледяной холодок одиночества и острую сосущую сердце тоску.

Смерть плясала рядом, на бруствере. Опасность встретиться с ней была так велика, что уже не думалось о ней. Но она упорно напоминала о себе. Чуть ли не у самого плеча вонзился в стену окопа осколок, другой – влетел в пролитую из пробитой фляги лужицу, «зашкварчал», как блин в масле.

Вдруг грохнуло так, что показалось будто земля встала на четвереньки, а дот на дыбы.

Но самое страшное было для Берестова не в том, что земля ходила ходуном и подпрыгивала, как телега на кочках, а в том, что, когда он дотронулся до руки Подзорова, рука эта была холодной, как лед и не ответила…

– Танки рядом! – в истерическом испуге донесся из дота голос Стахова.

Иван выглянул.

Танки шли вплотную за валом артиллерийского огня.

Берестов схватил гранату. Куда и страх его девался. Он почувствовал ответственность за курсантов, за дот, за исход боя. Он командир. Напружинился, готовый ринуться навстречу танку.

– Не торопись, товарищ лейтенант, – остановил его Пров Трофимович. – Временем – в гору, а когда и в норку неплохо спрятаться. Терпение дает умение.

Ивана поразило спокойствие Прова Трофимовича, неторопливо расчетливые движения крепких его мужицких рук, то, как спокойно расставлял он в нише бутылки с зажигательной смесью.

– Но ведь танк – вот же он!.. – начал было Берестов и

замер.

– Сволочь и сюда уже прет…

Это голос уже не Прова Трофимовича и не Стахова, а какого‑то незнакомого Берестову сержанта. Тот, кажется, только что спрыгнул в окоп.

В руках сержанта ручной пулемет. Он водружает его сошками на бруствер.

Вслед за сержантом в окоп спрыгнули два красноармейца.

– Вот этот же танк как крутанет, так наш окоп и сплющился!

– Я еле успел выскочить…

Перебивая друг друга, они оправдываются перед Берестовым. Руки их дрожат. На бледных лицах все еще синеет пережитый страх. Бойцы стоят перед Берестовым навытяжку, готовые исполнить любое его приказание, лишь бы только он не счел их трусами.

– Диск! – выкрикнул сержант.

Один из бойцов засуетился, выхватил из притороченной к поясу сумки пулеметный диск, подал его сержанту. Но сержант уже мотал рукой, словно нечаянно прикоснулся к раскаленной плите. Капли крови кропили все вокруг. Пуля угодила в правую кисть.

Берестов поднял соскользнувший на дно окопа пулемет, вставил диск.

– Танк на нас прет! – крикнул Стахов и, схватив гранату, подался навстречу грохочущей металлической глыбине.

– Куда? – успел ухватить его за штанину Пров Трофимович. – Умереть – не в помирушки играть. Вот так надо!

Пров Трофимович присел на дно окопа. Берестов и Стахов еле успели убрать головы из‑под гусениц.

Танк перевалил через окоп, оставив после себя запах горячего металла и выхлопных газов. Пров Трофимович бросил вслед бутылку с зажигательной смесью.

Огонь струйками скатился с башни на броню корпуса, заплясал над мотором. И вот уже весь танк вспыхнул мрачно – багровым костром.

– Вот так надо, – повторил Пров Трофимович. – С кормы он лучше горит.

– С кормы мы тоже можем сгореть, – сказал сержант, с тревогой вглядываясь в тыл наших позиций. Его оспинки на лице сделались фиолетовыми. Поддерживая на отлете раненую руку, сержант завороженно смотрел сквозь полосу черного дыма, валившего от подожженного танка, и беззвучно зевал, пытаясь что‑то крикнуть.

– Окружены! – выдохнул наконец он.

В Берестова будто кто кипятком плеснул. Он выхватил из кобуры пистолет.

– Паниковать?!

Сержант не шелохнулся, только теснее прижал к груди окровавленную руку. В его рыжих глазах был укор: не веришь – взгляни сам!

Берестов высунулся из окопа. Сквозь лоскуты пламени он увидел силуэты вражеских солдат.

– Танкисты спасаются… Бегут!

– В тапках по полтора десятка не бывает, – возразил сержант.

Берестов уже и сам видел: автоматчики охватывают дот с двух сторон.

Выгребая из противотанкового рва, на дот ползли два стальных чудища. Тяжело покачиваясь, танки лизали небо острыми, как змеиные жала, языками ослепительного пламени. Утреннее небо казалось не синим, а седым.

«Впереди – танки, сзади – автоматчики…» – сжалось сердце Берестова. Как быть? Возможность проскочить в тыл к своим еще оставалась.

– Тактическое отступление – это ж не бегство, – как бы между прочим сказал сержант. И с опаской глянул на пистолет Берестова.

К телефону – бесполезно… Связь оборвана при артналете. Что, что предпринять? Мысль Берестова работала лихорадочно.

– И потом в живых же больше проку, – сказал сержант.

– Чтоб не только до Волги, а до Урала фашисты докатились? – не сдержался Берестов, – Какой же в том прок?

– Я ведь не за себя… – обиженно начал сержант. Но Берестов опять его оборвал:

– Мы все не за себя. За Родину.

– Вот – вот, так и держи свои глаза буравцем, – поддержал Берестова Пров Трофимович.