Текст книги "Современная филиппинская новелла (60-70 годы)"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 28 страниц)

Андрес Кристобаль Крус

РИС

Перевод В. Макаренко

– И рису, пожалуйста, ладно? – осторожно напомнила тетушка Флора мужу, уже собравшемуся уходить. – Если, конечно, сможешь, – прибавила она.

Он на миг остановился и оглянулся, как-то странно взглянув на нее. Потом прикрыл глаза, будто собирался что-то сказать, и Флора даже подумала, что он возвратится с порога. Но она знала – никогда не поймешь, что ему может прийти на ум. Выйдя на тенистую улочку, он снова застыл на мгновение, прикрыв веки; потом, словно решившись на что-то, глубоко вздохнул тощей грудью и быстро зашагал по дороге. И Флора услыхала, как загремела порожняя консервная банка, которую он, верно, пнул в сердцах. Огласившее окрестности эхо вернуло ее к действительности, напомнив, что пора убирать со стола и одевать детей, что сегодня так нужно хотя бы немного риса. Рис. Она только и думала о нем, занимаясь хозяйством и возясь с детьми. Рису сегодня, хотя бы сегодня, а семья их нуждается каждый божий день. Им так много нужно. Их шестеро: она с мужем да четверо ребят. Двое, слава богу, уже учатся. А за младшим глаз да глаз, потому что он целые дни напролет пропадает у сточной канавы (по правде сказать, в жару это здесь самое прохладное и приятное место). Тетушка Флора принялась за домашнюю работу. Дом их – лачуга, состоящая из одной довольно просторной комнаты, выходящей прямо на затененную деревьями мощеную улочку. Еще надо сходить забрать белье постирать. Это тоже ее работа.

Она начала брать белье в стирку с тех пор, как ее мужа прогнал со своей фабрички один китаец из Бинондо[21]21
  Бинондо – один из старых районов Большой Манилы, в котором еще остается немало трущобных кварталов.


[Закрыть]. Он отказал ему от места из-за больных легких.

«Как же теперь быть?» – спросил ее однажды вечером муж после очередной неудачной попытки устроиться на работу. «Теперь я стану стирать старику Чоленгу и миссис Гарсия», – ответила тогда она ему. «А они тебя спросили, почему? Почему ты будешь теперь стирать?» – «Нет. А почему меня должны об этом спрашивать? Разве я и раньше иногда не стирала людям? Что тут такого?» – «Но ты ведь бросила это дело…» – «Была у тебя работа, вот и бросила, а теперь…» – «Да, это верно. Вот ведь как бывает в этой жизни, в самом деле. Тогда у меня было столько друзей. Ингго, может, нам с тобой сходить куда-нибудь? – спрашивал один. И я шел. И все знал. Ингго, ты вперед проходи, пожалуйста, – говорил другой. И я соглашался. А теперь посмотри!.. Если у тебя нет приличной работы, у тебя не станет и друзей. А вчера вечером…» – «Не надо. Не надо думать об этом…» – «Наверное, в самом деле нужно умереть, чтобы тебя заметили». – «Бог милостив… Не оставит нас». – «Жизнь – это борьба, это азартная игра». – «Бог милостив…» – «С завтрашнего дня я решил…» – «Что?..»

И вот сейчас Флора подумала вдруг – что же он хотел сказать ей тогда? И что делать ей самой? Ее муж не совершит ничего дурного. Он говорил ей как-то: «Бог милостив, Флора. Не нужно только нам противиться его велениям».

Пока она убиралась, разные мысли лезли ей в голову. Ее отвлекла от этих размышлений Арлен, носившая на руках маленького братика.

– Мам, я вся вспотела.

– Ладно, давай, – ответила Флора и взяла Малыша. Она дала ему молочной смеси и уложила на маленькую циновку, которую Арлен расстелила на полу.

– Ма-ам, ты уже уходишь? – спросила Арлен.

– Да, но я скоро вернусь.

– А хлебушка, мам?

– Так ведь ты только что позавтракала! И уже проголодалась? – удивилась тетушка Флора, глядя на Арлен, которая прилегла рядом с братиком. – Потерпи немного, и я принесу хлеба, моя девочка. Ты только получше присматривай за братцем.

Сначала она забежала к соседке Лоленг.

– Присмотри, пожалуйста, за моими ребятами, – попросила она ее. – Я сбегаю забрать белье в стирку и тут же назад.

– Оставляйте их, тетушка Флора, не беспокойтесь, – ответила Лоленг.

И тетушка Флора заспешила вдоль по улице. На глаза ей попалась пустая консервная банка из-под молока. Не ее ли поутру пнул Ингго, ее муж? Но на уме у нее было только одно – рис, который был сейчас так нужен им. И еще то, что она вчера уже занимала, а отдать долг все так же нечем. Думала Флора и о том, куда же отправился сегодня муж.

Тетушка Флора спешила к своим клиентам, у которых брала белье в стирку. Их было две семьи: старика Чоленга, владельца пассажирских джипов, и миссис Гарсия, у которой была довольно большая лавочка на рынке, где она торговала товарами одной крупной манильской компании. У Чоленга ее встретила служанка.

– Давай-ка снимай грязное белье!

Но ее выручил сам старый Чоленг. Порывшись в широком кармане, он извлек оттуда пачку замызганных купюр и вручил одну из них Флоре «на мыло».

– Да, так как там дела у твоего мужа? – поинтересовался он, отдавая ей деньги.

– Ищет работу, господин.

– А машину водить он умеет?

Флора не знала, что ей отвечать. Это, конечно, удача – получить место водителя джипа, но…

– Нет, не умеет, господин.

– Жаль.

Флора согласно кивнула головой, порадовавшись уже одному тому, что старик проявил участие и доброту. Тут принесли грязное белье его многочисленных детей и внуков.

– Да, Флора, этого, наверно, не хватит на мыло, – проговорил он, глядя, как женщина пересчитывает белье. – На-ка тебе еще. – И он протянул ей еще одну бумажку.

Флора сейчас же отправилась в магазин и накупила мыла для стирки. Теперь путь ее лежал на рынок в лавку миссис Гарсия. Она застала там ее дочку Мирну.

– Все готово, тетушка Флора, – проговорила она, приветливо встречая прачку, и помогла ей водрузить на голову солидный узел белья. – Список там, внутри.

Счастливая возвращалась Флора на свою улочку: у нее теперь столько стирки. Однако радость быстро сменилась прежними размышлениями о рисе, потому что сегодня ей нечего было приготовить на обед. Вспомнилось еще, что она пообещала Арлен принести хлеба.

Подойдя к дому, она увидела, что Лоленг переодевает Малыша.

– Этот маленький неслух, наверное, измучил тебя?

– Вовсе нет, – отвечала девушка. – И потом для меня это хорошая практика. – Тетушка Флора заметила, что Лоленг, всего несколько дней тому назад вышедшая замуж, даже покраснела от смущения. Ее муж работал носильщиком на железнодорожном вокзале.

– Скоро будет свой? – шутливо поинтересовалась она, сгружая белье.

Зардевшись, Лоленг кивнула головой, но ее счастливый вид и без того обо всем говорил Флоре. И она припомнила, как лет десять тому назад бежала с Бисайев[22]22
  Бисайи, или Бисайские острова, – внутренний архипелаг в составе Филиппин.


[Закрыть]со своим возлюбленным Ингго. Она ослушалась своих пожилых родителей, но по прошествии нескольких лет они простили ее и ее мужа.

Прошло уже столько времени, а муж все не приходил. Флора постоянно помнила о нем. Вот и время обедать подоспело. Надо бы сварить рису. Лоленг уже что-то там готовит на своей половине. Пока мужа не было, тетушка Флора стирала, отбеливала и сушила белье на берегу протока почти что у самого дома. Ей помогала по мере сил Арлен. Рядом возился Малыш.

Все вместе они слушали радиопьесу. Флору особенно, тронули неподдельные рыдания матери, расстававшейся со своим сыном. Каждый день с понедельника до пятницы по утрам и в обед передавали эти радиодрамы с продолжением в одно и то же время, и они с большим удовольствием слушали их, когда включали радио наверху, в квартире домохозяйки, семью которой Флора тоже обстирывала.

«Хорошо бы еще занять риску», – сказала сама себе тетушка Флора. Конечно, ей так неприятно еще раз занимать, но что поделать, у нее нет иного выхода. И она постучалась в дверь квартиры своей домохозяйки.

– А мама дома? – спросила она у девочки, которая ей открыла. – Скажи ей, что мне нужно с ней поговорить. – С собой у Флоры был бумажный пакет.

– Да, что такое? – спросила, появившись, домохозяйка тетушка Кармен. Флора знала, что они примерно одного с нею возраста, но донья Кармен выглядела лет на десять моложе.

– Не могли бы вы одолжить мне еще гатанга[23]23
  Гатанг – мера сыпучих тел, равная приблизительно 0,3 л.


[Закрыть] три рису? – не зная куда девать глаза от стыда, проговорила Флора и улыбнулась вымученной улыбкой. – Послезавтра я получу деньги за стирку. А то я вам и так уж должна…

– Да полно тебе вспоминать, – покровительственно прервала ее хозяйка. – Постираешь потом белье детишкам, вот мы и будем квиты.

Тетушка Флора сварила рис, подогрела остававшиеся со вчерашнего дня три сушеных рыбки. Скоро уже должны были прийти старшие ребята из школы. Разложила по тарелкам вымачивавшиеся с вечера зеленые листья сладкого картофеля камо́те. Долго смотрела на тенистую улочку, длинную и пустую. Мужа по-прежнему не было. Прибежали из школы дети. Они тоже были чем-то расстроены. Ей стало еще печальней.

– Вот, как вы хотели, я вам все сварила, – почти торжественно объявила тетушка Флора. – Теперь марш мыть руки.

Ее школьники дружно направились к жестяной банке с водой. А сама Флора подошла к небольшому очажку, располагавшемуся в одном из углов их нехитрого жилища. Но ничто не могло отвлечь ее от каких-то дурных предчувствий, теснивших грудь. Порой ей даже чудился голос мужа. Она приподняла за горлышко стоявший на огне горшок, но он вдруг выскользнул из ее рук и упал на камни очага. Горшок треснул, раскололся, и вареный рис вывалился в угли и золу очага.

– Боже мой! – воскликнула тетушка Флора. Она не смогла сдержать рыданий. Руки у нее дрожали.

– Что такое? В чем дело? – подбежала к ней Лоленг. Ей не оставалось ничего другого, как поддержать под руки тетушку Флору, плакавшую навзрыд. Дети тоже заревели все вместе, глядя, как рыдает их мать.

– Ингго! – выкрикивала тетушка Флора сквозь слезы. – Муж мой!

На их тесно заселенной улочке поднялась суматоха – распространился слух, что у тетушки Флоры что-то случилось.

Едва придя в себя и обретя способность спокойно говорить, тетушка Флора забормотала словно в бреду:

– А муж мой… муж мой где?

Лоленг собрала и очистила рассыпанный рис. Детей Флоры покормили соседи.

– Опренг, возьми-ка с собой домой немного приправ.

– Кушайте, кушайте, дети, не стесняйтесь.

Но Флорины дети и насытившись продолжали скулить, будто маленькие зверьки, загнанные в угол.

– Бедняжки! – жалели их одни.

– А что тут случилось? – интересовались другие.

– Что-то произошло с дядюшкой Ингго, говорят.

– Да полно, Флора, придет твой Ингго, никуда не денется.

– Немного погодя и придет, – старались утешить ее соседи.

Однако многие из соседей не на шутку забеспокоились. Давно минуло обеденное время. Здешние мужчины стали возвращаться с работы. А дядюшки Ингго все не было и не было.

– Что-то с ним случилось! – то и дело восклицала тетушка Флора. – Что-то с ним случилось!

– Да откуда ты это взяла? – пробовали ее урезонить.

– Вот взяла, и все. Я сердцем чую. Душа у меня не на месте, – отвечала Флора собравшимся у нее соседям в раздражении. Быстро стемнело, но тетушка Флора и не думала зажигать свет в комнате.

И вдруг их улочка загудела от волнения, когда кто-то принес сегодняшнюю дневную газету. В нее углубился дядюшка Бертинг, муж домохозяйки.

– Он, да?

– Дядюшка… что там? – наседали на него со всех сторон.

– Боже ж ты мой Иисус-Мария!

Услыхав шум на улице, Флора вслед за всеми вышла из дому. Она почти вырвала газету из чьих-то рук. Шаря глазами по странице, неожиданно наткнулась на имя своего мужа и едва не лишилась чувств. Словно потеряв дар речи, женщина смотрела в газетный лист и ничего не могла понять, губы ее беззвучно шевелились. В мозгу ее калейдоскопом теснились какие-то новости, слухи, беседы, сообщения с разных концов Манилы и всего архипелага. Сама не зная почему, она надолго уперлась взглядом в передовицу. И вдруг эта заметка.

«Сторож убил человека, подбиравшего рис. Преступление богатых и власть имущих. Алчные дельцы купаются в роскоши и неподвластны закону. А бедного ничего не стоит и пристрелить. Богатый и влиятельный человек может грабить сколько угодно, ему все сойдет с рук; бедняка же, подобравшего немного риса, убивают. И этот украденный рис, всего лишь один гатанг риса, остался в грязи и пыли. Его выбросили за ненадобностью. Этот человек уже не возвратится домой к своей семье…»

Когда дядюшку Ингго похоронили и тетушка Флора горевала в одиночестве, к ней зашел высокий человек в темных очках.

– Разрешите мне, госпожа, выразить вам свое соболезнование, – заговорил он. – Что же касается расходов на похороны, то пусть они вас не беспокоят.

Не успел он уйти, как на улице послышался стрекот мотоциклов, гудки и шум подъезжающих машин.

«И рису, пожалуйста, ладно? – вспоминалось ей. – Если конечно, сможешь…» Эти слова эхом отдавались в ушах тетушки Флоры. Слышались ей и те слова, что муж говорил в свой последний день: «Жизнь – это борьба, это азартная игра. Выживают те, кто сильнее». Припомнилось, как он попрекал друзей и бывших знакомых тех давних лет, когда они помогали друг другу. Тех давних лет… «Ингго, может, нам с тобой сходить куда-нибудь? И я шел. Ингго, ты вперед проходи, пожалуйста… А теперь посмотри!..»

И как она ни сдерживалась, слезы все время душили ее, она плакала навзрыд. Перед ее мысленным взором не раз и не два проходила одна и та же картина: как ее муж подбирает рассыпанный рис на палубе баржи, что причалена у берега реки Пасиг, надеясь доставить им хоть малую толику радости в жизни. И шумным эхом отдавался в ушах тетушки Флоры тот выстрел из карабина. С ней вместе рыдали и дети… Ее раздражал соболезнующий голос того длинного, в темных очках, эти люди, понаехавшие сюда на мотоциклах и машинах с громкими сигналами.

Все эти знакомые и друзья, пришедшие к тетушке Флоре, только нарушили ее уединенную скорбь. Каждый из них демонстрировал свое беспокойство и участие, каждый на свой лад выражал свою печаль и сострадание. Кое-кого из тех, что были на кладбище и теперь пришли в ее скромное жилище, она и не знала вовсе или не помнила. Они совали ей какие-то конверты. Они, кого она и видеть-то не хотела.

Но жизнь продолжается, и в полях зеленеют ростки. И в памяти Флоры встает восхитительная картина золотистого поля из ее беззаботной юности, золотистого рисового поля. И вспоминается ей их с Ингго первая робкая любовь тех дней. Вспоминается, как они обзавелись детьми, как упорно и настойчиво становились на ноги, как привыкали друг к другу, притирались, как терпели в этой жизни унижения, как их обижали разные люди.

Тетушка Флора через силу сдерживала себя до самого последнего мига похорон. Не позволила себе даже поплакать, держалась великолепно. Дети стояли с друзьями, которые взяли их за руки. Собралось довольно много народа. И ей не хотелось выказывать слабость в это грустное время, чтобы не оскорблять памяти и заветов покойного мужа.

Да, жизнь – это азартная игра, это постоянная борьба. И она никогда не позабудет об этом завете любви и жизни, поселившемся в ее сердце. Она будет стойко нести свой крест.

Доминго Г. Ландичо

ПОСЛЕДНЯЯ СТАВКА

© Перевод – издательство «Художественная литература», 1981 г.

Перевод И. Подберезского

Когда Ба Эдро[24]24
  Ба – дядюшка. Эдро – тагализованная форма испанского имени Педро (Петр).


[Закрыть] закрывал глаза, он выглядел совсем как покойник. «Лодка его жизни пристает к берегам, откуда нет возврата», – говорили в Таринг Маноке, и это означало, что Ба Эдро вот-вот предстанет перед создателем. В деревне судачили о том, что старик, знавший неплохие времена, как раз перед смертью впал в нищету. Он был из уважаемого и когда-то богатого рода, причем единственным наследником. Но богатством распорядился так, что, помри он сегодня, хоронить его будет не на что. Вот об этом судили-рядили и в поле, и в единственной на всю деревню лавочке, и в цирюльне Ка Тонио. «Какая прожита жизнь! И как сурово обошлась с ним судьба под самый конец!» И хотя старик был еще жив, о нем говорили как об умершем, причем многие не могли удержаться от порицания, что вообще-то в Таринг Маноке не принято.

Осуждали же его за пагубную страсть, которая и довела его до разорения, – за петушиные бои. Потому что в Таринг Маноке, где не было не то что церкви, даже часовни, была арена для петушиных боев, и Ба Эдро слыл самым заядлым петушатником в деревне и во всей округе. Старики говорили, будто Ба Эдро пристрастился к этому делу с самого детства, можно сказать, с колыбели: он, утверждали старики, еще младенцем не мог равнодушно слушать кукареканье петуха.

Вот с этого-то все и началось, говорили старики, а кончилось тем, что Ба Эдро все потратил на бойцовых петухов. Их у него было великое множество, и каждому отведена особая клетка. Были у него петухи техасской породы, были петухи с Бисайских островов, из Батангаса и из Биколя[25]25
  Батангас, Биколь – провинции на острове Лусон.


[Закрыть].

Ба Эдро целыми днями не расставался со своими любимцами. Кажется, никто ни разу не видел его без петуха в руках или под мышкой. Если он и задерживался допоздна, то обязательно из-за петуха: увлекшись беседой о любимом занятии, он забывал о времени и мог говорить часами. Но и за разговорами не забывал о деле: то выщипывал петуху перья, которые, по его уверениям, только мешают во время боя, то окуривал его дымом, от чего якобы он станет зорче.

В Таринг Маноке часто говорили о Ба Эдро и до его болезни. Женой он так и не обзавелся, а когда женился его племянник, прежде живший с ним, он и вовсе остался один. Седина уже посеребрила его виски, а он все жил бобылем, и никого, кроме петухов, у него не было. Дети прозвали его Святым Петром, и Ба Эдро нравилось это прозвище. Он не раз говаривал, что ни за что не поменялся бы местами со своим небесным тезкой – мол, у стража райских ворот полная путаница в курятнике: петухи разных пород, тогда как у него на земле – только отборные бойцы.

– А все же тебе не миновать того курятника, – говорили ему.

– Ну что ж, – философски отвечал Ба Эдро. – От этого не уйдешь. А только, пока я дышу, я дня не проживу без того, чтобы не подержать в руках и не погладить петуха.

– Вот потому-то ты и живешь бобылем. Гладить надо женщин. Вон, дожил до седых волос, а все один как перст. А ведь, поди, в свое время тоже заглядывался на девушек?

– А, что было, то прошло. А только мне и так хорошо. Были бы петушки.

Старики говорили, что как-то раз, в молодости, Ба Эдро обещал преодолеть свое пагубное увлечение. Было это очень давно. Влюбился он в дочь старосты Оменга – Йойа ее звали, – да и она к нему поначалу вроде бы благоволила. Он божился, что все сделает, лишь бы она согласилась стать его женой.

– Брось ты петушиные бои, – посоветовал ему приятель. – Надо выбирать: либо петухи, либо дочь Оменга. В одной руке две тыквы не удержишь.

– Почему? Люди мы не бедные, нам на жизнь хватит, – возражал Ба Эдро.

– Хватит-то хватит, да не об этом речь, – настаивал приятель. – Если ты будешь целыми днями пропадать на петушиных боях, что Йойе останется? Да и денежки так нетрудно спустить.

– Может, ты и прав, – в раздумье сказал Ба Эдро. – Вот если бы она меня попросила отказаться от петухов, я бы, пожалуй, подумал.

Однако Йойа была гордячкой и просить ни о чем не привыкла. Она считалась первой красавицей в Таринг Маноке, и нечего удивляться, что у Ба Эдро было много соперников. Родители Ба Эдро очень хотели этого брака, так как считали, что только Йойа отвадит их сына от петушиной арены. Но все расстроилось.

– Не дай бог иметь такого муженька, – сказала Йойа подругам. – Он же забудет о семье из-за этих петухов. Нет уж, из треснувшего бамбука не сделать хорошего бумбо́нга[26]26
  Бумбонг – сосуд для воды, изготовляемый из колена бамбука.


[Закрыть].

А подруги, конечно, разнесли ее слова по всей деревне.

– Вот видишь, Ба Эдро, – сказали ему друзья, – надо тебе расстаться с петухами. Иначе не быть тебе мужем Йойи.

Это подействовало, и Ба Эдро начал скрепя сердце распродавать своих лучших бойцов. Но он явно не торопился с этим делом, и клетки его пустели медленно, до того медленно, что однажды вся деревня, проснувшись, узнала, что Йойа бежала и тайно обвенчалась с соперником Ба Эдро.

Бедный петушатник несколько дней ходил сам не свой, но потом опять в клетках у него закукарекали петухи, он заметно повеселел и как ни в чем не бывало стал появляться на петушиных боях. Даже как будто был доволен, что все так получилось.

– Напрасно ты опять взялся за свое, – неодобрительно качали головами в деревне. – Показал бы Йойе, какого молодца она потеряла.

– Э, нет, хватит, – отвечал Ба Эдро. – Петухи – не женщины. Здесь дело верное, они не изменят.

Вот так все и шло. И не иначе как эта страсть Ба Эдро свела его родителей в могилу. Умирая, отец сказал ему:

– Сынок, ты себя погубишь. Брось ты петухов – это моя последняя просьба. И мать твоя перед смертью о том же молила.

Ба Эдро схоронил отца по всем правилам, однако его предсмертную просьбу не выполнил. Тридцать дней, как положено, был в трауре, а потом понес лучшего своего бойца на арену в муниципальный центр. И все пошло как прежде, даже пуще прежнего: теперь ему никто не мешал, и Ба Эдро без оглядки предавался своему пороку. Он стал знаменитостью среди петушатников всей провинции.

– Ну и петухи у него, – судачили они между собой. – Дерутся, что твои львы. Да и сам он ставит по крупной.

– Э, немудрено. Ему ведь такое наследство досталось – тут на все хватит: и на петухов, и на крупные ставки.

Они говорили правду: Ба Эдро играл только по крупной, и притом без оглядки. Где бы в округе ни затевались бои, Ба Эдро был тут как тут. Так что нечего удивляться, что мало-помалу он спустил все, что накопили его родители годами труда. И знаменит он был как петушатник, и все тонкости этого дела знал как никто, и к советам его по этой части прислушивались, а только петушиные бои – это такое дело, которое кого хочешь до сумы доведет, если увлекаться им не в меру.

– А, чепуха! – отмахивался Ба Эдро, когда соседи пытались его урезонить. – Петухи для меня – что дети родные, а на детей ничего не жалко, верно?

Выигрывать-то он выигрывал, и нередко, но проигрывал больше. Однако говорили все только о его выигрышах – так уж устроены люди. Все считали его счастливчиком, везучим, а на самом деле к концу жизни из всего его наследства остался только дом. Дом был хороший, пожалуй, лучший у нас – строился еще до войны, как сейчас не строят: из выдержанного бамбука, под черепицей.

И вот, когда Ба Эдро стало невмоготу, надумал он продать этот дом своему племяннику, который после женитьбы жил отдельно от него.

– Неужто вы хотите лишиться последнего имущества, дядюшка? – спросил его племянник. – Если вам нужны деньги – я к вашим услугам. А так, конечно, не хотелось бы, чтобы дом уходил в чужие руки.

– Эдро, Эдро, это ведь последняя память о твоих родителях, – говорили ему старики. – Неужели ты и ее пустишь на петухов?

– А бог знает, на что толкает, – отвечал Ба Эдро. – Родители, может быть, меня бы поняли. На петухов я извел все наследство, остался только дом. Может, теперь повезет – отыграюсь.

Племянник все же купил дом и, как человек честный, предложил Ба Эдро жить с ними. Но через неделю после продажи старик занемог, да так, что ни рукой, ни ногой не мог шевельнуть. На докторов да на уплату старых долгов пошли все деньги, вырученные от продажи дома. Пришлось даже распродать всех его петухов, кроме одного черно-белого бойца, его тезки – ибо звали этого петуха тоже Святым Петром. Но все было напрасно, старик всерьез собрался умирать. Однако до последней минуты он только и говорил, что о своем единственном петухе. Перед смертью велел он позвать старосту Асионга, своего старинного приятеля.

– Эх, Асионг, – сказал умирающий, – не будь я так плох, я бы завтра выпустил Святого Петра на арену. Я в него верю. Мне бы хоть на часок подняться – вот увидишь, он не подведет. Тогда мне не придется умирать в такой нищете.

Но то были последние слова старого петушатника. В деревне потом говорили, что в тот момент, когда Ба Эдро испустил дух, Святой Петр издал такой боевой клич, что всех переполошил.

Староста Асионг весь тот день ходил в глубокой задумчивости. Заметили только, что он не расставался со Святым Петром, которого отвязал сразу же после смерти друга. А на другой день в муниципальном центре должны были состояться грандиозные бои – те самые, на которых мечтал побывать старый петушатник. Но увы, в день боев его должны были хоронить.

Староста Асионг исчез с утра вместе со Святым Петром, хотя именно он должен был распоряжаться похоронами.

– Видно, понес продавать последнего петуха покойничка, – решили в деревне.

Солнце уже начало клониться к западу, когда решили, не дожидаясь главного распорядителя, снарядить Ба Эдро в последний путь. Тело положили в дешевенький гроб и уже собрались было нести его на кладбище, как вдруг послышался стук колес приближающегося экипажа.

– Да это же катафалк похоронного бюро из города! – удивленно воскликнул кто-то.

И действительно, это был похоронный экипаж, за наем которого надо было платить огромные, по деревенским меркам, деньги.

Катафалк остановился возле дома, и с него спустился Асионг, держа в руках мертвого Святого Петра.

– Где это ты был, староста? И что все это значит? – спросили его.

– Был я в городе, где выполнил последнюю волю своего друга – пустил на арену Святого Петра.

– И как?

– Там собрались все петушатники, и я сказал им, что их вождь умер, а перед смертью хотел все поставить на Святого Петра. Тогда они тоже все поставили на него. И не ошиблись. Святой Петр, смертельно раненный, мертвой хваткой вцепился в шею противнику, и тот тоже сдох. Победу присудили нам. На выигрыш я и нанял катафалк. Пусть душа Ба Эдро радуется на небесах.

Тело Ба Эдро переложили в дорогой гроб, туда же поместили останки Святого Петра, и пышная процессия медленно двинулась к кладбищу.

А в деревне годы спустя говорили о Ба Эдро – самом заядлом петушатнике из Таринг Манока и о Святом Петре – лучшем бойцовом петухе всех времен.