Текст книги "Дворянство, власть и общество в провинциальной России XVIII века"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 42 страниц)

Николай Николаевич Петрухинцев.
Власть и дворянство на национальных окраинах в 1720–1730-е годы

Понятие российская провинция как совокупность «нестоличных» регионов со специфическими условиями экономики, быта и «провинциальной» психологией населения, а также как совокупность территорий, на которые после второй областной реформы Петра 1719 года распространялось административное деление на провинции, включает в себя и обширные окраинные регионы с их особым статусом в рамках губернской системы и многонациональным населением, в состав которого входили и группы дворянства, как русского, так и национального. Одной из тенденций постсоветской национальной и региональной историографии является оценка правительственной политики по отношению к окраинам как политики преимущественно этнической, нередко трактуемой как односторонне выгодная русскому населению, и в первую очередь его верхушечным группам, то есть российскому дворянству. Эта концепция «преобладания этнических мотивов» в правительственной политике достаточно убедительно опровергается, в частности, недавним анализом политики России XVIII века в прибалтийских провинциях, проделанным Ральфом Тухтенхагеном в работе, появившейся на свет уже тогда, когда настоящая статья находилась в процессе редактирования^{210}. Задача данной статьи – на примере конкретных политических мер, проводившихся в первой трети XVIII века по отношению к различным группам окраинного провинциального дворянства, продемонстрировать более сложный характер, чем обычно считается, правительственного курса, наличие в нем множества мотивов и несводимость его только к «этническому» компоненту.

Прежде всего следует отметить, что положение дворянства на национальных окраинах и правительственная политика по отношению к нему определялись сочетанием двух его статусов – «провинциального» и «автономного». Фактически группировки провинциального дворянства находились на пересечении сразу трех правительственных «политик», или политических курсов: 1) сословной политики, со всеми ее особенностями в отношении дворянского сословия, еще только завершавшего свою консолидацию^{211}; 2) национальной политики, нередко разной по отношению к различным этническим группировкам региона; 3) политики по отношению к пограничным территориям, учитывавшей их особое экономическое, культурное и военно-стратегическое положение. Положение дворянства окраин в конечном счете определялось комбинацией этих трех политических курсов с несовпадающими целями и задачами.

В XVIII веке провинциальное дворянство окраин, как правило, существовало на территории пограничных полуавтономий, различавшихся статусом, объемом прав и привилегий, которые, в свою очередь, зависели от степени и способов интеграции этих регионов в состав России. Значительная часть регионов образовывала, если пользоваться терминологией сторонников мир-системного подхода и последователей Иммануила Валлерстайна^{212},[62]62
  К числу последователей Валлерстайна относится, в частности, Ф. Бродель, применивший его концепцию к более ранним периодам истории, нежели ее основоположник, – см.: Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV–XVIII вв. Т. 3: Время мира. М., 1992.


[Закрыть] своего рода «внутренние периферии» России – значительные зоны с сохранением обширной автономии, очень часто (но не обязательно) организованные по национально-территориальному принципу. Население этих районов – Прибалтики и части Финляндии (окрестностей Выборга), Нижнего и Среднего Поволжья, Северного Кавказа и Южного Приуралья, Левобережной и Слободской Украины, Новороссии и Области войска Донского, наконец, Сибири – по I ревизии составляло треть населения страны (5 195 034 из 15 737 962 человек)^{213}. А если добавить к ним отличавшиеся несколько специфическим статусом зоны расселения 387 280 душ мужского пола однодворцев, 127 372 душ мужского пола украинцев на великороссийских землях и сохранившую «живые следы прежней автономии» Смоленскую губернию (1 496 172 человека в общей сложности), то население внутренних периферий составит 42,5 процента населения России. Доля территорий с данным населением на общероссийских просторах была еще более значительной.

Все эти регионы имели свою специфику: на них далеко не всегда и не в полной мере распространялось общероссийское законодательство и налоговая система. Для многих из этих территорий было характерно чересполосное заселение разностатусными группами людей с особым набором сословных, податных, таможенных, налоговых льгот и привилегий, юридических норм в поземельных и имущественных отношениях. Все это крайне затрудняло проведение единой общероссийской политики, что уже само по себе вынуждало центральное правительство желать дальнейшей интеграции этих регионов в имперскую структуру. Большинство из них были расположены по границам государства и играли важную роль в их охране и в контактах с иностранными державами; поэтому население этих территорий в значительной мере было военизировано. Русское население в районах, организованных по этническому принципу, было крайне незначительным; русское землевладение в начале XVIII века также невелико.

Петровские реформы весьма своеобразно повлияли на положение этих пограничных автономий, а соответственно и на статус проживавших в них провинциальных группировок дворянства. Уже с 1710-х годов этот статус стал существенно расходиться со статусом такого же провинциального дворянства на «коренных» российских территориях. Расхождение это особенно усилилось на завершающем этапе петровских реформ в начале 1720-х годов, но было неодинаковым для различных групп провинциального дворянства полуавтономных окраин.

Мы рассмотрим этот процесс трансформации статуса и положения разных групп провинциального дворянства в ходе петровских реформ на примере двух его различных групп, отличавшихся друг от друга 1) географической спецификой, 2) уровнем экономического и социального развития, 3) степенью корпоративной сплоченности и дворянского самосознания, 4) статусом и положением на национальных окраинах.

Для анализа были выбраны две в известной степени диаметрально противоположные группировки провинциального дворянства, находившиеся на разных географических полюсах Европейской России и занимавшие противоположное положение на самих окраинах. На западе речь пойдет о достаточно автономной корпорации смоленской шляхты, доминировавшей на своем участке пограничной полосы России, отличавшейся значительной численностью и существенным объемом прав и привилегий, а также высоким уровнем сословного самосознания. На востоке будет рассмотрена малочисленная и экономически слабая, не имевшая автономного статуса группировка русского военно-служилого дворянства в Башкирии, находившаяся, в отличие от смоленской шляхты, в положении «меньшинства», обладавшая в конечном счете ограниченными, по сравнению с башкирской элитой, правами на этой территории и вынужденная во многом считаться с доминировавшим здесь башкирским национальным большинством.

Основное внимание будет уделено трансформации статуса и положения смоленской шляхты, влиянию на эти процессы различных факторов (в том числе и военного). В статье рассматриваются преимущества и недостатки нового положения смоленской шляхты, возникшие в результате петровских реформ, и то противоречивое положение, в котором оказалась шляхта к моменту их окончания, а также конкретные политические меры, принимавшиеся правительством для преодоления парадоксов этого положения в 1720–1730-е годы. Анализ довольно обстоятельно освещенного в современной историографии состояния русской дворянской корпорации в Башкирии используется здесь главным образом для сравнения и выявления общих изменений в статусе и положении дворянства на национальных окраинах под воздействием процессов, запущенных петровскими реформами, что позволяет оценить главные тенденции и результаты правительственной политики в отношении «окраинных» групп дворянства и самих окраин.

Смоленская шляхта в эпоху петровских преобразований

На западных границах России помимо «новозавоеванных» прибалтийских провинций были и более «давние» по времени интеграции регионы, более глубоко ассимилированные Россией, но все же сохранившие некоторые остатки автономных прав.

Одним из таких регионов была Смоленщина, окончательно вошедшая в состав Российского государства после Русско-польской войны 1654–1667 годов. К началу XVIII столетия Смоленщина уже полвека находилась в составе России, преодолев к этому времени начальный этап интеграции в российские экономические и властные структуры. На территории Смоленщины образовались анклавы российского землевладения; часть земель была использована под поместные раздачи на содержание полков «нового строя» (рейтарских). Однако Смоленщина, как и Украина (гораздо в меньшей степени затронутая интеграционными процессами), сохранила значительный слой местного дворянства, удерживавшего к началу XVIII века часть прав и привилегий, которыми оно пользовалось еще в составе Речи Посполитой.

«Остатки автономии» Смоленщины выражались отчасти в том, что особый статус территории до начала XVIII века признавался правительством, отражаясь и в особой системе управления: Смоленщина управлялась до 1680-х годов специальным Приказом княжества Смоленского, ставшим затем одним из подразделений Посольского приказа, ведавшего и другими такими же полуавтономными пограничными территориями. Однако главным образом «полуавтономия» Смоленщины выражалась в элементах военной организации и в сословно-корпоративных правах ее прежнего «автохтонного» господствующего слоя населения – «смоленской шляхты», в сохранении особых прав ее территориальной военно-служилой корпорации, организованной в особый полк «смоленской шляхты».

Эта корпорация с особым статусом просуществовала около ста лет, до 1764 года, когда ее специфические права были ликвидированы и началась ее активная интеграция в общероссийскую систему. Смоленская шляхта долгое время оставалась вне поля зрения историков, но в последнее время исследовательский интерес к ней ощутимо возрос.

Еще в советское время история формирования этой корпорации в XVII веке была затронута в работе Александра Николаевича Мальцева^{214} и обстоятельно прослежена в ставших уже классическими работах Станислава Владимировича Думина^{215}. В постсоветское время интерес к корпорации смоленской шляхты существенно возрос, что проявилось в первую очередь в появлении генеалогического труда о смоленской шляхте^{216}, а также сборника, объединившего основные исследования и комплексы документов по ее истории^{217}. Совсем недавно появился обстоятельный и добротный генеалогический справочник Дмитрия Павловича Шпиленко^{218}, которому еще предстоит сыграть свою роль в детальном восстановлении истории этой корпорации.

Как уже отмечалось, история формирования корпорации в XVII веке была основательно проанализирована С.В. Думиным^{219}. Состав корпорации в основном сложился еще в составе Польского государства, после возвращения Смоленска Речи Посполитой в Смутное время. На состав шляхты существенно повлияли произведенные польскими властями две серии раздач земель, которые были нацелены на усиление влияния польской шляхты: первая прошла в 1619–1620-х годах, будучи ориентирована фактически на создание мелкого поместного землевладения; вторая осуществлялась после русско-польской Смоленской войны 1632–1634 годов и имела целью утверждение землевладения крупного. В результате к 1650 году сложилась неоднородная структура шляхетского землевладения, в котором, при преобладании мелкопоместных дворян, составлявших основную массу смоленской шляхты (61,5 процента)^{220}, сложилось достаточно крепкое аристократическое ядро из 30 фамилий, в которое были интегрированы и три русские семьи (Потемкины, Салтыковы и Мещерины). В целом же структура землевладения на территории Смоленщины была близка соседнему Великому княжеству Литовскому, выходцы из которого и составили почти две трети известных фамилий смоленской шляхты (в то время как русские, ливонцы и немногочисленные выходцы из польской коронной шляхты составляли в совокупности всего лишь треть корпорации)^{221}. Возвращение России Смоленска, несмотря на выселение части шляхты в 1654–1655 годах на восточные границы России (преимущественно в Поволжье, особенно в Башкирию, куда было переселено около 500 человек и где долго сохранялись, несмотря на понижение социального статуса, остатки корпоративного сознания шляхты^{222}), по мнению С.В. Думина, серьезно не изменило структуру землевладения и состав шляхты. (Исключение составил лишь Стародубский повет, отошедший к Гетманщине, в связи с чем шляхетское землевладение там было уничтожено украинцами и заменено землевладением казацкой старшины^{223}.) Более того, Россия закрепила монопольное положение шляхты в сфере землевладения, запретив в 1682 году покупать и просить в поместье тамошние земли «московских чинов людям». Однако податных привилегий смоленская шляхта не получила, и на Смоленщину была распространена российская податная система^{224} – вероятно потому, что российское правительство воспринимало Смоленск прежде всего как возвращенные (а не присоединенные заново) территории.

Корпорация смоленской шляхты сложилась из достаточно самостоятельных уездных корпораций (Смоленской, Дорогобужской, Рославльской и Вельской), которые лишь постепенно интегрировались в единое целое, сохранившись в виде особых военных подразделений в полку смоленской шляхты.

В таком состоянии корпорация вступила в XVIII век, где ее история изучена гораздо хуже. Исключение составляет блестящая статья Михаила Михайловича Богословского, появившаяся еще в 1899 году в Журнале Министерства народного просвещения^{225}. Богословский обрисовал основные тенденции развития смоленской шляхетской корпорации и сделал ряд принципиальных наблюдений, которые мы развиваем и уточняем на основе ряда архивных источников.

Первоначально (до конца XVII века) условия службы в полку смоленской шляхты, вероятно, не отличались существенно от российских. Полк был таким же территориально-дворянским военным ополчением (представленным, вероятно, преимущественно дворянской конницей), как аналогичные российские дворянские полки, и до формирования регулярной армии нес службу наравне с ними. Судя по послужным спискам отдельных представителей смоленской шляхты, этот полк, как и вся русская поместная дворянская конница, участвовал в Азовских походах Петра I (во взятии Казыкерменя, под Азовом) и в сражении под Нарвой в 1700 году^{226}. Типологически этот полк был близок российскому «служилому городу», и часть элиты «смоленской шляхты» уже была интегрирована в состав российского Государева двора, получив соответствующие «дворовые» чины.

Более подробное представление об этом дает список смоленской шляхты, наряженной в «казыкерменский» поход 1695 года (то есть в армию Бориса Петровича Шереметева, действовавшую в 1695 году на Днепровском театре тогдашней русско-турецкой войны, именуемой обычно Азовскими походами)^{227}. Судя по этому списку, в поход была наряжена примерно половина корпорации смоленской шляхты (в общей сложности 741 человек), разделенная на две разностатусные группы: 1) собственно смоленская шляхта, сведенная в пять рот – 461 человек списочного состава (544 человека вместе с участвовавшими в походе сверх списка – «неверстанными чинами» и «недорослями»), и 2) бельская и рославльская шляхта (6-я и 7-я роты), образовавшая отдельные корпорации в составе смоленской шляхты – 161 человек списочного состава (197 человек со сверхсписочными). Бельская и рославльская шляхта, очевидно, составляла корпорации более низкого статуса – в их числе было всего шесть человек, принадлежавших к Государеву двору (3,7 процента от списочного и 3,05 процента от общего состава). Собственно же смоленская шляхта, составлявшая ядро корпорации и отличавшаяся большей сплоченностью и более высоким статусом, была куда более отчетливо интегрирована в российскую элиту – 172 человека принадлежали к Государеву двору, то есть имели «дворовые чины» стольников, стряпчих, московских дворян («по московскому списку») и жильцов – 37,3 процента от списочного и 31,6 процента от общего состава (в 10 раз больше, чем у бельской и рославльской шляхты). Это обеспечивало верхушке смоленской шляхты (и всей корпорации в целом) довольно высокий формальный статус в среде российского дворянства: вероятно, доля членов Государева двора среди смоленской шляхты была не ниже (если не выше), чем у российского дворянства в целом. Более того, смоленская шляхта имела даже некоторые сословные преимущества по сравнению с российским дворянством. Указом от 30 декабря 1701 года для нее был уравнен статус вотчины и поместья^{228} – намного раньше, чем в остальной России (где это произошло в 1714 году и было окончательно юридически закреплено в 1730–1731 годах).

Однако начало Северной войны и военные и административные реформы Петра I первого десятилетия XVIII века, приведшие к трансформации российской элиты и разрушению Государева двора, изменили положение смоленской шляхты и привели к существенному расхождению его с положением дворянства российского.

Свою роль в этом несомненно сыграли и особенности ведения Северной войны: постепенное смещение главного театра боевых действий в 1705–1709 годах в пределы Польши (Великого княжества Литовского) и Украины. В этой обстановке правительству выгоднее было использовать местную военно-территориальную корпорацию, находившуюся на пограничье с Польшей и хорошо знакомую с местными условиями, как единое целое и как своеобразного посредника в непростых отношениях с польской шляхтой, метавшейся между «прошведской» и «прорусской» партиями, нежели трансформировать полк смоленской шляхты, подобно русской поместной коннице, в регулярные полевые части – тем паче что было не ясно, как среагирует в этих условиях шляхта на нарушение ее прежних прав. Поэтому полк смоленской шляхты оказался «привязан» к этому театру военных действий и в 1702–1707 годах участвовал в боевых действиях в Польше и на ее рубежах, в 1708 году – в сражениях под Головчином и Лесной. Позднее, после 1709–1710 годов, по мере укрепления регулярной армии, полк, видимо, потерял значение активной боевой единицы и использовался преимущественно в охране польской границы^{229}. Правительство отдавало приказы о его мобилизации как целостного воинского контингента лишь в периоды острых внешнеполитических кризисов: «польского» в 1716–1717 годах^{230} и «турецких» в 1720-е годы.

Однако, скорее всего, именно остатки смоленской автономии не позволили трансформировать полк смоленской шляхты в регулярную боевую часть. Вероятно, свою роль в этом сыграло и стремление правительства не раздражать смоленскую шляхту ввиду тяжелых материальных потерь, понесенных ею во время кампании 1708 года. Смоленский губернатор Петр Самойлович Салтыков позднее доносил, что движение шведов и русская тактика выжженной земли привели к опустошению значительной части Смоленщины: запустело 9445 дворов; село Мигновичи, бывшее узловым пунктом в пограничных связях с Польшей, было выжжено; из 16 731 двора к 1710 году осталось 8764 жилых; сильнее всего пострадали, естественно, юго-западные районы Смоленщины – база смоленской шляхты, тогда как Дорогобужский и Вяземский уезды с крупными вотчинами московской знати (в том числе Ф.А. Головина, Петра Самойловича Салтыкова, Бориса Петровича Шереметева, Петра Павловича Шафирова) оказались почти не затронуты^{231}.

Положение Смоленска как основной тыловой базы операций на западе, через которую к тому же проходили оживленные маршруты движения войск с одного театра войны на другой, осложняла своей чрезвычайной тяжестью постойная повинность. О проблемах, создававшихся последней, свидетельствуют такие факты: постой одного лишь Киевского драгунского полка, расквартированного на Смоленщине, обернулся в период с осени 1714 по весну 1715 года чувствительными потерями для местного населения, у которого было отобрано и украдено по меньшей мере 13 лошадей, 3 коровы, 14 свиней, 85 овец и коз, 19 индеек и гусей, 568 кур и 500 возов сена (не считая стогов и скирд), а в Вяземском уезде драгуны еще и убили по меньшей мере трех крестьян^{232}. Вместе с тем внушительные на первый взгляд цифры не следует и преувеличивать: из них очевидно, что драгуны в первую очередь воровали птицу и фураж, которого не хватало казенным лошадям в период бескормицы. Общий же размер пограбленного и украденного в лучшем случае соответствует скотоводческим ресурсам небольшой деревни из 5–10 дворов, тогда как полк был расквартирован на значительно большей территории[63]63
  Для наглядности скажем, что потери, которые понесли деревенские жители, означают, что в среднем за весь год каждый солдат полка украл у крестьян только одну единицу домашней птицы (чаще всего курицу).


[Закрыть]. Однако последствия частых постоев накапливались во времени, налагались на военное разорение и завышенное налогообложение Смоленщины. М.М. Богословский сделал вывод о происходившем в тот период процессе обеднения шляхты, главной причиной которого он считал, однако, крестьянское бегство за рубеж; по подсчетам ученого, на 1756 год только 20 процентов шляхтичей имели свыше 20 душ крестьян, а остальные 80 процентов были мелкопоместны^{233}. Правительство, очевидно, не было заинтересовано в ослаблении местного дворянства, несшего пограничную службу, а потому проводило в отношении его осторожную и взвешенную политику.

Все это законсервировало прежний статус местной военно-территориальной служилой корпорации. Полк смоленской шляхты к 1711–1712 годам, когда в России завершилось создание регулярной армии, превратился в архаический пережиток прежних территориальных военно-служилых формирований дворянства, служивших «с земли» и собиравшихся на время походов, то есть фактически в осколок «служилого города», уничтоженного петровскими реформами, или, по мнению М.М. Богословского, в «анахронизм, археологический остаток» прежних структур^{234}. Вероятно, и сам Петр на заключительном этапе своих реформ воспринимал «смоленскую шляхту» как архаический остаток прежних дворянских корпораций и рассматривал ее в одном ряду с ними и с «царедворцами» – пережиточными остатками чинов бывшего Государева двора. Так, 10 ноября 1721 года Петр предписывал явиться к общему российскому дворянскому смотру «смоленскую шляхту и царедворцев тех, которые служат с смоленскою шляхтою, и патриарших и архиерейских дворян выслать для смотру и розбору в Москву к стольнику Степану Колычеву в декабре месяце нынешнего 721 году неотложно…»^{235}. Результаты этого смотра (вероятно, представленные прежде всего списком от 19 января 1722 года и хронологически близким ему списком, датируемым публикаторами 1721 годом^{236}) отчетливо рисуют те же процессы, что шли и в других остатках архаичных российских территориально-дворянских корпораций. При относительно небольшом числе лиц в офицерских рангах, в силу естественного старения и убыли, по сравнению даже с неполным списком 1695 года резко сократилось количество лиц, входивших в прежнюю (теперь уже потерявшую значение) элиту России – Государев двор. Число стольников и стряпчих сократилось более чем наполовину (со 112 человек в 1695 году до 57 человек по списку 1721 года и 53 человек по списку 1722 года, причем более половины из них – 33 и 29 человек соответственно – перешли в разряд отставных и «заполочных»); чины стряпчих, московских дворян и жильцов вовсе исчезли из списка (или просто перестали упоминаться в силу окончательной деградации их статуса). В новой элите России – «генералитете», лицах первых пяти рангов, – смоленская шляхта была представлена теперь всего одним-двумя людьми (генерал-майором и, может быть, условно – не имеющим аналога в системе новых русских военных чинов «генеральным поручиком»). Таким образом, статус смоленской шляхты в общем составе российского дворянского сословия существенно понизился (что, правда, в тот момент отчетливо еще не осознавалось ни самой шляхтой, ни российским дворянством, так как оформившая новые сословные отношения Табель о рангах была утверждена 24 января 1722 года, через пять дней после составления этого «смотрового» списка).

Консервация военно-служилого статуса смоленской шляхты сопровождалась, однако, еще одной серьезной переменой в судьбах Смоленщины, связанной с губернской реформой Петра I, проведенной в тех же 1708–1710 годах.

После губернской реформы и ликвидации в 1710 году «присуда» Посольского приказа – Приказа княжества Смоленского^{237} – «смоленская полуавтономия», растворившись в составе Смоленской губернии, «потерялась» как самостоятельный объект правительственной политики.

Основную часть проблем, связанных с сохранением особых прав и статуса смоленской шляхты в сфере социально-экономических отношений, решал, очевидно, на месте смоленский губернатор, отталкиваясь от традиционной практики. Сенат не имел четкого представления об объеме и характере местных привилегий. Запросив об этом в апреле 1726 года губернию, он получил ответ, что последние определяются жалованной грамотой «28 марта 202 года» (1694 года), подтверждающей, в свою очередь, грамоты «164 и 172 годов», содержащие лишь крайне расплывчатую формулу: «вольностей их и прав не нарушивать»^{238}.

Смоленская губерния в связи с этим стала рассматриваться как «общероссийская» структура, и не удивительно, что в отношении смоленских земель в 1710–1720-е годы проводилась более последовательная интеграционная политика, чем на Украине: при проведении губернской реформы в 1710 году смоленские земли были положены «в доли» (на Смоленщину пришлось 9 из 146 податных, или «ландратских», «долей», на которые делились губернии^{239}), что означало окончательное распространение на них общероссийской податной системы.

Если в податном отношении смоленские земли были окончательно уравнены с общероссийскими, то в социальном плане статусы смоленской шляхты и российского дворянства начали отчетливо расходиться. К концу петровского царствования российское дворянство было интегрировано в новую военную и социальную структуру, включено в систему чинов, определявшуюся Табелью о рангах, сохранило свои позиции в новой российской элите, начало процесс превращения в привилегированное «благородное» сословие. В то же время смоленская шляхта, сохранив архаичную военно-территориальную организацию, во многом оказалась в стороне от этих процессов, утратила свои позиции во властной элите, в целом понизила свой социальный статус по отношению к российскому дворянству и начала все больше замыкаться в себе, отграничиваясь от консолидировавшегося российского дворянского сословия. «Интеграционный курс» в отношении смоленской шляхты выразился в основном в более тесном ее включении в налоговую и административную систему Российского государства, но не в интеграции смоленской шляхты в российское «шляхетское» сословие.

Однако в Послепетровскую эпоху эта «интеграторская» линия все-таки отразилась и на сословной политике в отношении смоленской дворянской корпорации. Одним из ярких ее проявлений было известное «дело о перемене веры» 1728–1730 годов^{240}.

Официальный руководитель корпорации смоленской шляхты генерал-майор Александр Михайлович Потемкин подал донесение о принятии рядом ее представителей католичества и активном общении их с польским католическим духовенством. В результате в феврале 1728 года по предложению смоленского епископа Гедеона был издан указ, запрещавший смоленским шляхтичам контактировать с польским католическим духовенством и обучать своих детей в Польше и Литве, а также устанавливавший контроль за деятельностью самого духовенства в смоленских землях^{241}. Переменившие веру (по донесению А.М. Потемкина от 18 марта 1728 года их было 30 человек – 19 мужчин и 11 женщин из 11 фамилий)^{242}подлежали отправке в Москву и суровому наказанию (ссылке в Сибирь). Однако российское дворянство и верхушка бюрократии все еще не могли игнорировать особый статус смоленского шляхетства и не стремились к резкому его нарушению. Поэтому, после получения заверений о возврате в православную веру, положение приговоренных к ссылке было смягчено уже в Москве по докладу Верховного тайного совета от 2 июля 1729 года. Большинству из них было разрешено выезжать в Смоленск «для осмотрения домов и деревень», а при вступлении на престол Анны Иоанновны по докладу Сената от 2 июня 1730 года даже оставшиеся в Москве «бессъездно» девять человек получили право вернуться на родину^{243}.

«Дело о перемене веры» было закончено компромиссом. Российское правительство стремилось не обострять отношений со смоленским шляхетством, до сих пор не порвавшим связей с миром польской культуры: большинство наказанных получили в детстве и юности образование в польских иезуитских колледжах и, как это видно из дела, даже подписывались по-польски^{244}. Русский язык не стал родным и для других представителей смоленского шляхетства: так, например, шесть из тринадцати подписей и текстов, удостоверявших службы шляхтича З.Н. Высоцкого, подавшего в апреле 1730 года просьбу о повышении его чином, были на польском языке^{245}.

Таким образом, интеграция смоленского шляхетства в структуру русского государства даже к началу 1730-х годов была далеко еще не завершена.