Текст книги "Избранные произведения писателей Юго-Восточной Азии"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 37 страниц)

МАЛАЙЗИЯ

Вэй Юнь

Среди писателей Малайзии и Сингапура старшего поколения, пишущих на китайском языке, вряд ли можно назвать автора более популярного, чем Вэй Юнь. Он пришел в литературу еще перед второй мировой войной, и с тех пор его имя значится в числе наиболее широко читаемых писателей этих стран.

Вэй Юнь (настоящее имя Цюй Вэньчжуан) родился в 1911 году в Гонконге, учился в кантонском Училище изящных искусств. Когда началась антияпонская война в Китае, стал солдатом. Потом судьба забросила его в страны Южных Морей, то есть в Юго-Восточную Азию. За долгие годы странствий он побывал почти во всех государствах этого района мира, но большую часть своей жизни провел в Сингапуре и Малайзии. В настоящее врел я живет в Куала-Лумпуре. Во время своих скитаний Вэй Юнь был солдатом, рыбаком, матросом, мелким торговцем, учителем, клерком и т. д. Богатая событиями жизнь нашла отражение в его произведениях.

В конце 30-х годов Вчй Юнь публикует одно из первых своих произведений – «Краткая история антигероя». За ним последовал получивший широкую известность рассказ «Бесенок Суньсань» и другие произведения. Однако настоящее признание и популярность пришли к писателю после войны, когда увидели свет его роман «На мелководье» (1960), сборники рассказов «Сумерки в Вороньей гавани» (1956), «Старая земля» (1959), «Весенний лед» (1971), повести «Думы о возвращении» (1958), «В зарослях терновника» (1961).

Роман «На мелководье» явился важной вехой в развитии малайзийской и сингапурской прозы, поскольку он затронул многие серьезные проблемы, не поднимавшиеся ранее в литературе Сингапура и Малайзии на китайском языке.

Творчество Вэй Юня отличает большое тематическое и сюжетное разнообразие. Для него характерен ярко выраженный национальный колорит. С большим мастерством писатель изображает кампонги Малайзии, шумные улицы Сингапура, далекие острова Индонезии. Многочисленны и разнообразны его герои: малайские рыбаки, китайские земледельцы и ремесленники, индийские торговцы и т. д. Вэй Юнь умеет создать психологически точные портреты людей из самых разных слоев общества.

Вэй Юнь – реалист, однако его творчеству присущи и романтические черты, что отражается в сюжетах и характерах героев. Этим он напоминает Д. Конрада и А. Грина. Автор любит драматические ситуации, сложные сюжетные коллизии, героев с необычной, часто трагедийной судьбой. Однако писатель не избегает острых социальных проблем, о чем, в частности, свидетельствует его роман «На мелководье», повествующий о сложных процессах, происходящих в местном обществе. Во многих рассказах Вэй Юнь выступает как тонкий сатирик, способный зло высмеять общественные недостатки.

Д. Воскресенский

Сумерки в Вороньей гавани

Череда гниющих стволов кокосовых пальм, казавшаяся бесконечной, все же закончилась. В холодном тусклом свете только что народившегося месяца песчаный берег казался мертвенно-белым. У самой кромки покачивались какие-то черные предметы. Старый, многоопытный рыбак Хоцзинь вздохнул с облегчением. Он понял, что добрался до гавани, над которой недавно пронеслась буря с грозой, что на воде качаются листья засохших пальм и доски, сорванные с корабля, не достроенного японской компанией Мицубиси.

Из заросших густым волосом ноздрей Хоцзиня вырвался какой-то звук, его впалые губы зашевелились. Чувствуя, что сердце бьется все чаще, он стал быстрее работать ногами. У него с молодых лет в радостные минуты – когда он выпивал в городке лишний глоток «желтого зелья» или выигрывал в кости – начинало усиленно биться сердце и во рту, теперь уже беззубом, сама собой рождалась мелодия.

«А-а-а… И за что же ославили люди меня…» – затянул он южнофуцзяньскую народную песенку.

Молодой месяц висел над самым краем темно-синего моря, над кокосовыми пальмами, и в лунном свете их верхушки напоминали человеческие головы с растрепанными волосами. Этой осенней тропической ночью казалось, что лучи луны проникают прямо в душу Хоцзиня. Он зашагал неуклюжей, подпрыгивающей походкой, издали напоминая белую цаплю.

Вот уже который десяток лет жизнь старого рыбака медленно ползла под стук чашек с «желтым зельем», изготовленным из плохо очищенного спирта, под азартные выкрики «Четверка! Пятерка! Шестерка, моя взяла», под рокот волн Индийского океана и плеск воды о бамбуковые стенки келонгов…[119]119
  Яньван – в китайской мифологии владыка ада.


[Закрыть]

Да, если Яньван[120]120
  Келонг – сделанные из бамбука загоны для рыб, расставляемые на прибрежных отмелях.


[Закрыть] решит, что ты должен умереть в третью стражу, до пятой тебе не дожить.

Вот уже больше тридцати лет провел рыбак в этих чужих для него местах, клочковатые волосы на его плешивой голове давно поседели. Не раз бывал он на краю гибели и потому приучился по-философски относиться к проблемам жизни и смерти.

Всякий раз, когда собеседники ругали японских чертей, Хоцзиню становилось немного не по себе. Правда, японцы высекли его и угнали его единственный сампан, а самого заставили работать на катере, принадлежавшем «Рыболовному объединению Кавада». Но ведь не явись сюда японцы, эта девчонка Ачжу разве стала бы жить с таким, как он? Ему вспомнилось, как десять лет назад тайванец-надсмотрщик столкнул в море отца этой чернавки только за то, что тот продал на сторону несколько цзиней хозяйской рыбы, а ее старшего брата японцы угнали строить сиамско-бирманскую железную дорогу. Кто бы мог подумать, что с тех пор жизнь у него, Хоцзиня, пойдет совсем по-другому, что ему удастся меньше чем за пять тысяч оккупационных бонов откупить девчонку и ввести ее в свой дом с соблюдением положенного ритуала…

Ему тогда перевалило за сорок, а девчонка была такая молоденькая, нежная. При одном воспоминании губы у Хоцзиня опять зашевелились, и, сам того не замечая, рыбак замурлыкал какой-то мотивчик.

Этой лунной ночью ему пришлось долго идти по неровному – то скалы, то песок – берегу гавани, перелезать через гниющие останки японских судов. Он тяжело дышал, но так же, как десять лет назад, при первом появлении Ачжу в его поселке, поглаживал своей заскорузлой ладонью проплешины и еще более ввалившиеся щеки. Сейчас какая-то тяжесть угнетала его душу, но поредевшие брови, как и тогда, были обращены к залитому лунным светом небосводу.

Спасибо Небесному государю, сколько раз он выручал рыбака из беды! Позволил выбраться живым из логова разбойников в Таншане – так в странах Южных Морей называют Китай; спас от штыков японских дьяволов, укрыл от тайного общества Хунмэнь, от так называемой «армии сопротивления Японии». Он опять хмыкнул мясистым носом, впалые щеки задвигались. Стоит ли дрожать за эту догоравшую жизнь? Сколько десятков лет прошло с тех пор, как он приплыл в этот далекий край…

Но на этот раз ему, Хоцзиню, показалось, что жизнь стала для него дороже, чем когда бы то ни было. Он снова почесал лысеющую голову. Вечернее небо над Вороньей гаванью было таким синим, таким бескрайним; изогнутый молодой месяц чуть касался верхушек высоких дрожащих пальм. Вдруг с карканьем поднялась ворона, словно спугнутая лунным светом, и задела крылом цветы на одной из пальм; ароматные лепестки посыпались прямо на лысину Хоцзиня…

Он бросил сердитый взгляд на верхушку пальмы, сплюнул и выругался:

– Сволочь старая…

Прожив большую часть жизни в Вороньей гавани, он так и не проникся расположением к этим чертовым птицам. Каждый раз, когда он слышал карканье, его чуть не тошнило. Но тут же его мысли отвлекались в сторону. Он вспоминал, как Индийский океан вдруг потемнел и стал посылать на их баркас один за другим пенистые валы величиной с гору. Он высунулся из-под навеса и, наглотавшись горько-соленой океанской воды, сумел-таки схватить уплывающее весло. Лил дождь, бушевал ветер, его вместе с веслом то поднимало к подножию неба, то бросало в темно-синюю водную пучину, в ушах стоял сплошной грохот. Порой небо и море сливались в непроглядную черную массу, временами же, при свете молний, становились различимы дождевые струи. В его памяти возникли фигуры рулевого Махама, двух братьев Чжоу… Кажется, их унесло в море? Следом всплыл образ этой девчонки, Ачжу, ее полнеющее тело, влажные, всегда немного грустные глаза, обветренные губы.

Хоцзиню на миг почудилось, что его иссохшая рука все еще сжимает весло, что его по-прежнему бросает то вверх, к небесам, то вниз, в морскую глубь…

Пусть сам он стоит не дороже, чем какой-нибудь шелудивый пес, но сделать вдовою Ачжу, такую молодую, без отца и без матери, – за это ему не будет прощения ни в этом, ни в том мире. И он шел вперед, крепко сжав беззубые челюсти, слабосильный, высохший, как старая лиана, продутый ураганами, промытый ливнями и черными морскими валами…

Вдруг что-то словно ворвалось в задремавшее сознание старого рыбака, он широко раскрыл глаза. Когда это тропическое море успело стать таким тихим, недвижным? Вокруг было темно, лишь на тонувшем в тумане краю небосвода сверкала Венера. Он приткнулся плешивой головой к стволу пальмы: может, и его, Хоцзиня, тоже унесет когда-нибудь в море?

По опыту долгой жизни в здешних местах Хоцзинь знал; раз там, где море сливается с небом, появился туман, значит, скоро рассвет. Сквозь утреннюю дымку стали просматриваться очертания холмов, еще одна ворона своим карканьем нарушила мертвую тишину. Дуновение бриза холодило его худое тело, он снова впал в забытье – казалось, он опять сжимает в руке весло, его опять бросает вверх и вниз…

– Ах, Ачжу, Ачжу, как же я виноват перед тобой…

Словно внезапно разбуженный, он открыл тяжелые, вспухшие веки. В чем дело? Хотя за малайским селением уже поднималось солнце, вблизи себя Хоцзинь еще ничего не видел.

– Уже трудишься, приятель? – послышалась малайская речь.

Хоцзинь выпил глоток предложенного кем-то горячего кофе, в голове у него просветлело, на душе стало спокойнее. Да ведь это Шариф, рыбак-малаец, тот самый, что любит подтрунивать над ним и трогать рукой его лысину.

– Шариф, это ты? И как меня угораздило забраться в ваши края!

В живых раскосых глазах балагура-малайца таилась насмешка. Хоцзинь захотел было встать, но едва он выпрямил поясницу, как голова опять стала тяжелой, в глазах снова потемнело.

– Сусах-сусах, лулус чик!

Хоцзинь слышал голос своего малайского приятеля, который уговаривал его отдохнуть, но не открыл глаз. Он все еще размышлял над тем, каким образом он оказался в кампонге Шарифа. Ведь это добрых пять миль от Вороньей гавани! Потом он вспомнил своих товарищей по несчастью, свою молодую жену…

Спустя некоторое время Шариф дал ему поесть своей малайской сылумы, и настроение у него поднялось.

Он рассказал жителям кампонга, собравшимся возле домика Шарифа, о том, как вчера он плыл на катере, как их застал шторм. Окончательно придя в себя, он спросил:

– А где Махам и все остальные?

Стоявшие вокруг деревенские ребятишки сразу притихли и помрачнели; первым раскрыл рот Шариф, глаза которого были по-прежнему веселыми:

– Приятель, на берегу нашли одного тебя.

Хоцзинь почувствовал себя неловко, горькая усмешка пробежала по его губам. Он сообразил, что авария с катером произошла милях в десяти от кампонга, в открытом море.

Вот уже сколько лет он живет в этих местах, подумалось ему, а впервые о нем заботятся люди другой нации. Конечно, этот Шариф любит подразнить, потрогать его лысину, но все-таки…

Под вечер, когда заходящее солнце бросало на камионг тусклые багровые лучи, а вода в море приобрела бирюзовый оттенок, Хоцзинь возвращался в Воронью гавань на сампане Шарифа. Помня о злоключениях вчерашней штормовой ночи, он не стал ехать кратчайшим путем – в узком проходе между скалами можно было налететь на камни. В пути он то и дело возвращался мыслями к Ачжу. Как она там? Может, думает о нем, глядя на искры, вылетающие из лампы, заправленной кокосовым маслом? Он много раз наблюдал, как она неподвижно сидела перед лампой, и наконец не выдержал, стал расспрашивать. Та лишь печально улыбнулась в ответ:

– Где вам, мужчинам, догадаться! Как будто не знаете, что кормиться за счет моря – дело опасное, триста шестьдесят дней в году приходится молить бога Дабо о милости… Вот мне и кажется: если искры летят, – значит, Дабо не гневается на нас, желает покоя и счастья!

У Хоцзиня внутри потеплело, впалые губы раздвинулись в улыбку, лицо Ачжу скрылось в сиянии лампы.

Сегодня девчонка небось сидит возле лампы и занимается гаданьем. Думать об этом было и трепетно, и радостно. Вдруг он вздрогнул – что-то пронеслось у него за спиной. В этот момент среди пальм засветился первый огонек поселка, и стало видно, что то был – тьфу! – большой черный кот Махама.

Огни только начали зажигать, поселок был еще окутан сумерками и дымом очагов; хорошо еще, что из-за колышущихся верхушек пальм проглядывали звезды. Море скрывалось во тьме, доносился лишь негромкий шум прибоя. В другое время он давно бы уже сидел в домике Махама, болтал о чем-нибудь. Но сегодня… При мысли о том, что ему удалось выйти живым из моря смерти, на сердце стало легко, но тут нога за что-то зацепилась, и Хоцзинь растянулся на земле…

Ночная мгла над. Вороньей гаванью все сгущалась, но в душе его было светло. Вот сейчас он пройдет кампонг Махами, а дальше сразу же его дом. Вон и тростниковая изгородь…

– Ох, я тут смотрела на огонь лампы и думала, что ты придешь.

Смотрите, он еще не перешагнул порог, а уже слышит такой ласковый голос жены. Ободренный, он остановился около окна. Нижняя половина окна была завешена куском ткани, которая колыхалась от дувшего с моря ветра. Никогда раньше жена не обращалась к нему с такой нежностью.

– Ачжу, у меня есть для тебя хорошая новость. С нашим баркасом номер три что-то случилось…

Хоцзинь сразу узнал этот сиплый мужской голос – он принадлежал приказчику из рыболовецкой конторы «Хайань». Огонь лампы задрожал от порыва ветра… Лысина Хоцзиня пылала так, что казалось, вот-вот задымится; он хотел уже ворваться в дом, но послышались всхлипывания, которым вторил шум прибоя.

– Ты же всегда не выносила своего старика! А теперь мы сможем жить открыто, больше не надо будет прятаться по углам…

Дерьмо, вонючая потаскушка! Хоцзинь едва не выругался во весь голос; стерва, шлюха, я вырежу тебе внутренности, как удалой Ян Сюн[121]121
  Ян Сюн – один из персонажей классического романа «Речные заводи» (XIV в.); узнав о том, что его жена Пань Цяоюнь изменяет ему с даосским монахом, он с помощью своего друга заманивает жену и помогавшую ей служанку в горы и жестоко расправляется с ними. Этот эпизод составляет также содержание упоминаемой ниже пьесы Шэнь Цзыцзиня (1583–1665) «Убийство Пань Цяоюнь на горе Цуйпиншань».


[Закрыть] своей распутной жене!

Он припомнил обиду, нанесенную ему год назад. В тот раз тайваньская труппа разыгрывала возле храма Царицы моря пьесу «Убийство Пянь Цяоюнь на горе Цуйпиншань». Героиня, молодая ведьма, вертелась на сцене так вызывающе, что у господина Яна – нет, у него, у господина Хоцзиня! – закипело в душе.

А приказчик из «Хайани», которого в округе именовали «Крыса», сидел у самого помоста и скалил свои желтые зубы:

– Эй, плешивая Черепаха! Хо, Черепаха, слышишь меня? (Здесь все называли Хоцзиня Черепахой[122]122
  «Черепаха» – в Китае прозвище обманутого мужа.


[Закрыть].) Ты небось воображаешь себя господином Яном? А по-моему, ты больше похож на коротышку У-старшего[123]123
  У-с тарший – другой персонаж того же романа, жалкий рогоносец, за которого мстит его младший брат, богатырь У Сун.


[Закрыть], ха-ха-ха!

Среди зрителей послышались смешки, а Крыса повернулся в его сторону, еще шире раскрыв свой желтозубый рот… Хоцзинь выругался, его обожженное южным солнцем лицо стало еще более багровым. Ладно же, «господин», когда-нибудь рассчитается с тобой, собака! В тот день было пасмурно, но Хоцзиня то и дело бросало в жар. Он поспешил в храм, где женщины жгли курительные палочки, а за спиной его слышались смешки.

И вот теперь старая обида вновь загорелась в его душе. Сволочи! Шлюха вонючая, потаскуха… Либо вы, либо я, так вас и разэдак! Потом можно будет убежать в Индонезию. Одну жизнь за две не жалко.

Тьма сгущалась вокруг, все мрачнее становилось и на сердце у Хоцзиня. Хотя в небесной синеве светили неяркие звезды и молодой месяц, Хоцзиню казалось, что все кругом затянуто серой пеленой. Он вспомнил, что b сампане Шарифа остался малайский кинжал. Прекрасно, через год в этот день люди будут поминать двух убитых прелюбодеев.

Приняв решение, он быстрыми шагами направился к причалу – сжигавший его огонь, казалось, вернул ему молодость.

Звезды, молодой месяц, шевелящиеся верхушки пальм, колеблемый ветром огонь лампы…

Снова послышались всхлипывания. Хоцзинь, как привидение, уже успел незаметно подойти к дому и недвижно стоял перед окном. Всегда так было, стоило ему услышать бабий плач, как бушевавший в нем огонь угасал, сердце размягчалось…

– У… у… Черепаха был, чего уж говорить, и старый, и некрасивый, да ведь он спас всю нашу семью. Отец тогда погиб, мать все время болела, а он приютил меня… Сердце у него, старого черта, доброе. И вот такой конец… Да и трупа ведь не нашли!

Сдавленные рыдания, треск цикад в верхушках пальм, шум моря… Он сам не почувствовал, как рука выпустила кинжал, который упал на сухие листья кокоса. Встревоженные вороны, прятавшиеся среди пальм, закаркали и стали делать круги под тусклыми лучами месяца.

– Ой, кто-то идет! – послышался встревоженный женский голос. – Слышишь, как вороны расшумелись?

Лампа сразу же погасла.

Ладно, чего уж теперь делать! Ачжу еще молодая… Душа его страдала, как будто ее бросили в кипящее масло, но он думал о теплом теле Ачжу, о своей жизни, усыхающей, как старая лиана. Неужели он и дальше будет делать людям зло? Ведь он уже загубил ее лучшие годы…

В лучах луны лысина Хоцзиня выделялась особенно четко. Тяжело дыша, он шел обратно к сампану, и по его впалым щекам катились две горячие слезы.

Вороны сделали несколько кругов и вернулись на прежние места.

Происшедшее навсегда осталось загадкой. Утром Ачжу обнаружила возле входа в дом кинжал Шарифа. Но Шариф, этот добрый к людям рыбак, так и не нашел ни своего сампана, ни старого китайца, часто смешившего обитателей его кампонга.

А за Вороньей гаванью в бесконечную даль уходил сероватый песчаный берег.

Перевод с китайского В. Сорокина

С. Осман Келантан

Государственное устройство современной Малайзии в общем скопировано с английского. Есть здесь и своя палата лордов – сенат, где часть членов назначаются верховным монархом Малайзии по представлению местных властей. Публикуемый ниже рассказ – острая критика этого консервативного учреждения, написанная в форме дневника одного из государственных мужей, удостоенных кресла сенатора, – ограниченного, самодовольного и весьма агрессивного существа. На протяжении небольшого рассказа автору удается показать, как в атмосфере коррупции и безответственности все выше поднимает голову поначалу робеющий провинциальный деятель. Более того – перед нами сатирический портрет представителя новой, малайской элиты, которая поспешила заполнить собой вакуум, образовавшийся в стране после ухода колониальной администрации.

С. Осман Келантан (псевдоним Саида Османа бин Саида Омара) родился в 1938 году в столице султаната Келантан – Кота Бару. Он окончил малайскую школу и мусульманскую семинарию, некоторое время работал учителем, прослушал курс лекций в Пинангском университете. По общему признанию, в настоящее время это один из ведущих малайских писателей, пробовавший себя не только в жанре рассказа, но и в поэзии, эссеистике, написавший несколько повестей. Убежденный малайский националист довольно консервативных убеждений, Осман Келантан тем не менее не избегает дискуссий по острым идеологическим проблемам, и это неизменно привлекает внимание читателей к его произведениям.

Б. Парникель

Из записнои книжки сенатора

15 июля.

Очень волновался, сам не знаю почему. Может быть, потому, что на меня смотрело множество людей. Наконец-то наступил мой «звездный час»! Мне все не верилось, что я сенатор и должен принести присягу вместе с другими членами Государственного совета. Да-да, теперь я уже не обыкновенный, рядовой служащий, а сенатор. Партия знала, кому она доверяет этот пост. Моя общественная работа, жертвы, которые я приносил столько лет, – все это было оценено по заслугам.

Стоило мне принести присягу – и мое волнение как рукой сняло. В зале заседаний я занял место рядом с одним очень солидным господином. Не помню, как его зовут, но он из нашей партии. Когда находишься в Государственном совете (в нашей малайзийской «палате лордов»!), испытываешь такое чувство, словно попал в святая святых, где должны находиться только самые достойные сыны нашего народа. Сегодня в их числе оказался и я.

Решил пока осмотреться и не выступать, хотя меня так и подмывало взять слово, когда один представитель оппозиции начал оплевывать постановление правительства, утвержденное палатой депутатов. Удивительно, как таких дураков избирают в Государственный совет. Ему, видите ли, кажется, что министр сельского хозяйства и рыбной промышленности недостаточно озабочен судьбой рыбаков Восточного побережья! Конечно, я всей душой был на стороне министра и не мог без отвращения слушать этого крикуна. Когда заседание кончилось, мне показалось, что все оно заняло не больше часа, а ведь времени прошло немало.

16 июля.

Сегодня я во второй раз был на заседании Совета. Покуда министр обороны давал отповедь сенаторам из оппозиции, мой солидный сосед задремал. Он встрепенулся только тогда, когда в зале поднялся хохот из-за шуточки, которую отпустил министр. Проснувшись, сосед первым делом вытер слюнки, которые набежали у него изо рта во время сна.

17 июля.

Закончилось последнее заседание нынешней сессии. Когда его открывали, к моему удивлению, по крайней мере четверть зала пустовала. Только потом я понял, где собака зарыта, – по слухам, вчера вечером состоялся большой прием. Оппозиция, как всегда, занималась нападками: на этот раз ей не угодило министерство труда, которое будто бы село в лужу, улаживая дело с одной забастовкой.

Спикеру пришлось строго предупредить одного из критиканов, но тот продолжал свое. Наши подняли его на смех, и я не отставал от других. Эти люди действительно не знают меры. Представляю себе, как приятно членам правительства выслушивать их ругань.

В общем, оппозиция поносила правительство и поименно министров до самого конца заседания. Из наших никто не стал ввязываться в спор. Я лично считаю, что правительство, сформированное нашей партией, придерживается правильного курса.

Примечание.

Не мог сдержать волнение, когда в первый раз расписывался в получении жалованья. Кассир отслюнявил мне пятьсот ринггитов – бумажка к бумажке. Туда и обратно я ездил на машине, и все за казенный счет.

Приятно сознавать, что все это предоставляется тебе не за здорово живешь, а как вознаграждение за твои заслуги перед народом. Второй сенатор из нашего штата, мой товарищ, решил отметить окончание сессии у одной смазливенькой евразиечки. У меня не хватило духу последовать его примеру. Уже в поезде он шепнул мне, что его красотка вместе с ним подцепила на крючок одного замминистра.

Подумать только, что из сотни кандидатов на два места в Государственном совете руководство отобрало именно нас! Хочется думать, что выбор пал на самых достойных!

5 сентября.

Эта сессия рассчитана только на два дня. Сегодня было бурное заседание. Оппозиция потребовала ни больше ни меньше как снижения акцизных сборов. Министр финансов как дважды два доказал, что об этом не может быть и речи. И тут вдруг ему начал возражать сенатор из нашей партии. Я никак не мог понять, в чем тут загвоздка. По-моему, его выдвигали в сенат совсем не для того, чтобы он критиковал действия своего собственного правительства.

В общем, разгорелся спор, и несколько наших напустились на министра. Оппозиция прямо из себя выходила. Нечего и говорить, что я порядком растерялся во время этой перебранки.

По моему мнению, правительство ничего не делает зря. Ему виднее. За примером недалеко ходить – знало же оно, кому из ста кандидатов больше других пристало заседать в Государственном совете. Стыдно было бы не оправдать его доверия.

Толстяк сенатор, что сидит слева от меня, опять задремал. Бедняга так и подскочил, когда сенатор из оппозиции грохнул по столу кулаком, осерчав на палату депутатов, которая повысила акцизные сборы на все, кроме крепких напитков.

– В сеть попалась хамса, – надрывался он, – а макрели и змееголовы отделались испугом!

Но мой сосед только вытер глаза носовым платком, и голова его снова свесилась набок.

Мой напарник из нашего штата вслед за несколькими другими членами нашей партии тоже начал наводить критику на министерство финансов. Я был возмущен до глубины души. Наплевать в душу правительству, которое их же вознесло на такую высоту! Ничего себе – пустили козлов в огород! Какими только словами не ругал я этих артистов! Таким не место в Государственном совете.

6 сентября.

Мой толстяк не явился сегодня на заседание. Поскольку его кресло, как и мое, в самом переднем ряду, все заметили, что он отсутствовал. Спикер несколько раз поглядывал на пустое место, сенатор, сидящий справа (китаец), спросил, не стряслось ли чего-нибудь с моим соседом. Я только пожал плечами в ответ.

От души порадовался во время сегодняшнего заседания. Члены нашей «палаты лордов» и палаты депутатов будут освобождены от уплаты пошлин при вступлении во владение имуществом любого рода. Сверх того, наши парламентарии получают право беспошлинно покупать горючее в любом количестве. По-моему, если у человека есть заслуги перед народом, они должны быть отмечены. Да и кто мы все такие, как не посланцы своего народа! Я первым поднял руку, голосуя за новый законопроект. Одна оппозиция ни за что не хотела отказаться от этих дурацких пошлин.

Я думаю, что все это сплошная демагогия. Им ведь прекрасно известно – сколько бы они ни спорили, при голосовании верх одержим мы.

Примечание.

Как обычно, получил жалованье. Выплата производится очень аккуратно, каждый месяц. Сегодня вечером иду в гости к министру финансов. Пришлось покинуть зал заседаний раньше обычного. Вместе со мной ушел еще один сенатор из другого штата и мой земляк. Оказывается, они с министром старые приятели!

Был у массажистки. Совсем молодая женщина, может быть, девушка. Когда я лег и она впервые прикоснулась ко мне своими ручками, сердце у меня заколотилось, как сумасшедшее. Двое моих коллег одновременно со мною зашли в соседний кабинет, и из-за стенки я услышал вдруг грубый мужской хохот и женское хихиканье, от которого у меня задрожали поджилки.

Я вспомнил о своей жене и подумал, что она и в подметки не годится женщине, которая тем временем не жалея сил разминала мне поясницу. Когда я перевернулся на спину, я вдруг увидел, что на массажистке почти ничего нет.

Короче говоря, перед тем как я вошел в эту комнату, мы были даже не знакомы, и вдруг какие-то полчаса сделали нас самыми близкими друг другу людьми.

Выходя из кабинета, я приметил в приемной нескольких депутатов из палаты представителей.

9 сентября (из газет).

Какой-то безмозглый писака недоволен тем, что большинству сенаторов будто бы нет никакого дела до рассматриваемых ими документов. Хотел бы я знать, кто составлял отчет о заседании, попавший ему в лапы! И ведь берется рассуждать – какой, видите ли, смысл рассматривать законопроекты в Государственном совете, если они уже утверждены палатой представителей.

У него хватило наглости написать, что сенаторы плетутся в хвосте событий и только и знают что штампуют спускаемые им законопроекты. Договориться до того, что мы охладели к своему народу! Да подумал ли он своей дурацкой головой, почему нас выдвинули на те высокие места, которые мы занимаем! Потому что всю жизнь мы не жалели сил для блага народа!

Писанина этого «обозревателя» порочит доброе имя малайзийских сенаторов и чернит действия правительства.

Поистине свобода печати не должна быть безграничной, иначе очернители и впредь будут использовать ее для того, чтобы глумиться над народными избранниками (особенно членами Государственного совета).

22 декабря.

Нынешняя сессия рассчитана на четыре дня. Сегодня я немного опоздал – случай для меня исключительный Вчера вечером мне необходимо было хоть немного развеяться.

Наконец-то и я взял слово. Я сказал о том, что причитающееся нам вознаграждение унижает достоинство членов Государственного совета – высшего законодательного органа страны. Вознаграждение должно быть повышено по крайней мере до семисот пятидесяти ринггитов в месяц.

Мое предложение было встречено с большим сочувствием. Толстяк, сидящий справа от меня, так растрогался, что хлопнул меня по спине. Даже представители оппозиции и те не нашли что возразить.

Один сенатор из нашей партии обратился сегодня с аппеляцией к премьер-министру. Он поднял вопрос, почему, подыскивая кандидатов на посты министров, замминист-ров, наконец парламентских секретарей, всегда обходят членов Государственного совета. Может быть, сенаторы недостойны того, чтобы занимать эти должности или неспособны к этому?!

– Дайте нам возможность, – сказал он премьеру прямо в лицо, – и мы сумеем исполнить свой долг не хуже, а лучше, чем министры, выдвинутые из числа членов палаты представителей.

Я стал ему аплодировать, а за мной и другие. Министр явно растерялся и не знал, что ответить. А может быть, он понял наконец, с какими людьми имеет дело, и сделает для себя нужные выводы.

На минуту меня взяла оторопь – не произошло ли у меня политического расхождения с правительством или лично с премьером по вопросу о формировании кабинета министров. Подумав, я понял, однако, что одно дело – изменить линии партии, а другое – здоровой критикой помогать ее росту и укреплению влияния среди масс.

На сегодняшнем заседании было рассмотрено тридцать поправок и дополнений к различным законам. Хотел бы я, чтобы палата представителей работала такими же темпами. Так только и можно выяснить, кому больше других подобает заниматься ответственной работой, которая, кстати, должным образом и оплачивается.

23 декабря.

Мой товарищ из нашего штата нынче пришел позже обыкновенного. По всему видно, что он еще не проспался. День выдался довольно спокойный – не то что вчера. Из наших не выступал никто, одна только оппозиция, как всегда, тянула свою волынку.

С длинной речью выступил министр просвещения. Крикуны из оппозиции уверяют, что нынешняя система народного образования будто бы никуда не годится, потому что копирует систему старую. Слава богу, наш министр внес полную ясность в этот вопрос.

Поражаешься порой скудоумию этих господ из оппозиции! Их утверждают в звании сенаторов просто потому, что все радикалы стоят друг друга. По справедливости, они недостойны даже того, чтобы дышать воздухом Государственного совета.

22 декабря (из газет).

Вдоль и поперек прочитал новую статью «Обозревателя». Этот подонок снова подкапывается под сенаторов. Он называет Государственный совет «машиной для голосования» и рекомендует нам поменьше думать о министерских портфелях и побольше – о том, какую пользу мы приносим обществу. Послушать его – все мы должны отказаться от своих полномочий и выставить свои кандидатуры на всеобщее голосование. Наконец, ему не дает покоя (выдвинутое мной) предложение об увеличении вознаграждения сенаторам, и он тычет нам в нос то, что в Англии депутатам палаты общин платят больше, чем членам палаты лордов.